Белый Рыцарь

Генерал Пётр Николаевич Врангель

По всей России «сарынь на кичку»,

В разгуле бунта, толпа ревела.

Нас было мало на перекличке,

Когда собрались под стягом белым.

Без отпеванья и без погоста,

Росли могилы безумно смелых…

Под грохот пушек, под рёв Норд-Оста

Мы покидали свои пределы…

Минули годы, померкли дали,

Но в наших душах надежда тлела,

Мы жили думой о генерале,

Мы ждали зова – «Орлы – за дело».

Осиротели Твои орлята.

Наш вождь скончался в стране далёкой.

Красиво кончен удел солдата,

Борьбы неравной и одинокой.

Его не стало по воле Бога…

Мерцают свечи на панихиде…

Как рано умер, ведь нас не много

И мы гонимы в своей обиде.

Ещё в России «сарынь на кичку»

Кричат, как прежде осатанело.

Кто соберёт нас на перекличку?

С кем в бой ударим под стягом белым?

Николай Кудашев

Глава 1.

Врангель был нашим любимым вождём.

В нём воплощалась наша последняя надежда на победу

в этой войне. Мы верили и любили его,

нашего белого рыцаря…

Капитан артиллерии Пронин

Род Врангелей известен ещё с 13-го века. Именно тогда встречается упоминание о неком немецком рыцаре, сражавшемся в рядах Тевтонского ордена. Позже его потомки служили шведскому королю. Надо сказать, что исстари Врангели были известны, как воины. Многие из них прославились в различных сражениях своей поры. Их девиз был: «Погибаю, но не сдаюсь!» Истории известны имена 79-ти Врангелей, служивших в шведской армии. Тринадцать из них пали на поле брани, а семеро погибли в плену.

С конца 18-го века начинается история баронов Врангелей в Российской Империи. Барон Карл Врангель участвовал в Русско-персидской войне 1826-1829 годов, многие годы воевал на Кавказе, командовал знаменитым Ереванским полком, в коем в то время сражались аж девять Врангелей. Карл Врангель разбил турецкие войска под Наджимом в 1854 году и взял крепость Баязет, известную читающей публике, благодаря одноимённому роману В. Пикуля. Участвовал барон и в легендарной обороне Севастополя.

Тем же Ереванским полком позже командовал другой Врангель – Александр. Он познал все тяготы Кавказской войны и проявил подлинный героизм, идя со своими гренадёрами на верную смерть, во время штурма крепости Гуниб, итогом коего стало пленение Шамиля.

Наиболее известен широкой публике Фердинанд Врангель, учёный и мореплаватель, в честь которого названы остров в Северно-Ледовитом океане, порт, вулкан и даже индейское племя. Фердинанд Врангель совершил два кругосветных путешествия, составил карты побережья Северо-Восточной Сибири и водных путей Аляски, возглавлял морской департамент Русско-Американской компании и, подробно изучив Аляску, пытался заинтересовать русское правительство её потенциальными богатствами, но, к сожалению, безуспешно.

Дед будущего Главнокомандующего Русской Армии, Егор Ермолаевич Врангель начинал свою службу в лейб-гвардии Гренадёрском полку и был одним из немногих там, кто не сочувствовал бунту декабристов. В 1826-м году он с двумя своими братьями отправился на войну с турками, где отличился и был жестоко изранен под Варной. В 1831-м Егор Ермолаевич штурмовал Варшаву и был награждён Золотым оружием. Оставив службу, барон женился на Дарье Александровне Рауш фон Траунберг, родной внучке Абрама Ганнибала, знаменитого «арапа Петра Великого». А.С. Пушкин приходился ей троюродным братом.

Старший сын Егора Ермолаевича, Александр был некоторое время семипалатинским прокурором. Как раз тогда там отбывал бессрочную солдатскую службу освободившийся из «мёртвого дома» Фёдор Достоевский. На всю жизнь Врангель сделался одним из самых близких и верных друзей писателя. Позже, в бытность Александра Егоровича секретарём русской миссии в Копенгагене, Фёдор Михайлович даже гостил у него однажды. О своей дружбе с Достоевским Врангель оставил интереснейшие воспоминания.

Средний сын, Михаил Егорович, более других унаследовавший крутой характер отца, сделал карьеру на государственной службе. Уже к середине 80-х годов он был генералом и губернатором одной из европейских областей России.

Младший сын, Николай Егорович оказался совершенной противоположностью своему отцу и старшему брату. Вот, что пишет о нём внук, Алексей Петрович Врангель в своей книге «Доверие воспоминаний»: «…отца Петра Врангеля можно было назвать кем угодно, но только не солдатом: сибарит, повеса, знаток и любитель искусств, он являл собою полную противоположность своим предкам». Николай Врангель был типичным представителем либеральной интеллигенции. В своих воспоминаниях он с гневом обрушивается на правление Николая Первого и Александра Третьего, обличает крепостнический строй, не щадя и собственного отца, который, впрочем, проявлял большую заботу о своих крестьянах и был ими весьма уважаем. С отцом Николай Егорович не ладил. Мать же его умерла, когда он был ребёнком, и его воспитанием занималась няня. Эта замечательная женщина могла спорить с суровым барином, настоять на своём, и тот, несмотря на «крепостничество» и самовластность, спускал ей это. После крупной ссоры с родителем, едва не окончившейся самоубийством сыны, Николай Егорович отправился учиться в Швейцарию. За время пребывания за границей он свёл знакомство с народниками, марксистами, нигилистами и прочими деятелями этого сорта, коих было там в избытке. Молодой барон даже встречался с Бакуниным. Было много и других знаменательных встреч: с княгиней Полиной Меттерних, писателем Александром Дюма… С принцем Уэльским, будущим Эдуардом Седьмым Врангель сошёлся довольно близко. Однажды имел место даже курьёзный случай: когда молодые люди спускались по лестнице одного из наиболее известных борделей Парижа, один из них оступился, оба упали, и в итоге Николай Егорович сломал ногу, а принц – несколько рёбер.

По возвращении на Родину Врангель, теперь уже доктор философии, опробовал несколько родов занятий: он был помощником губернатора Польши, литератором, какое-то время служил в гвардии и, наконец, получил хорошую должность в Русском Обществе пароходства и торговли, одним из руководителей и акционером коего оставался вплоть до революции. Судьба: именно кораблям этой компании суждено будет вывозить из Крыма остатки Русской Армии генерала Врангеля… Позже барон, хорошо освоившийся в финансовых кругах и будучи старым знакомым С.Ю. Витте, станет также председателем Амгунской золотопромышленной компании и Товарищества спиртоочистительных заводов и членом правлений нескольких компаний.

Николай Егорович женился на Марии Дмитриевне Дементьевой, бывшей в близком родстве с поэтом А.Н. Майковым (по линии отца) и С.Д. Полторацким (дед по линии матери), приходившимся кузеном небезызвестной А.П. Керн, музе А.С. Пушкина.

Мария Дмитриевна родила мужу трех сыновей. Младший, Всеволод, умер от дифтерии в раннем возрасте. Семья тогда жила в Ростове-на-Дону. Это несчастье было предсказано неким юродивым. Когда после смерти ребёнка родители пришли на его могилу, юродивый сидел рядом с ней и повторял с улыбкой:

- Тут наш ангелочек, тут…

Тяжело переживая утрату, семья перебралась в Петербург.

Средний сын, Николай, унаследовал от отца тягу к искусству. Он стал известен в среде петербургской интеллигенции, как писатель и историк искусства. Николай Николаевич устраивал многочисленные выставки, участвовал в журнале «Старые годы», редактировал журнал «Аполлон», был одним из учредителей Общества сохранения памятников старины, почётным корреспондентом Румянцевского музея, получил за свои научные труды орден Почётного легиона. Многие забытые имена, среди которых Кипренский, Мартос, Росси, стали хрестоматийными, именно благодаря этим трудам. Все работы Игоря Грабаря возникли при содействии Николая Николаевича, а весь пятый том скульптуры Грабаря и вовсе был написан им. Александр Бенуа называл этого человека «рыцарем искусства». Это о нём строки поэта Георгия Иванова:

Но Врангель – это в Петрограде.

Стихи. Шампанское. Снега, -

Николай Николаевич ушёл из жизни в 35 лет. С самого начала Первой Мировой войны он посвятил себя деятельности Красного Креста, став уполномоченным санитарного поезда имени Великой княжны Ольги Николаевны. Во время поездки на Западный фронт Николай Врангель заболел желтухой и скончался в госпитале Варшавы. Влияние Николая Николаевича в мире искусств было колоссально. Неслучайно в статье «Венок Врангелю» в 1916-м году Александр Бенуа написал: «Возможно, что будущие поколения будут говорить о какой-то эпохе Врангеля». К сожалению, потомки предали этого выдающегося деятеля забвению…

Старший сын Николая Егоровича, о котором и пойдёт речь в дальнейшем, Пётр, родился 15-го августа 1878 года в городе Ново-Александровске Ковенской губернии (ныне: Зарасай – известный курорт в Литве). Детство его прошло в Ростове-на-Дону, среди казаков. Пётр Николаевич уже тогда отличался недюжинной смелостью, смекалкой и ловкостью. Николай Егорович всегда брал сыновей с собой на охоту. В своих воспоминаниях он отмечал: «Стрелять влёт от излишней горячности я никогда хорошо не научился, и мальчики, к их гордости и моему конфузу, вскоре меня заткнули за пояс, особенно Пётр».

Николай Егорович, бывший заметной фигурой в среде промышленников, видел в старшем сыне продолжателя своего дела. Играя большую роль на сибирских золотых приисках, он рассчитывал, что Пётр Николаевич, став инженером, сможет сделать там хорошую карьеру. Этим и было продиктовано решение последнего поступать в Санкт-Петербургский Горный институт.

Глава 2.

Когда вошёл Врангель, было ощущение, что,

повинуясь его властному виду, двери сами открываются перед ним…

В тот момент он казался нам воплощением силы и могущества.

Он вселил в нас веру и вернул душевное спокойствие.

Капитан Орехов

Учёба давалась молодому барону легко. Из преподаваемых дисциплин наиболее занимала его минералогия. Один из современников, знавший Петра Николаевича в ту пору, вспоминал: «…Я встречал его в юности на великосветских балах, где он выделялся не только своим ростом, но и тужуркой студента Горного института; он был, кажется, единственным студентом технического института, принятым в высшем обществе…»

Среди разночинного студенческого общества Врангель держался обособленно. Ему, убеждённому монархисту, были чужды сходки и маёвки, митинги, демонстрации и иные излюбленные занятия «учайщейся молодёжи», которую один из тогдашних острословов справедливо назвал «не учащейся». Этой холодностью по отношению к ним Пётр Николаевич резко отличался от А.И. Деникина, в то время уже поручика, учившегося в Академии Генштаба. Антон Иванович с большим интересом относился к «прогрессивным» течениям и даже как-то прятал у себя подпольную литературу, которую принесли ему боявшиеся обыска курсистки. Позже приносили и иную нелегальщину. Уже по просьбе самого Деникина, желавшего расширить свой кругозор.

Обладая блестящими способностями вкупе с прилежанием, Врангель по окончании института получил золотую медаль, как первый ученик. Но, прежде чем заняться деятельностью, к коей он готовился, барон должен был по тогдашней традиции пройти воинскую службу. Как и его предки отбывал её Пётр Николаевич в Конном полку лейб-гвардии Его Величества.

В гвардейском обществе Врангель сразу ощутил себя в своей среде. Великолепный наездник, отличавшийся отвагой, доходящей в то время даже до некоторого молодчества, и несомненным шиком, он был одним из тех, о ком можно сказать словами поэтессы Цветаевой: «Цари на каждом бранном поле и на балу…» Надо сказать, что на балах Пётр Николаевич бывал охотно и танцевал блестяще.

Довольно скоро Врангель решил остаться на военной службе, сдать экзамен на офицера и поступить в полк, благо сдача экзаменов была для него, первого ученика Горного института, задачей ничуть не сложной. Подвел Петра Николаевича один курьёзный случай. Накануне производства в офицеры барон с друзьями отмечал это событие. Возвращаясь домой, он, проходя мимо дома полкового командира, вдруг выхватил саблю и лихо изрубил высаженные вдоль аллеи молодые деревья. Командир их очень любил, и кандидата забаллотировали с присвоением, впрочем, младшего кавалерийского обер-офицерского чина.

