Web Analytics
С нами тот, кто сердцем Русский! И с нами будет победа!

Категории раздела

История [4728]
Русская Мысль [477]
Духовность и Культура [849]
Архив [1656]
Курсы военного самообразования [101]

Поиск

Введите свой е-мэйл и подпишитесь на наш сайт!

Delivered by FeedBurner

ГОЛОС ЭПОХИ. ПРИОБРЕСТИ НАШИ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ЦЕНЕ

РУССКАЯ ИДЕЯ. ПРИОБРЕСТИ НАШИ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ЦЕНЕ

Статистика


Онлайн всего: 22
Гостей: 22
Пользователей: 0

Информация провайдера

  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • АРХИВ

    Главная » Статьи » Архив

    ПОЭТЫ-ВОИНЫ. МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ

    http://img1.liveinternet.ru/images/attach/c/8/125/623/125623187_12143141_833794523404177_1314751526425952258_n.jpg

    Михаил Юрьевич Лермонтов (3 [15] октября 1814, Москва — 15 [27] июля 1841, Пятигорск) — поэт, прозаик, драматург, художник, офицер Русской Императорской Армии. Происходил из старинного дворянского рода. С ранних лет проявил талант к стихотворчеству. В 1832 году поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, по окончании которой в чине корнета зачислен в Лейб-гвардии Гусарский полк. За стихотворение "Смерть Поэта" памяти А.С. Пушкина, вызвавшее бурю в высшем обществе, арестован и по разбирательству переведён «тем же чином» в Нижегородский драгунский полк, действовавший на Кавказе.

    Первое пребывание Лермонтова на Кавказе длилось всего несколько месяцев. Благодаря хлопотам бабушки он был сначала переведён в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, расположенный в Новгородской губернии, а потом — в апреле 1838 года — в Лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк. Вернувшись из первой ссылки, Лермонтов привёз массу новых поэтических произведений. После «Смерти поэта» он стал одним из самых популярных писателей в России, вошёл в круг пушкинских друзей и начал активно печататься.

    16 февраля 1840 года в доме графини Лаваль в разгар бала вспыхнула ссора Лермонтова с сыном французского посла де Баранта — Эрнестом, послужившая поводом к дуэли. Несмотря на то, что она окончилась бескровно, Лермонтова арестовали и предали военному суду за «недонесение» о дуэли. Поэт вновь был сослан на Кавказ, в армейский полк, воевавший в самом отдалённом и опасном пункте Кавказской линии.

    Вторая ссылка на Кавказ кардинальным образом отличалась от первой. Прибыв на линию, Лермонтов окунулся в боевую жизнь и на первых же порах отличился, согласно официальному донесению, «мужеством и хладнокровием». Сам же поэт в стихотворении «Валерик» и в письме к Лопухину ни слова не говорит о своих подвигах. В этот период он уже работает над своим главным романом - «Герой нашего времени», и все мысли его поглощены им.

    Зимой 1840—1841 годов, оказавшись в отпуске в Петербурге, Лермонтов пытался выйти в отставку, мечтая полностью посвятить себя литературе, но не решился сделать это, так как бабушка была против, она надеялась, что её внук сможет сделать себе карьеру и не разделяла его увлечение литературой. Весной 1841 года он был вынужден возвратиться в свой полк на Кавказ. В Пятигорске произошла его ссора с майором в отставке Николаем Мартыновым, окончившаяся роковой дуэлью, на которой поэт был убит.

     

    Валерик (Я к вам пишу случайно...)

     

       Я к вам пишу случайно; право

    Не знаю как и для чего.

    Я потерял уж это право.

    И что скажу вам? — ничего!

    Что помню вас? — но, Боже правый,

    Вы это знаете давно;

    И вам, конечно, все равно.

     

       И знать вам также нету нужды,

    Где я? что я? в какой глуши?

    Душою мы друг другу чужды,

    Да вряд ли есть родство души.

    Страницы прошлого читая,

    Их по порядку разбирая

    Теперь остынувшим умом,

    Разуверяюсь я во всем.

