Невесела эта летопись, нелегко за нее приниматься, вспоминая все, что было, зная все, что есть, и с ужасом предчувствуя и предвидя все, что будет!
Не ум, а сердце страдает; не дурные, а лучшие инстинкты, самые святые чувства русского человека и Русского народа возбуждены в настоящую минуту – и возбуждены для того, чтобы страдать от сильного горя и жгучего оскорбления.
Не несколько мечтателей, а сотни, тысячи людей в бесконечно великой России чувствуют и сознают, что совершается что-то такое в мире, что что-то идет наперекор причине бытия России, ее цели, ее призванию, ее стремлениям и ее желаниям.
Страшный поворот делает Россия после 1000 лет существования, – это чувствует всякий из миллионов русских.
Она проснулась от криков и воплей миллионов перерезываемых славян, вздрогнула, очнулась; святая искра зажгла ее сердце, она произносит с любовью слово: Христос; она проклинает Его врагов, она хочет рвануться на помощь к братьям, она чувствует, что для этого она жила тысячи лет, она чует, что если она не сделает этого, она будет изменницей тому, что ей всего дороже – ее вере, ее Церкви, ее кровному родству; она чует, что она будет проклята умирающими братьями и опозорена смехом всего мира – и вот, говорю я, она рвется на помощь славянам, бескорыстно и нелицемерно, но, как в ужасном кошмаре, она рвется – и ничего не может сделать!
Она ничего не может предпринять, кроме роли сиделки и врача над ранеными славянами Балканского полуострова!
Такой исторической минуты Россия еще не переживала...
Ее заставляют говорить себе и говорить Европе, что ей страшно сражаться и умирать в борьбе с врагами Христовой Церкви.
Ее заставляют быть соучастницей того отвратительного заговора европейских держав, которые, все до единой, предпочитают целость турецкой империи и истребление пожарами и резней славянских земель вмешательству в это дело, потому что они все до единой – и Германия, и Австрия в особенности, ненавидят славянский народ, как ненавидят Россию.
Нет русского, который бы этого не знал и не чувствовал, а между тем, поставя коварным обманом эту ненависть к славянам, эту ненависть к России в тайную основу лиги мира, Европа требует от России политики невмешательства, которая теперь есть не что иное, как отдание славян на гибель, и не что иное, как прямое унижение России.
И кто же этого требует от России?
Пруссия, которая из вопроса объединения германской национальности сделала цель своего бытия и держит полтора миллиона войска под ружьем, готового вторгнуться в то государство, которое осмелится германскому объединению помешать?
Австрия, которая держится только потому, что она год за годом все сильнее изводит и истребляет славянскую народность в своем государстве и обращает их в венгерцев и немцев, – Австрия, в которой кроме славян нет двух людей, не ненавидящих России самой заклятой ненавистью?
Боже, да неужели в самом деле это так, это возможно?
Неужели в самом деле призвание России в настоящее время – вместе с врагами давать себе пощечины, и из славянской народности обращать себя в прислужницу немецкой, венгерской и даже турецкой народности с целью помогать им себя позорить, себя уничтожать?
Или все миллионы русских ослеплены, или то, что происходит, есть сон, или все, что чувствуют русские, есть безумное увлечение? Тогда где же действительность!
Россия помогла объединению Германии.
Но неужели теперь, чтобы еще раз помочь укреплению этой Германии, она поможет Турции спастись, а славянам погибнуть?
Ведь люди, почувствовавшие и понявшие в 1854 году, что победила Россию и убила горем ее императора – Австрия, живы еще; ведь тот, кто это сделал, еще жив... неужели можно заставить миллионы русских людей это забыть, изгладить это чувство в себе и променять его на доверие к государству, которое уже доказало свою ненависть к России столь коварными делами?
Спросите каждого русского поголовно: верит ли он Австрии; каждый русский ответит: нет, а если ни один русский не верит Австрии, то кто же поверит тому, что Австрия может быть искренна в своем союзе с Россией?
