Иподиакон Андрей Тарасьев

Несколько слов от автора-составителя

Иподиакон Андрей Тарасьев

Братские связи русского и сербского народов уходят корнями в глубь веков. И, несомненно, наиболее важные из них – связи духовные. Это и первые церковные книги на славянском языке, появившиеся еще в Киевской Руси после принятия христианства, книги южнославянские – значит, и сербские. Это и иноческий постриг в русском Свято-Афонском монастыре юного княжича Растка Неманича, будущего великого святителя сербского, первого архиепископа Саввы. Это и Пахомий серб (Логофет), видный ученый XV века, автор многих житий русских святителей. Это и многочисленные русские иноки, привозившие богослужебные книги в порабощенную турками Сербию. Это и помощь сербским монастырям царя Ивана Васильевича, помнившего, что бабка его Анна была из именитого сербского рода Якшичей… И так – веками, всего и не перечислить…

Октябрьская трагедия 1917 года и последовавшая за ней гражданская война, закончившаяся великим исходом миллионов русских за пределы Родины, стали причиной новых связей наших двух народов: братская Сербия, тогда уже в составе Королевства С.Х.С., приняла около 50 тысяч обездоленных русских беженцев, возмещая таким образом моральный долг перед Россией, заступившейся за Сербию в 1914 году. И нужно подчеркнуть, что нигде во всем мире, не принимали так тепло и радушно русских беженцев, как в Сербии. Русским предоставлялась возможность работать по специальности в университетах, больницах, на заводах, в области образования и науки, в области искусства… Но, как нам кажется, наиболее важными всё же были связи духовные. В Сербии (Югославии) по воле Божией оказалось много иерархов, священнослужителей, иноков и инокинь, ученых богословов и других церковных деятелей. И они, приняв Сербию как свою вторую Родину, внесли в её духовное возрождение огромный вклад. Эта скромная книга – рассказ о некоторых из этих людей, попытка сохранить для потомков в обеих странах память о тех русских, кто оставил яркий след в духовной жизни сербского народа. Не мне судить – была ли эта попытка удачной и насколько.

Биография митрополита Антония (Храповицкого)

Иподиакон Андрей Тарасьев

Одним из самых выдающихся русских изгнанников, нашедших приют в Сербии, следует, несомненно, признать Главу Русской Православной Церкви Зарубежом – Блаженнейшего Митрополита Киевского и Галицкого Антония (Храповицкого). Этот выдающийся богослов Всеправославия конца XIX – первой половины XX вв. после Крымской эвакуации, проведя некоторое время в Константинополе, принял в начале 1921 г. приглашение Патриарха Сербского Димитрия и переехал с Высшим Церковным управлением Русской Церкви в Сербию, в Королевство СХС. Здесь он сперва проживал в Белграде, а затем, до самой своей кончины в августе 1936 года – в Патриаршей резиденции в г. Сремски-Карловцы. О его жизни, деятельности и трудах неоднократно писали (наиболее важное издание: Архиепископ Никон (Рклицкий). Жизнеописание Блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. Джорданвиль, 1952-1974 гг. – 10 томов биографии и 7 томов творений). Митрополит Антоний, в миру Алексей Павлович, потомок старинного дворянского рода Храповицких, родился 17/29 марта 1863 г. в семейном имении Ватагино, в Новгородской губернии, в семье генерала Павла Павловича. Крестили его Алексеем – в честь Святого блаженного Алексия, Человека Божьего. Детство он провел в древнем городе Новгороде. Мать будущего митрополита была исключительно набожной, и он с ней регулярно ходил на службы в древние новгородские соборы. Несомненно, это повлияло на его будущий жизненный выбор. В 1872 г. семья переехала в Петербург, и по желанию родителей Алексей начал учение в знаменитой Пятой Петербургской гимназии, которую закончил с отличием в 1881 г., после чего сразу исполнил свое заветное желание: поступил в Санкт-Петербургскую Духовную Академию.

Нужно сказать, что поступление дворянина в это высшее церковное учебное заведение было большой редкостью – в основном здесь учились дети священников и других клириков, закончившие семинарию. Однако молодой Алексей еще во время учебы в гимназии полностью посвящал себя Церкви: участвовал в богослужениях как прислужник, чтец, изучал святоотеческую литературу, ходил на религиозные лекции философа Владимира Соловьева, славянофилов Аксакова и Хомякова, и, что особенно важно – Федора Михайловича Достоевского, который после лекции обычно по несколько часов беседовал с молодыми слушателями. (Вероятно, поэтому появилось «легенда» о том, что Алеша Храповицкий был прототипом Алеши Карамазова, что сам владыка Антоний всегда – вероятно, по скромности своей – отрицал). О том, насколько Алексей углублен в духовные вопросы, можно судить по следующему факту: будучи еще гимназистом, он составил службу Святым Кириллу и Мефодию, и впоследствии она была официально принята Церковью.

В 1885 г., уже на четвертый день после окончания Академии, в которой проявились его блестящие способности, молодой богослов Алексей в храме своей Академии принимает монашеский постриг с именем Антоний (в честь Святого Антония Римлянина, чудотворца Новгородского). Вскоре он был рукоположен в иеромонахи, и более полувека прослужил Богу и Церкви.

Будучи одним из способнейших молодых представителей «ученого монашества» своего времени, он становится педагогом и воспитателем юных будущих священников и богословов и преподает сначала в Холмской Духовной семинарии, затем в 1887 г. получает должность доцента в своей родной Петербургской Духовной Академии, а в 1889 г. – инспектора. В 1890 г. он, будучи уже архимандритом, занимает пост ректора, а еще через год его переводят ректором теперь уже Московской Духовной Академии в Троице-Сергиевой Лавре. Во всех этих церковных учебных заведениях отец Антоний в корне меняет отношение преподавателей к студентам и отношение выпускников к выбору дальнейшего жизненного пути. Он широко раскрывает двери своих профессорских и ректорских покоев и всё свободное время проводит в разговорах со студентами на «Антониевом чае», где могут присутствовать все, кому нужны помощь и наставление, мудрый совет. Это простое обращение будущего Митрополита с учениками породило искреннее доверие к нему и серьезно повлияло на осуществление его идеалов: ученое монашество, по его мнению, должно послужить перерождению Церкви, молодые богословы должны оставаться в Церкви монахами или белым духовенством (стоит подчеркнуть, что до «Антониева времени» больше половины выпускников по окончании Академии не принимали священнический сан!).

