Web Analytics
С нами тот, кто сердцем Русский! И с нами будет победа!

Категории раздела

История [4731]
Русская Мысль [477]
Духовность и Культура [850]
Архив [1656]
Курсы военного самообразования [101]

Поиск

Введите свой е-мэйл и подпишитесь на наш сайт!

Delivered by FeedBurner

ГОЛОС ЭПОХИ. ПРИОБРЕСТИ НАШИ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ЦЕНЕ

РУССКАЯ ИДЕЯ. ПРИОБРЕСТИ НАШИ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ЦЕНЕ

Статистика


Онлайн всего: 16
Гостей: 15
Пользователей: 1
vsv27041962

Информация провайдера

  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • АРХИВ

    Главная » Статьи » История

    К.Г. Мяло. Россия и последние войны ХХ века. Чеченский узел. Южная дуга: ход анаконды

    http://bratishka.ru/archiv/1999/10/images/1999100103.jpg

    Первый период в истории ичкерийского движения, окончание которого как раз и можно датировать 1996 годом, в общем и целом характеризуется присяганием его лидеров общедемократической идеологии Народных фронтов. В своем генезисе, о чем уже говорилось выше, оно было особыми узами связано с антисоветскими и антирусскими движениями Прибалтики. В той же мере, в какой здесь обозначалась исламская тема, делалось это скорее на языке «демоислама» — специфического симбиоза уже поднимающей голову идеологии политического исламизма{1}, ныне получившей общее имя ваххабизма, с общедемократической и антисоветской риторикой горбачевской перестройки. На просторах бывшего СССР демоислам впервые масштабно и в высшей степени кроваво проявил себя во время гражданской войны в Таджикистане{1}.

    Первым ее отблеском можно считать февральские события 1990 года в Душанбе. И хотя, в целом, они разворачивались по сценарию, уже опробованному в других республиках, в том числе и совсем неподалеку — в Ферганской, а затем Ошской областях, здесь сразу же выявилась специфика, определяющая особое место Душанбе-90 в общем процессе раскачки нестабильности на советском, а затем постсоветском пространстве.

    Прежде всего, здесь впервые на этом пространстве объектом агрессии и насилия со стороны толпы, ведомой, как и повсюду, квази-демократической национальной интеллигенцией, стали русские как таковые. Уж не защищенные более никакими табу, они в массовом же порядке обратились в бегство; и это, вплоть до разгула антирусского террора в Чечне с приходом к власти генерала Дудаева, был самый масштабный их исход из национальной республики — к сожалению, как и все остальное, происходившее в «горячих точках», почти не замеченный российским обществом.

    А между тем на дороги бегства их (как и многих таджиков, начавших покидать родину еще до полномасштабного разворачивания жесточайшей гражданской войны в апреле 1992 года) толкало, в особенности, то, что теперь начинает ощущать и РФ: приближение «Афганистана» в указанном выше смысле как общего разогрева южной дуги нестабильности. В Таджикистане же такое приближение понималось весьма конкретно, и уже в феврале 1990 года Душанбе был переполнен слухами о возможном вторжении на территорию республики нескольких дивизий моджахедов. И хотя в буквальном смысле слова этого не произошло, было ясно, что с распадом СССР начинает растворяться, исчезать грань между его среднеазиатскими республиками и тем, что еще совсем недавно именовалось «третьим миром».

    Он, со своей нищетой, хаосом междоусобиц, наркоторговлей, терроризмом, политизированным фундаментализмом и стоящей за всем этим игрой мощных политических и параполитических сил (самым ярким олицетворением чего и перешел в ХХI век Афганистан), теперь начинает буквально перетекать на территорию рухнувшей сверхдержавы. И первым это познал Таджикистан, где звонкие речи лидеров демоислама (поддержанных именитыми вождями «российской демократии» Собчаком, Поповым и другими) своим фоном сразу же обрели дикие крики людей, истязуемых ваххабитами ( «вовчиками», как именовали их здесь), почему-то особо облюбовавших бани для массовых пыток и зверских казней «противников демократии». Было очевидно, что работает персонал, прошедший спецподготовку, черты которой узнавались людьми, побывавшими по ту сторону Пянджа.

    По-военному конкретный вид получило вскоре такое приближение «Афганистана» к границам постсоветского пространства для едва становящейся на ноги Российской армии. 19 июля 1993 года 12-я застава Московского погранотряда подверглась нападению хорошо вооруженных моджахедов, пришедших с афганской стороны. В течение 16 часов, не получая подкрепления и неся тяжелые потери, пограничники отбивались от превосходящих сил противника.

    Идея поддержки 12-й заставы частями 201-й дивизии и другими силами быстрого реагирования, выдвинутая рядом офицеров, была блокирована на высшем уровне Министерства обороны России, которое, прокомментировали тогда же эксперты, вряд ли, в свою очередь, принимало решения самостоятельно.