    Смешно же сердцем лицемерить

    Перед собою столько лет;

    Добро б еще морочить свет!

    Да и при том что пользы верить

    Тому, чего уж больше нет?..

    Безумно ждать любви заочной?

    В наш век все чувства лишь на срок;

    Но я вас помню — да и точно,

    Я вас никак забыть не мог!

       Во-первых потому, что много,

    И долго, долго вас любил,

    Потом страданьем и тревогой

    За дни блаженства заплатил;

    Потом в раскаяньи бесплодном

    Влачил я цепь тяжелых лет;

    И размышлением холодным

    Убил последний жизни цвет.

    С людьми сближаясь осторожно,

    Забыл я шум младых проказ,

    Любовь, поэзию,— но вас

    Забыть мне было невозможно.

     

       И к мысли этой я привык,

    Мой крест несу я без роптанья:

    То иль другое наказанье?

    Не все ль одно. Я жизнь постиг;

    Судьбе как турок иль татарин

    За все я ровно благодарен;

    У Бога счастья не прошу

    И молча зло переношу.

    Быть может, небеса востока

    Меня с ученьем их Пророка

    Невольно сблизили. Притом

    И жизнь всечасно кочевая,

    Труды, заботы ночь и днем,

    Все, размышлению мешая,

    Приводит в первобытный вид

    Больную душу: сердце спит,

    Простора нет воображенью...

    И нет работы голове...

    Зато лежишь в густой траве,

    И дремлешь под широкой тенью

    Чинар иль виноградных лоз,

    Кругом белеются палатки;

    Казачьи тощие лошадки

    Стоят рядком, повеся нос;

    У медных пушек спит прислуга,

    Едва дымятся фитили;

    Попарно цепь стоит вдали;

    Штыки горят под солнцем юга.

    Вот разговор о старине

    В палатке ближней слышен мне;

    Как при Ермолове ходили

    В Чечню, в Аварию, к горам;

    Как там дрались, как мы их били,

    Как доставалося и нам;

    И вижу я неподалеку

    У речки, следуя Пророку,

    Мирной татарин свой намаз

    Творит, не подымая глаз;

    А вот кружком сидят другие.

    Люблю я цвет их желтых лиц,

    Подобный цвету наговиц,

    Их шапки, рукава худые,

    Их темный и лукавый взор

    И их гортанный разговор.

    Чу — дальний выстрел! прожужжала

    Шальная пуля... славный звук...

    Вот крик — и снова все вокруг

    Затихло... но жара уж спала,

    Ведут коней на водопой,

    Зашевелилася пехота;

    Вот проскакал один, другой!

    Шум, говор. Где вторая рота?

    Что, вьючить?— что же капитан?

    Повозки выдвигайте живо!

    Савельич! Ой ли — Дай огниво!—

    Подъем ударил барабан —

    Гудит музыка полковая;

    Между колоннами въезжая,

    Звенят орудья. Генерал

    Вперед со свитой поскакал...

    Рассыпались в широком поле,

    Как пчелы, с гиком казаки;

    Уж показалися значки

    Там на опушке — два, и боле.

    А вот в чалме один мюрид

    В черкеске красной ездит важно,

    Конь светло-серый весь кипит,

    Он машет, кличет — где отважный?

    Кто выйдет с ним на смертный бой!..

    Сейчас, смотрите: в шапке черной

    Казак пустился гребенской;

    Винтовку выхватил проворно,

    Уж близко... выстрел... легкий дым...

    Эй вы, станичники, за ним...

    Что? ранен!..— Ничего, безделка...

    И завязалась перестрелка...

     

       Но в этих сшибках удалых

    Забавы много, толку мало;

    Прохладным вечером, бывало,

    Мы любовалися на них,

    Без кровожадного волненья,

    Как на трагический балет;

    Зато видал я представленья,

    Каких у вас на сцене нет...

     

       Раз — это было под Гихами,

    Мы проходили темный лес;

    Огнем дыша, пылал над нами

    Лазурно-яркий свод небес.