Надо сказать, Врангель в молодые годы отличался некоторой необузданностью характера. Известен случай, когда Пётр Николаевич выбросил в окно человека, который неуважительно обошёлся с его матерью (по счастью, это был первый этаж). Той же участью пригрозил барон проводнику и пассажиру, занявшему купе, зарезервированное для него и его молодой супруги: места были освобождены. Пришлось Врангелю стать и участником дуэли. Правда, только в качестве секунданта своего деверя Дмитрия Иваненко. Дуэль, впрочем, закончилась благополучно, и бывшие враги с размахом отметили это. Сохранилось свидетельство, что во время отмечания барон палил из дуэльных пистолетов по окнам… Подобная лихость, вообще, была свойственна гвардейцам. Однажды, в процессе одного из тех пиров, кои Николай Егорович Врангель, хорошо знакомый с этой средой, назвал в своих записях «Валтасаровыми», в офицерской столовой развели огонь прямо на полу, чтобы приготовить шашлык. Возникла угроза пожара. Положение спас Пётр Николаевич, откупоривший бутылки с шампанским и залившим огонь вином. К слову, на протяжении всей жизни Врангель питал слабость к шампанскому марки «Пайпер», за что друзья так и прозвали его – Пайпер.

Карьера инженера в Сибири вышла недолгой из-за начавшейся войны с Японией. Впрочем, этого времени вполне хватило Петру Николаевичу, чтобы ознакомиться с тамошним укладом жизни. Сибирские деревни в то время отличались зажиточностью. Были там даже свои «техасские миллионеры». Однажды в купеческом доме Врангель обнаружил круглое зеркало гигантских размеров. Заметив изумление гостя, хозяин гордо сообщил, что купил его на Всемирной выставке в Сан-Франциско.

- Но как вы доставили его? – недоумевал барон.

- Нет ничего проще. Кораблём до Владивостока, а потом санями с дюжиной лошадей сюда.

- Как же вы внесли его в дом?

- Его не вносили в дом. Дом построили вокруг него, - просто ответил хозяин…

По окончании Русско-Японской войны Врангель окончательно посвятил себя военному делу. В 1907-м году он успешно сдал экзамены в Академию Генштаба и был временно зачислен в родной полк Конной гвардии, шефом которого был сам Государь. В том же году Пётр Николаевич был замечен Императором. Вспомнив родственников барона, служивших ранее в полку и оценив по достоинству боевые награды Врангеля, Николай Второй сказал: «Я хочу, чтобы капитан Врангель служил в моём полку…» Таким образом, Пётр Николаевич стал полноправным офицером Конной гвардии.

Для большинства офицеров поступление в Академию было задачей весьма сложной. Подготовка занимала не один год. Нанимались репетиторы, изучались иностранные языки. Но из всех кандидатов принимались немногие. В тот год в Академию поступило 124 человека. Высший балл получил барон Врангель – 10,3, при среднем – 10. И вновь далось это Петру Николаевичу с легкостью. Часть предметов, кои были непреодолимым препятствием для его товарищей, он в совершенстве знал со времён Горного института.

Блестящие успехи барона во время учёбы в Академии не помешали впоследствии оклеветать его будущему маршалу СССР Шапошникову, однокашнику Врангеля, и другим. Вот, что пишет об этом сын Петра Николаевича, А.П. Врангель: «Однажды на экзамене по высшей математике Врангелю достался лёгкий вопрос, он быстро справился с ним и записал решение. Его соседу, казачьему офицеру, попался трудный билет, и Врангель обменялся с ним, получив взамен решённой новую, более трудную задачу, с которой тоже успешно справился. Эту историю много лет спустя однокашник Врангеля по академии советский маршал Шапошников описал в своих мемуарах. Однако Шапошников сделал то, на что не решился даже Сталин, которого Врангель разбил под Царицыном, - поменял роли участников, и у него вышло, будто это Врангель попросту стащил у товарища билет с более лёгкой задачей. Вряд ли такой исторический подлог добавил славы советскому маршалу». Многие другие факты Шапошников извратил точно также.

Академию Пётр Николаевич окончил среди лучших, седьмым по списку из почти полусотни, после чего «…прибыл в Офицерскую Кавалерийскую школу и зачислен в число прикомандированных к Офицерскому отделу для изучения технической стороны кавалерийского дела» (из документа от 20-го октября 1910 года). После прохождения этих курсов Врангель, ко всеобщему удивлению, отказался от службы в Генштабе и вернулся в свой полк. Своё решение барон объяснил так: «Из меня выйдет плохой штабист. Они подают советы начальству и делают вид, что довольны, когда их советами пренебрегают, а я дорожу своим мнением».

Уже в 1912-м году Врангелю была оказана величайшая честь – командование эскадроном Его Величества Государя Императора Николая Второго. Основные заповеди Гвардейского офицерства: «Гвардия на страже монархии», «Армия вне политики», «За Веру, Царя и Отечество» - стали основой мировоззрения будущего главкома Белой Армии.

Глава 3.

Это был выдающийся человек.

Вспомним добрым словом храброго офицера,

верно служившего делу союзников, и главнокомандующего,

который потерпел поражение

только из-за трагического стечения обстоятельств.

Сэмюэль Хор («Таймс»)

Предназначенного судьбою не изменить никому. Петру Врангелю самим Богом была уготована стезя воина, рыцаря, истинного продолжателя славных традиций его предков, и небольшое отступление от неё после досадного инцидента с изрубленными деревцами ничего, в сущности, не могло переменить. И два года спустя Пётр Николаевич отправился на войну с Японией. В чине хорунжего он был определён во 2-й Аргунский казачий полк, входивший в отряд генерала фон Ренненкампфа.

Первоначальным местом дислокации был китайский город Ляоян. Любознательный и наблюдательный барон, с нетерпением ожидавший настоящего дела, в отсутствии оного занялся изучением местных достопримечательностей. Их, правда, было немного: резиденция губернатора (тифангуана), подле которой тюрьма, окружённая высоким частоколом, и «лобное место», где Врангелю случилось однажды наблюдать казнь пятерых разбойников (хунхузов), которые были обезглавлены и погребены прямо рядом с местом казни. Были ещё кабачки, в одном из которых Пётр Николаевич познакомился с китайской кухней, среди деликатесов которой были тухлые варёные яйца и морские черви, и чайные, где собирались курильщики опиума.

Наконец сотня Врангеля, до той поры находившаяся в резерве получила первое задание. За прошедшее время барон успел довольно порядочно изучить характер казаков, которые отличались большой смекалкой. Особенно удивляла хорунжего их способность никогда не сбиваться с пути. Один из казаков охотно поделился секретом:

- Когда идёте куда-нибудь, ваше благородие, так почаще оглядывайтесь – смотрите назад. Как дорога покажется, так и на обратном пути казаться будет, никогда не ошибётесь.

Во время стоянки в деревне Цау-Хе-Гау стало известно о поражении основных сил русской армии. Разгром был сокрушительным. На поле боя остались убитые и раненые солдаты и орудия, уцелевшие из которых тянули теперь назад, к Ляояну. Под непрерывно моросящим дождём проходили поредевшие стрелковые роты, плелись раненые в промокших шинелях, поддерживая друг друга. Иные, потеряв силы, падали в грязь, пили воду из луж. Врангель приказал своей сотне спешится и предоставить лошадей раненым, но это была капля в море. Несчастные всё прибывали, они смотрели умоляюще измученными глазами, но хорунжий уже ничем не мог помочь им…

Система снабжения войск, как случалось зачастую, была налажена скверно, а потому казаки вынуждены были перейти на самообеспечение, реквизируя у местного населения продовольствие и фураж. Добычей они щедро делились со своими командирами, вынужденными закрывать глаза на эти экспроприации. Не хватало медикаментов. Изорванную одежду меняли на то, что попадалось под руку, и иного казака можно было уже увидеть в довольно нелепом облачении: смесь собственного обмундирования и китайских нарядов. Разбитые сапоги заменяли китайские туфли, к коим пришивали голенища. Убитых лошадей заменяли мулы.

Однако, армия сражалась геройски, и вскоре была одержана первая победа, которая дала надежду на перелом в войне.

Ещё в самом начале кампании, узнав о назначении главкомом бывшего начштаба легендарного Скобелева, генерала Куропаткина, старый друг Н.Е.Врангеля, генерал Дохтуров предрёк, что Куропаткин, привыкший к штабной работе, даже победу обратит в поражение. Пророчество сбылось в точности.

Между тем, Врангель отлично проявил себя в боях. Не раз пули свистели над его головой, но ни одна из них не задела его. Судьба исправно хранила будущего главкома Русской Армии. К слову, абсолютное вверение себя судьбе и презрение к смерти было чертой китайского народа. В разгар кровопролитных боёв, когда пули свистели совсем рядом, китайские женщины продолжали заниматься своей работой, будто бы ничего необычного не происходило…

Однажды барону Врангелю и его подчинённым случилось оказать услугу самим китайцам. Долгое время ряд китайских деревень подвергали разграблению хунхузы, находившиеся на содержании японцев. Командовал ими известный своей жестокостью Тя Фу, легендарный разбойник, фактически властвовавший в этой местности. Деревни хунхузы сжигали, жителей убивали, а сами оставались неуязвимы.

Какой-то ночью хунхузы напали на деревню возле русского поста и сожгли её. Тя Фу убил старосту деревни и похитил его дочь, чтобы жениться на ней. Отослав большую часть своей банды, он с несколькими приближёнными и пленницей отправился в маленькую деревню, чтобы там в доме старика, бывшего хунхуза, сыграть свадьбу. Врангель получил приказ взять по три человека из каждого эскадрона и захватить разбойников. Задача была выполнена. Казаки окружили указанный дом, из которого доносилась громкая музыка. Врангель с четырьмя казаками вошёл внутрь. Музыка смолкла. Один из китайцев высадил плечом оконную раму и выскочил наружу. Однако, его задержали казаки. Пленный был молод, крепко сложен, одетый в дорогие шёлковые одежды. Врангель приблизился к нему и спросил:

- Шима шинзе (как тебя зовут)?

- Тя Фу, - ответил хунхуз глядя в стальные глаза барона.

Так окончилась история легендарного атамана китайских разбойников…

Вскоре хорунжий Врангель получил срочный приказ: захватить пленных или, на худой конец, знаки отличия, оружие и снаряжение противника, которое бы позволило определить, какие именно части действуют против русских. Приказ был вызван донесениями лазутчиков о появлении новых вражеских формирований.

Ночью барон и несколько добровольцев предприняли вылазку к лагерю противника. Предприятие было рискованное, но, несмотря на стычку с японцами, в результате которой было ранено двое лазутчиков, и спешный отход под частым огнём противника, операция всё же была успешной. Двое японцев было убито, их амуниция и оружие захвачены. Врангель успел даже зарисовать план вражеских укреплений. Лазутчиков в русском лагере встречали как настоящих героев, с ликованием и поздравлениями…

Русско-японскую войну П.Н. Врангель закончил в чине подъесаула. За боевые отличия он был награждён орденом Святого Станислава Третьей степени с мечами и бантом. Послужной список барона в этот период выглядит так: в походах и делах со 2-м Аргунским казачьим полком в составе отряда генерала Ранненкампфа с марта 1904-го по май 1905-го, с июня по октябрь 1905-го – в разведке и делах со 2-й сотней Отдельного дивизиона разведчиков.

К слову, служа в разведке, Пётр Николаевич свёл знакомство с хорунжим Лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка П.Н Шатиловым, коему в будущем суждено стать начальником Штаба и ближайшим другом и соратником Белого Главнокомадующего…

О Русско-японской войне Врангель, имевший склонность к перу, составил прелюбопытные записки, в коих подробно описал не только военные действия, но и быт, нравы, природу окружавшей его местности. Записки эти были достойны настоящего исследователя, этнографа, отличались яркостью, художественностью и гибкостью языка. Мать Петра Николаевича, хорошо разбиравшаяся в литературе, передала эти записки в «Исторический Вестник», где они были опубликованы, и Врангель, к своему изумлению, даже получил гонорар.

Война окончилась поражением России. Однако, для Врангеля она имела весьма значимый результат. Генерал Дохтуров сказал отцу Петра Николаевича:

- Я много говорил с твоим сыном, собирал о нём подробные справки. Из него выйдет настоящий военный. Пусть и после войны остаётся на службе. Он пойдёт далеко!

