Фёдор Васильевич Тарановский (серб. Теодор Тарановски; 1875—1936) — историк права, член Сербской королевской академии наук. 
Родился 24 мая 1875 года в Плоньске. Отец — русский, мать — полька.
Окончил юридический факультет Варшавского университета в 1899 году. С 1899 года исполняющий должность доцента энциклопедии правовых и политических наук. В 1905 году защитил диссертацию на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета, став магистром государственного права.
С 1908 года экстраординарный профессор по кафедре истории русского права в Демидовском юридическом лицее. В 1911 году защитил в Санкт-Петербургском университете диссертацию на степень доктора государственного права.. Стал ординарным профессором Юрьевского университета по кафедре истории русского права. В 1917 году в Юрьеве издал «Учебник энциклопедии права». В апреле 1917 года переехал в Петроград, заняв должность ординарного профессора по кафедре истории русского права в Петроградском университете.
С 1920 года в эмиграции в Белграде, где стал профессором энциклопедии права и истории славянских прав Белградского университета. В 1931 и 1935 годах издал четыре тома «История сербского права в государстве Неманичей». Самый фундаментальный его труд — «Юридический метод в государственной науке. Очерк развития его в Германии».[1] В 1933 году избран действительным членом Сербской королевской академии наук.
Умер 23 января 1936 года. Похоронен на Новом кладбище в Белграде.

Государственная культура России весьма низко котируется на интеллектуальном рынке Европы. В оценку ее не входят, а просто клеймят ее кличкой «царизма», которая должна действовать отталкивающе на всякого уважающего себя культурного европейца, а вслед за ним и на русских поклонников европейских рыночных ценностей.
В «царизме» осуждается, прежде всего, — и это самое главное, — религиозное обоснование государственной власти и христианский характер государства. И такое осуждение делается во имя «науки». Само собой разумеется, что наука тут ни при чем, ибо дело идет о тех трансцендентальных и трансцендентных вопросах, которые не подлежат ведению науки. Существуют два мировоззрения: теистическое и атеистическое, христианское и антихристианское. Они сталкиваются и борются. Борьба происходит в трансцендентном религиозном плане; мы ее констатируем, но вступать в эту горнюю область не будем, ибо имеем в виду говорить о государственной культуре России с точки зрения истории и теории государства.
Русскую государственность, заклейменную кличкой «царизма», изображают или, строго говоря, даже не изображают, ибо не дают себе труда делать это, а просто порочат дурной славой какого-то совершенно особого политического строя, несоизмеримого с государственным устройством культурных народов. В последнее время слегка повышают оценку, ибо иногда говорят, что гнет при большевизме хуже, чем при «царизме». Повышение не Бог весть какое, зато самая возможность сопоставления двух названных режимов в высшей степени характерна и весьма красноречива.
Между тем русская государственность с ее монархическим образом правления и по всему ходу своего исторического развития, и по своим последним дореволюционным достижениям вполне укладывается в рамки политической эволюции европейской культуры. Она последовательно проходила следующие стадии развития: монархии первобытного народного государства (Volksstaat), монархии вотчинной
(monarchic seigneuriale), монархии сословной (der monarchische Standestaat), монархии бюрократической (der monarchische Beamtenstaat) и монархии конституционной. Все это стадии известные политической эволюции Европы и общие у нас с нею. Наш дуалистический конституционализм, установленный основными законами 23 апреля 1906 г., являлся на практике неустойчивым и колеблющимся, но эта неустойчивость и это колебание вполне соответствовали тому «призрачному конституционализму» (Scheinkonstitutionalismus) первой четверти и даже первой половины XIX века, с которого начиналась конституционная жизнь германских государств.
В трех последних стадиях развития русской государственности монарх назывался царем. Царь — это славянизованная форма «цесаря», значит, — слово и понятие, идущее от римских истоков европейской культуры, это — принятое у южных и восточных славян наименование монарха великодержавного государства, т.е. государства, дошедшего до сознания и возможности действенного всемирно-исторического служения. Ничего ни зазорного, ни предосудительного, ни варварского в этом имени и понятии нет. Существо царской власти выражается термином «самодержавие». Опять-таки «самодержавие» не есть какое-то экзотическое измышление каких-то варваров, а представляет собою переведенный с греческого славянорусский термин для обозначения того свойства государственной власти, которое на Романо-германском Западе именуется суверенитетом.