Кто же из русских не знает, что если бы Австрия хотела быть искренней в отстаивании малейшего из славянских и даже русских интересов, это было бы для нее началом того действия, которое относительно себя предпринимает теперь Россия, – началом самоуничтожения.
Как же нам согласить союз такого государства, как Австрия, коего цель есть уничтожение славянства, с таким государством, как Россия, коего цель есть усиление славянства, – иначе, как посредством измены самому себе одного из этих двух государств?
Или Австрия должна решиться для поддержания союза с Россией, на самоуничтожение, или Россия должна для поддержания союза с Австрией – на уничтожение себя, как славянской народности.
Средины нет – и не может быть!
Это знает всякий русский.
Вот почему Австрия, которая своего уничтожения не хочет, стремится к союзу с Россией для того, чтобы помешать ей вступиться за славян каким бы то ни было образом. И эта-то необходимость для России не сметь сказать решительное слово и бояться как будто войны – есть ужасное для каждого русского положение.
Что война для России есть бедствие – и страшное бедствие, в этом никто не сомневается.
Но гораздо большее бедствие избегать войны в ущерб своему достоинству, своей чести и в измену своей исторической задачи, в оскорбление своей народности.
Народ, который пережил раз такую минуту всенародного, перед лицом всего мира, позора – более, чем побежден на поле битвы ружьями и пушками, – он уже прошел через первую минуту самоубийства нравственного; две, три таких страшных минуты, – и этот народ не будет уже в состоянии взяться за оружие для защиты не только своей чести, но даже своего очага!
Россия, не решающаяся сегодня из страха народного бедствия идти на все, даже на войну, во имя идеи своей народности, завтра может оказаться не сильнее несчастной Болгарии.
Обманываться насчет нынешнего состояния России не может никто, в ком бьется русское сердце: представители всех слоев Русского народа желают прямого и решительного вмешательства России в отношения славян к Турции с категорическими требованиями и с тем, что если Турция откажет в справедливых требованиях России, – объявить ей войну, вне всяких соображений, что скажут Англия или Австрия и т.п.
Англия со своим флотом может относительно России столько же мало, сколько мало могла Франция со своим флотом относительно Германии.
Что же касается Австрии, то если она решится поставить на карту свое бытие в единоборстве, решительном и окончательном, с Россией, то всякий русский, от мала до велика, примет этот вызов на смертельный для Австрии бой.
Но Австрия вряд ли на это решится, ибо славяне ее – наши союзники и ее враги, а с Венгрией одной идти против России в союзе с Турцией вряд ли Австрия решится.
Австрии гораздо благоразумнее дорожить союзом с Россией в смысле доверия к чести русского правительства, заверяющего ее от лица всего народа, что Россия, вступаясь за славян против турок, хочет свободы для христиан, а себе не требует ни единой пяди земли.
* * *
Говорят о затруднениях финансовых и военных.
Но разве без войны те и другие устранятся?
И разве нынешнее положение правительства, могущего опираться на сочувствие к войне против Турции всей России поголовно, не перевешивает военных и финансовых затруднений?
Такая минута как нынешняя не повторится.
Между искусственным военным настроением общества (шовинизм) и естественным, или народным, огромная разница!
Прежние войны России были искусственным раздражением патриотизма.
Нынешнее вмешательство русского правительства в дела Востока было бы сознательным и единодушным проявлением воли России настоять на освобождении всех славян от турецкого ига.
Я говорю: вмешательство, а не война, ибо я убежден, что только энергическое дипломатическое вмешательство России в эти дела Востока и могло бы устранить опасность войны, которая станет для России неизбежной, когда вследствие политики невмешательства и лавирования и уступок Европе она все-таки будет приведена к минуте, когда ей придется выбирать между войной или окончательным обращением ее во второстепенную европейскую державу.