И Врангель на службе остался.

В самом начале Первой Мировой войны Петру Николаевичу суждено было прославиться выдающимся подвигом в бою, который навсегда вошёл в анналы истории. В начале августа 1914-го года немцы закрепились в деревне Каушен, откуда обрушили бешенный огонь на русские соединения. Кавалерии приказали спешиться. Раз за разом гвардейцы, выпрямившись в полный рост, шли в атаку на германские батареи, и шквал свинца и картечи выкашивал их до одного. В этом аду гибла кавалерийская элита, представители самых знатных родов Империи. Так, в самом начале войны, русский офицерский корпус будет буквально уничтожен, так как офицеры шли в атаку первыми, ведя за собой своих солдат. Новых офицеров будут наскоро набирать из резервистов, но они уже не смогут заменить прежнего ядра, и это сыграет в будущем свою роковую роль. Сам Врангель отмечал позже в своих «Записках» о 16-м годе: «После двух лет войны армия так и не стала такой, какой ей надлежало быть. Большая часть младших офицеров и солдат, особенно в пехоте, погибли либо выбыли из строя. Вновь призванные офицеры были плохо обучены, им не хватало военного образования и мышления, из них не получались полноценные командиры. (…) Настоящей армии не могло получиться. Солдаты, призванные до войны, легко сносили тяготы и лишения службы, но их осталось слишком мало. Новое поколение было неудовлетворительным во всех отношениях…» Но это будет позже…

А в тот день в резерве остался единственный эскадрон Конного полка. Командовал им ротмистр Пётр Врангель. Вот, что говорит о нём служебная характеристика того времени: «…отличный эскадронный командир. Блестяще военно подготовлен. Энергичный. Лихой. Требовательный и очень добросовестный. Входит в мелочи жизни эскадрона. Хороший товарищ. Хороший ездок. Немного излишне горяч. Обладает очень хорошими денежными средствами. Прекрасной нравственности. В полном смысле слова выдающийся эскадронный командир».

Последнее Врангель доказал в битве при Каушене, когда получил приказ атаковать вражеский оплот своим эскадроном в конном строю. Чтобы успеть добраться до позиций противника прежде, чем тот уничтожит атакующих сплошным огнём, нужно было примеряться к местности. Петру Николаевичу удалось отлично использовать её: эскадрон неожиданно вылетел напротив немецкой батареи, изумлённые немцы не успели изменить прицел и ударили наудачу. Эскадрон шёл в лоб. Непрерывным огнём были выбиты из строя все офицеры, кроме командира. Коня Врангеля убили под ним прямо перед вражескими траншеями. Ротмистр вскочил на ноги и с шашкой ринулся к батарее. Вместе с остатками эскадрона он врукопашную дрался на немецких позициях, и в итоге Каушен был взят.

Лейб-гусар Великий князь Гавриил Константинович вспоминал: «После боя наш эскадрон был назначен в охранение. Ясно помню, что, когда полк собрался вместе, уже почти стемнело. Я стоял в группе наших офицеров, говорили, что Врангель убит; Гревс и Велепольский жалели убитого, как хорошего офицера, которого они знали ещё по Японской войне. Вдруг в этот момент появляется сам барон Врангель верхом на громадной вороной лошади. В сумерках его плохо было видно, и он казался особенно большим. Он подъехал к нам и с жаром, нервно стал рассказывать, как он атаковал батарею. Я никогда не забуду этой картины».

Князь В.С. Трубецкой отмечал, вспоминая об этой атаке, что, благодаря ей, барон Врангель «приобрёл в гвардии большую известность и популярность и быстро пошёл в гору».

За атаку при Каушене Пётр Николаевич был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени.

Как отмечалось в характеристике, Врангель всегда входил в мелочи жизни вверенных ему частей. По воспоминаниям одного из офицеров его эскадрона, он ложился спать последним и никогда не садился ужинать, пока не убеждался, «что все его люди устроены и накормлены». Это качество будет свойственно Врангелю до конца жизни.

Война неумолимо затягивалась. Новобранцы из резервистов, как писал потом Пётр Николаевич, «позабыли всё, чему когда-то научились, проходя срочную службу, ненавидели войну и думали только о том, как бы поскорее вернуться домой». Ко всему прочему нарастала в армии пропаганда враждебных сил, в первую очередь, большевиков. Среди новобранцев подчас оказывались агитаторы, смущающие и без того утомлённых войной людей, готовых поверить в бредни глашатаев революции. Снижался и моральный уровень армии. Учащались случаи мародёрства, грабежа мирных жителей. Проштрафившихся подобным образом Врангель карал жестко: мародёров попросту вешали. В Гражданскую войну Пётр Николаевич останется верен себе, и в его частях, в отличие от других, будет царить практически образцовый порядок.

Уже при Временном правительстве, Врангель, возглавивший 7-ю кавалерийскую дивизию, будет лично приводить к порядку распоясавшихся во время отступления войск мародёров. Дело было в городе Станиславов. Ночью Петра Николаевича разбудили страшные крики. За окном гостиницы, где остановился Врангель, бушевало пламя. Выяснилось, что солдаты громили магазины, большинство которых принадлежали евреям, грабили имущество, а хозяев избивали. Имея в сопровождении лишь одного офицера и двух ординарцев, барон вышел на улицу. Огонь распространялся по городу, грозя перекинуться на артиллерийские парки. Взяв ещё нескольких солдат, Врангель стал лично наводить порядок. В одном из магазинов, схватив одного из грабителей, барон ударом кулака сбил его с ног, громко крикнув: «Казаки, сюда, в ногайки эту сволочь!» Через два часа улицы были очищены. Пойманных грабителей расстреляли на месте.

Оценивая наскоро обученных офицеров, призванных вместо погибших профессионалов, Врангель отмечал, что «им было не дано воодушевлять своих солдат, вселять в их сердца отвагу». Сам барон владел этим искусством в совершенстве. Однажды Пётр Николаевич отправился в одну из бригад своей дивизии, располагавшуюся в лесу. Врангель вспоминал: «Едва я сошёл с коня, как рядом разорвался снаряд. Закричал раненый, рванула прочь окровавленная лошадь. Одни бросились из лесу, другие кинулись к лошадям. Назревала паника. Я скомандовал «смирно», сел за стол, подобрал осколок снаряда, разорвавшегося совсем близко, и со словами: «Кому горяченького? Лови!» - бросил его одному из солдат. Их лица оживились, по рядам прокатился смех. Паники больше не было…» Эта способность мгновенно оценить ситуацию и подобрать нужные слова располагала к Врангелю сердца людей и не раз помогала спасать самое, казалось бы, безвыходное положение.

В конце февраля 1917-го года к Петру Николаевичу, с 7-го января командующему 1-й бригадой Уссурийской конной дивизии, в Кишинёв, куда дивизия была отправлена на отдых, приехала жена, Ольга Михайловна, работавшая в полевом госпитале, расположенном в Румынии. Местное дворянство радушно принимало у себя офицеров, устраивала балы, на которых, по воспоминаниям Ольги Михайловны, Врангель, несмотря на генеральский чин танцевал, не отставая от поручиков…

Об этом времени пишет сын генерала, Алексей Петрович: «В Кишинёве рекой лилось шампанское, пары кружились в вальсе под музыку полкового оркестра, звучал смех, никто не замечал тёмных туч, сгустившихся над головой. Когда грянула гроза, все были застигнуты врасплох»…

Глава 4.

…Человеческими же чертами, выделявшими его (Врангеля – Е.С.)

из остальной генеральской среды, являются чрезвычайная эластичность,

высокая культура и сильная личная восприимчивость.

П.Б. Струве

- Это конец, это анархия, - сказал генерал Врангель своему начальнику штаба, как только генерал Крымов зачитал первые слова манифеста Великого Князя Михаила Александровича, отказавшегося принять власть после отречения своего брата. Убеждённый монархист, Пётр Николаевич видел опасность не в самом факте отречения Государя, но в крушении идеи монархии, отсутствии монарха, как такового.

Генерал же Крымов был настроен оптимистически. Он искренне верил во Временное правительство, в то, что армия, скованная на фронте, не будет вовлечена в политику. О новом военном министре А.И. Гучкове Крымов говорил с глубоким уважением:

- О, Александр Иванович – это государственный человек, он знает армию не хуже нас с вами. Неужели же всякие Шуваевы только потому, что всю жизнь просидели в военном министерстве, лучше его? Да они ему в подмётки не годятся!

Однако, уже вскоре настроение генерала резко изменилось: вышел знаменитый приказ №1 Петросовета, который вводил новые порядки в армии, кои окончательно разрушали и без того расшатанную дисциплину. В частности, заправлять всем отныне должны были солдатские комитеты, а офицерам впредь не следовало даже отдавать честь…

- Они с ума сошли, там чёрт знает что делается! – негодовал Крымов, вызвав к себе Врангеля. – Я не узнаю Александра Ивановича: как он допустил этих господ залезать в армию? Я пишу ему. Я не могу выехать сам без вызова и оставить в эту минуту дивизию. Прошу вас поехать и повидать Александра Ивановича…

И Врангель отправился в Петербург. В своём письме Крымов просил Гучкова принять Петра Николаевича и выслушать мнение последнего, как его (Крымова) собственное. На одной из станций Врангель встретил ехавшего из Петрограда генерала Маннергейма, который рассказал барону о событиях в столице, коим был свидетелем. Обезумевшая толпа растерзала много офицеров, иные были убиты собственными солдатами. Среди них оказались и знакомые Петра Николаевича. Сам Маннергейм был вынужден несколько дней скрываться на разных квартирах, дабы избежать расправы.

В Киеве, куда Врангель заехал навестить старого знакомого, на площади лежал сброшенный с пьедестала памятник Столыпину…

Уже при подъезде к столице поезд оказался запруженным солдатами гвардейских и армейских частей. Все они были разукрашены красными бантами, многие пьяны. В вагоне-ресторане какой-то драгун стал бесцеремонно приставать к сестре милосердия. Та сделала ему выговор, и в ответ раздалась площадная брань. Врангель, присутствовавший тут же, немедля схватил мерзавца за шиворот и ударом колена выкинул в коридор. В толпе солдат раздался ропот, но напасть на генерала никто не решился…

Петербург произвёл на Петра Николаевича впечатление угнетающее. Все мостовые и тротуары были засыпаны шелухой от семечек, которые лузгали шатавшиеся по городу солдаты в распахнутых шинелях и без оружия. Повсюду возникали стихийные митинги, словно всех вдруг разом одолело какое-то словонедержание. Все, как по команде, нацепили красные банты: не только студенты, солдаты и курсистки, но и знать, даже лица из свиты Государя… Возмущённый подобной трусостью, Врангель все проведённые в столице дни ходил пешком в генеральской форме с вензелями Наследника Цесаревича.

Гучков отсутствовал в Петербурге, и Пётр Николаевич был принят министром иностранных дел Милюковым. Ему Врангель передал письмо Крымова и подробно изложил свою точку зрения на происходящее.

- Новые права солдата, требование обращения к солдатам на «вы», право посещать общественные места, свободно курить и т.д. хорошему солдату сейчас не нужны! – доказывал барон. – Этим воспользуются лишь такие солдаты, как те, что шатаются ныне по улицам столицы!

- То, что вы говорите, весьма интересно, - ответил Милюков. – Однако, должен заметить, что те сведения, которыми мы располагаем, что мы слышим здесь от представителей армии, освещает вопрос несколько иначе…

- Это возможно. Но позвольте спросить вас, о каких представителях армии вы изволите говорить? О тех, что заседают сейчас в совете рабочих и солдатских депутатов, неизвестно кем выбранные и кем назначенные? Или о тех, которых я видел только что на улицах города, разукрашенных красными бантами? Поверьте мне, что из хороших офицеров и солдат в Петербурге сейчас находятся лишь те, что лежат в лазаретах, но они едва ли могут быть вашими осведомителями…

Милюков обещал в точности передать всё сказанное Гучкову, а, вернувшись домой, Врангель нашёл телеграмму Крымова, в которой он сообщал, что вызван военным министром в столицу, и назначает Петра Николаевича временным командующим дивизии на период своего отсутствия.