Самодержавие — это суверенитет, в частности монархический суверенитет, о каковом в свое время немецкие государствоведы писали целые тома. Содержание самодержавия, — его атрибуты менялись в зависимости от того, была ли русская государственность сословной, бюрократической или конституционной. Неизменным в понятии самодержавия оставалось и остается лишь начало непроизводности верховной власти царя, т.е. самостоятельность монархического принципа.
Сущность же последнего заключается в начале иерархии, строящейся
сверху и исходящей от Бога, в котором власть получает свое трансцендентное обоснование. Самостоятельность монархического принципа уживается и с соучастием сословий в отправлении функций верховной власти и с таким же соучастием народного представительства, но при этом дает правление смешанное, в котором сословные вольности и народная свобода имеют для себя корректив в виде иерархии сверху, что предохраняет государство от вырождения в своеволие и анархию.

Монархическому суверенитету противополагается суверенитет народный, монархическому правлению — правление республиканское.
На почве этого противопоставления возгорается борьба, в основе которой опять лежит столкновение двух мировоззрений, на сей раз не религиозных, а социально-политических. Правда, вопрос осложняется тем, что боевая радикальная демократия выходит за пределы социально-политической проблемы, вторгается в область религиозную и пытается на место религии Богочеловечества поставить религию человекобожия. Но это эмпирическое осложнение легко устранимо из области теоретического обсуждения, ибо нет логически необходимой связи между народоправством и безбожием, и история знает примеры христианских республик. В пределах социально-политических воинствующая доктрина народного суверенитета объявляет свои лозунги лозунгами науки и порочит монархический принцип как ненаучный, противонаучный, отсталый, антикультурный.
Для всякого непредубежденного человека ясно, что в данном случае имеется злоупотребление наукой, — превращение ее в орудие политической пропаганды. На самом деле нет такой науки, которая бы выдавала формам правления какие-то аттестаты на особую культурность, прогрессивность и непогрешимость. Единственный объективный вывод, к которому пришла наука о государстве, заключается в том, что все формы правления как таковые, относительны, что они определяются реальными условиями жизни народа и страны, обстоятельствами времени и места, что учитывать их надлежит с точки зрения сложной конъюнктуры всех этих условий и обстоятельств, и судить о них — по плодам их.
Все это азбучные истины. Только презрение к нам гордого Запада, ненависть врагов внешних и внутренних и их лживая пропаганда могли, игнорируя всю эту азбуку, создать злостную легенду о русской государственности, о «царизме». Такие злостные легенды бывали в истории. Так же, как к России, относились и к Византии. Только в недавнее время отношение к Византии изменилось: в византийской государственности начали делать «открытия», т.е., говоря попросту, начали видеть в ней то, чего раньше не позволяли видеть вольно и невольно надеваемые наглазники. Мы считаем своим долгом сдернуть все подобного рода наглазники и смело взглянуть в лицо исторической правде.
Будучи одним из проявлений и видов европейской государственности, русская государственность имела свои особенности в соответствии с выпавшим на ее долю историческим заданием.
Восточная ветвь славянства в составе разрозненных мелких племен оказалась брошенной на великую восточно-европейскую равнину, лишенную естественной внешней защиты и внутренней замкнутости, благоприятной для насаждения и интенсификации культуры.
Перед этой ветвью славянства история поставила альтернативу: или влачить жалкое существование под игом кочевых орд Востока, либо под колонизационным гнетом Запада, или объединиться в столь крупную и мощную политическую организацию, которая могла бы отстоять себя на два фронта. С Божьей помощью удалось осуществить вторую часть грозной альтернативы, которая была поставлена перед русским богатырем на распутье. И это историческое задание выполнила русская государственность.