    В формировании южной дуги нестабильности, все плотнее сжимающей Россию на этом направлении, гражданской войне 1992-1993 годов в Таджикистане принадлежит исключительная роль, связанная с особым геополитическим положением. По мнению иных, Таджикистан можно даже назвать «геостратегическим нервом планеты»; чрезвычайно высоко, с позиций уже историософских, оценивал значение Памира для судеб России великий русский философ Николай Федоров. Вот почему, парадоксальным образом, я сочла возможным рассматривать их не изолированно, но по их «гулкому» резонансу, в контексте общего процесса, развивающегося по южной дуге.

    И как в 1990-1993 годы кому-то потребовалось придать острому, но все-таки в начале мирному, гражданскому конфликту такой масштаб и формат, который позволил бы превратить его в зону сплавления «Афганистана» с территорией СНГ, так после Хасавюрта в ту же матрицу уже открыто начал отливаться процесс в Чечне.

    Правда, еще в 1992 году в Боснии миротворцами был задержан самолет неизвестно зачем прибывшего туда Дудаева, который был освобожден после телефонного звонка Ельцина. Об этом в «Экспресс-хронике» сообщил в сентябре того же года грозненский ее корреспондент Дмитрий Крикорьянц, зверски убитый спустя полгода. Расследование ни к чему ни привело, и удивительное равнодушие ко всей этой темной истории выказали российские, столь шумные в других случаях, правозащитники, чьим изданием традиционно являлась «Экспресс-хроника».

    Очевидно, «исламистские» связи ичкерийского руководства начинали простраиваться уже в ту пору; и, возможно, уже в ту пору родилась — или уж, во всяком случае, зародилась — ныне зарегистрированная на территории США «Американская служба по делам Боснии и Чечни», информация о которой появилась на страницах марокканской газеты «Аль-алям» уже весной 2001 года. Генерал Дудаев, в феврале 1992 года давая пространное интервью «Независимой газете», педалировал все же первую составляющую явления «демоислама».

    Советскую власть он корил за то, что она будто бы лишила чеченцев возможности «по-настоящему» знать, «что такое действительно литература, живопись, классическая музыка», и утверждал, что новое руководство Чечни намерено строить свою политику «на основе международного права, демократических принципов…» В том же духе был выдержан и ответ на вопрос о предпочтительной, на взгляд Дудаева, модели государства для Чечни. «Это — светское, конституционное государство с равными правами и возможностями для всех граждан. С раскрепощенными душами, независимо от вероисповеданий, политических принципов и национальности».

    Иное дело, что нарисованный образ уже при Дудаеве не имел ничего общего со складывающейся реальностью, о чем достаточно сказано выше; однако общедемократическая риторика все-таки на том этапе еще представлялась необходимой. И хотя начавшаяся в 1994 году война уже ввела в оборот тему газавата и соответствующую ей фразеологию, все же решающий поворот в сторону исламизма как отныне официальной идеологии Республики Ичкерия был осуществлен уже после смерти Дудаева и после заключения Хасавюртовских соглашений.

    Сцены публичных наказаний палками, которые в изобилии — и, надо сказать, без особого негодования — транслировались российским телевидением, именующим себя демократическим, были лишь внешним проявлением радикального политического сдвига в Чечне. Ибо уже в том же 1996 году исполняющий обязанности президента Зелимхан Яндарбиев, в свое время так тесно связанный с латышским Народным фронтом, издал указ, отменяющий действие на территории Чечни советских и российских законов, ликвидировал светские суды, создал Верховный шариатский суд и районные шариатские структуры. При этом, отмечает Вахит Акаев, директор НИИ гуманитарных наук ЧРИ, законодательной базой шариатских судов стал Уголовный кодекс-шариат, переписанный с суданского Уголовного кодекса. Разумеется, при столь определенно выраженной ориентации сторонники ваххабитов{1} сразу же заняли ряд ключевых позиций в судах, правительстве и вооруженных силах Чечни. Это их политическое укрепление, усилив и без того присущую им идеологическую и религиозную агрессивность, привело к резкому обострению отношений между ними и большей частью чеченского общества, привыкшей одновременно и к традиционному, гораздо более мягкому и гибкому (а на взгляд многих, и более чистому) исламу, и к современным светским нормам судопроизводства и социального регулирования в целом.

    «На митингах, организованных оппозицией в Грозном в 1997-1998 годах, — сообщает Вахит Акаев, — А. Масхадова обвинили в том, что он окружил себя ваххабитами, а в принимаемых резолюциях выдвигались требования отставки министров-ваххабитов» ( «Родина», соч. цит., с. 177). Напряжение внутри чеченского общества было так велико, что Масхадов вынужден был дистанцироваться от ваххабитов и в одном из телевизионных интервью заявил, что «некто Абдуррахман (араб из Саудовской Аравии) — эмир ваххабитов в Чечне — одобряет похищения людей и получение за них выкупа». Указом президента были лишены звания бригадных генералов А. Бараев и А. Меджидов, реформированы возглавляемые ими шариатские структуры, признаны персонами нон грата иностранцы, работавшие в шариатских судах Чечни.