К сожалению, отец Антоний недолго оставался на своей должности в Лавре Преподобного Сергия – в 1894 г. он переехал в Казань, получив пост ректора тамошней Духовной Академии, а 1 марта 1899 г. стал епископом Чебоксарским, викарием Казанской епархии, начав свое почти сорокалетнее епископское служение Святой Церкви. Однако и здесь Владыка Антоний удержался недолго (согласно политике церковных властей, в предреволюционные десятилетия переводы епископов с кафедры на кафедру, как и преподавателей духовных учебных заведений из города в город, случались часто). В июле 1900 г. он получает назначение в Уфу, где становится правящим епископом. Город Уфа – центр Башкирии, далекий от церковных событий, и многие считали, что отъезд популярного, непокорного, уже весьма влиятельного молодого епископа Антония туда – своего рода ссылка. Однако епископ Антоний быстро показал, что, кроме больших богословских знаний и педагогического таланта, он наделен еще и организаторскими способностями. За непродолжительное время он в два раза увеличил количество приходов, постоянно объезжал свою обширную епархию, несмотря на то, что бóльшую часть населения там составляли башкиры-мусульмане. Именно поэтому путешествия его имели и миссионерский характер. Особую популярность владыка приобрел, когда начался голод, и он приказал все монастырские запасы раздать людям, всем – невзирая на национальность и вероисповедание.

Его способности не остались незамеченными, и в апреле 1902 г. его переводят в Житомир Волынской губернии, на западе России. В сане епископа Волынского он оставался до начала войны в 1914 г. Можно сказать, что это были самые плодотворные годы работы молодого владыки Антония (с 1906 г. – архиепископа). И здесь он объезжает самые отдаленные уголки своей епархии, находящиеся под угрозой обращения в униатство, обновляет монастыри (например, древнюю Почаевскую Лавру), участвует в общественной церковной жизни, появляется на разных собраниях, полемизирует в ходе серьезных богословских дискуссий (в 1911 г. вышло первое собрание его сочинений), горячо борется за восстановления Патриаршества на Руси.

Следует напомнить, что после смерти патриарха Адриана в 1700 году, Император Петр I Великий долго откладывал разрешение на выборы нового главы Русской Церкви, и в 1724 г. вовсе упразднил эту должность, постановив, что Церковью будет управлять Священный Синод, возглавляемый светским лицом (обер-прокурором). Эта «обезглавленность» Русской Церкви и огромное западноевропейское влияние на жизнь послепетровской России принесли много зла русскому Православию, а высшие слои общества отошли от древней веры и народа. Понимая это, владыка Антоний всё свое влияние и все свои способности использовал, чтобы добиться восстановления Патриаршества, опираясь на поддержку многочисленных единомышленников – своих бывших учеников – и активно участвуя в духовной жизни России.

 Интересно, что чувствуя, какое зло несет Православию своими публикациями популярный писатель Лев Толстой – несомненно великий литератор, но отступник от истинной веры, Владыка не только полемизировал с ним в статьях, но и приехал к нему для личной встречи и провел в разговоре целый день. Осталась запись Толстого о том, что из всего духовенства лучше всего его понимает Антоний.

Используя празднование юбилея трехсотлетия Дома Романовых в 1913 г., Владыка приглашает в Россию Антиохийского Патриарха Григория IV (своего бывшего ученика) и сначала в древнем Успенском соборе Московского Кремля, а потом в Казанском соборе в Санкт-Петербурге устраивает торжественные Патриаршие богослужения во всем великолепии византийской традиции. В начале Мировой войны Владыка Антоний становится архиепископом Харьковским, и на этом месте его застает и горестная февральская революция, и крах Русской армии и Российской империи. Конечно, такой сильный и популярный представитель Церкви оказался не нужен, даже опасен новым власть предержащим, и архиепископ Антоний был вынужден покинуть свой пост. Его отправляют в монастырь на Валаам. Однако на праздник Успение Пресвятой Богородицы 1917 г. он всё же появился на Общерусском Церковном Соборе в Москве (как делегат от монашества, т.к. на тот момент он не являлся правящим архиереем). Конечно же, Владыка сразу стал центральным действующим лицом Собора как непоколебимый борец против модной «демократизации» Церкви и горячий поборник возрождения Патриаршества. Трагические события октябрьского богоборческого переворота ускорили решение этого вопроса, причем после двух голосований за кандидатов архиепископ Антоний получил подавляющее большинство голосов. Будь на то воля человеческая, Владыка Антоний (Храповицкий) стал бы первым Патриархом восстановленного Патриаршества. Однако 4 ноября 1917 г., после литургии в Храме Христа Спасителя (большевики к тому времени уже заняли Кремль), слепой старец схимонах Алексей извлек из потира, где были три листка бумаги с именами кандидатов, записку с именем Митрополита Московского Тихона (Беллавина).