Выполнение этой задачи имело значение всемирно-историческое и первостепенной важности. Оно защитило христианскую культуру от разрушительного нашествия варваров; оно распространило свет христианства на громадные пространства Европы и Азии; оно дало возможность России принять на свои плечи культурно-религиозное наследие Византии и в русской государственности дало Православной Церкви тот материальный оплот, который смог тягаться с мощной политической организацией Римского Католичества. Из разрозненных восточно-славянских племен, сгруппировавшихся в три основные ветви, — малорусскую, великорусскую и белорусскую, русская государственность выковала великий триединый русский народ с его единой великой духовной культурой, значение которой признается и «гордым Западом». Русская государственность в своем историческом
шествии огосударствила и, значит, цивилизовала необъятные пространства и многочисленные первобытные племена Европы и Азии; многочисленнейшему населению она давала мир, покоящийся на твердом законном порядке: как некогда говорили о pax Romana, можно и должно говорить о pax Rossica. Самым своим существованием русская государственность отстояла славянство как особый культурно-исторический тип. Не случайно то обстоятельство, что немецкий мыслитель, который первый заговорил о культурной самобытности славян, — Гердер жил и действовал под мощной сенью русского двуглавого орла.
Выполняя свое основное историческое задание — созидание великодержавной мощи, русская государственность в то же время по мере сил и обстоятельств последовательно разрешала ряд присущих европейской культуре проблем внутреннего государственногражданского строительства. Русская государственность никогда не знала неподвижной и косной замкнутости сословий. В Московском государстве служилое сословие пополнялось из самых разнообразных общественных слоев; не успело оно дойти до замкнутости, как практика Великого Преобразователя России отбросила сословные предрассудки, и Табель о рангах закрепила законодательным путем принцип свободного движения по сословной лестнице в силу образовательного ценза и личных заслуг на службе государственной.
К правовым благам гражданственности русское государство последовательно приобщало все более и более широкие круги населения, и завершило этот процесс освобождением крестьян, данным сверху.
Велики были достижения русской государственности в области управления: создан был грандиозный административный механизм имперского масштаба не только для полиции безопасности, но и для благосостояния; он обслуживал громаднейшие пространства и многочисленнейшее население, что само по себе должно быть признано великим достижением цивилизации; если при этом оказывались недочеты с точки зрения французско-бельгийской политической мерки, то, право, они искупались теми культурными благами, которые давало грандиозное имперское управление, поднимавшее благосостояние огромной страны неустанно и быстрыми шагами. Помощью своего административного аппарата русское государство распространяло культуру по глухим углам и захолустьям своей необъятной территории.
Труднее давалось решение проблемы правосудия, но и оно было достигнуто в Судебных Уставах императора Александра II, давших суд правый, скорый и милостивый. На всем протяжении своего исторического развития русская государственность сохраняла самоуправление крестьян (что давно уже отмечено немцем Гакстгаузеном и поляком В.А. Мацеевским) и последовательно насаждала самоуправление сословное и всесословное (земское и городское). Русские государи никогда не опирали своей власти на наемные войска. «Царизм» не знал ни преторьянцев, ни янычар, и в свое время смело перешел к организации армии на демократическом начале всеобщей воинской повинности, отбывание которой для народных масс являлось школой цивилизации и культуры. Наконец, под влиянием роста общественного самосознания русская государственность включила в себя и народное представительство на началах дуалистического конституционализма.
И все это делалось в грандиозном масштабе великой державы, которую положение обязывало к ведению мировой внешней политики. Последняя отвлекала силы и средства от внутреннего государственно-
гражданского строительства, но исторические обстоятельства слагались так, что избавиться от этого осложнения не было возможности.
В нашей внешней политике бывали ошибки; важнейшей из них надлежит признать наше участие вместе с немцами в уничтожении государственной самостоятельности Польши. Но в общем направление нашей внешней политики было непостыдное и доблестное.
Отметим ее наиболее яркие моменты в новое время, каковы: победа над Наполеоном и деятельное участие России в умиротворении Европы, взбаламученной французской революцией; неизменная культурная и политическая поддержка славян и войны за их освобождение, великие жертвы в последней по времени т.н. Великой европейской войне. Не пришлось России кончать эту войну и завершить ее прочным миром, который без участия России так и не может установиться.