    Нам был обещан бой жестокий.

    Из гор Ичкерии далекой

    Уже в Чечню на братний зов

    Толпы стекались удальцов.

    Над допотопными лесами

    Мелькали маяки кругом;

    И дым их то вился столпом,

    То расстилался облаками;

    И оживилися леса;

    Скликались дико голоса

    Под их зелеными шатрами.

    Едва лишь выбрался обоз

    В поляну, дело началось;

    Чу! в арьергард орудья просят;

    Вот ружья из кустов [вы]носят,

    Вот тащат за ноги людей

    И кличут громко лекарей;

    А вот и слева, из опушки,

    Вдруг с гиком кинулись на пушки;

    И градом пуль с вершин дерев

    Отряд осыпан. Впереди же

    Все тихо — там между кустов

    Бежал поток. Подходим ближе.

    Пустили несколько гранат;

    Еще продвинулись; молчат;

    Но вот над бревнами завала

    Ружье как будто заблистало;

    Потом мелькнуло шапки две;

    И вновь всё спряталось в траве.

    То было грозное молчанье,

    Не долго длилося оно,

    Но [в] этом странном ожиданье

    Забилось сердце не одно.

    Вдруг залп... глядим: лежат рядами,

    Что нужды? здешние полки

    Народ испытанный... В штыки,

    Дружнее! раздалось за нами.

    Кровь загорелася в груди!

    Все офицеры впереди...

    Верхом помчался на завалы

    Кто не успел спрыгнуть с коня...

    Ура — и смолкло.— Вон кинжалы,

    В приклады!— и пошла резня.

    И два часа в струях потока

    Бой длился. Резались жестоко

    Как звери, молча, с грудью грудь,

    Ручей телами запрудили.

    Хотел воды я зачерпнуть...

    (И зной и битва утомили

    Меня), но мутная волна

    Была тепла, была красна.

     

       На берегу, под тенью дуба,

    Пройдя завалов первый ряд,

    Стоял кружок. Один солдат

    Был на коленах; мрачно, грубо

    Казалось выраженье лиц,

    Но слезы капали с ресниц,

    Покрытых пылью... на шинели,

    Спиною к дереву, лежал

    Их капитан. Он умирал;

    В груди его едва чернели

    Две ранки; кровь его чуть-чуть

    Сочилась. Но высоко грудь

    И трудно подымалась, взоры

    Бродили страшно, он шептал...

    Спасите, братцы.— Тащат в торы.

    Постойте — ранен генерал...

    Не слышат... Долго он стонал,

    Но все слабей и понемногу

    Затих и душу отдал Богу;

    На ружья опершись, кругом

    Стояли усачи седые...

    И тихо плакали... потом

    Его остатки боевые

    Накрыли бережно плащом

    И понесли. Тоской томимый

    Им вслед смотрел [я] недвижимый.

    Меж тем товарищей, друзей

    Со вздохом возле называли;

    Но не нашел в душе моей

    Я сожаленья, ни печали.

    Уже затихло все; тела

    Стащили в кучу; кровь текла

    Струею дымной по каменьям,

    Ее тяжелым испареньем

    Был полон воздух. Генерал

    Сидел в тени на барабане

    И донесенья принимал.

    Окрестный лес, как бы в тумане,

    Синел в дыму пороховом.

    А там вдали грядой нестройной,

    Но вечно гордой и спокойной,

    Тянулись горы — и Казбек

    Сверкал главой остроконечной.

    И с грустью тайной и сердечной

    Я думал: жалкий человек.

    Чего он хочет!.. небо ясно,

    Под небом места много всем,

    Но беспрестанно и напрасно

    Один враждует он — зачем?

    Галуб прервал мое мечтанье,

    Ударив по плечу; он был

    Кунак мой: я его спросил,

    Как месту этому названье?

    Он отвечал мне: Валерик,

    А перевесть на ваш язык,

    Так будет речка смерти: верно,

    Дано старинными людьми.