Господь судил для Владыки Антония иное. По Божьей воле этот архиерей в последние 20 лет своей жизни своим всеправославным авторитетом собирал и духовно утешал миллионы русских изгнанников по всему миру, будучи главой Русской Православной Церкви Зарубежом. А тогда, в конце 1917 г., Владыка Антоний возвратился в Харьков, и в мае 1918 г. становится Митрополитом Киевским и Галицким вместо зверски убитого большевиками (ныне канонизированного) Митрополита Владимира (Богоявленского). В эти беспокойные времена и жизнь Владыки Антония неоднократно находилась под угрозой, он выдержал и строгую изоляцию, а в 1920 г. оказался на территории, занятой Белой армией. Там он стал членом Высшего Церковного управления на Юге России, вместе с которым вскоре был вынужден из Новороссийска переехать в Грецию и отправится на Афон в русский Пантелеимоновский монастырь, стремясь уйти от общественной жизни и вообще «от мира». Однако в сентябре того же года по просьбе Верховного главнокомандующего Белой Армии генерала барона П.Н. Врангеля Владыка вернулся в Крым, чтобы помочь достойно эвакуировать последних защитников старой России.

11 ноября 1920 г. Митрополит Киевский и Галицкий Антоний покидает свое Отечество – теперь уже навсегда, – и прибывает в Константинополь. Начинаются последние 16 изгнаннических лет его земной жизни. В Константинополе, в лагере Галлиполи и в других местах находились десятки тысяч русских беженцев, многочисленные архиереи и духовенство. Приходит время начинать церковную жизнь в новых условиях. К счастью, мудрый Патриарх Тихон (ныне прославленный в лике святых) правильно оценивал сложившуюся ситуацию на территории бывшей Российской Империи. Целые епархии Русской Церкви в результате распада Империи очутились за границей (Польша, Молдавия, прибалтийские страны и т.п.) или же из-за Гражданской войны оказались полностью отрезанными от Москвы и лишены какого бы то ни было духовного и административного общения с нею. Поэтому 7/20 ноября 1920 г. Патриарх Тихон издает Указ, который накладывает на клириков Русской Церкви следующие обязанности: на территориях, которые волею судеб отделены от центра, епископы должны формировать своего рода Управление, возглавляемое старейшим представителем епископата, и продолжать управлять канонически епархиями и приходами абсолютно самостоятельно до тех пор, пока не появится возможность воссоединения с Москвой и Патриархом. Это дало право епископату в изгнании сформировать свое самостоятельное Управление, что было сделано сперва на Юге России и в Сибири, а затем в Константинополе. Следуя Указу, Митрополит Антоний, как старейший архиерей среди покинувших Родину, возглавил Высшее Церковное Управление Русской Православной Церкви Зарубежом и оставался на этой должности до конца своей жизни (в том числе тогда, когда Управление было переименовано в Синод РПЦЗ). Однако, одно дело – указ Патриарха Всея Руси, а другое – пребывание на территории чужой юрисдикции, другой поместной Православной Церкви. И здесь сыграл роль тот факт, каким авторитетом пользовался Владыка Антоний и за пределами России: местоблюститель Константинопольской Патриархии Митрополит Димитрий заявил: «Поскольку вы, Ваше Высокопреосвященство, возглавляете это Управление, даем вам абсолютное право на самостоятельное управление».

Жизнь в Константинополе была крайне тяжелой, русские беженцы уезжали из Турции и находили пристанище в странах Европы, многие из них – в Сербии. По приглашению Сербского Патриарха Димитрия и инициативе своего ученика епископа Нишского Досифея (Васича) (ныне священномученика) – Митрополит Антоний в феврале 1921 г. прибывает в Белград, где, благодаря трудам протоиерея Петра Беловидова, уже существует многочисленный, хорошо организованный русский приход. Позже Митрополит Антоний переезжает в г. Сремски Карловцы в Патриарший дворец, где и проводит последние 15 лет своей земной жизни. Этот период отмечен трогательным вниманием всех членов Сербской Православной Церкви, особенно с 1930 г., когда был избран новый Патриарх Варнава (Росич), бывший ученик Митрополита.

В ноябре-декабре 1921 года Владыка Антоний руководит Первым собором Русской Православной Церкви Зарубежом в Сремских Карловцах. Владыка не только управлял Синодом, но и организовывал церковную жизнь русских беженцев по всему миру, возглавлял хиротонии новых епископов, рукополагал новых священников и дьяконов, помогал сохранению русского мужского и женского монашества в сербских монастырях, следил за работой русских учебных заведений в Югославии и Европе, посещал их. Можно без сомнения сказать, что это были тяжелейшие годы жизни Митрополита. Владыка болезненно переживал расколы в самой Русской Церкви Заграницей: сначала отделение Американской, а потом и Западноевропейской Русской Церкви; с болью следил за гонениями православного русского народа со стороны богоборцев-большевиков в России, боролся за право существования РПЦЗ, перенося унижения (например, запрет на служение) со стороны Московского Центра. Он был вынужден объяснять своим верующим поступки Митрополита Сергия (Страгородского), который руководил Синодом в Москве, буквально рабски подчиняясь ЧК (например, это касалось Декларации 1927 г. о лояльности безбожной власти и интервью Митрополита Сергия иностранным журналистам, в котором он утверждал, что в СССР нет гонений на церковь, и т.д.). Владыка Антоний и здесь, хотя в очень трудных материальных условиях, сохраняет традицию «антониевского чая», принимая не только русских беженцев и студентов, но и сербов, уважающих его как маститого богослова с мировым именем. В 1935 году, по почину Святейшего Патриарха сербского Варнавы, несмотря на сопротивления самого Владыки Антония, был торжественно отмечен 50-летний юбилей его служения. В том же году состоялась встреча с митрополитом Евлогием (Георгиевским) как попытка воссоединения двух европейских частей РПЦЗ.