Энергическая готовность целого народа встать как один человек за свое достоинство, за свою честь и за обнаружение себя перед другими государствами сознательным носителем своей исторической задачи не есть закидывание шапками вооруженных скорострельными ружьями армий, а есть громадный противовес финансовым затруднениям на случай войны и огромное мировое событие, которого бояться этому народу и от которого отступаться страха ради Европы, сто раз опаснее для государства, чем война, даже несчастная.
Готовность Русского народа в настоящую минуту всеми средствами заявить себя первостепенной державой, самостоятельной притом, и в то же время – представителем своей народности, солидарным с порабощаемыми родными ему племенами есть огромная сила внутреннего кредита, есть огромный контингент войск, а с кредитом внутри государства и с сотнями тысяч людей, готовых идти умирать за свою народность, – правительству бояться Турции и ее покровителей немыслимо!
Это очень хорошо поняла Пруссия относительно чести германской народности, когда она решилась объявить войну на жизнь и на смерть Франции.
Это же самое очень хорошо понимает всякий русский, – и горе нам, если мы последуем коварным внушениям недобросовестных и ненавидящих Россию мнимых союзников!
Враги России извне только этого и ждут, чтобы сказать славянам: вы видите, мы были правы, когда мы вам говорили, что вы рассчитывать на Россию не должны, потому что она бессильна.
Враги России нынешней внутри – а их очень много теперь – скажут народу: вы видите, Россия покровительствует врагам Христовой Православной Церкви и дозволяет беспрепятственно резать, жечь, четвертовать, разрезывать на кусочки сотни тысяч единоверных нам братьев.
Что в таком случае мы будем в состоянии отвечать врагам нашим?
Ужели мы должны будем сказать: это правда!
Или мы ответим на это: Россия жертвует деньги, посылает врачебную помощь и нисколько десятков офицеров?
Но разве в этом назначение России? Это делает и Пруссия, сделает и Австрия.
В России же вся эта частная благотворительность получает роковое значение: она обнаруживает разъединение между народом, сочувствующим имени и делу Христовой Церкви, и нейтралитетом правительства, – разъединение, никогда еще в истории России не существовавшее.
Со всех сторон упрекают нынешнее министерство Англии в поддержке Турции. Что эта поддержка деньгами и оружием очень действительна и очень деятельна, – в том нет ни малейшего сомнения.
Общественное мнение в Англии раздражено против своего правительства за эту поддержку исламизма, в борьбе против христиан. Но английское министерство Дизраэли продолжает, несмотря на то, поддерживать Турцию, – и на это упорство имеет одну вескую причину: ненависть политики тори к России и к славянам вообще.
Нынешний посол Англии в Константинополе лорд Эллиот – тот же лорд Редклиф 1854 года по ненависти к России, точно так же как нынешний премьер Англии Дизраэли – тот же лорд Пальмерстон.
Но одно лишь замечу: удивляться тут нечему; какая бы ни была в английском правительстве политика, она по Восточному вопросу, прежде всего, является политикой интересов английского народа. Враги этой политики – партии вигов – протестуют не столько во имя интересов Англии, сколько во имя интересов человечества: и стоило бы только премьеру Англии ясно указать в парламенте, насколько победы турок и избиения христиан полезны интересам Англии, – нет сомнения, вся Англия утвердила бы своим приговором эту политику и пожертвовала бы интересами человечности для интересов своей народности.
Во всяком случае, как бы ужасна ни казалась нам, славянам, туркофильская политика Альбиона, она имеет за собой мужество своих убеждений и откровенность.
* * *
Но гораздо непостижимее то, что Австрия, сто раз более Англии ненавидящая славян и любящая Турцию, и не менее Англии ненавидящая Россию, делает то же, что и Англия, то есть помогает Турции против славян (см. последнее дело Клекской гавани), но только тайно и как всегда исподтишка, и, несмотря на то, Россия и союз с ней подчиняется ее воле по Восточному вопросу!
