Владимир Корвин-Пиотровский родился в 1891 году в украинском местечке Белая Церковь в старинной дворянской семье. Окончил Киевский университет имени св. Владимира. Его первые публикации, подписанные второй частью фамилии, вышли ещё до начала Первой Мировой войны.
В 1914 году Владимир Львович отправился на фронт и воевал в артиллерии. После революции вступил в ряды Белой Армии и сражался с большевиками сперва в составе корпуса генерала Бредова, а затем в казачьей бригаде есаула Яковлева, противостоявшей конармейцами Буденного.
В одном из боёв Корвин-Пиотровский попал в плен к красным и должен был быть расстрелян, но по счастливой случайности уцелел. Вместе с частями Бредова он отступил в Польшу, затем эмигрировал в Германию.
О русской трагедии ХХ века, начиная с Первой Мировой и кончая изгнанием, Владимир Львович написал поэму «Поражение».
С 1920 года Корвин-Пиотровский жил в Берлине, работал шофером такси. В начале 20-х годов он начал широко печататься в эмигрантских изданиях, в 1921-23 гг. заведовал отделом поэзии в журнале «Сполохи». Входил в т.н. «Кружок поэтов». Как поэт и драматург, продолжающий традицию русского романтизма, Владимир Львович занимает особое место в литературе русского Зарубежья. Из шести сборников стихов, опубликованных до Второй мировой войны, поз¬днее он оставил в переработанном виде лишь немно¬гие стихотворения, которые считал удачны¬ми.
С 1939 поэт жил в Париже. Участвовал во французском Сопротивлении, был арестован гестапо, провёл в тюрьме 10 месяцев. После войны уехал в США, с 1953 жил в Лос-Анджелесе и был постоянным сотрудником «Нового журнала». Скончался Владимир Корвин-Пиотровский в 1966 году.
ПОРАЖЕНИЕ
Вместо вступления
Задворками разбитых дач
Коней вторые сутки мучим, —
За мной вихрастый штаб-трубач
Качается в седле скрипучем.
Какая скучная война, —
На фронте ни врага, ни друга.
И душу гложет мысль одна —
Не слабо ль стянута подпруга.
А солнце южное печет,
Густая пыль забила поры,
В глаза горячий пот течет,
Жмут сапоги, обвисли шпоры —
И вдруг — внезапный поворот,
За ним прудок, покрытый тиной,
Гусиный выводок, и вот —
Русалка с длинной хворостиной.
Цветная кофточка узка,
Но так пленительно прильнула,
А из-под легкого платка
Такая молния блеснула —
Как подтянулся эскадрон!
Как избоченился спесиво,
Как солнцем вылощен красиво
Золотокованный погон.
И, пламенным сверкая оком,
Срывая ногу так и так,
Приплясывая, скачет боком
Мой горбоносый аргамак.
И враз, почти без уговора,
Небрежной удали краса,
Гремят разведческого хора
Подобранные голоса.
И тенор, заливаясь свистом,
Уже ликует вполпьяна
О том, что в поле, поле чистом
Нам рано гибель суждена.
1
У смертников удел особый —
Жизнь щедро одарила их, —
Ворчит тюремщик узколобый,
Но он лишь тень среди живых.
Здесь все минуты на учете —
Полней живи, полней дыши, —
На смену сгорбленной заботе —
Стремительный полет души.
И вот она с недоуменьем
Глядит с воздушной высоты,
Над временем и над забвеньем,
На всё, чем был когда-то ты.
И узелок твой за плечами
Как птичий голос невесом,
И твой почти не бывший дом
Вдруг весь осветится лучами
Иль свежевымытым окном.
2
Тогда воскреснувший Пугач
Еще примеривал движенья,
Во тьме невидимый трубач
Трубил надменно пораженья.
Потомки рыцарей стальных
Овчину смирную топтали,
В боях дневных, в боях ночных
Считать героев перестали.
И мы, влюбляясь на ходу,
Привычно кровью истекали,
Мы благосклонную беду
Губами жадными искали.
Но стихотворная сирень
И романтические розы
Подчеркивали скудость прозы
Окрестных сел и деревень, —
В окопы заползала лень.
3
Война хотела передышки
И обновленья прежних чувств, —
Мы знали счастье понаслышке
И по свидетельству искусств.
Мы верили и в пенье птицы,
И в верность розовых невест,
В рифмованные небылицы
И в непреложность общих мест —
Мне грустно, грустно — Столько жара
Ты, сердце, расточило зря,
А в горных сумерках Тамара
Встает как горная заря —
И над вершинами Кавказа,
Где туч сверкающих гряда —
Язык военного приказа
Надоедал нам иногда.
4
Еще дремота в мире бродит,
Меняет стрелки на часах,
А в дом разведчик звонко входит
С туманным утром в волосах.
