«Бронежилеты надевайте», — говорит уставший офицер. — «Нет, надевать обязательно. И каски тоже». 

Мы на Трудовских. Этот поселок — практически прифронтовая зона. Разрывы снарядов невдалеке слышны уже сейчас, днем. А еще здесь живут люди. Много людей. С детьми. Как не боятся? Ну вот как-то. Не хотят покидать свои дома.

«Черешня созрела», — говорит молодой солдат. 

Мы идем по улице Луговской. Она простреливается, поэтому мы получаем традиционный инструктаж: в случае обстрела ложиться, вон в ту канавку, грязи бояться не надо. Я запутываюсь в ремешках каски (терпеть ее не могу — сужает угол обзора), офицер поправляет мне ее, ворча под нос:

«Ох уж эти военные девочки».

Двадцать пятый дом, где накануне произошла трагедия, с улицы не выглядит таким уж искалеченным. Если привстать на цыпочки — видна воронка во дворе и выбитые окна. Ворота замотаны тряпкой. Может, войти?

«Нет, мы как-то в чужой двор входить не имеем права», — говорит офицер.

«Там собака большая», — говорит мужчина лет пятидесяти, выходя из дома напротив. — «А вы что, журналисты? Вам показать?» 

Его зовут Роман. Виктора Артемьева и его мать Лидию Владимировну Артемьеву он знал много лет. Он их и нашел утром. Точнее, нашел Виктора. На Лидию Владимировну он смотреть не стал. Попросил у вызванной им полиции разрешения не участвовать в опознании. Сердце прихватило.
Обстрел начался в одиннадцать вечера. 12 июня.

— А вы где были?
— Я в доме.
— Не в погребе?
— Да нет… У нас часто стреляют, не набегаешься. 

У Виктора с Лидией Владимировной погреб был в летней кухне. Туда они и пытались дойти, когда украинский снаряд упал в их дом. Виктор лежал на пороге кухни. Лидия Владимировна в коридоре.

…В шестьдесят третьем году родился в Донецке Витя Артемьев. Говорят, добродушный был всегда, даже Афган его не сломал, хотя, когда вернулся — выпивать начал время от времени. Была причина: из Афгана приехал на костылях, одна нога не сгибалась, неходячая была практически, с трудом ее собирали. По кусочкам… 

Так его и нашли — с костылями, лежащим около входа. Костыли до сих пор лежат возле кухни. Аккуратно сложенные. Забрызганные кровью.

«А откуда стреляли?» — задаю традиционный вопрос.

«А вы видите, где воронка? Направление — Высоковольтная. Украинский блокпост, вон там, прямо напротив нас».

Роман разматывает тряпку на воротах, мы входим во двор. Явно прилетало сюда не в первый раз: часть окон выбита, кое-как заделана. Яма от мины прямо под стеной дома. Двор чистый, в нем цветут розы. В глубине сидит большая собака. Ждёт…

…У Виктора был сын. Артем. Виктора в 2014 году в ополчение не взяли, ну, кто его возьмет, на костылях. А сын Артем пошел. У него к тому времени уже свои дети были, двое. Два года воевал. А потом, в 2016 году, Виктор его хоронил. Артем погиб под Саханкой. Семья его, жена и дети, там, на юге и остались, до сих пор…

Виктор жил с матерью и сестрой Любой. Любина дочка учится в университете, живет поближе — в общежитии. А сама Люба — тут. Накануне ей повезло: по работе сорвалась в срочную командировку в Торез. Благодаря этому и осталась жива…

Офицер нервничает:

«Вы не задерживайтесь. Слышите, уже шумно становится!»

Разрывы мин действительно все громче и громче. Но Роман спокойно стоит рядом с нами. Показывает: вот здесь Виктор лежал. А вот тут до сих пор его костыли. 

Они всю войну прожили здесь. Все три года. А в эту ночь не успели дойти до спасительного убежища. Да и не было практически шансов: Виктор — на костылях, Лидия Владимировна — с палочкой.

Где-то там — ему уже не нужны костыли. А восьмидесятилетней старушке, заставшей еще Великую Отечественную, — не нужна палочка.
Где-то там — они вместе, и погибший за Донбасс Артем, сын Виктора, — тоже с ними вместе.
Разрывы все громче.
Созрела черешня.