Врангель вернулся на фронт. Армия всё более разваливалась. Не было единства и среди высших военачальников. Генерал граф Келлер за отказ присягнуть Временному правительству был отстранён от командования (позже этот рыцарь, да конца оставшийся верным своей присяге и долгу, будет жестоко убит большевикам в Киеве). В это время революционные солдаты с красными бантами чествовали генерала Брусилова…

В Амурском казачьем полку на полковом празднике играли Марсельезу и подняли красные флаги (один сделали из женской юбки). Врангель обратился к казакам с такими словами:

- Я ожидал встретить славный полк ваш под старым своим знаменем, а сотни с их боевыми знаками, вокруг которых погибло геройской смертью столько славных амурских казаков. Под этим знаменем я хотел собрать сегодня вас и выпить за славу Амурского войска и Амурского полка круговую чарку. Но под красной юбкой я сидеть не буду, и сегодня день с вами провести не могу.

Командиры Амурского полка попытались внушить казакам, что генерал оскорбил их, тем самым желая вызвать выступление против него. Узнав о том, Врангель тотчас отстранил их от должности и приказал провести расследование для предания их суду.

Вернувшийся из Петрограда Крымов, назначенный на место графа Келлера, выглядел ободрённым. Отныне он делал ставку на казаков, которые должны стать главной поддержкой Временного правительства. Врангель, знавший казаков хорошо, надежд этих не разделял, о чём прямо заявил Крымову:

- Я не разделяю, Александр Михайлович, ваших надежд на казаков. Дай Бог, чтобы я ошибался. Во всяком случае, раз вы делаете эту ставку, то следует избегать всего, что так или иначе может помешать. Сам я не казак, большую часть службы провёл в регулярных частях; едва ли при этих условиях я буду полезен как ваш ближайший помощник.

Генерал Крымов удерживать Петра Николаевича не стал и ходатайствовал о предоставлении ему в командование регулярной дивизии. В начале апреля Врангель вновь выехал в столицу.

В Петрограде нарастали волнения, а правительство не смело подавить их, боясь потерять моральную силу в глазах народа в случае кровопролития. Армия возлагала надежды на генерала Л.Г. Корнилова, возглавлявшего столичный военный округ. Врангель понимал, что только твёрдость и непреклонная решимость может ещё удержать Россию от окончательного падения в бездну. Ожидая нового назначения, Пётр Николаевич решил создать в Петербурге военную организацию, которая в нужную минуту могла бы выступить на стороне сильного вождя, как предполагалось, Корнилова, и тем самым предотвратить анархию. Аналогичная организация уже существовала на фронте под руководством генералов Алексеева и Деникина. В столице Врангель наладил взаимодействие с рядом существующих уже военных организаций и наладил контакты с офицерами многих частей. Готовясь со дня на день отбыть в действующую армию, он предложил возглавить дело своему старому другу графу Палену (впоследствии командиру корпуса в армии Юденича). В помощь были привлечены ещё несколько офицеров. Вскоре был налажен штаб, поставлена разведка и разработан подробный план занятий важнейших зданий в центре города.

В это время генерал Корнилов оставил свой пост и отбыл в армию, продолжая, впрочем, поддерживать контакты со многими лицами в Петербурге через своего ординарца Завойко. Через него Врангель и возглавляемая им организация вышла на связь с Лавром Георгиевичем.

В конце июня Пётр Николаевич получил назначение командующим 7-й кавалерийской дивизии и выехал на фронт.

В июле Корнилов был назначен Верховным Главнокомандующим, что дало надежду, что Временное правительство, наконец, трезво оценило ситуацию и решило опереться на сильную личность, на армию. Однако, не прошло и полутора месяцев, как Керенский объявил генерала изменником. Корнилов обратился к армии с телеграммой, в которой говорил о «свершившемся великом предательстве…», запрещал принимать телеграммы от правительства и приказывал снять радио. Полковые комитеты выступили против Главнокомандующего, а многие офицера попросту растерялись.

На совещание собрались войсковые комитеты. Председательствовал полковой священник о. Феценко, об отозвании коего Врангелем недавно было возбуждено ходатайство. Пётр Николаевич вошёл в толпу и обратился к собравшимся:

- Здорово, молодцы казаки!

- Господин генерал, я должен вам заметить, что здесь нет ни молодцев, ни казаков – здесь только граждане, - сказал священник.

- Вы правы, батюшка, мы все граждане. Но то, что мы граждане, не мешает мне быть генералом, а им молодцами казаками. Что они молодцы, я знаю, потому что водил их в бой; что они казаки, я также знаю, я сам командовал казачьим полком, носил казачью форму и горжусь тем, что я казак! – ответил Врангель и, повернувшись к казакам, повторил приветствие.

- Здравия желаем, ваше превосходительство! – грянули те в ответ.

Сев за стол, Врангель осведомился у присутствовавшего начальника дивизии, генерала Одинцова, что, собственно, происходит. Одинцов доложил, что обсуждается резолюция в поддержку Керенского, телеграмму коего прочли представители комитета.

- Отлично! – сказал Пётр Николаевич. – А телеграмму Корнилова вы читали?

- По постановлению армейского комитета эта телеграмма прочтению не подлежит.

- Я получил эту телеграмму от командующего армией, она передана под мою личную ответственность. Я не считаю возможным скрыть её от моих войск. Ответственность за это всецело принимаю на себя.

Члены комитета пытались протестовать, но из толпы послышались возгласы:

- Прочитать! Прочитать!

Врангель прочёл телеграмму и произнёс:

- Теперь вы знаете, казаки, всё. Верю, что вы исполните долг, как солдаты, и решите по совести и воинскому долгу. Что касается меня, то я как солдат политикой не занимаюсь. Приказ моего главнокомандующего для меня закон. Уверен, что и ваш начальник дивизии скажет вам то же самое.

Одинцов забормотал что-то, побледнел и, наконец, вымолвил:

- Я – как мои дети, как мои казаки…

С трудом сдержавшись, чтобы не обозвать его подлецом, Пётр Николаевич простился с казаками и направился к автомобили. Подбежавший Одинцов бормотал лишь:

- Как же так, как же так, я совсем растерялся. Ты с твоим вопросом застал меня врасплох…

Через день поступил приказ об установлении над всеми телеграфами и телефонами контроля военных комитетов, они же должны были заверять приказы начальников. Узнав об этом, Врангель подал прошение об отставке.

- Это приказание я считаю оскорбительным для начальников, - заявил он. – Выполнить его я не могу. Прошу немедленно отчислить меня от командования корпусом.

Резкое выступление Петра Николаевича привело к «разъяснению» приказа, которое отменяло заверение комитетчиками приказов командиров. Телефон же и телеграфный аппарат Врангель перенёс к себе на квартиру, где устанавливать контроль не посмели. Вскоре генерал был назначен командиром 3-го конного корпуса. Во всеобщей чехарде и неразберихе на ту же должность был назначен П.Н. Краснов…

Не торопясь принимать командование, Врангель решил некоторое время провести в Петербурге до разрешения недоразумения. Здесь он узнал о том, что многие офицеры из созданной им организации вынуждены были скрываться и даже покинуть город, во избежании ареста после краха «корниловщины». Граф Пален лишь недавно вернулся в столицу. Генерал Крымов после встречи с Керенским застрелился. Последними его словами были: «Я решил умереть, потому что слишком люблю Родину».

25-го октября в Петербурге прогремели выстрелы «Авроры». Керенский бежал. Верховным главнокомандующим был назначен прапорщик Крыленко, который тотчас отдал приказ «вступить в переговоры с противником».

Врангель оставил армию и отправился в Крым, где в доме своей матери жила его жена и дети. О тех днях он писал: «Восемь месяцев назад Россия свергла своего Монарха. По словам стоявших у власти людей, государственный переворот имел целью избавить страну от правительства, ведшего её к позорному сепаратному миру. Новое правительство начертало на своём знамени: «Война до победного конца». Через восемь месяцев это правительство позорно отдало Россию на милость победителю. В этом позоре было виновато не одно безвольное и бездарное правительство. Ответственность с ним разделяли и старшие военачальники, и весь русский народ. Великое слово «свобода» этот народ заменил произволом и полученную вольность претворил в буйство, грабёж и убийства».

Глава 5.

Врангель принадлежал к числу тех политических деятелей,

для которых борьба – естественная стихия.

И, чем непреодолимее было препятствие,

тем охотнее, радостнее он на него шёл.

В нём был «боевой восторг», то, что делало его военным

от головы до пяток, до малейшего нерва в мизинце.

Н.Н. Чебышев

С нами тот, кто сердцем русский!

П.Н. Врангель

С приходом к власти большевиков, которых совсем недавно торжественно встречало Временное правительство, прекрасно зная о подрывной их работе в армии в интересах Германии, в Петербурге началось нечто невообразимое. Солдаты, матросы, бесчисленное количество уголовников занялось «экспроприацией» имущества «буржуев». Грабёж был узаконен новой властью. Деревня перестала поставлять продовольствие, не получая за него ничего взамен, и в городах начался голод. Счета в банках были аннулированы, квартиры подвергались уплотнению (подчас хозяев просто выгоняли на улицу). Чтобы избежать уплотнения, приходилась давать взятки комиссарам. Платить, впрочем, приходилось всем, кто только имел оружие, чтобы им грозить. Начинала приходить в действие машина государственного террора, который разовьётся вскоре в такие масштабы, каких не знал мир за всю историю. Убийство уже стало нормой вещей, к смерти начинали привыкать. Жители столицы были поглощено единственной заботой: поиском пропитания. Паёк был ничтожен, и выдавали его не всем, у «мешочников» покупать запрещалось под угрозой расстрела, а не покупать было невозможно. «Буржуи» продавали вещи, и их скупали новые хозяева жизни, пролетарии и революционные матросы, опьяневшие от вседозволенности. Зверства, имевшие место в те дни, совершали зачастую не по злобе даже, а развлечения ради, со скуки, шутя. А граждане смотрели на грабежи уже с пониманием: не проживёшь теперь иначе-то…

Николай Егорович Врангель вспоминал: «…неоднократно и от иностранцев, и от русских приходится слышать вопрос: «Как могло многомиллионное население подпасть под иго ничтожного меньшинства, даже не меньшинства, а горсти негодяев?» Можно ответить кратко: благодаря равнодушию большинства и темноте остальных».

Всё, что происходило в то время в Петрограде, барон пережил на собственном опыте. Он распродал картины и предметы искусства, собираемые в течении почти всей жизни. Любопытно, что о качестве вещей покупатели судили по цене. Если дёшево, значит, плохо. Какой-то крестьянин-мешочник купил зеркало высотой в пять аршин.

- Ну что, - спросил его Николай Егорович, когда он вновь принёс картофель, - благополучно довезли домой?

- Довезти я довёз, да в хату не взошло. Пришлось поставить под навес…

По улицам столицы бродили шатающиеся от слабости люди, дети с блуждающими, остекленевшими глазами…

Осенью 18-го, после убийства Урицкого террор принял ужасающие размеры. Каждый ночь арестовывали «буржуев» и офицеров, увозили в Кронштадт, где расстреливали или топили, а зачастую подвергали страшным пыткам: кололи глаза, сдирали кожу, закапывали живыми. Некоторые солдаты отказывались убивать: «Довольно – насытились!» Другие лишь входили во вкус…

Прислуга барона уехала в деревню, и Николай Егорович с женой вынуждены были сами топить печи, ставить самовар, стоять в бесконечных «хвостах»…

Наконец, возникла угроза ареста барона. Комиссары требовали провианта от золотопромышленного общества, которое вкупе с банками сами же большевики уже национализировали. На попытку объяснить, что денег обществу взять неоткуда, был получен ответ:

- Финансируйтесь сами. Первая жалоба на саботаж против республики – расстрел.

Жалобы получались ежедневно. Медлить было нельзя, и Николай Егорович решился на побег. Из Петербурга эвакуировали раненых и больных немцев, и поездная прислуга согласилась взять барона «зайцем». Баронесса Мария Дмитриевна уехать с мужем отказалась, надеясь перебраться в Крым к сыну. Побег был рискован: поезд патрулировали комиссары, которые вполне могли арестовать беспаспортного пассажира. Лишь в Пскове, занятом немцами, можно было почувствовать себя в безопасности. Там немецкое посольство обещало дать беженцу пропуск через границу.