Он передаст пакет с приказом,
Парадно шпорами рванет,
И ахнут пулеметы разом,
И пушка яростно зевнет.
И в памяти мутнеет где-то
Движенье ветки за окном,
Клочок приснившегося лета
В воздушном шарике цветном —
Душа становится скупее,
Письмо становится судьбой, —
Элегия и эпопея
В решительный вступают бой.
5
Нет новой темы о войне,
Она не правда, но преданье,
В ней всё согласно старине —
И вдохновенье, и страданье,
Но есть худые сапоги,
Лоб, запотевший в лихорадке,
За рощей выжженной враги
В каком-то грозном беспорядке.
Один герой неутомим,
Он скачет, рубит, напирает —
Конь в серых яблоках под ним
Ноздрями тонкими играет.
Он пышно выгнул хвост дугой,
Храпит, копытом землю роя, —
Но хлопнул выстрел, и другой,
Герой упал, и нет героя.
6
О, ротмистр! Вы ль тайком вздохнули,
Как бы задумались душой,
Забыли сабли, пики, пули
Для этой тишины большой.
Лесная узкая дорога
Из галицийского села
В страну немого диалога
Нас незаметно привела.
Вы отпустили длинный повод,
И ваша трубка не дымит,
Пчела прилежная иль овод
В зеленых сумерках шумит.
Как мягко лошади ступают
По медом пахнущей траве, —
В неомраченной синеве
Без ветра листья закипают —
Два всадника, и тени две.
7
Закат, закат — Прости нам Бог
За то, что мы порою пьяны,
За элегических дорог
Непоправимые изъяны.
За петербургский кавардак,
За верность шарику цветному,
За блиндированный чердак,
За счет столичному портному.
Так много накопилось их,
Счетов и подлинных и ложных,
Из первых рук, из рук вторых,
Совсем простых и очень сложных —
Без риторических затей
Нева Аврору колыхнула,
Натужно вздулась и пальнула
В толпу непрошеных гостей,
В Петровых и своих детей.
8
Ты помнишь странную тревогу,
Предчувствие глухих шагов?
Нева буравила дорогу
Среди гранитных берегов.
Она бурлила и кипела,
Трепала ветром вымпела,
Обломком льдины заскрипела
И в дымных кольцах отошла.
Летали брызги над мостами,
И тротуары без гуляк
Обледенелыми пластами
В свистящий пролегали мрак.
Торжественное разрушенье,
Величественный вид пустынь,
Громоподобное крушенье
Несокрушаемых твердынь.
9
Нахмурив брови, Всадник Медный
На вздыбленном своем коне
Внимал, как рвется мат победный
К дворцовой рухнувшей стене.
Его лицо не потемнело,
Лишь под копытами коня
Змея свивалась и шипела, —
Рука державная, звеня,
Над мертвым городом широко
Зловещий очертила круг,
И смехом пламенное око
Как солнце вспыхивало вдруг.
На зов его уже бежали
Мальчишки с ближнего двора,
И с криком радостным — ура! —
Салазки быстрые съезжали
С подножий ледяных Петра.
10
Шумит гражданская гроза,
Гигант стоит неколебимо,
И только узкие глаза
Следят за ним неутомимо.
На загнанном броневике
Ладонь широкая разжата, —
Есть сходство грозное в руке
С той, устремившейся куда-то.
Штыки и снег со всех сторон,
Пайки — и выстрелы вприправу, —
Гранитный город обречен
На устрашающую славу.
Гнездо истории горит,
Птенцы раздавлены ногами,
Скрипят века под сапогами —
Внимание! Он говорит —
11
И загудел весь шар земной,
Как мяч футбольный перед голом,
Врываясь с треском в мир иной,
Он лопнул с грохотом тяжелым.
Заглохла наскоро война
Провинциально и ненужно, —
И та и эта сторона
Ее выплясывали дружно.
Но от людей, но от вещей
Сон отлетал, и ангел серый,
Уже бездомный и ничей,
Блуждал готической химерой.
Бессонница ко мне вошла,
Присела скромно к изголовью
И разговор про бедность вдовью
Со мной по дружбе завела —
12
Россия призраков разбита,
Мы отступали в никуда,
И только конские копыта
Ритм замедляли иногда.
Не каждой буре сердце радо,
Но с каждой бьется заодно,
Оно стучало — надо, надо,
Здесь все равны и всё равно.
Дыши отныне как попало,
Учись без пламени гореть,
И если жизни было мало, —
И в жизни — мало умереть.
И вот — последняя граница,
Скалистый берег и поток;
Мы по команде — на восток! —
Угрюмо повернули лица.
13
Над перелеском вдалеке
Еще рвалась шрапнель дымками;
Трубач понурый в башлыке
Окоченевшими руками
Вознес помятую трубу
И, запрокинувшись немного,
В ночное небо иль в судьбу
Трубил пронзительно и строго.
