Чернецовщина - это пролог к величайшей трехлетней трагедии, которая войдет в историю под названием вооруженной борьбы на юге России, - первая страница из книги о Белых и Красных.
Выстрелы при защите 3имнего Дворца и залпы юнкеров на улицах Москвы не были услышаны Россией, и только на Дону стократным эхом отозвались в сердцах детей - партизан есаула Чернецова.
Я не знаю, был ли когда в истории революции более яркий, более бескорыстный и подвижнический пример протеста личности против диктатуры толпы, чем проявленный этими гимназистами, кадетами и реалистами, вышедшими навстречу лучшим солдатам большевистской идеологии, набранным из кадров тюрем и ночлежек под командой писарей и парикмахеров.
В то время еще не было ни белых, ни красных Армий, ни мобилизации, ни ЧК, ни освагов. Белое движение было только проектом пробиравшихся на Дон узников из Быхова, а в Новочеркасске задыхался атаман Каледин. Россия лежала распластанной в мертвом равнодушии, когда на границах Дона, на железнодорожных колеях столкнулась городская чернь со своим первым и заклятым врагом - детьми-партизанами. И уже потом, в дальнейшем движении, всколыхнувшем всю Россию, борьба никогда не была более жестокой, чем между этими первыми добровольцами двух идеологий.
Николай Туроверов, 1917 г....Я задержался на партизанах, чтобы легче подойти к образу их вождя, есаула Чернецова. Партизаны его боготворили, и это его лучшая характеристика. У него была наглая военная дерзость, исключительная способность учитывать и использовать обстановку и беспрекословно подчиняющая воля. В первый раз я с ним встретился зимой 1916 года, на одном из вечеров в тесном зале Каменского клуба. Он был ранен в ногу и ходил с палкой - среднего роста, плотный и коренастый, точно сбитый. Я запомнил его темные насмешливые глаза и смугло-розовый цвет лица. Я не имел тогда возможности, находясь в Военном училище, принять личное участие во всех многочисленных героических и победных эпизодах детского похода на Дону; я встречал лишь в декабрьские дни на черкасских улицах эти единственные фигуры в коротких, кожей наверх, полушубках, как и трупы их в простых гробах по дороге от собора на кладбище, всегда в сопровождении атамана Каледина.
И только в январе 1918 года, задержанный в Каменской, при свидании с родным полком, «подтёлковским переворотом», я имел счастливый случай стать участником последних, эакатно-блестящих, дней Чернецовской эпопеи.
Гвардейская бригада, вернувшаяся с фронта в декабре 1917 года и поставленная в район станицы Каменской как заслон с севера, перестала существовать. Рождественское выдвижение бригады на Миллерово и свидание бригадных делегатов с красногвардейцами на Чертково создали тогда такое убеждение казаков: «Нас мутят офицеры. Красногвардейцы - люди как люди. Пусть идут за буржуями да генеральскими погонами другие, а нам-то чего смотреть - айда по домам!».
И уже в начале января среди разъезжающихся и делящих полковые ящики казаков нашелся так нужный Москве «свой человек» на Дону, - подхорунжий 6-й Донской гвардейской батареи Подтелков. Переворот произошел по-домашнему, без крови. Были сорваны погоны, центральная гостиница - заполнена арестованными офицерами, и военно-революционный комитет из писарей и денщиков, засев в старом здании почты, послал атаману Каледину телеграмму: «Капитулируй на нашу милость». И, когда свидание генерала Каледина с Каменскими послами в Новочеркасске не дало результатов, а северный «карательный» отряд Красной гвардии беспрепятственно передвинулся за спиной Подтелкова с Чертково на Миллерово, - партизанскому отряду есаула Чернецова, единственной реальной силе Войска Донского, было приказано очистить северное направление.