    Однако сторону ваххабитов приняли вице-президент Чечни Ваха Арсанов и Шамиль Басаев; и тогда же обозначилась опасная смычка крепнувшего чеченского исламизма с аналогичными процессами, развивающимися в Дагестане.

    Начало втягивания Дагестана, земли давней и развитой исламской традиции, в общую формирующуюся систему радикального исламизма можно датировать 1990 годом, когда 9 июня в Астрахани состоялся учредительный съезд Исламской партии возрождения (ИПВ). Уже тогда местом пребывания ее штаб-квартиры была выбрана Махачкала, а председателем руководящего органа партии, именуемого Маджлис-Шура (Совет), стал представитель Дагестана Ахмад-кады Ахтаев, вскоре скончавшийся. Однако работа в том же направлении{1} была продолжена, и теперь на первый план выдвинулся лидер ваххабитов Дагестана Багаутдин Мохаммад, приглашенный в Чечню в августе 1996 года для утверждения шариата. С появлением в Чечне Багаутдина напряженность здесь усилилась, и личность его заслуживает тем большего внимания, что именно он, в 1992-1993 годы организовавший на деньги из Саудовской Аравии Исламскую гимназию в Кизилюрте, возглавил радикально-исламское движение «Джаамат аль-ислами», базой которого стали так хорошо теперь известные всем в России села Карамахи и Чабанмахи Буйнакского района.

    Именно в Карамахи, еще до начала войны в декабре 1994 года, проживал Хаттаб, взявший в жены местную уроженку, и здесь он оставил своего сподвижника Джаруллу Раджбаддинова, в конце лета 1999 года руководившего обороной ваххабитских сел. Но уже за несколько лет до того здесь велась активная военная и религиозно-политическая подготовка «братьев». И готовили их не только к обороне Карамахи и Чабанмахи: по свидетельству молодого аспиранта Института востоковедения РАН, под псевдонимом М. Д. описавшего свое пребывание в «ваххабитской республике», речь там шла о походах на Махачкалу и даже на Москву. Обстановка на территории Дагестана обострялась, и только за 1996 год здесь было совершено 19 террористических актов, в результате которых погибли 77 и ранены 28 человек. Об антироссийском джихаде открыто говорила распространяемая ваххабитами пропагандистская литература. В 1997 году «Центральный фронт освобождения Кавказа и Дагестана» взял на себя ответственность за вооруженное нападение на 136-ю бригаду российских федеральных войск в декабре 1997 года. Тогда же Багаутдин Мохаммад публично заявил, что «Дагестан может оставаться в составе России, только если она станет мусульманским государством». И тогда же, в декабре 1997 года, Салман Радуев и руководство «Боевых отрядов джамаатов Дагестана» установили союз, подписав соглашение о военной взаимопомощи и провозгласив своей целью борьбу за единое исламское государство, за независимость от России.

    В совместном заявлении сторон говорилось, что «джамаат дагестанского народа представляет интересы дагестанцев в деле служения Аллаху, так же как и командование армии Дудаева представляет интересы чеченского народа, интересы свободы и независимости всего Кавказа. Мы гордимся тем, что этим договором мы заложили начало тесного сотрудничества между народами и боевыми подразделениями джихада Дагестана и Ичкерии... » (Милрад Фатуллаев, «Мощный плацдарм пантюркистского влияния». — «Независимая газета», 25 июля 1997 года. — Курсив мой. — К. М.).

    Стороны, заключившие военный союз, заявили о целях совместной борьбы против «общего врага — Российской империи» и создания единого, основанного на нормах шариата мусульманского общества на всей территории Кавказа. И это были не просто слова. Одновременно с увеличением числа «курсантов», направляющихся на военно-тренировочные базы, расположенные, по большей части, на территории Чечни, и в Чечню, и в Дагестан во все большем количестве начали прибывать проповедники, а скорее пропагандисты из Пакистана, Саудовской Аравии, ОАЭ, Египта, возрос поток соответствующей литературы, а также финансов. По некоторым данным, уже в 1996 году филиалу ИПВ в Дагестане Саудовская Аравия выделила 17 миллионов долларов США.

    Одновременно в республике открылись филиалы зарубежных исламских центров — в частности, имеющих штаб-квартиры в США и в Германии.

    «В Махачкале, — отмечает один из экспертов, — неоднократно отмечалось появление представителя исламской организации «Братья-мусульмане» в России, гражданина Судана Адама Мухамеда Адама.