    — А сколько их дралось примерно

    Сегодня?— Тысяч до семи.

    — А много горцы потеряли?

    — Как знать?— зачем вы не считали!

    Да! будет, кто-то тут сказал,

    Им в память этот день кровавый!

    Чеченец посмотрел лукаво

    И головою покачал.

     

       Но я боюся вам наскучить,

    В забавах света вам смешны

    Тревоги дикие войны;

    Свой ум вы не привыкли мучить

    Тяжелой думой о конце;

    На вашем молодом лице

    Следов заботы и печали

    Не отыскать, и вы едва ли

    Вблизи когда-нибудь видали,

    Как умирают. Дай вам Бог

    И не видать: иных тревог

    Довольно есть. В самозабвеньи

    Не лучше ль кончить жизни путь?

    И беспробудным сном заснуть

    С мечтой о близком пробужденьи?

     

       Теперь прощайте: если вас

    Мой безыскусственный рассказ

    Развеселит, займет хоть малость,

    Я буду счастлив. А не так?—

       Простите мне его как шалость

    И тихо молвите: чудак!..

     

    1840

     

     

    * * *

    Кавказ! далекая страна!

    Жилище вольности простой!

    И ты несчастьями полна

    И окровавлена войной!..

    Ужель пещеры и скалы

    Под дикой пеленою мглы

    Услышат также крик страстей,

    Звон славы, злата и цепей?..

    Нет! прошлых лет не ожидай,

    Черкес, в отечество свое:

    Свободе прежде милый край

    Приметно гибнет для нее.

     

    1830

     

     

    Казачья колыбельная песня

     

    Спи, младенец мой прекрасный,

       Баюшки-баю.

    Тихо смотрит месяц ясный

       В колыбель твою.

    Стану сказывать я сказки,

       Песенку спою;

    Ты ж дремли, закрывши глазки,

       Баюшки-баю.

     

    По камням струится Терек,

       Плещет мутный вал;

    Злой чечен ползет на берег,

       Точит свой кинжал;

    Но отец твой старый воин,

       Закален в бою:

    Спи, малютка, будь спокоен,

       Баюшки-баю.

     

    Сам узнаешь, будет время,

       Бранное житье;

    Смело вденешь ногу в стремя

       И возьмешь ружье.

    Я седельце боевое

       Шелком разошью...

    Спи, дитя мое родное,

       Баюшки-баю.

     

    Богатырь ты будешь с виду

       И казак душой.

    Провожать тебя я выйду -

       Ты махнешь рукой...

    Сколько горьких слез украдкой

       Я в ту ночь пролью!..

    Спи, мой ангел, тихо, сладко,

       Баюшки-баю.

     

    Стану я тоской томиться,

       Безутешно ждать;

    Стану целый день молиться,

       По ночам гадать;

    Стану думать, что скучаешь

       Ты в чужом краю...

    Спи ж, пока забот не знаешь,

       Баюшки-баю.

     

    Дам тебе я на дорогу

       Образок святой:

    Ты его, моляся богу,

       Ставь перед собой;

    Да, готовясь в бой опасный,

       Помни мать свою...

    Спи, младенец мой прекрасный,

       Баюшки-баю.

     

    1840

     

     

    КИНЖАЛ

     

    Люблю тебя, булатный мой кинжал,

    Товарищ светлый и холодный.

    Задумчивый грузин на месть тебя ковал,

    На грозный бой точил черкес свободный.

     

    Лилейная рука тебя мне поднесла

    В знак памяти, в минуту расставанья,

    И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,

    Но светлая слеза — жемчужина страданья.

     

    И черные глаза, остановясь на мне,

    Исполненны таинственной печали,

    Как сталь твоя при трепетном огне,

    То вдруг тускнели, — то сверкали.

     

    Ты дан мне в спутники, любви залог немой,

    И страннику в тебе пример не бесполезный:

    Да, я не изменюсь и буду тверд душой,

    Как ты, как ты, мой друг железный.