Едва окрашенной чертой
День занимался над полями,
Земля шумела пустотой,
Метелями и ковылями.
Я беспокойным голосам
Внимал как бы прозревшим слухом, —
Всем птицам, ангелам и духам, —
И я отрекся трижды сам.
14
Куда бежать от осуждений,
От жалоб и тифозной вши?
Страна высоких заблуждений
Еще открыта для души.
Мы за большое пораженье
И против маленьких побед,
Мы принимаем униженье,
В котором униженья нет.
Побитые камнями чуда,
Найдя в паденье уголок,
Глядим без зависти оттуда
На тех, кто с нами пасть не мог.
Междоусобицы гражданской
Полусозревшее зерно,
Я по ветру лечу давно, —
Но мне в долине Дагестанской
Лежать, быть может, суждено —
15
Европа бредила во сне,
Ворочалась, звала, томилась, —
Средневековой старине
Мечта тяжелая приснилась.
Безвестный всадник проскакал,
И все мосты под ним дрожали,
Конь злобно щерил свой оскал,
За ним другие кони ржали.
Всё убыстряя громкий скок,
Всё больше напрягая жилы.
Он задыхался, изнемог,
И снова набирался силы.
Где средиземная волна
Блеснула пеной шаловливой,
Ездок рукой нетерпеливой
Над бездной вздыбил скакуна.
16
Был горный берег солнцем тронут,
Под солнцем — голубая мгла,
И там, где горы в рощах тонут, —
В воздушной пропасти скала.
И, выправляя стан железный,
Презрительно он посмотрел
На стены башни бесполезной
В щетине золоченых стрел.
— Наследство рабства золотого,
— Веков окаменевший сон, —
— Пускай ударит молот снова
— По наковальне их времен.
— Их песням скучным и тягучим
— За нашим ходом не поспеть,
— Мы спать бездельников отучим,
— Жизнь станет пламенем летучим,
— И это пламя будет петь.
17
Европа бредила, — но мы
Уже по-новому дышали
Привычным воздухом чумы, —
Мы слушали и не мешали.
Согревшись в беженской пивной,
Мы вспоминали цвет сирени,
Расстрел под северной луной,
Садов взволнованные тени —
Но и в скитальческой тоске
Поэты наши и пророки
Дорожной палкой на песке
Упрямо выводили строки.
Недолговечные слова,
Косноязычное томленье, —
Маститым критиком едва
Отмеченное выступленье.
18
Изгнание. Мир без прикрас,
Не искаженный именами,
Здесь каждый локоть тычет в нас
И окрик следует за нами.
Но иногда, из-за угла,
Мы отмечали влажным взглядом: —
Вот тень Овидия прошла,
Вот Данте приютился рядом.
Давным-давно открытый путь,
Дорога трудная свободы, —
Равенны праздничная муть,
Дуная пасмурные воды.
На перекрестке двух эпох
Шаги, плывущие куда-то, —
В бессмертье изгнанного брата
Рукопожатье или вздох.
19
Мы умирали не старея
На европейских мостовых,
В лазурной гавани Пирея,
В парижских улочках кривых.
И лежа на спине глядели,
Не отводя хрустальных глаз,
Как звезды синие редели,
Как догорал зеленый газ.
Мы дружбу с небом заводили,
Чтоб быть подальше от земли.
Мы уходили, уходили
И, кажется, уже пришли.
Коперника и Птоломея
С печальным вздохом отмели, —
Мы отплываем от земли
К большим туманам Эмпирея,
К садам в космической пыли.
20
Прощайте, ротмистр. Вы, бывало,
Внезапно изменясь в лице,
Любили мчаться где попало
На сумасшедшем жеребце.
Вы не вернетесь. У киоска,
Жуя табачные усы,
В плаще, заношенном до лоска,
Вы молча сверили часы.
А время, сроки нарушая,
Бежит как горная река,
И кажется — рука большая
С водой смешала облака.
И кажется — в стремнине громкой,
Ломая в щепы тарантас,
Шальная лошадь иль Пегас,
Полуудавленный постромкой,
Глядит насмешливо на нас.
***
Нас обошли и жали с тыла,
Снаряды близились к концу,
И стала смерть лицом к лицу
И пулей вражеской завыла.
Шумели громко хвастуны,
Молчали храбрые устало,
И пламя черное войны
На горизонте клокотало.
В разбитой хижине к утру
Совет составился случайный,
И не было уж больше тайной,
Что с первым солнцем я умру.
В дырявых сумках эскадрона
Остаток скудный наскребя,
Я молча разделил патроны,
Один оставил для себя.
Тогда, в минуты роковые,
Как будто гибели назло,
Тогда, клянусь, меня впервые,
Такое счастье обожгло,-
К такой свободе полноводной
Душа прильнула наяву, -
Что новый день, как смерть свободный,
Стал днем живых. И я - живу.
|