Оставив небольшой заслон на станции Зверево, в сторону переполненного красногвардейцами Дебальцево есаул Чернецов бьет с налета на разъезде Северный Донец пропущенных вперед Подтелковым красных и на рассвете 17 января занимает без боя станицу Каменскую. Столкновения с казаками, чего так опасались в Новочеркасске, не произошло. Высланные на Северный Донец против партизан «революционные» казаки остались равнодушными зрителями короткого разгрома «товарищей», а сам Подтелков с комитетом и частью арестованных офицеров заблаговременно передвинулся на станцию Глубокую, где к этому времени уже находились главные силы северной группы красногвардейцев во главе с товарищем Макаровым. Местный казачий нарыв, казалось, был прорван, и у ес. Чернецова были развязаны руки для уже привычной ликвидации очередного красногвардейского отряда.
Уже с утра 17 января в пустынной, под морёный дуб, зале Каменского вокзала, у большой иконы Святого Николая стояла очередь местных «реалистов» и гимназистов для записи в отряд. Формальности были просты: записывалась фамилия - и новый партизан со счастливыми глазами надевал короткий овчинный полушубок и впервые заматывал ноги солдатской обмоткой. Здесь же, на буфетной стойке, где еще на днях армянин торговал окаменелыми бутербродами, каменские дамы разворачивали пакеты и кульки, - это был центральный питательный пункт. Штаб отряда поместился в дамской комнате, у дверей которой стоял со штыком партизан, но Чернецов а я нашел на путях у эшелонов. Он легко и упруго шел вдоль вагонов навстречу мне, всё такой же плотный и розовый. Моя вторая, и последняя, встреча с ним была длиннее: в отряде был пулемет Кольта, но не было «кольтистов», а я знал эту систему.
Мемориал чернецовцам в ст. Еланской.Силы отряда, судя по двум длинным эшелонам с двумя трехдюймовками на открытых платформах, показались бы огромными, но это был только эффект железнодорожной войны: большинство вагонов 3-го класса были пусты. Каменскую заняли 2 сотни партизан с несколькими пулеметами и Михайловско-Константиновской юнкерской батареей, переданной Чернецову от новорожденной Добровольческой армии. Батареей командовал георгиевский кавалер, полковник Миончинский - отец «белой» артиллерии, позже погибший под Ставрополем.
Движение на Глубокую было намечено на следующий день, но к вечеру было получено сообщение о занятии станции «Лихой» со стороны Шмитовской большими силами красногвардейцев. Каменская оказалась отрезанной от Черкасска, надо было оборачиваться назад и ликвидировать непосредственную тыловую угрозу. Одно орудие с полусотней партизан было двинуто к «Лихой» сейчас же, в ночь, а на рассвете 18 января был отправлен и второй эшелон с орудием и сотней партизан.
Состав из пустых вагонов был сделан особенно большим - для морального воздействия на противника. Я поместил свой «Кольт» на угле тендера, впереди идущей открытой платформы с юнкерами и пушкой. Машина тяжело брала на подъем по дороге на «Лихую». Вправо и влево от пути, словно вымершие, лежали в снегах хутора. На разъезде «Северный Донец» перешли на левую колею, так как правая была занята уже прошедшим к «Лихой» нашим первым эшелоном. Тут же, около семафора, валялось десятка три мерзлых трупов красногвардейцев в ватных душегрейках. Около 12 часов вышли к «Лихой», став немного позади первого эшелона. Бой под «Лихой» и по обстановке, и по результатам наиболее характерен из всех чернецовских боев, хотя Чернецов и не был на этот раз с партизанами, задержавшись в Каменской для подготовки Глубокинской операции.
Прямо перед нами, в полутора верстах, серело квадратное здание вокзала, сейчас же, левее, на пути в Шмитовскую, дымили паровозы трех стоящих составов, и вокруг станционных построек, точно муравейник, копошилась на снегу темная масса красногвардейцев. Выгрузившись из вагонов, партизаны рассыпались правее и левее пути в редкую цепь и во весь рост, не стреляя, спокойным шагом двинулись к станции. Какой убогой и жидкой казалась эта тонкая цепочка мальчиков в сравнении с плотной, тысячной толпой врага. Тотчас же противник открыл бешеный пулеметный и ружейный огонь. У него оказалась и артиллерия, но шрапнели давали высокого «журавля» над нашей цепью, а гранаты рыли полотно и только 3-4 угодили в пустые вагоны. Наши орудия стреляли очень редко (каждый снаряд был на учете), но первым же попаданием был взорван котел паровоза у заднего эшелона противника, благодаря чему все три состава остались в тупике.