На вокзале миновать кордон красноармейцев помог сотрудник Красного Креста. В Гатчине, где комиссары производили осмотр поезда и проверяли документы, Николай Егорович успешно притворился умирающим, и проверяющие не тронули его. А, вот, в Торошине, на последнем пропускном пункте, барон оказался на волоске от гибели…

Солдаты вошли в вагон, когда Николай Егорович собирался завтракать. Умирающим прикинуться было уже поздно. На ближайшей станции барона высадили и повели куда-то. Положение спас санитар. О чём-то переговорив с немецким офицером и комиссаром, он указал на Врангеля:

- Вот этот самый.

- Стой! – скомандовал комиссар.

- Снять очки! – по-немецки крикнул офицер барону. – Вы правы – он! – обратился он к санитару. – Впрочем, я его и без этого по одному росту сейчас же узнал. Ты! Брось притворяться! Ты Карл Мюллер, осуждённый за подлог и бежавший из нашей псковской тюрьмы. Господин комиссар! Я его беру как нашего бежавшего арестанта.

Комиссар согласился…

Уже в вагоне, когда поезд тронулся ко Пскову, офицер обратился к Николаю Егоровичу:

- Вы барон Врангель?

- Да.

- У вас есть свидетельство от Балтийской комиссии в Петрограде?

- Есть.

- Вам его придётся предъявить в Пскове для получения права на следование дальше. Вещи ваши вам сейчас принесут.

Проводив мужа, Мария Дмитриевна переехала в маленькую квартирку старой приятельницы. В Крым выехать не удалось: вначале отказали в выдаче паспорта, а затем закрыли границы… Письма к сыну, видимо, не доходили, и баронесса оказалась в своеобразном плену. Из Ревеля пришло письмо мужа, в котором тот сообщал, что и оттуда пришлось бежать ему из-за угрозы прихода большевиков. Николай Егорович обещал, что вскоре приедет некий человек, которому нужно довериться. Однако, человек так и не приехал, и писем больше не приходило.

Петербург вымирал от голода. Скончалась от истощения квартирная хозяйка Марии Дмитриевны, взятую было прислугу она отпустила из сострадания к чахнувшей день ото дня женщине. Баронесса устроилась на работу нештатной служащий в Музей Александра Третьего, позже – в Аничков дворец под именем девицы Врангель. «И вот начались мои мытарства, - вспоминала Мария Дмитриевна. – В 7 часов утра бежала в чайную за кипятком. Напившись ржаного кофе без сахара, конечно, и без молока, с кусочком ужасного чёрного хлеба, мчалась на службу, в стужу и непогоду, в разных башмаках, без чулок, ноги обматывала тряпкой (…). Питалась я в общественной столовой с рабочими, курьерами, метельщиками, ела тёмню бурду с нечищеной гнилой картофелью, сухую, как камень, воблу или селёдку, иногда табачного вида чечевицу или прежуткую бурду, хлеба 1 фунт в день, ужасного, из опилок, высевок, дуранды и только 15 процентов ржаной муки…» В столовую приходили синие от холода и голода женщины и дети в лохмотьях, с мертвеющими глазами. Дети смотрели в рот и шептали немеющими губами: «Тётенька, тётенька, оставьте ложечку!» - и вылизывали дочиста оставленные тарелки, вырывая их друг у друга…

Марии Дмитриевне пришлось таскать самой дрова, выливать помои, нести повинность – дежурить по ночам у дома. В одну из ночей в квартире баронессы прошёл обыск. Всё, что оставалось приличного из вещей, экспроприировали. Квартиру, между тем, уплотнили. В ней поселись два еврея, еврейка, бывшая горничная одой из знакомых Марии Дмитриевны, и красноармеец. Горничная, прежде получавшая от баронессы на чай, теперь демонстрировала ей своё презрение. Вся весёлая компания разместилась в лучших комнатах, а баронессе досталась самая крохотная. Евреи топили у себя дважды в день, на столе у них не переводились жареные гуси и баранина, от запаха коих Марии Дмитриевне делалось дурно. Всё «общество» третировало её. Однажды, когда от мороза лопнули водопроводные трубы, пришлось ходить за водой в соседний дом. Еврей принёс для еврейки, красноармеец – для горничной, Марии Дмитриевне пришлось идти самой. Когда, изнемогшая, едва удерживая слёзы, она пришла с ведром в квартиру, вся компания, пировавшая за столом, покатилась со смеху, а горничная крикнула:

- Что, бывшая барынька, тяжеленько? Ничего, потрудитесь, много на нашей шее-то понаездились!

Стоял 1920-й год. Город запестрел плакатами: «Все на Врангеля!», карикатурами и угрозами в адрес белого главкома. Мария Дмитриевна под именем вдовы архитектора Воронелли перебралась в общежитие. Вскоре к ней явилась девица-финка, с письмом от эмигрировавшей знакомой баронессы, которая писала: «Ваш муж жив. Буду счастлива видеть вас у себя, умоляю, воспользуйтесь случаем, доверьтесь подателю записки полнее. О подробностях не беспокойтесь, всё устроено».

Бежать предстояло через Финский залив, ночью, на маленькой рыбацкой лодке контрабандистов. Мария Дмитриевна приходила в ужас от мысли, что она, мать Главнокомандующего Белой Армии, может попасть в руки большевиков в такой компании. К смерти она была готова, но бросить тень на имя сына - никогда. Погода выдалась штормовая, мачта была сломана, плыли много часов. Баронесса вымокла насквозь и, оказавшись на берегу, некоторое время не могла шевельнуться. Финны приняли беженку с распростёртыми объятьями. Так кончился плен Марии Дмитриевны Врангель.

Многим повезло меньше. В 1917-м году население Петербурга составляло 2440000 человек, в 1920 – всего 705000… Массовый террор, голод и эпидемии опустошили город. Среди погибших оказалась большая часть родственников Врангелей: невестка Марии Дмитриевны, Ш. Врангель, племянница М. Вогак, М.Н. Аничкова, А.П. Арапова, дочь Н.Н.Пушкиной, княгиня Голицина, барон Притвиц; генерал Пантелеев с женой умерли от голода и болезней, отравились всей семьёй бароны Нолькен, расстреляны полковники Арапов и Аничков, сыновья адмирала Чихачёва и племянники Николая Егоровича: князь Ширвинский-Шахматов, Скалон, Бибиков, Врангели, - старуха-тётка живой была закопана в землю… И это далеко не полный список. Выжить удалось лишь немногим…

Однажды, ещё в Петербурге, Николай Егорович встретил слугу своего знакомого, скончавшегося в Москве, и спросил:

- Что случилось с твоим барином?

- Ничего особенного. Только расстреляли.

Полностью была уничтожена семья покойного брата Николая Егоровича, Михаила. Сыновья – расстреляны, жена – умерла от истощения. Особенно страшна была участь Г.М.Врангеля. Его убили в собственной доме, над трупом долго глумились: раздели донага, топтали ногами, выкололи глаза, швыряли по комнатам, плевали… Затем потребовали привести малолетних детей. Их у извергов вымолил староста… Жена убитого с детьми и няней перебралась в Петербург, однако, там в какой-то переделке потеряла их и вынуждена была уехать из России одна. Семь лет детей растила няня, выдавая их за своих, а, когда узнала, что за границей живут другие Врангели, переправила воспитанников к ним. В Литве они воссоединились с матерью и перебрались в Брюссель, где им помог устроиться П.Н. Врангель…

Надо сказать, что сам Пётр Николаевич чудом избежал расправы во время массовых расстрелов офицеров в Ялте.

Захватившие в Севастополе власть большевики, развернули настоящую охоту за представителями прежних властей. Однажды Врангель услышал, как садовник оскорбляет его жену, и, схватив его за шиворот, вышвырнул вон. Тот тотчас донёс, куда следует, и в ту же ночь в дом ворвались красные матросы и под дулом револьвера вытащили барона прямо из постели. Садовник убеждал расстрелять генерала, как врага трудового народа.

Врангеля и его шурина связали и посадили в автомобиль. Когда он уже трогался, выбежала супруга Петра Николаевича и, вцепившись в дверцу, потребовала, чтобы взяли и её. Генерал умолял жену остаться, но она была непреклонна. Это, вообще, была отличительная черта Ольги Михайловны: во всём и всегда следовать за мужем, никогда не вмешиваясь при этом в его дела. В Мировую Войну она была сестрой милосердия. В Гражданскую - в этом же качестве сопровождала мужа. Однако, позже от работы в полевом лазарете пришлось отказаться. В одну из ночей на лазарет напали красные. Большинство медсестёр имели с собой ампулы с ядом, чтобы принять его в случае необходимости и тем самым избежать пыток и насилия. По счастью, сам Врангель со своим штабом был недалеко и, узнав о нападении, тотчас поспешил на выручку. Произошёл краткий бой, во время которого Пётр Николаевич отыскал жену и по-французски, чтобы не поняли казаки, дал понять, что у него и без того хватает дел, чтобы ещё волноваться о жене. Речь мужа на французском среди творящегося кругом показалась Ольге Михайловне комической, и она рассмеялась. Взбешённый Врангель ускакал. Тем не менее, после этого случая баронесса больше в лазарете не работала.

Тогда, в Ялте, Ольга Михайловна решила, во что бы то ни стало, ехать с мужем: погибать – так вместе. «Пусть едет, тем хуже для неё!» - решили матросы.

Вот, что пишет об этом страшном эпизоде сын Врангеля, Алексей Петрович: «Их привезли в гавань, наводнённую жаждущими расправы толпами. Автомобиль подъехал к стоящему у причала кораблю. Когда они вышли, их глазам предстало ужасное зрелище: вокруг лежали расчленённые тела. Опьянённая видом крови толпа матросов и оборванцев вопила: «Кровопийцы! В воду их!» Некоторых, как выяснилось, столкнули в воду с волнолома, привязав к ногам груз…»

- Здесь ты мне помочь не можешь, - убеждал Врангель жену. – А там ты можешь найти свидетелей и привести их, чтобы удостоверили моё неучастие в борьбе, - и, протянув ей часы, добавил: - Возьми это с собой, спрячь. Ты знаешь, как я ими дорожу, а здесь их могут отобрать…

Ольга Михайловна решилась, но вернулась через несколько минут, увидев, как толпа четвертовала офицера.

- Я поняла, - сказала она, - всё кончено. Я остаюсь с тобой.

Узники, среди которых оказались представители самых разных слоёв населения, были размещены в погружённом во мрак здании таможни. Врангель страдал от сердечных спазмов, вызванных старой контузией, не долеченной в своё время. Шурину он говорил:

- Когда они поведут нас на расстрел, мы не будем вести себя как бараны, которых гонят на убой; постараемся отнять винтовку у одного из них и будем отстреливаться, пока не погибнем сами. По крайней мере, умрём сражаясь!

Между тем, тёща Врангеля собрала делегацию соседей, чтобы с их помощью попытаться освободить родных. По счастью, её прачка имела близкие отношения с матросом, председателем революционного трибунала. Решительная женщина направилась к нему и потребовала освободить арестованных, угрожая в противном случае положить конец его отношениям с прачкой.

Прошли сутки, и, наконец, в тюрьму пришёл упомянутый матрос и ещё несколько человек.

- За что вас арестовали? – обратился он к Врангелю.

- Видно, за то, что я русский генерал, другой вины за собой не знаю.

- Почему же вы не носите мундир, в котором красовались вчера? – матрос повернулся к баронессе: - А вас за что?

- Я не арестована, я здесь по собственной воле.

- Тогда почему же вы здесь?

- Я люблю своего мужа и хочу остаться с ним до конца.

- Не каждый день встречаются такие женщины! Вы обязаны своей жизнью вашей жене – вы свободны! – театрально объявил матрос.

Узников, впрочем, продержали до утра. Ночью большинство арестованных были расстреляны. Их тела сбрасывали в воду, и позже, после занятия Крыма немцами, трупы были обнаружены, стоящими на дне из-за привязанных к ногам грузов. «Лесом трупов» назвала это Н.П. Базилевская, дочь Врангеля в недавнем интервью одной из российских газет.

Последующие дни супруги Врангели скрывались в горах у татар, враждебно относящихся к красным.

Вскоре в город вошли немцы, и Врангель отбыл на Украину, которая так же была оккупирована. В Киеве тогда было образовано гетманство, а гетманом стал бывший сослуживец и давний знакомец Врангеля, генерал Скоропадский. Хорошо зная все положительные и отрицательные его качества, Пётр Николаевич сомневался, что Скоропадский сможет справиться с выпавшей на его долю непомерно трудной задачей, между тем, Киев стал единственным крепким островком среди всеобщей анархии. «Он мог бы, вероятно, явиться первой точкой приложения созидательных сил страны, и в этом мне хотелось убедиться» - вспоминал Врангель.