Все эти физические и психические нагрузки и постоянная тоска по Родине подорвали здоровье, и Митрополит Антоний 10 августа 1936 г. отошел в мир иной в своих покоях в Карловской Патриархии на руках патриарха Варнавы, своего верного келейника архимандрита Феодосия (Мельника) и преданного ученика, протоиерея Владислава Неклюдова. Отпевание в Соборной церкви Св. Архангела Михаила в Белграде совершили сам Патриарх Сербский Варнава и наследник Митрополита Антония, Митрополит Кишиневский и Хотинский Анастасий (Грибановский), с сонмом русского и сербского духовенства. После краткого поминовения в Русской Церкви Св. Троицы на Ташмайдане, которую Владыка освящал ещё в январе 1925 года, его тело скорбным шествием по улицам Белграда переносится до места вечного упокоения, в крипте Иверской часовни на Новом Кладбище. Митрополит Киевский и Галицкий Антоний, несомненно, является одним из ярчайших и выдающихся деятелей Русского Зарубежья.

Архимандрит Феодосий (Мельник)

Иподиакон Андрей Тарасьев

Говоря о Митрополите Антонии, нельзя не упомянуть его верного келейника «Федю» – архимандрита Феодосия (Мельника). Он принадлежал к людям, которых я знал с первых лет своей жизни, а он меня – с момента рождения: 17 мая 1933 года, когда мне было всего 8 дней, он от имени своего Аввы Антония участвовал в обряде моего крещения и принёс от Владыки дар – иконку Святого Андрея Первозванного и серебряную детскую столовую ложку с монограмой «МА»[1].

Отец Феодосий был очень высокого роста, с огромной бородой. Не случайно в Первую Мировую войну он был «канониром» – старшим фейерверкером. Родился он 8 февраля 1890 года на юге России, получив при крещении имя Феодор. Его семья была исключительно верующей, и неудивительно, что Федя юношей ушел в Киево-Печерскую Лавру. Не будучи постриженным, а только послушником, он был в 1914 году мобилизован в артиллерию и провёл всю войну при батарее. За храбрость награжден тремя Георгиевскими крестами (4-ой, 3-ей и 2-ой степени). После развала армии вернулся в свою Лавру, и в 1918 году был приставлен к Владыке Антонию келейником, фактически же из-за страшных бесчинств то «красных», то «зелёных» – физическим защитником, как теперь популярно говорить, «телохранителем» Митрополита Антония.

Так последние 18 лет земной жизни митрополита Антония он бессменно был келейником своего Аввы, как он всегда называл Владыку, разделяя с Аввой все тяготы этих трагических лет. В 1920 году Федя в Константинополе пострижен митрополитом Антонием в монахи с именем Феодосий, в честь подвижника – одного из основателей Киево-Печерской Лавры. В 1921 году они переезжают в Сербию, сперва в Белград, а затем в Патриарший дворец (резиденцию) в г. Сремски Карловцы, на Воеводине (Сербия), где Владыка Антоний провёл последние свои 15 лет жизни.

Отец Феодосий ухаживал за своим Аввой как за ребёнком, защищал его от назойливых, зачастую просто нахальных просителей, которым Владыка по своей доброте не мог отказывать. Известен анекдотический случай «Федины сапоги», о котором я слышал от самого отца Феодосия много раз. «Федя, чего ты мешкаешься… опоздаем на службу!» – «Не могу найти свои новые сапоги!» – «Как, ты никогда не знаешь, где твои вещи!» – «Да были они тут, в передней». – «Ох, так это твои сапоги? Я не знал. Пришел тут без тебя один из наших бедняков, почти босой, я ему и отдал!»

И второй случай, который заслуживает памяти. В 1931 году Митрополит Антоний был приглашен в Лондон, для вручения титула почетного доктора наук. Принимали его с исключительным уважением. Кстати, повезли и в зоопарк и показали клетку с самым крупным львом в мире – символом Великой Британии. Ну, Владыка посмотрел, да и двинулся было дальше. Но отец Феодосий, стоявший в задних рядах свиты, пробился к Владыке и спросил: «Авва, что они тебе здесь показали?» – «Да, глупости: говорят, этот лев – самый большой в мире, и он – их символ. А я уверен, что есть на свободе с десяток львов покрупнее этого!» – «Пропусти, дай посмотреть!» Раздвинув толпу, отец Феодосий подошел к самой клетке и резко заглянул туда. Лев испугался и забился в угол. Тогда Владыка с улыбкой произнёс свою знаменитую фразу: «Вот сила Православия!»

В последние пять лет жизни Владыка стал быстро дряхлеть. Нарушился дар речи, он не мог ходить. Об этом трогательно пишет его друг, которого окружающая парижская штатская «свита» упорно отделяла от Антония – Митрополит Евлогий (Георгиевский) в своей книге воспоминаний «Путь моей жизни». Патриарх Варнава настоял, чтобы Митрополит приехал из Парижа восстановить единство Русской Православной Церкви Зарубежом. Маститые старцы встретились в покоях Митрополита Антония, побеседовали, как братья во Христе, прочитали друг другу разрешительную молитву с конца исповеди и считали, что примирение состоялось. К сожалению, окружение Владыки Антония и Владыки Евлогия сумело уничтожить этот благой результат. К тому же, Владыка Антоний в следующем году скончался, и раскол на «карловчан» и «евлогиан» остался навсегда. В своей книге Владыка Евлогий описывает состояние Владыки Антония, и мы только можем еще больше ценить усилия отца Феодосия, до последней минуты боровшегося с недугом своего Аввы. Сохранилась фотография, на которой о. Феодосий прикладывает лед на голову Аввы за 4 часа до смерти, последовавшей 28 июля/10 августа 1936 года.