А так как нет никакого сомнения в том, что Австрия помогает Турции и была бы счастлива, если бы все славянские земли обратились в одно большое кладбище и груды тел, то очевидно, что и Россия, подчиняясь воле Австрии в Восточном вопросе, является помощью для Турции, ибо исполняет то единственное условие, которое потребовала от нее, по желанию Турции, Австрия, то есть – провозгласила политику «невмешательства», после того, как 200 лет вся ее народная политика и вся ее народная слава и сила заключались во вмешательстве непосредственном в Восточный вопрос.
То, что в течение 200 лет ни целая Европа вместе, ни отдельные политические союзы, ни даже Крымская война не могли исторгнуть от России – политики невмешательства относительно славян, – то в какие-нибудь полчаса Австрия одна вымолила у России в 1876 году – и когда же?
В такую минуту, когда все турецкие полчища ринулись на славян в фанатическом порыве перерезать их до последнего.
Как объяснить это событие?
Объясняется оно очень просто.
Россия как всегда явилась честной.
Австрия как всегда явилась коварной и бесчестной.
Она обещала нейтралитет – и Россия, поверив ей, обещала тоже нейтралитет.
Затем, с этой минуты Россия соблюдает этот нейтралитет честно; Австрия же с этой минуты стала у себя беспощадно теснить славян, а относительно славян в Турции доказала, что нейтралитет ее заключается в скрытой помощи Турции.
Неужели, когда факты налицо, Россия может быть связана каким бы то ни было обязательством относительно Австрии, и неужели в политике Австрии, начавшейся с дерзкой и оскорбительной для России речи генерала Родича, и кончающейся открытым нарушением нейтралитета в пользу Турции, – нет для России достаточно поводов решиться на самостоятельное и энергическое, от лица своего народа, вмешательство в турецкие дела – в пользу славян?
Неужели для этого нужно ждать, чтобы все славянские земли обратились в кладбище и пепел, – тогда Турция, Австрия и Англия могут, пожалуй, ей ответить, что не за кого вступаться, не для кого просить политических прав, когда все изрублены и все превращено в развалины!
Во всяком случае, повторяю: ненависть России и каждого русского к Австрии становятся почти сильнее ненависти России к Турции...
* * *
«Голос» заговорил уже о необходимости перемирия. Запасы мужества, видно, у этого гнилого органа славянской народности истощились. Но всего лучше, что он, то есть «Голос», объявляет, что со своей стороны не имеет ничего против принятия Англией на себя роли ангела мира для славянских интересов.
Не прелестно ли это?
Англия, имевшая храбрость принять энергический почин в деле умерщвления султана Азиса за его уступки России, Англия, имевшая мужество принять на себя гарантии в том, что с размягченным мозгом принц Мурад может султанствовать в Турции под условием, чтобы лорд Эллиот управлял Турцией, Англия, имевшая цинизм дать разоренной Турции миллион денег – с одной лишь целью, чтобы та взялась за священную войну, то есть за поголовное избиение христиан, и для избиения их усилившая турецкие полчища, – этой же Англии предлагается инициатива в деле умиротворения славянских земель!
И что же дальше? В программе «Голоса» не сказано, что же будет делать Россия.
Сложа руки сидеть и смотреть, покачивая утвердительно головой, как славянские княжества по инициативе Англии будут возвращаемы в рабство Турции с переименованием этого рабства в «конституцию»?
Что же? Исполать этим преисполненным заботой о достоинстве России проектам устройства займа в славянских землях.
А если Англия, назло гаданиям взяв на себя мысль умиротворения Балканского полуострова, устроит быт христиан так, как того желают англичане либеральной партии, то есть даст им действительно полную свободу, то и тогда «Голос» не прочь будет на это изъявить свое согласие.
Хороша и тогда будет роль России!..
* * *
Невольно, однако же, рождается у меня вот какой вопрос:
За эти 20 лет Россия издержала 3 миллиарда на вооружение армии и до 950 миллионов на флот.
Спрашивается: для чего же эти расходы невообразимо большие, и неужели, по мнению «Голоса», не может быть ни в каком случае, ни в каком виде, такого политического события, которое бы заставило Россию выйти из нейтралитета и мирного положения?