    Важную роль в координации деятельности эмиссаров исламских фундаменталистских организаций играл имам крупнейшей в Медине мечети Абдулгамид Дагестани. Он из Саудовской Аравии руководил лидером ИПВ Дагестана Ахтаевым, а также рядом представителей даргинского духовного управления через Грозный». Идеология радикального исламизма, по сути, тождественная идеологии талибов, связи с которыми и не скрывались, агрессивно наступала на традиционный ислам, объявляемый «не чистым» и «не настоящим». Это, разумеется, не могло не вызывать болезненной реакции, особенно в Дагестане, всегда считавшемся и ощущавшем себя колыбелью ислама на Северном Кавказе.

    Об экспансии ваххабизма и ее далеко не идеально-религиозных целях с тревогой говорил в феврале 1998 года верховный муфтий Дагестана Сайидмухаммед Абубакар (убитый в августе того же года): «Как быть, если «Камазами» завозят идеологическую литературу, а ты и брошюру не можешь отпечатать? Они вооружены, а у тебя только одно оружие и слово, убеждение, а у них «зеленые», без счета подбрасываемые из-за рубежа, а ты «отделен от государства». Правда, удобная позиция?.. Появилась опять же удобная формула, чтобы оправдать бездействие тех же эфесбэшников: «Мы с инакомыслием теперь не боремся». Но о каком инакомыслии речь? Это уже действие. Существуют статьи УК о разжигании межнациональной, межконфессиональной розни, о том, как нужно поступать с теми, кто вносит деструктивные тенденции в общество». ( «Родина», соч. цит., с. 194).

    Напор ваххабитов на традиционный ислам и, конкретнее, суфийские ордена на Северном Кавказе (которые, по словам бывшего министра иностранных дел, иорданского чеченца Шамиля Бено, «коррумпированы и не способны представлять истинные интересы правоверных»), побудил традиционное духовенство Дагестана и Чечни предпринять попытку консолидации антиваххабистких сил. С этой целью в Грозном был созван конгресс мусульман Чечни и Ингушетии, на котором было принято общее заявление, осуждающее деятельность ваххабитов и призывающее органы власти Северного Кавказа объявить ваххабизм вне закона, а также немедленно расформировать вооруженные группировки проваххабитского характера. Масхадову предлагалось избавиться от «представителей администрации президента и правительства, морально и материально поддерживающих это экстремистское течение».

    Слово «экстремистское» в складывающейся ситуации было не жупелом, а констатацией, если угодно — медицинским диагнозом. Ведь в начале того же 1998 года в Гудермесе состоялось совещание сил религиозной оппозиции, на котором обсуждалась ситуация в Дагестане — в ключе отнюдь не аполитичном. Участники совещания указали на важность «священной войны в мусульманской религиозной практике», а затем конкретизировали проблему, назвав отношения между ваххабитами и пророссийским руководством Дагестана «военными» со всеми вытекающими отсюда следствиями. Лидеры исламского джамаата призвали своих сторонников «в полном объеме активизировать исламский призыв и вести джихад против неверия и всех тех, кто его олицетворяет».

    Остается напомнить, что в том же 1998 году была предпринята попытка захватить здание правительства и госсовета Дагестана, организованная братьями Хачилаевыми.

    В таком контексте антиваххабитский конгресс в Грозном не может не быть признан явлением экстраординарным и дававшим Москве исключительные возможности, по меньшей мере, нейтрализации столь опасно развивающегося процесса на Северном Кавказе. Причем в данном случае она могла ограничиться всего лишь именно нейтралитетом, благожелательным по отношению к антиваххабитским силам. Впрочем, в крайнем случае довольно было бы и простого нейтралитета, но именно от этой позиции отказалась Москва.

    22 июня 1998 года на Старой площади, в здании администрации президента России, прошло заседание обновленной комиссии при президенте России по противодействию политическому экстремизму. Комиссия пришла к выводу, что течение ваххабизм не является экстремистским, и это был настоящий удар в спину антиваххабитским и пророссийским силам на Северном Кавказе — удар, сравниваемый, пожалуй, лишь с теми, которые горбачевское руководство в свое время наносило сторонникам сохранения СССР в союзных республиках.

    И, разумеется, подобное не объяснишь одной лишь некомпетентностью. Речь скорее о другом, и, думается, прав в своей оценке Вахит Акаев: «Тот факт, что ваххабизм, официально запрещенный в Чечне, Ингушетии и оцениваемый как исламский фундаментализм в Дагестане, был в тот момент признан российскими силовыми министрами{1} как течение мирное, неэкстремистское, говорит о том, что это течение нашло поддержку в определенных политических кругах в Москве».