После смерти своего Учителя и духовного Отца архимандрит Феодосий некоторое время оставался в Сремских Карловцах на должности приходского священника русской Церкви. Но это тяготило его и он с удовольствием принял приглашение епископа Сумского Митрофана (Абрамова), возглавлявшего тогда в древнем сербском монастыре Високи Дечаны на Косово-и-Метохии монашескую школу, стать в ней духовником. Но о. Федосий ежегодно приезжал в Белград и принимал участие в заупокойных литургиях и панихидах в день кончины своего Аввы. Из его рассказов (приезжая в Белград, он всегда останавливался у нас) мы узнавали о постройке этого монастыря в 30-е гг. XIV столетия королем Стефаном, чьи мощи покоятся в храме Спаса Пантократора; о знаменитых фресках, например, уникальной композиции в притворе во всю стену – «Лоза Неманичей» (родословное древо монархов); о резном дубовом иконостасе; о древней ризнице-кладовой, т.е. сокровищнице; о почти пятиметровых восковых свечах, оставленных княгиней Милицей, вдовой убиенного на Косовом поле в 1389 году Святого князя Лазаря, с завещанием, что бы их зажёг вождь, который освободит Косово (что и сделал король Александр I Карагеоргиевич после Первой войны).

Последний раз о. Феодосий был у нас в 1940 году, а в 1941-м, когда Вторая мировая докатилась до Югославии, всякая связь с ним прервалась. Единое королевство Югославия перестало существовать, его по частям поделили между собой «победители»: Косово-и-Метохия достались фашистской Италии, и с оккупированной немцами Сербией не было никакой связи. До конца войны мы ничего не знали об отце Феодосии, даже – жив ли он! А в первые годы после освобождения от немцев было не до Дечан, мы не знали и сами, как и что будет под новой красной титовской властью.

И вдруг, в начале августа 1947 года, как-то вечером, звонок и в дверях – улыбающийся отец Феодосий! Ясное дело, что просидели мы всю ночь, обмениваясь событиями военных лет. У нас были немецкие бомбёжки: 6, 8 и 10 апреля 1941 года, затем в первый день нашей Пасхи, 16 апреля 1944 года – более страшная англо-американская (союзнички!) бомбёжка жилых кварталов (и так ещё раз десять до лета). Но то, что пережил отец Феодосий, было гораздо страшнее. Сразу, в начале войны, (апрель 1941 года) школа была закрыта, владыка Митрофан уехал в Белград. Послушники разбежались, но отец Феодосий твёрдо решил не покидать Лавру, и тогда с ним остались ученики-послушники: Макарий, Иустин, Георгий, Антоний и Сильвестр. Югославская армия капитулировала, а оккупанты итальянцы заняли г. Печ (в 16 километрах от монастыря). У стен стали собираться вооруженные полудикие арнауты[2] («шиптаре») – жители окрестных деревень, – с ясными намерениями ограбить монастырь. По традиции в обители жила семья так называемого «воеводы» дечанского (албанца-арнаута). Он с сыном, с винтовками, решили дорого продать свою жизнь, защищая монастырь (у этих почти необразованных людей данное слово – свято!) Отец Феодосий распорядился так: послушника Макария, как самого искусного в верховой езде, послать в Печ за итальянцами. Так и сделали – через заднюю калитку Макарий выбрался, и пока бандиты опомнились, поскакал через речку Бистрицу в заросли (ранены были и он, и лошадь). А отец Феодосий с младшим сыном «воеводы» вышел к воротам и, используя мальчика, как переводчика, объяснил бандитам, что он – русский, что все русские на учёте и что, если узнают, что его тронули – все поплатятся за это. Он нарочно затягивал переговоры, стараясь выяснить, кто главарь, так как за эти несколько лет пребывания в Лавре успел познакомится с некоторыми албанскими семьями (они, хотя и мусульмане, приводили своих больных детей к мощам Святого короля Стефана Дечанского). Батюшке удалось выиграть время, какой-то старый албанец начал что-то объяснять своим, но кто знает, чем бы всё это кончилось, не появись три грузовика с итальянскими солдатами! Бандиты бросились врассыпную, а итальянцы оставили наряд караульных и всю войну так и защищали монастырь. Так провело это маленькое братство все военные годы, питаясь со своего огорода и фруктового сада, а также своим мёдом. Благо, и в Бистрице водилась горная форель, а рядом бил источник целебной минеральной воды.

Отслужив после шестилетнего перерыва панихиду на могиле своего Аввы, видя, как мы питаемся еще «по карточкам», и зная, что мы голодали всё время оккупации, заметив, какие мы с братом худосочные, отец Феодосий неожиданно предложил взять нас с собой. Тем более, что к нему решил поехать на месяц иеромонах Антоний (Бартошевич) – наш законоучитель при русской церкви (в будущем архиепископ Западно-Европейский и Женевский), так что нам было, с кем вернуться. Прямая железная дорогая, разбитая в войну, еще не была восстановлена, и ехали мы через Македонию, через Скоплье, что было дольше, но зато интереснее. Наши «монастырские» дни быстро пролетели: мы помогали в огороде, ловили рыбу, собирали орехи, а по праздникам прислуживали в алтаре и иногда пели с отцом Феодосием, который соскучился по родным русским мелодиям и «гласам». Особенно мы пригодились в день монастырской «славы» (престольного праздника) – Успения Пресвятой Богородицы, когда в Лавре служил епархиальный архиерей епископ Владимир (Раич), выпускник Московской Духовной Академии, которого мы прекрасно знали по Белграду. Наши поездки к отцу Феодосию в Дечаны повторились и в 1948, и в 1949 году, но потом, увы, прекратились, так как нам, русским, после конфликта Тито с Сталиным не разрешали выезжать с места жительства, т.е. из Белграда.

