Web Analytics
С нами тот, кто сердцем Русский! И с нами будет победа!

Категории раздела

История [4732]
Русская Мысль [477]
Духовность и Культура [850]
Архив [1656]
Курсы военного самообразования [101]

Поиск

Введите свой е-мэйл и подпишитесь на наш сайт!

Delivered by FeedBurner

ГОЛОС ЭПОХИ. ПРИОБРЕСТИ НАШИ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ЦЕНЕ

РУССКАЯ ИДЕЯ. ПРИОБРЕСТИ НАШИ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ЦЕНЕ

Статистика


Онлайн всего: 9
Гостей: 9
Пользователей: 0

Информация провайдера

  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • АРХИВ

    Главная » Статьи » История

    Ефросиния Керсновская. «Сколько стоит человек». Часть 26
    http://urokiistorii.ru/sites/all/files/kersn.jpg
    Подземные знакомства
     
    Еще одни засов отперт, еще один отодвинут, дверь открылась и вновь захлопнулась. Я остановилась. Мне показалось, что тут абсолютная темнота.
     
    - Не тушуйся! Это со свету кажется, что здесь, как у негра в ж... Так оно и есть, только когда негр скинул штаны: хоть немного света, а все же видно чуть-чуть. Привыкнешь - даже понравится! - послышался до­вольно приятный, с легкой хрипотцой голос.
     
    - Присаживайтесь! У ногах правды нет, - добавил другой голос, сдобный, с украинским акцентом.
     
    - Вот тут, посередке! Я вам уже освободила местеч­ко, - откликнулся третий, еще совсем детский голосок.
     
    - Да сколько же вас тут, черт возьми? - рассмея­лась я.
     
    И заметила: им пришлось по душе, что новенькая не вздыхает, не куксится. Это особенно неприятно, если сидишь в темноте под землей вчетвером, когда и одно­му в такой конуре тесно.
     
    - Вот попривыкнут глаза, тогда и знакомиться бу­дем, а пока садитесь, - произнес первый голос.
     
    Я кое-как нащупала нары из кругляков с торчащи­ми винтами, как это всегда делают для неудобства, и улеглась.
     
    - Это правда, девчата, - сказала я. - Самое глав­ное - привыкнуть. Вот был однажды такой случай. Ходил как-то по городу в ярмарочный день запоро­жец-казак. Ходил-ходил, да и забрел в костел, в цер­ковь, значит. Там ксендз проповедь говорит, что, мол, пьянство - грех, а кто горилку пьет, тот на том свете деготь пить будет. Слушал-слушал казак, да и пошел на рынок к жиду Янкелю. Купил у него на ко­пейку гарнец* дегтя, выпил, крякнул, рот утер, усы расправил и говорит: "Погано! Але не дуже: як приюбикнешь, то i це пити можно...»** И пошел в шинок. Так оно всегда бывает: главное - привык­нуть.
     
    С этого началось наше подземное знакомство с подругами по несчастью.
     
    Все они знали, что следствие, суд и прочее - толь­ко ненужная формальность: судебным властям нуж­но как-то оправдать свое присутствие в тылу, вернее, свое отсутствие на фронте. Для этого и нужна их судебная деятельность, это и есть их фронт в глу­боком тылу.
     
    Попавшие в это подземелье на оправдание могут не надеяться. Меньше всего теряют те, у кого боль­шие сроки, так как добавляют обычно до десяти лет, если не выносят смертного приговора. Поэтому больше всех теряла самая из нас младшая, Машка Братищева, курносая толстощекая девчонка-сирота, воспитанница детдома.
     
    Она отбывала год за мелкую кражу, а когда уже оставалось меньше двух месяцев до освобождения, обварила кипятком руку и была на больничном. Оста­ваясь в зоне, пошла на кухню подработать черпак ба­ланды мытьем бачков.
     
    Там снюхалась с поваром и поняла, что, пользуясь его покровительством, сможет куда лучше питаться, чем таская кирпичи. Чтобы продлить бюллетень и не ходить на работу, стала растравлять хлорной извес­тью заживающую рану, как говорится, сделала мастырку.
     
    Но об этой хитрости узнали, ее посадили и обви­нили в саботаже.
     
    Таким образом, ей было обеспечено 10 лет. (Году этак в 56-м или 57-м я ее встретила в Норильске. Она отбыла 10 лет заключения и после освобождения там и осталась.)
     