    Причем приходится сделать вывод, в кругах, втянутых в «Большую Игру», цели которой как раз в это время начали особенно отчетливо обозначаться на Кавказе и требовали замены первичного, «общедемократического» и светского, формата процесса иным — радикально-исламским. Едва ли не последним напоминанием о начальном европеистском замысле «Общекавказского Дома» стала состоявшаяся в июне 1997 года в Кисловодске встреча кавказских руководителей (на ней присутствовали губернатор Ставрополья Черногоров, президент Ингушетии Аушев, представители Северной Осетии, Кабардино-Балкарии и Дагестана, а также казачества), которую назвали Кавказским Маастрихтом. Однако отсутствие Чечни, ключевой для данного региона республики, делало всю перспективу «Маастрихта» химерической, в Чечне же происходили крутые перемены. Причем они резко обозначились именно тогда, когда, казалось бы, возникли самые благоприятные условия для реализации тщательно готовившихся проектов «Кавказско-Евразийского Общего рынка».

    Упования на Запад в ичкерийском руководстве сменяются резко, подчеркнуто выраженной антизападной ориентацией, и публичные заявления по этому поводу делают лидеры — исполняющий обязанности президента Зелимхан Яндарбиев и главный идеолог Мовлади Удугов, теперь создающий движение «Исламская нация» и прямо говорящий о возможности объединения Дагестана и Чечни в единое государство. Разумеется, публичные заявления политиков такого ранга суть одновременно и политические акции, но именно поэтому их и не стоит принимать за чистую монету, не анализируя сложных композиций, в которые они оказываются вмонтированы.

    А ключ к композициям пятилетней давности, весьма вероятно, дают сходные схемы сегодняшнего дня. Только теперь последствия непростительного легковерия (а если это не легковерие, то придется предполагать нечто иное — предательское соучастие) могут оказаться стократ опаснее для России. Ибо взрывной потенциал по всей южной дуге критически нарастает.

     

    * * *

    Сегодня российское руководство со странным энтузиазмом говорит о «дуге международного терроризма от Филиппин до Косово», усматривая здесь возможности для развития американо-российского партнерства. Общественное мнение, мало искушенное в хитросплетениях вопроса и так и не изжившее иллюзий новой «встречи на Эльбе», с готовностью принимает эту, мягко выражаясь, упрощенную версию.

    Газетные полосы пестрят выразительными заголовками: «Россия и США решили давить на талибов», «США будут бороться с узбекскими боевиками», «Один враг на два государства» (речь, разумеется, о бен Ладене) и прочее в том же роде. При этом за кадром остается такой примечательный факт, как партнерство США и бен Ладена в поддержке террористической ОАК не далее, как летом 1999 года. Что до узбекских боевиков, которые, наряду с талибами, тоже выступают в качестве «общего врага» России и США, то восхождение наиболее их крупных лидеров — таких, в частности, как Тахир Юлдашев и Джумабай Ходжиев (более известный под именем Джума Намангани) относится к 1988-1989 годам, и их по всей справедливости следует отнести на счет успехов стратегии Бжезинского-Кейси, описанной выше. О талибах тогда не было и речи, а все внимание и вся поддержка США адресовались позже потерявшим свои позиции в Афганистане лидерам пешаварской семерки — с которой, разумеется, неизбежно выстраивали отношения и лидеры формирующегося как в Узбекистане, как и в Таджикистане, «исламского сопротивления».

    Они, как и поддержавший их теперь уже из Стамбула Салай Мадаминов (в советское время известный в Узбекистане по своему литературному псевдониму как Мухаммад Солих), стояли за кровавыми событиями 1989-1990 годов в Ферганской долине. Созданная ими тогда же боевая исламская группа «Товба» ( «Покаяние») с самого начала поставила своей целью создание в Ферганской долине исламского государства, живущего по законам шариата. В 1992 году группа перешла в подполье, а Хаджиев (Намангани) и Юлдашев бежали в Таджикистан, где вступили в самые тесные контакты с таджикской оппозицией, приняв участие в гражданской войне на ее стороне. Примерно тогда же Юлдашев, в контакте с бен Ладеном и Хаттабом, организует на территории Афганистана боевые лагеря, из «курсантов» которых были сформированы вооруженные группы в Намангане, Андижане, Самарканде, Ташкенте. Они и совершили на протяжении 1999 года ряд вторжений на территорию Узбекистана и Киргизии, последнее из которых (июль-август, Сурхандарьинская, Ташкентская и Баткентская области) странным образом совпало с вторжением отрядов Басаева-Хаттаба в Дагестан.

    Связи ИДУ (Исламское движение Узбекистана) с ОТО (Объединенная таджикская оппозиция) не только не прерваны, но, напротив, с вхождением некоторых из ее командиров в правительство, вышли на новый уровень. А основные базы ИДУ, как отметил один из экспертов и что, надо сказать, отрицается таджикским руководством, расположены в Тавильдаринской и Гармской зонах Таджикистана и на территориях, еще недавно контролируемых лидерами Северного альянса Раббани и Масудом — вряд ли без ведома и согласия последних.