Но отец Феодосий никогда не пропускал дня кончины своего Аввы, а бывало, приезжал и «по делам» в разные министерства, так как их в древних монастырях очень притесняли местные власти. Приезжал отец Феодосий и на встречи с делегатами Русской Церкви, когда они наносили визит сербским Патриархам, особенно радуясь, если в числе гостей были насельники его Киево-Печерской Лавры. И всё чаще он стал поговаривать о том, как было бы хорошо вернуться в свою Лавру – Киево-Печерскую. Отец Феодосий подал прошение об уходе на покой и переходе в юрисдикцию Московского патриархата, Киевского Экзархата. Високи Дечаны он оставлял самому верному из своих духовных чад: тогда сингелу (впоследствии архимандриту) Макарию. Многие административные проблемы были решены, ожидался окончательный вызов в Киев… но Господь судил иначе: из Дечан пришла весть, что архимандрит Феодосий скоропостижно скончался в ночь на 18 июля (был это 1957 год). Из Белграда на похороны в Дечаны выехали настоятель русского храма Святой Троицы протоиерей Виталий Тарасьев с сыновьями: иереем Василием и иподиаконом Андреем (автором этих строк). По пути к ним в вагон вошёл в г. Кралево епископ Жичский Герман – администратор епархии Рашко-Призренской. Накануне отпевания отец Виталий объяснил владыке Герману, что верный келейник Аввы Антония заслуживает быть у его ног и после смерти (о чем скромный отец Феодосий лишь изредка упоминал, как о своей заветной мечте) и попросил епископского благословения перевезти тело покойного архимандрита в Белград. Владыка Герман не возражал, и тогда был найден в г. Печ таксист с большой машиной, который согласился, вынув все задние сидения, отвезти и гроб (цинковый), и отца Виталия с сыновьями в Белград. После уставного монашеского отпевания в храме Высоких Дечан архимандрит Феодосий был доставлен в белградскую Свято-Троицкую церковь, где его бывшие сослужители совершали по нем панихиды. Затем его останки были перевезены на Ново гроблье и торжественно, в присутствии Святейшего Патриарха Сербского Викентия (знавшего отца Феодосия, как и Митрополита Антония, ещё по Карловцам) были захоронены в усыпальнице Митрополита Антония, в склепе русской Иверской часовни, рядом с его великим Аввой.

Последняя земная Пасха Владыки Антония

Архимандрит Феодосий (Мельник)

Недаром говорят люди про какое-либо торжественное и радостное событие, взволновавшее их до глубин души, что «так было хорошо, как на Пасху». Мне хочется поделиться той радостью, которую сподобил меня Господь пережить именно на Пасху 1936 года в церкви, в которой служил Блаженнейший наш незабвенный покойный Владыка Антоний.

Как всем известно, последние годы Владыка не мог уже ни ходить, ни стоять на ногах, и его носили каждый праздничный и воскресный день в церковь, где он неопустительно причащался Св. Таин и говорил поучения.

На Пасху 1936 года Владыка очень пожелал служить, хотя бы сидя, и Господь помог мне это устроить. Добрые люди из Лондона к юбилею Владыки прислали очень удобное кресло на колесах, и это дало возможность исполнить желание Владыки к его и нашей общей радости.

К этой Пасхе Владыка усиленно готовился – с неменьшим усердием, чем когда был еще здоров. Он посещал все службы Страстной Седмицы и, при всей слабости своего здоровья, всю седмицу питался одним только чаем с хлебом и другой пищи не вкушал.

В Великую Субботу, после Литургии, Владыка немножко отдохнул, а затем всё время сидел и читал «Пролог» и часто плакал. Уже вечером прихожу я и говорю: «Владыка святый, Вы бы полежали хоть немного перед службой, отдохнули бы, а то устанете, и хуже будет!» – «От чего мне отдыхать? От ничего неделания? Сам, небось, вертишься, как белка в колесе, и не думаешь отдыхать, а меня заставляешь?.. Вот когда умру, тогда и буду отдыхать… если Богу угодно будет…» Тогда я попросил у Владыки разрешения перевезти его в другую комнату – спальню, где стоял и письменный стол, а сам принялся накрывать пасхальный стол, а дверь в спальню затворил, чтобы не мешать Владыке, так как он очень не любил всяких приготовлений, сборов, укладывания чемоданов и тому подобной возни.

Провозился я так около часу. Слышу: у Владыки тихо, меня не зовет. Я подошел к двери и тихонько приотворил ее, чтобы посмотреть, не нужно ли чего. Смотрю: Владыка стоит!.. Я в страх прямо пришел. Но вида не подал, а спокойно спросил: «Владыко Святый, может быть, Вам нужно что-нибудь». Владыка спокойно отвечает: «Нет, мне ничего не нужно». – «А чего же Вы встали?» – «А так просто делаю репетицию», – отвечал Владыка и сам сел опять в кресло. Тут я еще раз предложил Владыке лечь отдохнуть, но он отверг мое предложение, сказавши: «Ложись сам, если хочешь, а я не буду».

Моя работа со столом была готова около 9 1/2 час. вечера, я пришел к Владыке и спросил: «Владыко Святый, благословите, будем читать правило». – «Ну, ну, хорошо». Начали вечернее правило с канонами и с акафистом, что положено читать под всякое воскресение вечером, но без вечерних молитв, а затем сразу же и утреннее правило ко св. Причащению, но без псалмов и утренних молитв, а только канон, после него положенные тропари и молитвы. Владыка молился как-то особенно на этот раз. Правда, у него всегда была какая-то особенная молитва: когда он читал молитвы, то произносил их таким ровным голосом, так спокойно, что могло показаться, что это говорится по привычке, но он никогда не молился без того, чтобы его молитву не прерывали слезы умиления. Умиленное настроение в молитве, которое не часто посещает нас, у него было всегда. Он никогда не напрягался в молитве, молился спокойно, просто, тихо и только эти постоянные приливы слез, которые он умел как-то останавливать, как бы проглатывая, говорили о его горячей молитве, о его умиленном, чистом и высоком настроении. Так же, и даже еще в особой степени, было и этот раз…

Закончили правило, я пошел собираться, чтобы идти в церковь, и вернулся одевать владыку. Одел его в новенький серебристо-голубого цвета подрясник, присланный к юбилею архиепископом Нестором из Харбина, и говорю: «Вот как хорошо Вы выглядите в этом подряснике», а Владыка отвечает: «Что же тут хорошего – старая и никому ненужная я тряпка, и больше ничего»...