     
     
    Звуковая галлюцинация
     
     
     
    Следствие по делу Лиды Арнаутовой было законче­но, и со дня на день ее могли вызвать на суд. В смерт­ном приговоре она была уверена, ведь уже в прошлый раз ей дали вышак, заменив «катушкой» (десятилетним сроком) лишь условно, а она - на тебе! - затеяла писать плакаты, порочащие самого Сталина, подумать только!
     
    Девчонка она была гордая, знала, что на суде будет начальство, в том числе майор Калюта, товарищ ее отца. Так что же делать, чтобы никто не принял ее бледность, результат трехмесячного пребывания под землей на сугубо голодном пайке, за результат волне­ния или, еще хуже, страха?
     
    Бедняга! У нее было более чем законное основание быть бледной - туберкулез уже наложил на нее свою бесцветную печать.
     
    Когда в мужской камере N21, что была напротив нашей, обнаружили тиф-сыпняк, нас единственный раз как-то ночью повели в баню. Наверное, она сумела перебросить через ограду записку, и ей в кусочке мыла передали осколок зеркала и губную помаду. Как она обрадовалась! Теперь-то она была уверена: никто не подумает, что Лида Арнаутова боится смерти.
     
    Но как ни надежно было припрятано ее сокровище (в щели нар с нижней стороны), в канун 1 мая Дунаев учинил такой яростный шмон, что добрался и до этого тайника.
     
    Лида была обезоружена, и это чуть ли не в канун суда, где ей дана была последняя возможность козыр­нуть в игре, называемой «жизнью», где ее карты все равно были биты...
     
    Здесь, в темном подземелье, как-то особенно ярко представляешь себе собственное бессилие перед без­душной жестокостью тех, кто может тебя раздавить, как козявку, даже не замечая твоего страдания. Каза­лось бы, такого рода размышления должны бы полно­стью поглотить наше внимание. Вовсе нет, все наши мысли обратились к одному: каким образом ото­мстить Дунаеву?
     
     
    Первая идея пришла в голову Машке Братищевой.
     
    - Вот что я вам скажу, девки! Они, значит, ни в грош нас не ставят. Мы, пусть даже нас тыщи, если мы с го­лоду околеем, то это для них тьфу и не больше. Но очень они боятся самоубийства. Вот рухнет, к приме­ру, стена и задавит целую сотню - им плевать. Соста­вят акт и спишут. А вот под машину кто сиганул или удавился - им хана. На фронт отправят и - прощай, теплое местечко!
     
    План «самоубийства» мы разработали до мельчай­ших подробностей и отрепетировали так, чтобы все прошло без сучка и задоринки. В потолке находилась вентиляционная труба. Свет через нее не проходил, мешало «колено». В трубе закреплялась щепка, я ее подобрала на дворе, должно быть, дежурняк колол полено на растопку. На этой лучинке и должен был висеть «самоубийца» - чучело, сделанное из Лидиной подушки, моей телогрейки, шапки и Машкиных ватных брюк.
     
    Фигура получилась очень правдоподобная: вытяну­тая шея и свесившаяся набок голова, ноги в моих баш­маках носками внутрь... Скреплено все было чулками так, что в полминуты чучело разбиралось и его состав­ные части были на местах - в изголовье.
     
    Дикий, нечеловеческий вопль потряс подземелье... Машка не преувеличивала - ее воя может испугаться сам леший из Брянского леса. Даже меня мороз по коже продрал.
     
    Топот ног. Дунаев сорвался с топчана и вихрем промчался по коридору. Вот зажглась электрическая лампочка (ее зажигали, лишь когда надо было загля­нуть в волчок), загремел замок, и слышно было, как Дунаев ахнул... Вслед за тем зазвенели ключи - видно, он не попадал ключом в скважину, потом брякнул за­мок, загремел засов, дверь распахнулась так, что стук­нула о наружную стену.
     
    Дунаев вскочил в камеру, споткнулся о парашу и грохнулся на «мирно спавшую» Марусю Якименко.
     
    - Ай-ай-ай, с ума сошел! - завизжала Маруся. Мы все «спросонья» хлопали глазами и "ничего не могли понять». От висельника не осталось и следа: мы бы четырех висельников успели ликвидировать, пока Дунаев отпирал двери! Думаю, что он и сам понял, до чего же у него был глупый вид, когда он не без труда вырвался из объятий Маруси, которая «с перепугу» вцепилась в него, продолжая визжать.
     
    Нам стоило неимоверного труда не лопнуть со сме­ху. Но мы делали вид, что никак не поймем, в чем дело.
     