Если не может быть такого события, если, по мнению «Голоса», везде и всегда принципом политики России должно быть не охранение ее достоинства, как первостепенной и единственной славянской державы, а страх войны, то не практичнее ли было бы не издерживать этих миллиардов на вооружение?
И в таком случае, не нелепо ли то, что говорит тот же «Голос» в одной из своих статей: «Славянская война – русская война».
Какая же это русская война? И чем славянская война – русская война?
Или, по мнению «Голоса», жертвовать, как мы жертвуем, сотни тысяч рублей, составленных из избытков, и продолжать нашу беспечно веселую жизнь, устраивая балы в пользу умирающих славян, это все равно, что сражаться и умирать за Христово имя!
Нет, не для роли сердобольной кружечницы прожила Россия 1000 лет и восприняла Православие из Константинополя, а просвещение с берегов Дуная!
* * *
Пожертвований стекается множество! Не оскудело сердце в России.
Но всего этого мало – и очень мало! Нужна быстрая, немедленная помощь.
Как жертвовать? – спрашивает один.
Мне кажется, что у каждого почти есть в квартире одна или две вещи, не очень ему нужные.
Отчего не допустить, что в каждом городе России немедленно может устроиться продажа этих собранных в одно место вещей.
Если положить, что городов в России до 700, и на каждый город считать по 2000 продавцов, и на каждого продавца – 1 рубль с проданной им вещи, то получится немедленно до 11/2 млн. рублей.
Если такую же продажу устроить в Петербурге и Москве в течение 2-х недель – то можно получить еще 1 миллион.
Но и это капля в море.
Не могли ли бы члены земских управ объезжать поочередно села?
На одних ярмарках, торгах и в питейных заведениях – какие могли бы быть сборы?
Наконец, вот еще мысль: в России немало богатых городов.
Нельзя ли было бы каждому богатому городу войти с просьбою к правительству о дозволении ему сделать заем единовременный, соразмерно средствам, с тем, чтобы эту занятую сумму восполнять в течение нескольких лет сбором с городского общества, а единовременно занятую сумму послать на театр войны?
Москва и Петербург, например, без всякого затруднения могли бы занять каждый у какого-нибудь банкира по 3 или по 5 миллионов.
* * *
А русская военная молодежь с ее заветами храбрости и самоотвержения, унаследованными от предков?
Неужели в их рядах не найдутся сотни тысяч людей, предпочитающих славную участь сражаться за Христа праздности и жизни, посвященной удовольствиям?
* * *
Первый большой санитарный отряд из России с княгиней Шаховской во главе, осененный крестом Христовым и входящий в состав общества попечения о раненых, состоящего под покровительством Государыни Императрицы, собрался прежде отправления в дорогу из Москвы отслужить молебен в часовни Иверской Божией Матери.
У часовни стояла с открытыми головами толпа народа, – кто на коленях, кто стоя и со слезами любви поглядывая на эту русскую княгиню, трех русских врачей, фельдшеров, сестер милосердия, отправляющихся во исполнение долга любви, заповеданного Христом, полагать души свои за ближнего.
На этот торжественный молебен последовало благословение маститого московского иерарха, митрополита Иннокентия.
Священник, облачившись в ризу, выходит, чтобы служить молебен.
Вдруг является полиция, разгоняет толпу и велит священнику снять ризу – и объявляет, что молебен служить нельзя.
Все повиновались с глубоким смущением: разошлись и отправились служить молебен в вокзале железной дороги.
В Москве, как говорят летописи, такие же точно факты происходили в эпоху Лжедмитрия и завладения Москвы поляками, и затем в 1812 году, при Наполеоне I.
С той поры по июль 1876 года, то есть в течение 375 лет, такого возмутительного насилия и проявления неуважения к Христовой Православной Церкви кроме вышесказанного не было.
В тот же день, вечером, было много народа в Алгамбре и Шато – в той же Москве; в числе публики, аплодировавшей похабностям и канканам французских и русских артисток, разумеется, были представители той самой полицейской власти, которая утром запретила отряду общества Христова креста, общества, состоящего под покровительством Государыни Императрицы, служить молебен перед Иверской Божьей Матерью!