     

     

    * * *

    Спеша на север издалека,

    Из теплых и чужих сторон,

    Тебе, Казбек, о страж востока,

    Принес я, странник, свой поклон.

     

    Чалмою белою от века

    Твой лоб наморщенный увит,

    И гордый ропот человека

    Твой гордый мир не возмутит.

     

    Но сердца тихого моленье

    Да отнесут твои скалы

    В надзвездный край, в твое владенье,

    К престолу вечному аллы.

     

    Молю, да снидет день прохладный

    На знойный дол и пыльный путь,

    Чтоб мне в пустыне безотрадной

    На камне в полдень отдохнуть.

     

    Молю, чтоб буря не застала,

    Гремя в наряде боевом,

    В ущелье мрачного Дарьяла

    Меня с измученным конем.

     

    Но есть еще одно желанье!

    Боюсь сказать!- душа дрожит!

    Что, если я со дня изгнанья

    Совсем на родине забыт!

     

    Найду ль там прежние объятья?

    Старинный встречу ли привет?

    Узнают ли друзья и братья

    Страдальца, после многих лет?

     

    Или среди могил холодных

    Я наступлю на прах родной

    Тех добрых, пылких, благородных,

    Деливших молодость со мной?

     

    О, если так! своей метелью,

    Казбек, засыпь меня скорей

    И прах бездомный по ущелью

    Без сожаления развей.

     

     

    Поэт (Отделкой золотой...)

     

    Отделкой золотой блистает мой кинжал;

       Клинок надежный, без порока;

    Булат его хранит таинственный закал —

       Наследье бранного востока.

     

    Наезднику в горах служил он много лет,

       Не зная платы за услугу;

    Не по одной груди провел он страшный след

       И не одну прорвал кольчугу.

     

    Забавы он делил послушнее раба,

       Звенел в ответ речам обидным.

    В те дни была б ему богатая резьба

       Нарядом чуждым и постыдным.

     

    Он взят за Тереком отважным казаком

       На хладном трупе господина,

    И долго он лежал заброшенный потом

       В походной лавке армянина.

     

    Теперь родных ножон, избитых на войне,

       Лишен героя спутник бедный,

    Игрушкой золотой он блещет на стене —

       Увы, бесславный и безвредный!

     

    Никто привычною, заботливой рукой

       Его не чистит, не ласкает,

    И надписи его, молясь перед зарей,

       Никто с усердьем не читает...

     

    В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,

       Свое утратил назначенье,

    На злато променяв ту власть, которой свет

       Внимал в немом благоговенье?

     

    Бывало, мерный звук твоих могучих слов

       Воспламенял бойца для битвы,

    Он нужен был толпе, как чаша для пиров,

       Как фимиам в часы молитвы.

     

    Твой стих, как божий дух, носился над толпой

       И, отзыв мыслей благородных,

    Звучал, как колокол на башне вечевой

       Во дни торжеств и бед народных.

     

    Но скучен нам простой и гордый твой язык,

       Нас тешат блёстки и обманы;

    Как ветхая краса, наш ветхий мир привык

       Морщины прятать под румяны...

     

    Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк!

       Иль никогда, на голос мщенья,

    Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,

       Покрытый ржавчиной презренья?..

     

    1838

    Категория: Архив | Добавил: Elena17 (28.06.2016)
    Просмотров: 811 | Теги: русская поэзия, русская литература, Русское Просвещение, поэты-воины
    Всего комментариев: 0
    avatar

    Вход на сайт

    Главная | Мой профиль | Выход | RSS |
    Вы вошли как Гость | Группа "Гости"
    | Регистрация | Вход

    Подписаться на нашу группу ВК

    Помощь сайту

    Карта ВТБ: 4893 4704 9797 7733

    Карта СБЕРа: 4279 3806 5064 3689

    Яндекс-деньги: 41001639043436

    Наш опрос

    Оцените мой сайт
    Всего ответов: 2031

    БИБЛИОТЕКА

    СОВРЕМЕННИКИ

    ГАЛЕРЕЯ

    Rambler's Top100 Top.Mail.Ru