В Киеве разыгрывалась карта самостийности «щирой Украины», что Врангелю не понравилось сразу. Скоропадский предложил старому другу занять пост своего начальника штаба. Однако, Пётр Николаевич отказался:

- Не будучи ничем связанным с Украиной, совершенно не зная местных условий, я для должности начальника штаба не гожусь.

Но Скоропадский всё-таки продолжал надеяться на согласие барона помочь ему. На очередное предложение Врангель ответил:

- Я думаю, что мог бы быть наиболее полезен в качестве военачальника, хотя бы при создании крупной конницы. К сожалению, насколько я успел ознакомиться с делом, я сильно сомневаюсь, чтобы немцы дали тебе эту возможность. Но это другой вопрос. Я готов взять любую посильную работу, быть хотя бы околоточным, если это может быть полезным России. Я знаю, что в твоём положении истинные намерения приходится, может быть, скрывать; но не скрою от тебя, что многое из того, что делается здесь, мне непонятно и меня смущает. Веришь ли ты сам в возможность создать самостоятельную Украину, или мыслишь ты Украину лишь как первый слог слова «Россия»?

- Украина имеет все данные для образования самостоятельного и независимого государства. Стремление к самостийности давно живёт в украинском народе, много лет подпитывала его Австрия и достигла в том значительных результатов! Между прочим, земли Австрии есть исконно славянские земли. Объединение их с украинскими и образование независимой Украины, пожалуй, моя главная жизненная задача! Для меня ещё большой вопрос, куда мне ориентироваться: на Восток или на Запад…

После этого разговора Врангель окончательно убедился, что в Киеве дела для него нет, и решил отправиться в Минскую губернию, чтобы проверить своё тамошнее имение.

Между тем, в Киев съезжались офицеры со всей России. Среди них много было знакомых Врангеля. Чудовищную историю поведал генералу брат бывшего офицера его полка, сотника Велесова. Попав в руки большевиков, последний был жестоко изувечен: перебиты руки и ноги, содрана кожа с черепа… Чудом он остался жив, но лишился руки и передвигался лишь с помощью костылей. Врангель немедля отправился навестить сотника. Вместе с Ольгой Михайловной они устроили Велесова в лучший госпиталь под попечительство отличного хирурга, профессора Дитерихса. Позже, когда Врангель будет бить большевиков на Кубани, Велесов разыщет его, чтобы получить благословение барона, прежде чем жениться на медсестре, с которой познакомился в госпитале…

Встретил Пётр Николаевич и генерала Одинцова, столь постыдно поведшего себя в корниловские дни, а теперь перешедшего на сторону красных.

- Здравствуй, я бесконечно рад тебя видеть. А мне говорили, что ты погиб! – как ни в чём не бывало, заговорил предатель.

- Очень благодарен за твои заботы, - сухо отозвался барон, не подавая гостю руки. – У меня их касательно тебя не было. Я знал из газет, что ты не только жив, но и делаешь блестящую карьеру…

- Я вправе, как всякий человек, требовать, чтобы мне дали оправдаться! – перебил Одинцов. – Мне всё равно, что обо мне говорят все, но я хочу, чтобы те, кого я уважаю и люблю, знали истину. Гораздо легче пожертвовать жизнью, чем честью, но и на эту жертву я готов ради любви к Родине.

- И в чём же эта жертва? – блеснул стальными глазами Врангель.

- Как в чём? Да в том, что с моими убеждениями я служу у большевиков. Я был и остался монархистом. Таких, как я, сейчас у большевиков много. По нашему убеждению, исход один – от анархии прямо к монархии…

- И вы находите возможным работать заодно с германским шпионом Троцким. Я полагаю, то, что он германский шпион, для вас не может быть сомнением.

- Да и не он один, таких среди советских комиссаров несколько. Но в политике не может быть сентиментальностей, и цель оправдывает средства.

- Это всё, что ты хотел мне сказать? – Врангель распахнул перед Одинцовым дверь. – В таком случае, я полагаю, всякие дальнейшие наши разговоры излишни.

Побывав в Белоруссии, также занятой немцами, Пётр Николаевич вернулся в Киев. Здесь он встретился с генералом Драгомировым, который собирался ехать на Дон по приглашению генерала Алексеева, объединявшего все противобольшевистские силы. Врангель решил забрать семью из Крыма и ехать вслед за Драгомировым в Екатеринодар.

Ещё до знаменитого Ледяного похода Л.Г. Корнилов пытался разыскать Петра Николаевича, но среди всеобщего хаоса сделать это не удалось. После гибели славного генерала командование Белой армии, носящей теперь имя Добровольческой, перешло в руки А.И. Деникина. Врангель практически не был знаком с ним прежде: лишь несколько раз встречал во время Русско-японской войны в корпусе Ранненкампфа и в Мировую, в Могилёве. Деникин при встрече с прибывшим бароном тотчас вспомнил давнее знакомство в Манчжурии, сказал, что неоднократно слышал о нём от Корнилова.

- Ну, как же мы вас используем, - задумчиво произнёс Деникин. – Не знаю, что вам и предложить, войск ведь у нас немного…

- Как вам известно, ваше превосходительство, я в 1917 году командовал кавалерийским корпусом, но ещё в 14-м я был эскадронным командиром и с той поры не настолько устарел, чтобы вновь не стать во главе эскадрона.

- Ну, уж и эскадрона… Бригадиром согласны?

- Слушаю, ваше превосходительство!

- Ну, так зайдите к Ивану Павловичу, он вам всё расскажет…

Иван Павлович Романовский, начальник штаба Деникина, предложил Врангелю стать временно командующим 1-й конной дивизии, начальник коей, генерал Эрдели отбыл в командировку в Грузию.

Так началась служба П.Н. Врангеля в рядах Белой армии…

Глава 6.

Благодаря личному обаянию, благородству стремлений,

безупречной репутации и нескончаемой энергии

он заслужил восхищение армии и простых людей от Каспия до Украины.

Военные успехи он подкрепил демократическим,

но твёрдым гражданским правлением, в котором проявил

то же стремление к реформам и заботу о простых людях…

«Дейли телераф»

Дивизия, которой предстояло командовать Врангелю, действовала в районе Майкопа. Вот, что пишет о ней сын барона, Алексей Петрович: «В дивизии было шесть кавалерийских полков, три артиллерийские батареи и небольшой отряд пехоты, - всего около 1200 человек. Медицинский персонал насчитывал одного врача и двух медсестёр; лекарств было мало, бинтов не было вовсе. Средства связи состояли из одной радиостанции, полевых телефонов не было. Позднее Врангель обзавёлся автомобилем и в нём колесил от полка к полку, часто под обстрелом, не единожды оказываясь на волосок от гибели. Дневная норма боеприпасов составляла 1200 патронов на 1200 бойцов. Батареи получали в день один-два снаряда.

Силы красных, согласно данным разведки, насчитывали от 12 до 15 тысяч человек, 20-30 орудий и неограниченное количество боеприпасов…»

Едва прибыв в дивизию, Пётр Николаевич отправился осматривать войска, находящиеся на боевых позициях. Поручик де Корвей, служивший в одной из батарей, писал: «Подъехала группа всадников. Молодой, высокий и худощавый генерал в мундире цвета хаки соскочил с коня и поднялся наверх – это был генерал Врангель. Мы встали, над головой свистели пули. «Вольно, господа», - сказал он и заговорил с командиром батареи. Нас поразила его выправка и лоск гвардейского офицера…»

Поручик артиллерии Мамонтов вспоминал: «Вначале казаки были недовольны назначением Врангеля: «Снова армейский, будто у нас мало своих офицеров». (…) Но вскоре их отношение к нему переменилось. Каждый день Врангель объезжал полки и эскадроны. Казаки только качали головами: «Где это видано, чтобы генерал, командир дивизии сам производил разведку».

Первая атака Врангеля захлебнулась из-за громадного превосходства сил противника. Такого сильного огня генерал не видел даже в Мировую войну. Казаки начали отступать. Пётр Николаевич вскочил в седло и, выхватив саблю, помчался им наперерез под градом пуль. Однако, лишь небольшая группа казаков последовала за генералом…

Бой казался проигранным, но уже ночью разведка донесла, что красные готовятся к отступлению и взрывают мосты. Теперь необходимо было преследовать противника, чтобы не дать ему прийти в себя. Была освобождена станица Михайловка. Красные отступали стремительно, ведя бои с авангардом белых.

На автомобиле Пётр Николаевич отправился к месту сражения. На кургане расположился штаб полковника Топоркова и артиллерийский полк. Бой был в самом разгаре. Внезапно раздался крик: «Конница!» Это приближались отступающие белые эскадроны, преследуемые конницей противника. Несколько мгновений, и на позициях уже шла рукопашная схватка. Врангель бросился к своему автомобилю, но тот увяз в грязи, а шофёр с механиком сбежали. Подскакавший офицер крикнул:

- Ваше превосходительство, возьмите мою лошадь!

- Я ни за что не возьму вашей лошади. Скачите в станицу, зовите на помощь 2-ю бригаду и мой конвой, заодно захватите мою лошадь!

Офицер ускакал, а Врангель увидел что его преследуют трое всадников. Они догнали бежавшего за генералом казака, Пётр Николаевич схватился за револьвер, но его не было: накануне он подарил его черкесскому старейшине, преподнёсшему ему кинжал… В этот момент показалась санитарная повозка. Барон догнал её и вскочил в сей экипаж. Подкрепление так и не подошло, однако, на преследование противник не решился.

Анализ последних неудач привёл Врангеля к выработке новой тактики ведения кавалерийских боёв. Прежде казаки атаковали врага «лавой», в рассыпном строю, что не наносило противнику большого урона. Теперь надлежало вернуться к сомкнутому строю, «стремя к стремени». При такой атаке необходимо было действовать быстро и слаженно, успех, во многом, зависел от внезапности. Эта новая тактика стала основой будущих побед конницы Врангеля. Позднее её переймут и большевики.

Вообще, кавалерийские сражения, проходившие под руководством Петра Николаевича, уникальны. Сохранись кавалерия дольше, эти бои изучали бы в соответствующих заведениях, как бои Наполеона и других выдающихся военачальников. Но этим сражениям суждено было стать последними крупными кавалерийскими битвами, последними битвами, в которых командующий сам вёл свои войска в бой…

С этого момента начинается чреда громких побед генерала Врангеля, вершиной которых станет взятие Царицына. Но об этом позже.

По мере продвижения армии и занятия новых пространств, становились известны чудовищные факты большевистского террора. Деникин создал особую комиссию по расследованию их. За период 1918-1919 годов она насчитает миллион семьсот тысяч таких жертв. Расправы были массовыми и принимали зачастую изуверский характер: людей живыми сжигали в топках заводов, поездов, пароходов, четвертовали, сдирали кожу, вдоволь наизмывавшись, топили, сбрасывая с палуб кораблей, травили голодными свиньями, расстреливали подростков, стариков и женщин, глумились над трупами, запрещали родственникам убирать их с улиц под угрозой расстрела, раненых офицеров добивали даже большевистские «сёстры милосердия»… Деникинская комиссия, осмотревшая места массовых захоронений, отметила, что многие трупы были изуродованы до неузнаваемости. Подробно об этих ужасах пишет в своей книге «Красный террор» С.П. Мельгунов.

Надо заметить, что Пётр Николаевич всегда со вниманием относился не только к своим подчинённым, о чём мы говорили выше, но и к мирному населению. Ни бессудных расправ, ни грабежа, ни иных безобразий в своих войсках Врангель не допускал, жестоко пресекая их на корню и расстреливая виновных. Белая армия должна была стать избавительницей для задавленных большевиками людей, а не новой напастью.

Когда назначенный комендантом Царицына генерал Шинкоренко сформулировал план управления в городе, основываясь на опыте коменданта Кишинёва в Мировую войну, который осуществлял власть с помощью полиции, комендантского часа и принципа: «Запрещено всё, что не дозволено» - Врангель перечеркнул его крест-накрест и сказал:

- Неужели вы не понимаете, что мы несём свободу, которой были лишены эти люди!