Но этого недостаточно.
Сопоставляя эти оба факта, я ничего не прибавлю: каждый поймет и прочувствует все то, к чему такое сопоставление приводит.
Московская полиция, столь видимо покровительствующая предпринимателями канканов Алгамбры и Шато, московская полиция, столь деятельно и заботливо спасающая государство русское от угрожающей ему опасности в лице мертвых останков Ю. Ф. Самарина, московская полиция, запрещающая молиться Богу публично членам общества, покровительствуемого Государыней Императрицей и в то же время не умеющая помешать членам тайного общества заграничной революции распространять в сотнях тысяч прокламаций к народу во имя революции и даже печатать иные на типографских станках в самой Москве, эта самая московская полиция даже и не подозревает того, что такое распоряжение, как то, которое в оскорбление религии и звания Августейшей покровительницы общества попечения о раненых она себе позволила, как нельзя более на руку пропагандистам революции и врагам правительства. Ни один Нечаев не мог бы придумать более коварного против правительства замысла, как та мера, которую приняла у Иверской часовни полиция!.. Представьте себе только, что народ и священник, и отряд общества попечения о раненых не захотели бы подчиниться полиции, имея полное право признавать благословение митрополита выше полицейского распоряжения: тогда что бы произошло?.. полиция потребовала бы войска, – и, именем высшего правительства, ружейными прикладами стала бы разгонять Русский народ от Иверской часовни.
Спрашивается: чем такое распоряжение в Москве, у ворот Кремля, отличается от распоряжений турецкой полиции в Константинополе, над христианами?
Ровно ничем. Да и без сопротивления народа факт, как он есть, разве не является помощью нечаевцам в их гнусном деле: ибо, ссылаясь на то, что было у Иверской, в глазах всей Москвы, не имеют ли революционеры полного основания говорить: вы видите, правительственные чиновники запрещают народу молиться.
И неужели такое явное неуважение к Христовой Церкви, к ее иерарху, такое непосредственно на среду правительства и к поколебанию должного к нему уважения направленное действие, такое возмутительное оскорбление царского имени в лице молельщиц, осенившихся Его покровительством, останется безнаказанным?
* * *
И хорошо оправдание такого действия со стороны полиции!
Оно чуть ли не хуже самого действия.
Она оправдывается тем, что итальянский принц мог бы проехать мимо и принять это сборище молящихся за манифестацию или демонстрацию!
Признаюсь, про таковое воззрение на Русский народ мы не слыхали даже в самые крепостные времена; самому ярому крепостнику-помещику не пришла бы в голову дерзкая мысль разогнать толпу молящихся холопов под предлогом, что господа могут проехать мимо и принять молитву за демонстрацию опасного свойства.
А если бы, в самом деле, принц итальянский приехал и, подъехав к Иверской, увидел бы полицию московскую, разгоняющую толпу и запрещающую священнику служить, а отряду санитарному – слушать молебен, – и на вопрос, что это значит, полиция донесла бы ему, что это делается «из уважения к вашему высочеству», – как вы думаете, господа московские полицейские, что бы вам ответил этот принц итальянский?
Не поспешил ли бы он, из страха стыда связать свое имя с таким возмутительным, турецкого нрава, услуживанием, обратиться к священнику с просьбой из уважения к Богу и к Христовой Церкви и для ограждения достоинства русского правительства, коего он был гостем, – служить молебен?
Нет, оставить такой проступок без строгого взыскания – значит исполнять желания и содействовать целям тысячам подпольных врагов правительства, государства и Церкви.
* * *
Летопись эту я заканчиваю в Ревеле. Недавно несколько русских, собранные в одной гостиной, возымели мысль и в Ревеле сделать что-нибудь в пользу раненых славян. Сказано – сделано. Несколько дачников соединилось со стоящими на рейде в артиллерийском морском отряде моряками, – и составилась программа целого ряда празднеств, цель которых, очевидно, заключалась в том, чтобы привлечь как можно более публики, а следовательно – денег.