    - Кто кричал? - обрушился он на нас с вопросом. Мы удивленно переглянулись, изобразили испуг и прижались друг к другу. Машка, у которой оказался неплохой драматический талант, вцепилась в меня, задрожала и зашептала свистящим шепотом:
     
    - Тетенька, он сумасшедший, из тех, что буйные!
     
    Мы долго задыхались от смеха, вцепившись зубами в свои телогрейки, от напряжения даже искры из глаз сыпались, но ничем не выдали себя. Лишь заслышав, что он подкрался и подслушивает, не открывая волч­ка, я сказала, будто отвечая на вопрос:
     
    - Нет, это не опасно. Звуковая галлюцинация. Так обычно начинается прогрессивный паралич. Оконча­тельно он сойдет с ума года через три, не раньше...
     
    Кажется, он так и остался в неуверенности. Во вся­ком случае, в ту ночь он плохо спал: раз шесть или семь зажигал свет и заглядывал в волчок. А утром до­вольно долго стоял за дверьми нашей камеры и при­слушивался к научно-популярной лекции, которую я проводила:
     
    - Когда только звуковая галлюцинация, это еще не так далеко зашло. Хуже, когда человеку мерещится то, чего нет. Например, кажется, что змея по полу ползет или покойник в гробу лежит...
     
    Разумеется, проще всего было спросить заключен­ных в другой камере, слыхали ль они крик? Но дело в том, что он никогда ни с кем не заговаривал. Кроме того, он видел висельника! А этого проверить Дунаев никак не мог.
     
     
     
    Месть за губную помаду 
     
    На сей раз это была месть так уж месть настоящая. Я и не думала, что представится оказия поманежить до седьмого пота Дунаева!
     
    Чистая случайность, что в то утро я, стоя на параше, осматривала коридор. Вернее, наблюдала за Дунае­вым. Вот он принес фанерный чемодан с разрезанны­ми пайками хлеба, и, предварительно их пересчитав, стал раздавать, начиная с камеры № 1.
     
    Но что это? На откидной крышке чемодана лежат ключи - вся связка ключей, нанизанных на широкий сыромятный ремень. Ремешок поднялся «колечком»...
     
    Да он же сам подсказывает, что мне делать - это един­ственная в своем роде оказия!
     
    Как пантера, метнулась я к той щели, где был спря­тан наш «телеграф», выхватила его, загнула конец крю­чочком, вскарабкалась на парашу и глянула в «пери­скоп». Дунаев взял две пайки и не спеша пошел вглубь коридора, к камере №5.
     
    - Дзинь! - чуть слышно звякнули ключи, следуя по траектории с крышки чемодана через решетку к нам в камеру.
     
    И вот они у меня в руках!
     
    Все на них уставились, разинув рот. Затем перегля­нулись и прыснули от смеха. Потом ринулись, толка­ясь, к «перископу».
     
    Дунаев закончил раздачу хлеба. Вот он не спеша, вперевалочку подходит к чемодану, протягивает руку и... рука повисает в воздухе. Недоумение. Это еще пока не тревога. Лишь немного резвее, чем обычно, идет он к топчану. Оттуда возвращается очень быстро и поспешно шарит на столике, хлопая крышкой чемо­дана. Затем бегом вверх по лестнице в дежурку.
     
    Мы отплясываем священный танец краснокожих и валимся на нары, воя от смеха. Машка Братищева виз­жит, как поросенок...
     
    - Вот теперь он икру мечет!
     
    Назад идет медленно. Долго стоит у дверей нашей камеры. Мы подчеркнуто топчемся, одевая башмаки, и вполголоса переговариваемся:
     
    - Что же так долго нас не ведут на оправку? Может, у него опять галлюцинация или припадок?
     
    Наконец, решается:
     
    - Ну, девочки, хватит! Пошутили и довольно!
     
    Негодующий голос Лиды Арнаутовой:
     
    - Гражданин дежурный, ведите же нас поскорее на оправку!
     
    - Я говорю, верните то, что вы взяли! Живо!
     
    - Это хлеб? Нет, вы нам дали только четыре пайки, ни одной лишней. И ни одной горбушки!
     
    - За то, что шумите, вообще сегодня не поведу!
     
    Раздает кипяток. Весь день проходит тревожно. Вечером Васильев его не сменяет: очевидно, без клю­чей отказывается принять смену.
     
    Но куда девать ключи?
     