Партизаны продолжали всё так же, спокойно и не стреляя, приближаться к станции. Было хорошо видно по снегу, как то один, то другой партизан падал, точно спотыкаясь. Наши эшелоны медленно двигались за цепью. Огонь противника достиг высшего напряжения, но с нашей стороны все-таки редко стреляло одно или другое орудие да работали мой «Кольт» и «Максим», с другого эшелона. Уже стали хорошо видны отдельные фигуры красногвардейцев и их пулеметы, поставленные прямо на сугробы перед станцией.
Наконец наша цепь, внезапно сжавшись уже в 200 шагах от противника, с криком «ура» бросилась вперед. Через 20 минут все было кончено.
Беспорядочные толпы красногвардейцев хлынули вдоль полотна на Шмитовскую. едва успев спасти свои орудия. На путях, платформах и сугробах вокруг захваченных 13 пулеметов осталось более ста трупов противника.
Но и наши потери были исключительно велики, не только среди партизан (особенно - бросившихся на пулеметы), но и малочисленного офицерского состава. Был ранен руководивший боем поручик Курочкин, убит ротмистр (гусар-ахтырец) Греков, ранено несколько юнкеров. Уже в темноте сносили в вагоны, спотыкаясь через трупы товарищей, раненых и убитых партизан. На матовых от мороза, тускло освещенных стеклах «санитарного вагона» маячили тени доктора и сестер да раздавались стоны и крики раненых.
А в пустом зале 1 класса, усевшись на замызганном полу, партизаны пели:
От Козлова до Ростова
Гремит слава Чернецова.
Есаул Василий Чернецов.Сам же Чернецов, узнав о потерях, сказал: «Это хуже поражения».
В захваченных трех красногвардейских составах были копченая рыба, миндаль, изюм, пакованные бритвы, швейные машины и новенький зубоврачебный кабинет. Ночью несли охранение, а утром половина партизан с ранеными и убитыми вернулась в Каменскую. Этим же утром приехало верхами с десяток казаков из соседних с «Лихой» хуторов, несколько подъехало к собирающемуся отходить эшелону. В это время как раз переносили из одного вагона в другой раненного в живот, лет 14-ти, партизана. Его глаза были закрыты, он протяжно стонал. Казаки проводили глазами раненого, повернули лошадей. «Дитё, а чего лез, спрашивается?», - бросил один из них. Я вернулся на паровозе в Каменскую около 2 часов, в надежде найти в местных арсеналах орудийные снаряды.
Каменский вокзал обстреливался высланной с Глубокой на платформе пушкой, у вагона с трупами партизан стояла толпа, опознающая своих детей, а в зале шла панихида.
Вечером вернулись все остававшиеся на «Лихой» партизаны и была получена телеграмма атамана Каледина - есаул Чернецов был произведен прямо в полковники.
За день пребывания Чернецов а в Каменской была сформирована офицерская дружина и небольшой, из учащихся младших классов, отряд полковника Кузнецова. Офицеры Лейб-гвардии Атаманского полка составили свою пулеметную команду. Поздно вечером в дамской комнате был составлен план завтрашней ликвидации глубокинской группы большевиков.
Сам Чернецов с полутора сотней партизан при трех пулеметах и одном орудии должен был, выступив рано 20 января, походным порядком (это был первый случай) обойти Глубокую с северо-востока, испортить железнодорожный путь на Тарасовку и атаковать станцию с севера.
Оставшаяся часть партизан, с другим орудием, при поддержке офицерской дружины должна была, продвигаясь по железной дороге, одновременно атаковать Глубокую с юга. Атаки приурочиваются точно к 12 часам дня. Таким образом операция рассчитывалась на окружение и полную ликвидацию противника. Силы же его приблизительно (в то время разведки не вели, а определяли количество врага уже в бою) считались в 1000 с лишним штыков. Но, повторяю, вопрос с подтелковским комитетом считался ликвидированным, и возможности встречи с казачьими «красными» силами никто не допускал, так как не имелось даже слухов об их существовании.