    Вывод напрашивается очевидный: какую бы опасность ни представляли в перспективе для России талибы и как бы ни осложнились в последнее время их отношения с Соединенными Штатами (осложненность эту, впрочем, не стоит преувеличивать), сама по себе российско-американская антиталибская «антанта» вряд ли решит проблему стабилизации обстановки на рубежах РФ и СНГ. Ведь США яйца-то положены, по крайней мере, в две корзины, и Северный альянс, буде победителем окажется он, с высокой степенью вероятности станет, в свой черед, создавать режим «наибольшего благоприятствования» для радикально-исламских группировок, как делал это и раньше. Со своей стороны, ИДУ, поддерживая отношения с ОТО и, очевидно, с Северным альянсом, то есть с таджикской стороной во внутриафганском конфликте, в середине 1999 года получало деньги одновременно и от лидера «Талибана» Мохаммада Омара, и от Усамы бен Ладена. От последнего — как раз на поддержку отрядов ИДУ, вторгшихся в Киргизию, то есть на восточной оконечности дуги напряженности, на западной оконечности которой, на Балканах, в это время торжествовала свою, добытую при решающем участии НАТО, победу ОАК. Это — один уровень отношений, и уже на этом уровне картина предстает далекой от хрестоматийной упрощенности, которую предлагает идеология совместной российско-американской борьбы против «общего врага».

    Она, однако, предстанет еще более сложной, если хотя бы вскользь коснуться другого уровня: связей ИДУ с Турцией (членом НАТО), получивших конкретное выражение в долларовых счетах и поставках вооружений, и с Саудовской Аравией, откуда начинал свою работу Кейси и откуда весной 1999 года Юлдашев получил на продолжение джихада более миллиона долларов{1}. Наконец, очевидная преемственность ИДУ по отношению к басмачеству (а она просматривается как на уровне символов движения, так и ряда конкретных лиц) тем более не позволяет упрощать картину и исключать англо-саксонский фактор. Ведь пальма первенства в выработке стратегии использования исламского радикализма как инструмента «Большой Игры» против России принадлежит именно Англии, а у истоков ее стояли, как уже говорилось, Уилфред Скоуэн Блант и Спенсер Черчилль.

    «Британский вектор» был резко выражен и в басмаческом движении, так что Кейси и Бжезинский шли по уже проторенной дороге, лишь «переформатируя» процесс в соответствии с изменившимся соотношением геополитических величин. В 1970-х годах именно британский разведчик Бернард Льюис предложил администрации президента Картера план дестабилизации Советского Союза путем провоцирования исламского недовольства на Кавказе и в Средней Азии (более подробно см.: Сергей Кургинян, Юрий Бялый, Мария Подкопаева. «Южная угроза» и ее связь с обострением политического кризиса в России» — «Россия — ХХI», № 11-12, 1996 год).

    Впрочем, еще в 1950 году идеи общего антисоветского западно-исламского фронта развивал Джон Фостер Даллес, особенно, применительно к условиям времени, педалируя идею единой борьбы против «коммунистов-безбожников». «Благодаря этому, — заключал он, — между нами и ними создается общность, и наша задача — обнаружить эту общность и развивать ее» (Dulles D. F., War or Peace. N. Y., 1950, p. 229).

    Крушение Советского Союза и обличения «коммунистического безбожия» Русской Православной Церковью, по яростности могущие соперничать с даллесовскими или рейгановскими, вывели эту карту из игры (последним, кто пытался пустить ее в ход, был именно Дудаев), но ничего не изменили в существе «Большой Игры». Напротив — вернули ей ту простоту и наготу реальных, стоящих за ней целей и интересов, которая отличала эпоху Киплинга, то есть времена теократической власти в России, что отнюдь не считалось в Англии поводом для ослабления соперничества. В том же «киплинговском» ключе, без всякой религиозной риторики, в официальном комментарии к известным «14 пунктам» Вудро Вильсона, подготовленным уже упоминавшимся в первой главе полковником Хаусом и журналистом У. Липпманом, о будущем Средней Азии говорилось: «Весьма возможно, что придется предоставить какой-нибудь державе ограниченный мандат для управления на основе протектората» ( «Архив полковника Хауза». М., 1944 год, т. 4, с. 153). В конкретных условиях того времени с наибольшими основаниями на роль подобного «протектора» могла претендовать, конечно, Англия.

    Дальнейшее известно, и потому закономерно усомниться в правильности выбранной российским руководством упрощенной стратегии «совместной» с Соединенными Штатами борьбы против ИДУ и бен Ладена — в надежде, что это позволит все-таки развязать запутанный чеченский узел. Да, сегодня, по конкретным обстоятельствам, США заинтересованы в том, чтобы осадить и бен Ладена, и Намангани со товарищи, и желательно это сделать чужими руками. Но обстоятельства могут измениться, главное же даже не в этом, а в том, что неизменной остается основная стратегическая цель США. А она, по словам Теда Карпентера, вице-президента вашингтонского Института Катона, состоит в том, чтобы «создать американскую сферу влияния на южном фланге России».