Приехали мы в церковь. Народу было уже полно. Владыку провезли прямо в алтарь на кресле; сразу же облачили его, облачился и я, взял благословенье и вышел править полунощницу. Внесли Плащаницу в алтарь. Как только стихла возня, всегда неизбежная в этот момент, в алтаре все стали на свои места. Затем священнослужители приложились ко Св. Престолу и ждали знака, чтобы начать Пасхальную заутреню. Владыка в полном облачении перед Престолом сидел в кресле на колесах, ему подали крест с трехсвечником, украшенный цветами, в правую руку он взял кадило и сказал: «Отцы и братия, ну, с Богом, начинаем» – и мы начали петь, как положено, в первый раз тихо: «Воскресение Твое Христе Спасе…», во второй раз – громче и отдернули завесу, а в третий раз уже совсем громко, открыли Царские врата и стали выходить. «Младшие – вперед», – распорядился Владыка, и протодиакон, а за ним священник вышли вперед, а я остался за креслом Владыки и вывез его сам, чтобы, если потребуется, заменить его в богослужении.

Облачен Владыка был в чудное красное с золотом парчовое облачение, поднесенное ему от Харбинской епархии в дни его юбилея. Митра на нем была его старая, серебряная, которая пропутешествовала с ним от Житомира даже до Карловцев. Это единственный предмет из священных облачений, который владыка вывез с собой из России, и то только потому, что размер головы у него был необыкновенно большой – 64 сантиметра, вследствие чего даже в России не было ни одной митры по его голове, и Владыке всегда приходилось возить митру с собою, куда бы он ни ехал. Эта митра видала и Гроб Господень в Иерусалиме, и Св. Афон, была в Афинах, в Царьграде, Париже, Лондоне, Берлине, одним словом, везде, где был Владыка в эти последние 17 лет жизни заграницей.

Наша церковка в Сремских Карловцах на втором этаже. Владыку довезли до площадки при входе в церковь, и тут он передал мне крест с трехсвечником и кадило, а мы спустились вниз и пошли вокруг собора крестным ходом. Сидя в кресле перед дверьми в церковь, владыка ждал нашего возвращения. Когда мы вернулись, я передал ему крест и кадило, и он начал заутреню — свежим, громким, прямо юношеским голосом возгласил: «Слава Святей, и Единосущней, и Животворящей, и Нераздельней Троице…» Таким же голосом начал он и прочел стихи: «Да воскреснет Бог…». Лицо его сияло какой-то особенной благодатной славой. На красном фоне облачения, при ярком свете электричества и свечей лик Владыки был особенно ипостасен. Широкая пушистая белая борода, как облако, окаймляла его лицо, чудные большие глаза, сияющие добротой и лаской, как-то особенно смотрели в этот день. Он был смиренен и величественен…

Отворились церковные двери, и Владыка, следуя в кресле, громко возглашал: «Христос Воскресе!» И также громко ему отвечали люди: «Воистину Воскресе!» Служба пасхальная всегда торжественна, но тут было нечто неописуемое – такое благодатное настроение у всех, что вот и теперь все вспоминают об этом служении с умиленным чувством.

Утреня шла на середине храма, Владыке сослужили два священника и диакон. Наши прихожане, хотя и избалованные архиерейскими службами и всякого рода церковными торжествами, были в полном восторге. С большим подъемом и свежим голосом читал Владыка Слово Огласительное Свт. Иоанна Златоуста, часто прерывая чтение слезами умиления. Затем начал Владыка христосоваться, с мужчинами трижды целуясь, а женщинам давая целовать крест и руку, и так со всею церковью.

Началась Литургия, которая шла радостно и торжественно. Никто как-то не замечал, что Владыка сидит в кресле, что его возят, поворачивают для того, чтобы осенить трикирием и дикирием народ или сказать: «Мир всем».

Малый вход… Поем «Приидите, поклонимся», Владыка осеняет народ на четыре стороны, все как следует, на лицах молящихся восторг и умиленье. Владыка сияет спокойной радостью, весь он, как икона. Читается Апостол, а затем протодиакон берет благословение на чтение Евангелия. Громко, свежо, совсем, как бывало прежде, прозвучало из алтаря Владыкино благословение: «Бог молитвами святаго славнаго всехвальнаго Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова…» А затем сам Владыка начал читать Евангелие по-гречески и притом наизусть (один раз Владыка как будто запнулся, я испугался, потому что ведь никто не может подсказать, и сказал это место по-славянски, а Владыка сразу же вспомнил и продолжал по-гречески без запинки). Я читал по-русски, другой священник по-сербски и диакон по-славянски. Владыкин голос прекрасно звучал, интонация чудесно хороша, утомления никакого, одним словом, все было необыкновенно хорошо. Из глаз его излучаются какие-то благодатные струи мира и любви, и они глубоко трогают душу, и невольно слезы радости и умиления текут по щекам, а на душе тихо, спокойно и радостно.

Причащался Владыка с большим проникновением и смирением. Его лицо при Св. Причастии описать трудно, выражение его неуловимо было бы даже большому художнику, ибо оно делалось неземным…

Но вот окончилась Литургия. Владыку разоблачают, а я пошел святить куличи. Прихожу назад в алтарь, Владыка говорит: «Ну, вот, слава Богу, – отслужил последнюю Пасху, теперь уже и умирать не страшно». Сказал он это так просто, так спокойно и убежденно, что у нас, слышавших это, не нашлось даже, что сказать.