Подъем среди партизан после блестящего дела под Лихой вследствие получения первых наград, - георгиевских медалей и производства в полковники их вождя - был неописуем. Никто не спал в эту длинную январскую ночь. Залы и коридоры каменского вокзала были заполнены партизанами с возбужденными, блестящими глазами, всех чаровал завтрашний, решительный и, несомненно победный, день. Сужу по себе, когда мне было предложено остаться в Каменской, чтобы охранять со своим пулеметом вокзал на случай выступления местных - из «яра» - большевиков, то какой острой, какой оскорбительной обидой мне показалось это предложение и сколько отчаянного упорства я приложил, чтобы отстоять свое участие в обходной колонне с полковником Чернецовым!
На мутном январском рассвете обходная колонна двинулась от вокзала через пустынные улицы Каменской. Партизаны с пулеметами были погружены на ломовых извозчиков. С орудием, запряженным в шестерку добытых лошадей, шла конная часть юнкеров и сам полковник Миончинский. В раздобытой откуда-то патронной двуколке поместились две сестры и врач. Мною же был взят принадлежащий строящемуся в Каменской орудийному заводу автомобиль-лимузин, в котором я удалил стекла и приспособил «Кольт». Со мной поместились два юнкера инженерного училища с ломом и французскими ключами; динамитных, шашек достать не успели.
Полковник Чернецов верхом, в фуражке мирного времени и длинном, крытом синим сукном полушубке, нагнал отряд на деревянном мосту.
Перейдя замерзший Донец и миновав Старую Станицу, отряд не пошел по тракту, а ударил степью, избегая населенных пунктов.
В Старой Станице бросилась резко в глаза неприязненность казаков. Автомобиль не брал по гололедице, - нужна была цепь, и, когда, не найдя другой, мы сняли с одного колодца журавля необходимую нам цепь, то целая станица подняла шум, точно мы убивали кого среди бела дня.
День начинался серый, промозглый, с неба падала мгла, и в степи стоял редкий холодный туман. Шли без дороги, обходя буераки, это удлиняло путь. И скоро стало видно, что проводник путает. Начали кружить. Чернецов пересел с коня в автомобиль, где был и проводник. Пошли по компасу. Стало ясно, что к 12 часам, как было назначено, к Глубокой мы не выйдем. А тут одна за другой лопнули на автомобиле три шины, запасных не имелось, и машина едва шла, прямо на колесах, во главе растянувшихся дрогалей с замерзшими, усталыми партизанами. Но я уверен, что в это время никто, не говоря о самом Чернецове, ни на секунду не сомневался в удачном исходе дела, в полном разгроме противника. И эта необычность движения походным порядком только подчеркивала общую веру в победу.
И какая очаровательная самоуверенность расцветала среди туманной степи в неожиданно раздавшемся с одной из подвод новом куплете очередного «Журавля»:
Под Лихой лихое дело
Всю Россию облетело.
Только около 4 часов, скрыв движение по откосу балки, отряд вышел к господствующему холму верстах в трех северо-восточнее Глубокой. Автомобиль по диспозиции должен был выйти вперед, на железнодорожный путь, разобрать его, лишив этим возможности отхода эшелонов противника на север, к станции «Тарасовка», но лопается последняя, четвертая, шина - и машина окончательно становится на дороге с другой стороны балки. Я, сгрузив с юнкерами пулемет, присоединился к отряду. Полковник Чернецов был уже на холме, около спешно устанавливающейся нашей пушки, он на скорую руку обучал резерв в 25-30 новичков-партизан, как держать винтовку, целиться и вкладывать обойму. В начинающихся сизых сумерках еще были хорошо видны прямо перед нами ветряные мельницы, дома и сады на околице Глубокой, и дальше дымы паровозов на станции. Правее, внизу, темнела насыпь железнодорожного пути на Тарасовку. Была тишина, какая только бывает в зимние сумерки; наступали ли партизаны от Каменской, как было условлено, в 12 часов на Глубокую или, заняв исходное положение, ждали нашей запоздавшей атаки, - никто не знал.