    Сегодня интересы Запада и в первую очередь США, уже добившихся главной цели — распада СССР и захвата основных экономических позиций в государствах Центральной Азии, могут требовать взнуздывания не в меру разошедшихся «франкенштейнов». Но кто сказал, что завтра, если влияние России в регионе, паче чаяния, и впрямь начнет возрастать, удила не будут отпущены вновь? Ведь речь-то о целостной стратегии и сложно выстроенной системе, в которой бен Ладен и ИДУ являются такими же элементами, что Басаев и Хаттаб. В зависимости от обстоятельств элементы эти могут функционировать в разном режиме: одни — в режиме квазизатухания, другие — обострения. Однако южная дуга нестабильности как целое, в выстраивании которого столь большие успехи были достигнуты именно в 1999 году, согласно стратегии «Большой Игры», должна поддерживаться в состоянии перманентной и управляемой напряженности. А это невозможно без ее достраивания — включения в нее Северного Кавказа. Включения, в свой черед, невозможного без дестабилизации Дагестана.

    И вот при таком панорамном взгляде на развитие событий по южной дуге, думается, яснее становятся и причины резкой «исламизации» Чечни после, по сути, подписания Россией акта о капитуляции в Хасавюрте. То есть как раз тогда, когда, казалось бы, сложилась исключительно благоприятная ситуация для построения собственного государства — заметим, в условиях, которых не имели ни Абхазия, ни Приднестровье. Никто, в отличие от Абхазии, не душил Чечню блокадой — напротив, сюда продолжали идти громадные денежные вливания; в отличие от Приднестровья, она оставалась в рублевой зоне, исправно получала от Москвы средства на социальные выплаты, а при этом имела абсолютно развязанные руки для налаживания внешних связей самого различного уровня — в том числе, разумеется, и для реализации столь пышно презентированного в Кранс-Монтане проекта Евразийско-Кавказского Общего рынка. Но «внезапно» вектор всей работы по строительству чеченской государственности оказался резко измененным, а экономические связи с Западом — замороженными.

    Однако наивно было бы видеть, как это делают до сих пор иные комментаторы, причину такого сворачивания контактов (инициатором которого казался Запад) в том, что на территории Чечни начались похищения и убийства граждан, в том числе и западных государств. Разумеется, какая-то часть общества была и шокирована, и потрясена, но это относится лишь к «непосвященным». «Посвященные» же прекрасно знали, что контакты продолжают существовать и даже интенсифицироваться на другом уровне. Отрезанные головы четырех англичан вовсе не помешали британской же «благотворительной некоммерческой организации»{1} HALO TRAST обосноваться (без соответствующего разрешения властей РФ) в Чечне, вступив в тесные контакты не только с Масхадовым, но и с Басаевым, с помощью которого «Хэлоу-Траст» получала «оборудование» — средства связи, стрелковое вооружение и взрывчатку. Ибо «Хэлоу-Траст», для внешнего употребления одной из задач своей благотворительной деятельности называвшая разминирование, в действительности занималась подготовкой подрывников — будучи прекрасно осведомленной о том, что уже после заключения Хасавюртовских соглашений руководство Ичкерии начало подготовку к новой войне, заранее определив ее как затяжную партизанскую.

    Ключевой тактикой, естественно, должно было стать минирование коммуникаций и объектов противника, что и началось в массовом порядке с весны 2000 года. Разумеется, требовались высококлассные специалисты минно-взрывного дела, подготовкой которых и занялась благотворительная организация, отложив разминирование до лучших времен: за все время работы организации в Чечне было обезврежено не более тысячи мин. Один из сотрудников организации сообщал в вышестоящие инстанции: «24. 04. 98 г. я встречался с Масхадовым у него дома. Он не выразил озабоченности по поводу медленных темпов разминирования. Сказал, что по всем проблемам безопасности мы можем обращаться к нему лично» ( «Версия», 24-30 октября 2000 года). Зато на другом направлении — подготовки подрывников-димайнеров высокого класса — успехи были впечатляющими, и оказавшиеся в распоряжении ФСБ документы дают основания считать HALO TRAST причастной к взрывам жилых домов в Буйнакске, Москве и Волгодонске, к чему мы еще вернемся.

    Сейчас же можно сделать вполне обоснованный вывод о том, что связи с Лондоном вовсе не прекратились, но перешли в другую плоскость, и в этой-то плоскости и развернулась интенсивная работа по вращиванию Чечни в общую «исламскую» дугу напряженности. Одно отнюдь не противоречит другому, так как именно в британской столице имеют, согласно данным даже открытой печати, легальную резиденцию более десяти наиболее радикальных исламских центров — включая даже запрещенную во всех арабских странах «Хизб-ут-Тахрир». Последняя не только поддерживает связь с ИДУ, но и, через руководимый ею фонд «Аль-Махаджирун», регулярно передает достаточно серьезные суммы чеченским боевикам. В Лондоне же находится и роскошная резиденция будто бы столь усердно разыскиваемого западными спецслужбами бен Ладена, еще недавно довольно часто навещавшаяся им.