В этом, как и во многом другом, Пётр Николаевич контрастировал с А.И. Деникиным, который, будучи сам человеком вполне порядочным, закрывал глаза на непозволительное поведения старших офицеров, подававших дурной пример своим подчинённым и вносящих в ряды армии недопустимый дух вседозволенности, деморализуя её. Ни для кого не было секретом ни пьянство генералов Боровского и Май-Маевского (последний подчас проводил смотры в нетрезвом виде), ни грабежи партизанского командира Шкуро, ни садизм талантливого, впрочем, генерала Покровского. Жестокость последнего, правда, была вызвана тем, что большевики убили его семью. Надо сказать, что, находясь в подчинении Врангеля, Покровский всё-таки будет вынужден удерживаться от применяемых им обычно крайних мер. Упомянутые генералы, бывая в Ставке устраивали громкие кутежи, на которых вино лилось рекой, а офицеры со стрельбой проносились по главной улице за своими командирами. Подобные разгулы высших чинов способствовали разложению разбухавшего тыла, в который стекались различные спекулянты и люди с тёмными биографиями. Видя всё это, Пётр Николаевич стремился как можно меньше времени проводить в Ставке, удивляясь лояльности к происходящим бесчинствам со стороны Деникина.

Антон Иванович Деникин, при многих достоинствах, имел один серьёзный недостаток: он не был рождён лидером, тем более лидером, способным твёрдо держать власть в столь грозное время. Хороший боевой генерал, человек неглупый и честный, он, занимая свой высокий пост, тяготился им, о чём писал жене. Сын крестьянина, дослужившегося до чина майора, и польской мещанки, Деникин медленно и с большим трудом поднимался по служебной лестнице и испытывал некоторую ревность к блестящим гвардейским офицерам из знатных фамилий и впоследствии относился к ним подозрительно. Подозрительность, вообще, была свойственна Антону Ивановичу, и известного рода «доброхоты» умело играли на ней. Человек либерально мыслящий, он не смог выдвинуть привлекательного лозунга для Белой Армии, кроме «Единой и неделимой России», лозунг, который не трогал сердец.

- Я боролся за Россию, а не за форму правления! – ответит Антон Иванович на вопрос Черчилля, отчего он не провозгласил монархию. – Такая декларация вызвала бы падение фронта намного раньше.

«Единая и неделимая» же вызвала неприятие у многих потенциальных союзников, даже у казаков. Несогласных Деникин, отличавшийся упрямством, счёл предателями…

Когда достигнет апогея его конфликт с Кубанской казачьей радой, попавшей под влияние леворадикальной фракции, пожелавшей независимости, Деникин поручит разруливать ситуацию предложившему свои услуги Врангелю, не желавшему применения силы, но тотчас выдаст ордер на арест нескольких депутатов, подписавших союзный договор с кавказским Меджлисом, и потребует предать их суду за измену, поставив Петра Николаевича перед свершившимся фактом и приказав применить силу, что должно было повлечь за собой кровопролитие.

Однако, всё обошлось. Врангель лично явился на заседание рады и произнёс длинную речь, в которой обошёл острые политические моменты, но зато подробно рассказал об успехах и положении Кавказской армии, частично состоявшей из кубанцев. Речь была встречена бурными аплодисментами. Четверо левых, выпустивших накануне антиармейские прокламации, были выданы самой радой. Трое из них, по просьбе Врангеля, были помилованы, и лишь один их лидер повешен по приговору трибунала. Конфликт был исчерпан.

В отличие от Деникина Пётр Николаевич был прирождённым лидером. Он умел говорить с людьми, умел зажигать их сердца, умел вести за собой.

Антон Иванович, погружённый в хозяйственные заботы, редко выезжал на фронт. Многие не знали даже как выглядит Главнокомандующий. Врангеля же постоянно видели на передовой, где он под градом пуль, время от времени разящих находившихся поблизости людей, свистевших прямо у него над ухом, возвышаясь надо всеми, благодаря высокому росту, сохраняя абсолютное спокойствие, шёл вдоль строя, ободряя нужным словом войска, внушая им веру, столь необходимую для победы.

На вопрос казакам, какого они полка, те давали ответ:

- Мы – Врангеля!

Поручик Мамонтов записал в своём дневнике: «…Прибыл генерал Деникин и держал перед нами речь. Выступление было длинным и скучным (…). Сюда бы Врангеля в казачьей форме на горячем коне, который бросил бы всего несколько слов, как в Спицевке, и они зажгли бы сердца казаков. Но перед нами стоял неказистый меланхоличный Деникин и длинно говорил нечто нудное и маловразумительное».

После освобождения Северного Кавказа Врангель перевёз семью в станицу Константиновскую, чьим почётным гражданином он стал вместе с Ольгой Михайловной, простота и умение естественно держаться которой располагали к ней людей и, по воспоминаниям атамана Кубанского казачьего войска А. Филимонова, «принесли ей популярность не меньшую, чем у её мужа». Старший сын генерала, десятилетний Пётр, играл со своими сверстниками, детьми казаков, и ничем от них не отличался.

Однажды в одной из станиц Пётр Николаевич встретил нескольких мальчиков с ружьями.

- Что вы делаете, ребята? – окликнул их барон.

- Стреляем в красных. Их много в плавнях прячется, я вчера семерых подстрелил… - гордо отозвался мальчуган лет 10-12.

Позже, вспоминая этот эпизод, Врангель скажет, что никогда за время Гражданской войны «не испытывал такого ужаса от происходящего».

Между тем, в рядах обеих противостоящих армий начал свирепствовать тиф. Эпидемия развивалась с чудовищной скоростью. Станции были сплошь забиты составами, переполненными умершими и умирающими, лежавшими вперемешку без врачебной помощи, так как врачи заболевали также, а иные бежали.

Вскоре тиф подкосил и Петра Николаевича. На пятнадцатый день болезни врачи отчаялись спасти его и признали положение безнадёжным. Ольга Михайловна пригласила священника, чтобы исповедать и причастить умирающего. Во время исповеди Врангель, пребывавший до того момента в беспамятстве, неожиданно пришёл в себя и в полном сознании приобщился Святых Тайн. В дом доставили местную Чудотворную икону Божией Матери. Спустя два дня кризис миновал, и генерал стал медленно поправляться. Деникин прислал ему сердечное письмо и приказал покрыть расходы на лечение Петра Николаевича из казённых средств. На лечение Врангеля ушло несколько месяцев, за время коих известному не только отвагой, но и отзывчивостью барону стремились помочь буквально все. Врачи и различные поставщики отказались от вознаграждения за свои услуги. Неизвестные присылали вино и фрукты, справлялись о здоровье барона. Ряд освобождённых им станиц избрали его почётным казаком, а Кубанская Чрезвычайная краевая рада наградила учреждённым недавно крестом Спасения Кубани 1-й степени…

В очередной раз Пётр Николаевич чудом избежал смерти. Впереди его ждали самые крупные и блестящие военные операции за всё время Гражданской войны: форсирование Маныча и освобождение Царицына.

Но, прежде чем перейти к ним, нам хотелось бы остановиться на плеяде блестящих русских генералов, зачастую начавших Гражданскую войну в чинах подъесаулов и есаулов, коих умел выделять Врангель, верных последователей его, чьим военным талантом были, во многом, обусловлены его победы.

Шатилов Павел Николаевич (1881 – 1962) – генерал от кавалерии.

Ещё в разгар освобождения Северного Кавказа, после освобождения от большевиков Святого Креста (ныне печально известный город Будённовск) Пётр Николаевич отыскал и пригласил служить у себя своего старого друга генерала П.Н. Шатилова.

- Я знаю тебя больше, чем ты думаешь, - сказал ему Врангель. – Как ты воевал на Кавказе и во время революции, мне известно от людей, видевших тебя в деле. Я бы не стал приглашать тебя и не дал бы тебе такой важной должности только по старой дружбе…

Шатилов был назначен командиром 1-й кавалерийской дивизии, которой ещё недавно командовал сам Пётр Николаевич. Позже он станет начальником штаба Врангеля и самым ближайшим его соратником. После смерти барона Павел Николаевич, следовавший за ним в течение всех этих грозных лет, напишет о нём воспоминания.

Бабиев Николай Гаврилович (1887-1920) – генерал-лейтенант. Выпускник Бакинской гимназии, Николаевского кавалерийского училища.

Портрет этого отважного генерала даёт в своей книге Алексей Петрович Врангель: «Красавец мужчина, храбрец и добряк по натуре, он закончил Мировую войну капитаном (есаулом) и был награждён Георгиевским крестом. В самом начале Гражданской войны этот есаул, безоружный, возвращался домой и был остановлен красноармейским патрулём, приказавшим ему слезть с коня. Он наклонился и попытался выхватить у солдата винтовку; прогремел выстрел, пуля пробила его правую руку. (…) Потеря правой руки не сломила его, он научился владеть саблей левой рукой, держа поводья зубами. Его искусство наездника поражало даже казаков. (…) …его стремительные марши и молниеносные атаки были вполне в духе Врангеля…»

Всего генерал Бабиев имел 19 ранений. Его гибель в бою в Таврии впоследствии ускорит крах Врангелевского Крыма.

Улагай Сергей Георгиевич (1875 – 1947) – генерал-лейтенант. Окончил Воронежский кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище.

О нём читаем также у Алексея Петровича Врангеля: «Храбрый, прирождённый кавалерист, он являлся для Врангеля тем же, кем Мюрат для Наполеона. (…) Его настроение (возможно, из-за перенесённого ранения) испытывало перепады от эмоционального подъёма до полного уныния. Любимый солдатами и офицерами, он являл собой образ средневекового рыцаря со всеми его достоинствами и недостатками».

Топорков Сергей Михайлович (1880 – 1931) – генерал-лейтенант. Участник Мировой и Гражданских войн, окончив последнюю командиром сводного корпуса в Крыму. Умер в Белграде.

Характеристика А.П. Врангеля: «Держался он просто, ел и спал вместе со своими казаками и пользовался у них большим авторитетом. Он выполнял сложные задания даже ценой больших потерь, всегда впереди своих казаков, действуя на пределе человеческих возможностей».

Беляев Иван Тимофеевич (1883-1957) – генерал-майор. Выпускник 2-го Санкт-Петербургского кадетского корпуса, Михайловского артиллерийского училища. Георгиевский кавалер в Мировую войну.

Карьера его началась фактически в Гражданскую войну, и генерал Врангель немало способствовал тому, ещё в первом своём бою под Михайловкой отметивший способного артиллерийского офицера. После ухода белых из России, Беляев поступил на военную службу в Парагвае. Проявив незаурядные способности во время войны с Боливией, он занял высокий пост в этой стране. После принял горячее участие в судьбе индейцев, к коим «белые люди» относились, как к скоту. Русский генерал добился выделения средств для помощи индейцам, и те стали считать его своим покровителем, создали вокруг его дома настоящее поселение, приходили отовсюду за советом и помощью. Беляев добился предоставления индейцам парагвайского гражданства. По смерти генерала правительство установило мемориал в его честь, и благодарные индейцы приносят к нему цветы и фрукты…

Ещё одним наиболее близким к Петру Николаевичу человеком был генерал Алексей Александрович фон Лампе. С мая 19-го года он служил начальником оперативного отдела штаба Кавказской армии, возглавляемой Врангелем. Позже по его указанию он занимался делами беженцев, работал в военных представительствах в Дании и Германии, был военным представителем Врангеля в Венгрии, а затем в Берлине. Именно он собрал множество материалов по истории Белого Движения и наладил публикацию их. В Берлине им было издано 7 томов сборника «Белое дело», два из которых составляли впервые опубликованные «Записки» генерала Врангеля, в редакции которых Алексей Александрович принял живейшее участие. С февраля 1957 и до своей кончины в 1967 генерал фон Лампе возглавлял созданный Врангелем РОВС.

Отличительной чертой Врангеля было умение отличать способных людей и, несмотря на вспыльчивый от природы характер, выслушивать чужое мнение и уважать его, даже если исходило оно от младшего по званию. Генерал Шатилов вспоминал: «Когда выпадало свободное время, он бывал разговорчивым и во время беседы пытался «прощупать» своего собеседника. Привычка постоянно переспрашивать создавала впечатление, что он не расслышал; таким путём он вынуждал собеседника раскрываться. Он уважал чужое мнение и не упорствовал, если был неправ». Деникин же, напротив, привык стоять на своём, даже если это было ошибочным, и имел склонность видеть во всяком несогласии интриги против себя. Подозрительность, а подчас и мелочность Главнокомандующего позже сыграет роковую роль в его конфликте с генералом Врангелем.