    Тут меня осенило. Пока Дунаев ходил в дежурку, я, развязав ремешок, сквозь решетку рассовала ключи по щелям меж кирпичей, но не в камере, а снаружи, со стороны коридора. А ремешок Машка вплела в свою косу.
     
    На следующее утро еще до раздачи хлеба кто-то грохочет за дверьми. Я быстро наматываю «телеграф» вокруг пояса. Дверь открывается, и становится ясно, отчего был такой грохот. Дунаев французским клю­чом вывинчивал болты из перекладин!
     
    Никогда мы так долго не гуляли. Часа полтора кру­жили по дворику, наслаждаясь дивным майским днем. Мы знали, что Дунаев шмонает наши апартаменты, и заранее злорадствовали, что он до вечера будет во­рошить экскременты в нужнике!
     
    Лида была вполне отомщена. Дорого Дунаеву обо­шлась ее губная помада!
     
    На третий день мне стало его жаль. Васильев все не желал его сменять, и Дунаев изрядно измучился. Весь день он завинчивал и развинчивал гайки болтов. Под глазами легли черные тени, и вообще вид у него был до предела несчастный. В любую минуту могло нагрянуть начальство. Он вызывал дежурнячку, которая очень старательно нас перещупала, заглядывая даже в рот. Затем вдвоем они обыскали каждый сантиметр нашей камеры. Напрасный труд!
     
    До самого вечера Дунаев копался в нужнике, и ве­чером от него разило...
     
    Мы довольно громко обменивались «догадками»:
     
    - Знаете, девчата, что-то с нашим дежурным не того... Наверное, ему опять что-нибудь попритчилось, и он с перепугу в штаны наложил. Может, привидение у него ключи отобрало, а у него медвежья болезнь объявилась?
     
    Вечером я не выдержала:
     
    - Однако, девчата, хватит его мучить, можно и ам­нистировать: как-никак, он после ранения. Проучили и хватит!
     
    Пока он завинчивал дверь в дальней камере, я успе­ла выковырять из щелей все ключи, собрала их в горсть да как шарахну по всему коридору! Девочки,  которые смотрели в «перископ», говорили, что он кру­жился, как волчок, и не знал, который из ключей под­хватить в первую очередь.
     
    Заключительный аккорд нашего водевиля прозву­чал на следующий день. Накануне, возвращаясь в ка­меру, я подхватила и спрятала в параше кусок карто­на, на который в дежурке сметали мусор, и тщательно вырезала из него нашим «перископом» весьма харак­терную фигуру Дунаева. Корпела я над этой скульп­турой долго, зато сходство получилось полное: фу­ражка набекрень, руки в карманах огромных «ушас­тых» галифе, низкая талия и ноги врозь, носками наружу.
     
    Утром, выходя на оправку, я шла последней и, про­ходя мимо Дунаева, который стоял в своей излюблен­ной позе на крылечке, закрепила на перекладине эту фигурку.
     
    Картонный Дунаев был повешен на сыромятном ремешке, на который были нанизаны злополучные ключи!
     
    Мы как могли затягивали наше пребывание во дво­рике: по очереди задерживались в отхожем месте, чтобы остальные могли вдоволь хохотать, сравнивая самого Дунаева с его изображением, висевшим прямо над его левым плечом. Но надо было и честь знать, ведь другие камеры ждали своей очереди.
     
    - Пошли! - скомандовал Дунаев, посторонился, пропуская нас, и... окаменел: прямо перед его носом качался его двойник, повешенный на ремешке от ключей!
     
    Боже, какими глазами посмотрел он на нас! Впро­чем, не столько на всех нас, сколько на меня.
     

     

    ___________

    Заявление русской патриотической общественности

    ОТКРЫТО ДЛЯ ПОДПИСАНИЯ

    Категория: История | Добавил: Elena17 (26.11.2016)
    Просмотров: 635 | Теги: преступления большевизма, россия без большевизма, мемуары
    Всего комментариев: 0
    avatar

    Вход на сайт

    Главная | Мой профиль | Выход | RSS |
    Вы вошли как Гость | Группа "Гости"
    | Регистрация | Вход

    Подписаться на нашу группу ВК

    Помощь сайту

    Карта ВТБ: 4893 4704 9797 7733

    Карта СБЕРа: 4279 3806 5064 3689

    Яндекс-деньги: 41001639043436

    Наш опрос

    Оцените мой сайт
    Всего ответов: 2031

    БИБЛИОТЕКА

    СОВРЕМЕННИКИ

    ГАЛЕРЕЯ

    Rambler's Top100 Top.Mail.Ru