Пессимисты говорили: ничего не выйдет, немцы и эстонцы не пойдут. Оптимисты говорили: выйдет, – и были правы.
Праздник, устроенный в виде народного гулянья с детским балом с даровыми сюрпризами – и вечером, с танцами, иллюминацией и фейерверком, удался как нельзя лучше.
Публики было более 5000 человек. Частный сбор оказался в 2 800 рублей. Расходов, благодаря многим пожертвованиям и тому, что все украшения сада Катеришенталя флагами, иллюминация и фейерверк были устроены трудами и материалами Ф. Ф. Трепова – было сравнительно немного, около 400 рублей.
Были и немцы, был народ, то есть эсты, было много русских, было много детей – и ко всему этому отличная погода и много сочувствующих цели.
Праздник состоялся 25-го, в воскресенье. Начало его назначено было в 2 часа. Цена за вход на народное гулянье назначена была 40 коп.; несмотря на то, этих билетов продано было до 5000.
С утра шел из свинцовых туч тот ужасный дождь, который длится сутки. Мы все, устроители праздника, повесили носы: во-первых, при мысли о малом сборе, а во-вторых, невольно глядя на такую погоду, как на одно из дурных знамений для славянского дела.
В час мы хотели отменить праздник; дождь все лил – и надежд ниоткуда...
Вдруг в один миг ветер с юго-востока поворачивает на северо-запад – блеснула надежда сквозь маленький просвет на небе, затем выглянуло солнце, – и через полчаса при синем небе яркое солнце чудно освещало убранные множеством разноцветных флагов аллеи.
Праздник имел чисто русский характер. В скобках скажу, что эта особенность немного задела за живое немцев; они думали, что Ревель немецко-эстский город; благодаря же празднику он доказал, что, по сущности, он такой же губернский город, как все остальные русские города, даже более русский, если хотите, ибо ни один город, ни одно гулянье, даже в Петербурге, не выручили в пользу славян столько денег, сколько мы – ревельцы.
На эстраде русский полковой оркестр сменялся хором русских певцов в красных рубашках, состоявшим из любителей и детей Преображенской церковной школы; немного далее два хора военных песенников, затем петрушки и райки со своими панорамами, приглашенные сюда, благодаря заботам петербургского градоначальника, и оплаченные г. Губониным. Фурор русского хора был неописанный; нигде такой давки не видели, как вблизи этого хора; кричали браво без конца – и все bis да bis. Ревельцы впервые видали петрушек и раечников; их обступали сотнями; смеху и восторгу простонародья не было пределов. Мачты с призами имели также большой успех. Детский бал выручил до 400 рублей; большой вечер с танцами, где дамы продавали у буфетов, – до 800 рублей. Здешний коммерсант г. Казалаки заплатил за две чашки чая сто рублей. У входа иные из простонародья платили вместо 40 коп. по 1 руб. и даже 3 рубля. Графиня Орлова-Давыдова заплатила за входной билет сто рублей. Железная дорога взялась даром привезти оркестр из Петербурга. Лесной торговец, г. Драж, пожертвовал весь лес для устройства праздника. Немецкий оркестр играл даром на балу. Военный оркестр Омского полка и два хора песенников играли и пили даром. Все это вношу в Летопись как доказательство повсеместного сочувствия святому делу славян.
Но, увы, и здесь не обошлось без грустного эпизода.
Редактор здешней немецкой газеты поместил накануне праздника статью, под заглавием «Славянские зверства», составленную из выборок из самих враждебных славянам и России европейских газет, с какой целью – нетрудно понять. Но, видно, статья эта была слишком grandement* бестактна и действия не имела.
Перемена погоды вдруг, в минуту самую безнадежную, за полчаса до начала праздника, – принята была нами, как светлое предзнаменованье для славянского дела.

Ревель, 1876, 30 июля.