Великое историческое задание, выпавшее на долю России, требовало чрезвычайного напряжения всех сил народных, и это наложило на русскую государственность особую печать. Прежде всего это именно определило монархический образ правления с сильной властью государя, ибо только государственная власть, сосредоточенная в одних руках и построенная на строгом начале авторитетной иерархической организации сверху, была способна сдерживать народную стихию от разброда по безбрежной территории, интенсифицировать ее труд и направлять ее к единой и труднодостижимой цели постепенного образования крупной и мощной державы. Тяжесть исторического задания создала две отличительные особенности русской государственности:
1) ее сначала тяглый, а затем жертвенный характер,
и 2) преобладание в ней начала общего над индивидуальным, приведшее к тому, что русская государственность в правовом отношении строилась по системе объективной законности, а не по системе субъективных прав. Все сословия, все чины, весь народ обречены были силою исторических условий на крайне напряженное, пожизненное, беспредельное служение государству. В течение долгого
времени такое служение было формально-юридическою обязанностью;
«неподвижный крепостной устав» определял собою не только Московское государство, но и Российскую Империю вплоть до формально-юридического раскрепощения. Последнее было проведено в двух законодательных актах, — в манифесте о вольности дворянства 18 февраля 1762 г. и в манифесте об освобождении крестьян 19 февраля 1861 г., к сожалению, отделенных друг от друга целым столетием. В манифесте 18 февраля 1762 г. раскрепощение дворянства
объяснялось тем, что дворяне доказали свою преданность государству, основываясь на чем можно их освободить от обязательной службы в полной уверенности, что они будут продолжать служить государству из исторически привитого им чувства долга. Таким образом, обязанность служения государству и подчинения ему классовых и личных интересов переводилась из области прав в область морали; тяглый характер государственности сменялся характером жертвенным.
И эта смена имела значение не только по отношению к дворянству, раскрепощенному раньше других, но и по отношению ко всему русскому народу, когда последовало его всеобщее раскрепощение. Трудность, сложность и, так сказать, тягостность государственной жизни России не прекратилась с раскрепощением народным; после отмены крепости и тягла требовались жертва и жертвенность. Русская государственность никогда не строилась, исходя из принципа индивидуалистического; она никогда не была производным соединением сословий, классов, лиц, но всегда являлась самодовлеющим организмом, части которого не определяли его, но им определялись.
Поэтому правовую основу русской государственности всегда составляла не система субъективных прав, сочетание которых создавало бы возможность государственного целого, а система объективной законности, направленная непосредственно на обеспечение государственного целого и только через него на правовое обеспечение частей.
Жертвенная и объективная законность с точки зрения индивидуалистической являются стеснением, тягостью. Но эта тягость и стеснительность окупались теми благами, которые получал индивид от великодержавности с ее широчайшими перспективами и неисчерпаемыми возможностями культурного развития. С точки же зрения альтруистической морали жертвенность и подчиненность началу объективной законности являются выражением высокого сознания нравственного долга и нравственного подвига.
Такова была в своих основах русская государственность, павшая, временно, но все же павшая под ударами революции. Мы не станем входить в анализирование революции. Ограничимся общим применением к ней евангельского мерила оценки: «по плодам их, познаете их».
Плодом революции явилось падение русской государственности. Были, несомненно, причины, которые обусловили возможность падения. Была в русском государственном организме какая-то внутренняя слабость, вследствие которой он и не устоял против внешнего удара революции.
Каковы же эти причины? Вопрос — труднейший; мы не беремся его ни исчерпать, ни решить. Попытаемся лишь наметить путь для ответа на него.
Была в русской государственности одна слабая сторона и весьма существенная. Это — неравномерность общественного развития, которая вырыла пропасть между высшими классами и крестьянством, и эта пропасть заключалась в том, что крестьянство не было введено в круг действительного пользования культурно-правовыми благами государственной гражданственности и вследствие этого не приобщилось к сознанию интересов государственных. Указанная неравномерность была вызвана быстротой великодержавного роста русской государственности. Рост этот далеко опережал общественное развитие.