    Примечательно и то, что хотя в бытность свою в Катаре, откуда, по данным спецслужб, финансировалось вторжение боевиков Басаева-Хаттаба в Дагестан, Зелимхан Яндарбиев открыто заявил о готовности Грозного укрыть бен Ладена, это не помешало Западу занять открыто антироссийскую позицию во время новой чеченской кампании, а Клинтону заявить в декабре 2000 года, что «Россия дорого заплатит за Чечню». Это было почти буквальным повторением слов Олбрайт ( «Сербия дорого заплатит за Косово»), и в подобном контексте установка на «антитеррористическое партнерство» выглядит по меньшей мере странно. Для полноты же картины можно добавить, что из трех штаб-квартир палестинского радикального движения ХАМАС, так успешно используемого для раскачки ситуации на Ближнем Востоке, две располагаются в США (в Спрингфилде, штат Виргиния, и в Вашингтоне) и одна в Лондоне. И вряд ли можно отрицать, что подобная концентрация центров радикального исламизма в странах Запада и даже их столицах дает достаточно оснований говорить о существовании сложно выстроенной системы конфликтно-кризисного управления исламской дугой, в составной элемент которой именно за годы двух войн превратилась Чечня и которая для своей завершенности настоятельно требует включения в нее же Дагестана. Совершенно очевидно также, что подобные системы не выстраиваются и не работают без «приводных ремней» спецслужб. Число их тем больше, чем протяженнее сама дуга и чем большее число разнообразных интересов оказывается вовлеченным в игру. Присутствие в процессе западных спецслужб, как и спецслужб ряда исламских государств, не вызывает сомнений и подтверждено многочисленными материалами, проходившими даже в открытой печати{1}. Закономерно возникает, однако, вопрос о роли отечественных спецслужб, на поле компетенции которых разворачивается столь неприкрытая интрига.

    На сегодняшний день он остается открытым. Однако весь ход событий, к сожалению, не позволяет исследователю, желающему остаться честным перед самим собой, отвергнуть гипотезу, согласно которой не на всех уровнях их деятельность определялась соображениями государственно-патриотического свойства. Иначе как объяснить «неожиданность» событий в Дагестане в августе 1999 года, если еще в 1998 году Шамиль Басаев заявил о своей готовности «обеспечить поддержку народу Дагестана в борьбе против промосковских властей»? Как можно принимать и тиражировать версию «партнерства», если известно, что незадолго до вторжения в Дагестан состоялась встреча чеченских боевиков и талибов в Польше — государстве-члене НАТО?

    Совершенно очевиден повтор, теперь уже применительно к России, так хорошо сработавшей в свое время схемы Польша-Афганистан, и уже одно это не могло не насторожить.

    Известно также, что во второй половине июля 1999 года, то есть буквально накануне вторжения в Дагестан, бен Ладен, к этому времени уже показательно демонизированный как «враг Америки», посетил комплекс военных лагерей «Саид ибн Абу-Вакас», расположенный в Веденском и Шалинском районах, состоящий под личным контролем Хаттаба и под организационным контролем «Братьев-мусульман», а также финансируемый из Саудовской Аравии, Катара, ОАЭ, Иордании, Турции.

    Информация об этом проходила в том числе и в отечественной печати; и даже если допустить, что здесь, как предполагают некоторые эксперты, имела место мистификация, то все же от всей композиции исходит ощутимый запах серы.

    Напомню, что этот «смотр сил» бен Ладен проводил почти одновременно со своим визитом в Косово, и вывод о системной связи похода в Дагестан с акцией НАТО на Балканах в таком контексте не является безосновательным.

    Наконец, простого знания истории вопроса было достаточно, чтобы понимать неизбежность попыток раскачки Дагестана. И тем не менее …

    Категория: История | Добавил: Elena17 (30.11.2016)
    Просмотров: 763 | Теги: чеченская война
    Всего комментариев: 0
    avatar

    Вход на сайт

    Главная | Мой профиль | Выход | RSS |
    Вы вошли как Гость | Группа "Гости"
    | Регистрация | Вход

    Подписаться на нашу группу ВК

    Помощь сайту

    Карта ВТБ: 4893 4704 9797 7733

    Карта СБЕРа: 4279 3806 5064 3689

    Яндекс-деньги: 41001639043436

    Наш опрос

    Оцените мой сайт
    Всего ответов: 2031

    БИБЛИОТЕКА

    СОВРЕМЕННИКИ

    ГАЛЕРЕЯ

    Rambler's Top100 Top.Mail.Ru