А затем Владыка, обращаясь ко мне, сказал: «Ну, Федя, изобретатель же ты, я бы не додумался до того, чтобы с таким удобством и калекам можно служить». Мне было сугубо приятно: очень я радовался тому, что доставил Владыке радость, и не меньше еще и тому, что вся наша небольшая паства была в таком восторге. «Ну, Федя, – говорит владыка, – приглашай, пожалуйста, ты сам к нам разговляться, ты лучше знаешь, кого» – но я шепнул Владыке, чтобы он сделал это сам, тогда никто не станет отказываться, и он в алтаре сказал всем бывшим там: «Отцы и братия, пожалуйте ко мне разговляться».

Пришли все почти прислуживающие в алтаре и, конечно, все служащие и часть поющих, всего человек 12, да нас двое, а затем С.В., казак, служивший в Патриархии и убиравший комнаты Владыки. Везем Владыку и все идем вокруг него, тут же идет мальчик, сын бедных родителей. Владыка, увидев его, подозвал по имени и говорит ему: «Иди, милый, к нам разговляться, а то у вас, вероятно, и кушать-то нечего». Мальчик с нескрываемой радостью пошел с нами, и мы все вместе вошли в комнату, где стоял пасхальный стол. Я принес епитрахиль и св. воду, пропели положенный чин на освящение пасхи, окропил яствия св. водой, и все сели за стол.

Стол был полон всяких яств и питий; часть заготовляли сами, часть приносили прихожане, любившие Владыку. Но из всего, что стояло на столе, для Владыки почти ничего не было, ибо он мясного, а равно и спиртного, ничего никогда не вкушал. Поэтому специально для Владыки одна из прихожанок приготовила жареного судака. Подали владыке кофе с молоком и хлеб с маслом; быль еще и сыр, но его владыка не вкушал и, когда ему предлагали, всегда отвечал: «Сыр? Фу… Это все равно, что мыло есть».

Съел Владыка маленький кусочек судака и чтобы подать знак, что можно пить вино, приказал налить ему сладенького с водичкой. Это «сладенькое» делал я сам специально для владыки; брал обыкновенного красного вина, добавлял довольно сахару и кипятил с корками от апельсина. С водой выходило довольно вкусно, крепости не было.

Владыка очень любил угощать и радовался, когда сидящие за столом держали себя просто и свободно и кушали все во славу Божию, не дожидаясь приглашения, сам же Владыка очень не любил, когда его угощали и предлагали что-либо и спрашивали: не угодно ли вам того или вот этого? Но я все-таки приставал, предлагая или яичко, или рыбы, и все говорил: «Владыко святый, скушайте, пожалуйста, это вам полезно». Владыка сердился, но все же что-нибудь брал. «Только, чтобы ты отвязался», – говорил он при этом.

Один из присутствующих за столом, от большой усталости, так как на нем лежала большая часть хлопот по церковным службам, которые он исполнял, продолжая нести труды своей постоянной службы, – покушавши и выпив стакан вина, сидя за столом, вздремнул. На столе стоял большой букет цветов, и мне не было видно заснувшего, а Владыка сидел во главе стола и всех видел. Вдруг слышу Владыкин голос: «Пссс… пссс…» Все мы посмотрели на Владыку, а он, указывая на заснувшего пальцем и несколько подняв брови, с улыбкой полушепотом говорит: «Спит... спит» – так тихо, чтобы не разбудить заснувшего. Весь стол затих, и от тишины спящий проснулся и был немного сконфужен, но Владыка по-родному ласково обратился к нему, похвалил его за труды по церкви и пение, а затем предложил всем еще скушать или выпить чего кто хочет, но все уже были сыты.

Тогда владыка говорит: «Ну, милые друзья, пропоем молитву и завалимся спать; благодарю вас, отцы и братия, за хорошую службу сегодняшнюю и за то, что и мне, калеке, удалось послужить и также за то, что разделили с нами сию трапезу». После молитвы Владыка со всеми простился, дал каждому по яичку, и все ушли, радуясь о Воскресшем Спасителе нашем и о том, что дождались сих великих и святых дней.

Проводил я гостей, а затем вернулся к Владыке; он сидел все еще за столом, ибо сам двинуться никуда не мог и ждал меня. Только что я показался в дверях, гляжу, владыка ласково смотрит на меня и тихо плачет… и среди плача вырываются у него слова: «Спасибо тебе, Федя, за твое усердие… Господь тебя не оставит». Я молчал и не знал, что сказать. Мне хотелось тоже плакать, но я с трудом удержался, ибо боялся, что это его еще больше разстроит. Поэтому я сделал вид, что не обращаю внимания на похвалы и сказал только, что слава Богу за все, что так хорошо вышло и в церкви, и дома – разговение, но в душе моей была радость и ликование, что мои затеи доставили Владыке духовную радость и утешение.

Владыка отдыхал до 10 часов утра, а затем поднялся, и тут начались визиты и приемы. Правда, наша Карловацкая колония небольшая, но все же порядочно было русских. Было принято, что во все праздники все визиты начинались с Владыки. Так было и в этот раз. Владыка принимал и угощал всех, чем Бог послал, целый день до вечера, а я по обязанности настоятеля церкви должен был ходить по приходу, только время от времени забегая наведываться – посмотреть, как чувствует себя владыка. Вижу: Владыка бодр, весел, беседует с гостями, угощает, все слава Богу и бегу дальше. Так все три дня.

Так прошла Пасха, так служил Блаженнейший митрополит Антоний свою последнюю пасхальную литургию.

Да, дни были незабываемые. И теперь, когда вспоминаю, душа трепещет и болит: – тогда радовалась, а теперь скорбит, ибо «отнят от нас Жених и радоваться не можем».

Правда, верим, что он обрел благодать и милость у Бога, Которому так усердно служил всю свою жизнь, а поэтому и предстательствовать может пред Ним о нас, грешных. Скорбим по земному, что нашего Великого Аввы и Святителя не можем видеть среди нас и не можем ему поведать наших скорбей. Но будем надеяться, что увидим его там, на облацех небесных, и поклонимся ему, когда Господь и нас призовет к Себе.