Ради нужд и потребностей государственных усиленно просвещались и подвергались культурному воздействию высшие слои общества, которые непосредственно «служили» государству, а крестьянство обрекалось на податное и рекрутское тягло, которое оно могло нести, пребывая в своем, так сказать, натуральном виде, и оставалось вне культурного воздействия общей гражданственности. Крепостное состояние крестьян, правовым обоснованием которого являлась служилая крепость дворянства, было отменено не одновременно с дарованием дворянству вольности и не на другой день после этого, а через сто лет. Крестьянская реформа 1861 г. замкнула и закрепила свободное крестьянство в общине, создала для него в особом крестьянском праве сословную изолированность, устранила его от общегосударственной гражданственности, изъяла его из-под культурно-воспитательного действия гражданских законов, построенных на начале частной собственности и на частноправовом самоопределении личности. И в раскрепощенной государственности крестьянству в целом не было предоставлено выхода в круг активных субъектов. Оно оставалось каким-то объектом, над которым производились социально-политические эксперименты.
Пошла своеобразная «ставка на мужика», которую ставили и верхи государственной власти, и вожди революционного подполья.
И так продолжалось долго, непомерно долго...
Только Столыпинская реформа становилась на нормальный путь органического развития, — путь приобщения крестьян к культурноправовым благам общегосударственной гражданственности, что неминуемо должно было вести к нарождению и нарастанию в крестьянстве крепкого сознания интересов государственных. Здравые принципы реформы сразу были учтены невольными противниками и сознательными врагами органического роста русской государственности, как опасность для их интересов. Революционный натиск усилился и в великую войну привел к катастрофе.
Пришла русская государственность в состояние расслабленности потому, что нарушились и расшатались ее движущие принципы: жертвенность и объективная законность. Жертвенности изменили и властвующие, и подвластные; властвующие — тем, что загубили в себе волю и силу к активному подвигу власти и утратили сознание и самый инстинкт ее великого исторического служения, а подвластные —тем, что принципиально отвергли жертву и поддались соблазну безответственного властолюбия и слепой похоти власти. Рушился и принцип объективной законности. Власть из служения превратилась в самодовлеющую прерогативу по принципу beati possidentes, а на место пользования благами объективной законности, направленной на обеспечение общих интересов государственных, выдвинута была погоня за правовым закреплением бредущих врозь национальных, классовых, партийных и кружковых интересов.
Катастрофический кризис государственности вызван был моральным недугом, поразившим русский народ от его верхов и до низов. Революция отнюдь не явилась лечением недуга хотя бы хирургическим. Сама она представляет собою только процесс чудовищного разрастания болезни, в котором народный организм, расслабленный от вспышки бредовой горячки нравственного помешательства, был затем отравлен тлетворной духовной инфекцией извне. Беспамятство и бесчинство тяжко больного народа было использовано вражьей силой Третьего интернационала. Внутрь самого государства внедрился вражеский фронт и стал на пути развития и самой жизни русского народа.
И народ должен одолеть этот третий по историческому счету фронт так
же, как ранее отстаивал себя, свою независимость, свободу и самобытность против двух фронтов, — восточного и западного. Революция не принесла с собою никаких созидательных идей, которые могли бы быть положены в основу поступательного строительства русской государственности. Февральская революция, вынудив отречение государя и упразднив народное представительство, поставила на их место олигархию внутренне неспаянного десятка «самодержцев», как сами себя величали члены Временного правительства; и у этих «самодержцев» не оказалось ни авторитета, ни
силы государственной власти, самую идею которой они уронили и погубили. Октябрьская революция пришла на место, для нее уготованное, и смела государственную культуру русского народа.
Последствия или т.н. «завоевания» революции в области политической идеологии сводятся к одному, — к упрочению убеждения в необходимости восстановления органического, эволюционного хода развития, — для нового собирания Руси в единое государство на исторических началах жертвенности и объективной законности. И возможность такого морально-государственного возрождения открывается, ибо тяжкие грехи искуплены кровью царственных и всенародных мучеников.
Совершается очищение, придет и дерзновение...
И в испытаниях Божьей кары,
Перетерпев судеб удары,
Восстанет Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат.

 Источник: Pax Rossica. Русская государственность в трудах историков
зарубежья/Авт.-сост. ЕЛ. Бондарева. — М. : Вече, 2012. —
448 с.: ил. — (Актуальная история). сс 188-197