Купить

8 ноября 1911 года исполняется 200-летие незабвенной памяти Михаила Васильевича Ломоносова – два века со дня его рождения.

Родная история как будто нарочно приберегла к наше­му сбившемуся с пути времени всевозможные напоминания о русском гении, русской доблести, русском самосознании и любви к отечеству, обо всем, что создает великую нацию и го­сударство. Среди этих исторических воспоминаний с особой яркостью светится облик великого первоначальника русского просвещения. Излишне, конечно, говорить об обстоятельствах его жиз­ни. Всякий школьник давно знает о том,

Как архангельский мужик,

По своей и Божьей воле

Стал разумен и велик.

Не один он выдвигался тогда так необычно.

Это была великая эпоха воскресения национальных сил, которые просачивались изо всех пор России, образуя могучие побеги всего, что требуется для роста и цвета народного. В на­шем нынешнем безлюдье только дивишься, откуда бралось все это в стране такой бедной, такой невежественной, задавленной непосильными, казалось, требованиями новой государствен­ности, тяготами беспрерывных войн, – в стране, наконец, в то время захваченной иноземцами, как никогда не бывало ни до, ни после того? Но дело в том, что непременной помощи внеш­них условий требуют только те народы, которые по внутрен­нему содержанию ни к чему не способны ни при каких усло­виях. На свете нет другого богатства, кроме богатства духа, нет другой силы, кроме внутренней, и когда есть в народе это единственное на потребу, он на все находит в себе и людей, и средства, и силы.

Та область русской жизни, которую осветил собой М. В. Ломоносов, казалась особенно бесплодной пустыней. Гениальный Петр указал своему народу просвещение, но ника­ких элементов просвещения не было в наличности. Не было никакого научного капитала. Не было даже найдено своего языка. Была лишь вера и воля, глубокая вера в себя, в то, что «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать», и твердая решимость осуществить потенциальные возможности русского духа. Это давало необо­римую силу, которой великий образчик напоминает нам день светлой памяти первого гения в области русской науки. Как сказочный герой, он брался побеждать все загадки темных сил, ставивших препоны русскому развитию. Он пешком бежал в далекий центр сомнительного образования, учился взрослый между школьниками, жил пять лет, тратя в день денежку на хлеб и денежку на квас, он штурмом взял просвещение и в этой области один совершал то, что требует десятерых – открывал законы русской речи и стиха, воспевал деяния родных героев и великих мира, вырабатывал русскую историю, создавал есте­ствознание и технику, боролся за самостоятельную русскую науку, разоблачал и низвергал корыстных иноземных культур­трегеров, создавал своим примером даже русскую личность и ее высокое самосознание. Он брался за все и делал все, напол­няя пустыню русского просвещения всеми отраслями знания и развитости. Недаром уже современники называли его вели­ким, недаром и Пушкин поставил его наряду с тем гением, дух которого вызвал тогда на Руси появление Ломоносовых.

Как исчислить плоды жизни Ломоносова? Они теперь со всех сторон окружают нас. В нашем просвещении все перепле­тено с корнями, засаженными в России М. В. Ломоносовым. Наша наука, благоговея пред отцом своим, лишь очень нескоро после него перестала быть его ученицей. И долго, очень долго, до тех пор, пока наше просвещение развивалось могучими по­бегами всех отраслей творчества, Россию воодушевлял и дух Ломоносова, – его глубокий патриотизм, его страстная любовь к родине, его убеждение в красоте, силе и величии родного племени. Дух Ломоносова говорил в Пушкине, когда он заявил Чаадаеву, что не желал бы иметь другой истории, кроме той, какая была у России. Этот дух давал и самому Ломоносову всю его силу, всю энергию, все упорство сопротивления неблаго­приятным условиям жизни, а их было у него бесчисленное множество.

Наше время допустило в себе упадок этого великого, всеоплодотворяющего духа любви к родине и сознания ее ми­рового величия. От этого бесплодие и охватывает теперь так много сторон нашей жизни и просвещения. Для человека нет творчества вне связи с родной землей, родным народом и его историей, как и для самого народа источники творчества оста­ются свежи и могучи только в связи с делами прадедов, и ис­сякновение исторической преемственности всегда знаменует собой не появление чего-либо нового, а конец жизни народа. У нас нынче много толкуют о чем-то «новом», но для ново­го дела годятся только новые же народы… Да и какое «новое» выше того, что кроется в нашей истории? Насколько хватает горизонта современной науки – нет в человечестве ничего бо­лее высокого, чем богатства русского духа, лишь слегка рас­крытые до сих пор его жизнью и творчеством.

Не о конце, не о смерти, не об уступке мировой арены каким-то новым народам должен думать русский, а о том са­мом, что воодушевляло Петров Великих, Ломоносовых Пуш­киных и Достоевских, то есть о реализации неистощимых по­тенциальных сил родного творчества, обещающего в будущем еще большие сокровища, чем оно успело проявить в прошлом. Никто не назовет в мире нации, которая бы обещала больше, не назовет народа, которому для блага человечества мы могли бы уступить место. На современную русскую бесплодность, на ничтожную и постыдную подражательность, сковавшую жи­вые силы Русского народа, мы не можем смотреть иначе, как на временный болезненный упадок, за которым должен после­довать удвоенный подъем сил, имеющий дать русскому про­свещению будущего второго Ломоносова.