В то время, как Пётр Николаевич поправлялся после тяжёлой болезни, события на Маныческом фронте (подле реки Маныч) развивались по весьма опасному сценарию: красные вышли в тыл белым, угрожая Ростову и пытаясь разделить Белую армию надвое. Врангель был срочно вызван в Главный штаб, где генерал Романовский предложил ему возглавить спешно созданную войсковую группировку и заново создать её штаб. Пётр Николаевич отказался, заявив, что разношёрстное войско и неизвестно из кого составленный штаб крупной операции провести не могут. Он настаивал, чтобы ударную группировку составляла кавалерия его соединений, а управлял ей постоянный штаб.

- Ваш отказ означает, что командующий берёт руководство Маныческой операцией в свои руки, - сказал Романовский.

- Это лучший вариант. Командующий может делать, что захочет, а я – что позволено, - ответил Врангель.

Деникин взял командование на себя, но результатов это не дало. Белым не удавалось форсировать реку, и войска несли большие потери. Антон Иванович был вынужден вызвать ещё не оправившегося от болезни Врангеля и предложить ему возглавить операцию. Пётр Николаевич согласился. Первым делом он объехал передовую, разговаривая с солдатами и ободряя их (при этом один из сопровождавших его адъютантов был убит, другой – ранен). После, собрав командиров соединений, Врангель изложил им свой план действий: из разобранных изгородей, окружавших казачьи дома, сделать гать, и по ней переправить на противоположный берег артиллерию. Рискованное предприятие увенчалось успехом.

Битва на Маныче, достойная стать в один ряд с величайшими сражениями прошлого, продолжалась несколько дней. Генерал Улагай наголову разгромил кавалерийский корпус красного командира Думенко. Полки белых несли тяжёлые потери. Был момент, когда возникла угроза отступления на одном из направлений, и тогда Врангель отдал приказ своему конвою на месте расстреливать дезертиров и паникёров. С железной решимостью вёл он свои войска на штурм, лично объезжая полки и подавая пример мужества и воли к победе, и уверенности в ней.

Красные были разбиты. Было захвачено много пленных. Но большие потери понесла и Белая армия. Особенно, значительны были они среди командиров, кои, следуя примеру Врангеля, сами вели свои соединения в бой, идя впереди них…

- В этой войне я никогда не видел такого интенсивного артиллерийского огня, - заметил Деникин, наблюдавший за атакой с другого берега.

Итогом операции стало освобождение станицы Великокняжеской, крупного населённого пункта. Прибыв в город, Антон Иванович увидел пятерых повешенных казаков. Деникин вопросительно взглянул на Врангеля.

- Были пойманы с поличным за грабежом! – ответил барон.

Деникин молча отвернулся.

Вскоре Врангель получил приказ взять Царицын. Этот город большевики именовали Красным Верденом. Его оборону организовывали И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов, туда же была стянуты конницы Будённого и Жлобы. Поразительно, что именно этот город, где будущий «отец всех народов» потерпит сокрушительное поражение, будет носить его имя – Сталинград…

На вопрос, сколько ему потребуется время для взятия красной крепости, Пётр Николаевич ответил:

- Три недели, - но прибавил, что взятие города штурмом возможно лишь при необходимом количестве пехоты и артиллерии.

- Конечно, конечно, всё, что возможно, вам пошлём, - пообещал Деникин.

Однако, обещание это не было исполнено в полной мере. Случилось это оттого, что в то же время Добровольческая армия успешно развивала наступление на Харьковском направлении, кое Деникин считал главным. Именно туда отправлялось «всё, что возможно», а к нуждам Кавказской армии Врангеля командование относилось без должного внимания.

Именно с этого времени начинает разрастаться трещина в отношениях двух белых генералов.

От Великокняжеской до Царицына тянулась безводная и безлюдная степь. Отступавшие красные взорвали все мосты. Сопровождавший Врангеля в поездках по армии фон Лампе вспоминал, как Пётр Николаевич сам организовывал команду для ремонта одного из мостов из пленных красноармейцев и давал им задание, используя свой инженерный опыт. Войска находились буквально в бедственном положении: не хватало провизии, воды, одежды, медикаментов… Люди были измучены, но Ставка не присылала пополнения, направляя его Добровольческой армии. Не было техники: даже автомобиль Врангеля, не имевший запасных покрышек, взамен коих наматывались на обода тряпки и трава, наконец, сломался. На запрос о присылке нового Ставка отвечала гробовым молчанием. Пётр Николаевич сам подчас ночевал в степи под открытым небом, используя вместо подушки седло и укрываясь буркой. Так было и в канун первого штурма Царицына, отбитого большевиками.

Врангель, страдавший от гепатита, тяжело перенёс неудачу. На бесчисленные запросы Ставка пообещала, наконец, прислать танки и стрелковый полк. Но они не могли прийти ранее, чем через две недели, а за этот срок красные неминуемо нарастили бы свои силы. Стоять в ожидании было смерти подобно, поэтому пришлось начать штурм, не дожидаясь подкреплений. После неудачи Пётр Николаевич отправил Деникину рапорт, в котором сообщал об огромных понесённых потерях и вновь повторял, что «без артиллерии, пехоты и технического снаряжения город штурмовать нельзя». Доведённый до предела, барон решается подать рапорт об отставке после завершения Царицынской операции. Однако, фон Лампе и начальник штаба Врангеля Юзефович отговорили его от этого шага.

Между тем Ставка, наконец, вспомнила о своих обещаниях и отправила-таки на подмогу Кавказской армии 7-ю пехотную дивизию. Об этом Пётр Николаевич с грустью написал жене: «Только теперь Ставка в соответствии с пословицей «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится» - встрепенулась и шлёт нам подкрепление и снаряжение… Как только армия восстановит силы, с Божьей помощью мы нанесём решающий удар… Жаль только, что из-за некомпетентности Ставки принесённые жертвы оказались напрасными».

В войсках сторонники генерала Врангеля нарисовали на нарукавной нашивке букву «В», что вызвало возмущение в Ставке, потребовавшей стереть крамольную букву. Но сделать это оказалось не так просто: она была выведена химическим карандашом…

После второго штурма Красный Верден пал. Руководство операцией фактически осуществлял сам Врангель, хотя формально командование почти всей армии было поручено Улагаю. Своему другу Павлу Николаевичу Шатилову барон пояснил:

- Секрет успеха в гражданской войне кроется в верном подборе командира предстоящей операцией. Ещё в бытность командиром 1-й кавалерийской дивизии я без колебаний перетасовывал бригады. Если требовалось упорство, я назначал Топоркова, если маневренность и гибкость, - Науменко. Таким образом, командовать ударной кавалерийской группировкой будешь ты, я буду осуществлять общее руководство, а Улагай будет пожинать лавры, так необходимые для его самолюбия.

Зная, что подвластный настроениям Улагай после последних неудач находится «не в форме», переживая депрессию, Врангель желал вернуть ему былую уверенность.

19-го июня 1919-го года Пётр Николаевич прибыл в освобождённый город и отправился в церковь, где был отслужен молебен. Царицын понёс страшные потери, как от красного террора, так и от тифа. В овраге у городской тюрьмы насчитали 12000 трупов. С приходом белых город стал оживать, открылись магазины, подешевели продукты. Врангель лично принимал многочисленных посетителей, терпеливо выслушивая их просьбы, чаще всего неисполнимые. Однажды на приём пришёл красивый старик в штатском.

- Ваше превосходительство, я знаю, как вы заняты и не смею отнимать у вас времени. Я генерал Эйхгольц. В молодости служил ординарцем при Михаиле Дмитриевиче Скобелеве. По смерти последнего его сестра, княгиня Надежда Дмитриевна Белосельская, передала мне академический знак покойного. Я хранил его как святыню. Большевики окончательно ограбили меня, однако знак мне удалось сохранить. Сам я уже одной ногой в могиле. Я хотел бы, чтобы этот дорогой мне знак украшал грудь достойную. Прошу вас не отказать его принять.

- Благодарю вас. Это большая честь для меня, - отвечал Врангель. – Могу ли я быть чем-то полезен вам?

- Я в настоящее время устроился и зарабатываю уроками достаточно для своего пропитания. Я привык служить, работая полным паром; теперь это особенно необходимо. Однако здоровье и лета мне работать уж не позволяют, а обременять собой армию я не хочу. Долг же свой перед Родиной я выполнил, отправив в ряды армии трёх сыновей. Двое из них уже погибли… - с этими словами старик откланялся и вышел.

Прибывший в Царицын Деникин весело спросил Врангеля:

- Ну, что, как теперь настроение? Одно время было, кажется, неважным.

- Так точно, ваше превосходительство, - нам было очень тяжело.

- Ничего, ничего, теперь отдохнёте.

Отдыха Кавказская армия не получит. Уже вскоре ей будет отдан приказ занять Камышин, и, обескровленная, она из последних сил этот приказ выполнит.

Но прежде генерал Деникин обнародует свою роковую директиву, получившую наименование Московской, которая повергнет в остолбенение не только Врангеля, но и многих других. Пётр Николаевич охарактеризует её, как «смертный приговор армиям Юга России». «Мне и поныне непонятно, как мог этот документ выйти из-под пера Деникина…» - напишет он позднее.

К чему же сводилась эта директива, и в чём была её ошибочность? Вот, что пишет об этом Врангель: «Все принципы стратегии предавались забвению. Выбор одного главного операционного направления, сосредоточение на этом направлении главной массы сил, манёвр – всё это отсутствовало. Каждому корпусу просто указывался маршрут на Москву».

Фронт растягивался на тысячи километров. Между тем, для удержания такого огромного пространства требовалась весьма значительная масса людей. Но их не хватало. Армия понесла крупные потери. Изначально большую часть её составляли кадровые офицеры, за нехваткой мест сражавшиеся подчас в рядовом составе. Добровольческая армия едва ли не целиком было укомплектована офицерами (при этом в Донской, состоявшей преимущественно из казаков, офицеров не доставало). Этот-то костяк был фактически выбит в ходе непрерывных боёв. Пополнения формировались зачастую из пленных красноармейцев, от чего страдала как боеспособность, так и моральный дух армии. Из-за расстроенной системы снабжения войска были вынуждены перейти на самообеспечение, а от этого неминуемо страдало гражданское население. О последнем вовсе заботились мало. Белая армия шла вперёд, занимая всё новые и новые территории, но, увлечённая своим стремительным маршем, не уделяла внимания наведению административного порядка на них и созданию укреплённых позиций. В тылу нарастал беспорядок, армия была истощена и, имея перед глазами примеры отдельных командиров, разлагалась. Но Ставка словно не замечала этого и желала достичь успеха сразу на всех направлениях, размазывая скудные силы по гигантской территории вместо того, чтобы собрать их в единый стальной кулак и нанести им мощный удар.

Однако, всё это хорошо видел Врангель. Видел и понимал, что катастрофа неминуема. Его план состоял в другом. Во-первых, считал барон, необходимо, двигаясь по Волге, соединиться с Колчаком, а лишь затем совместно наступать на Москву. Недопустимо, чтобы русские силы были разрозненны: это создавало угрозу быть перебитыми поодиночке (что в итоге и получилось). Врангель предлагал временно закрепиться на сравнительно коротком и обеспеченном на флангах крупными водными преградами фронте Царицын-Екатеринослав и, выделив из Кавказской армии часть сил для действия на юго-восточном направлении, с целью содействия Астраханской операции, сосредоточить в районе Харькова крупную конную массу в 3-4 корпуса. Затем действовать конной массой по кратчайшим к Москве направлениям. Одновременно организовать тыл и создать укреплённые узлы сопротивления. Этот план Пётр Николаевич изложил Деникину.

- Ну, конечно, первым хотите в Москву попасть! – усмехнулся главком.

На торжественном обеде Врангель провозгласил тост за здоровье Главнокомандующего. Деникин, отвечая ему, сказал многозначительно:

- Сегодня мною отдан приказ армиям идти на Москву!

Деникин отбыл в Харьков, и в скором времени начали сбываться самые худшие опасения Врангеля. Наступление белых стало захлёбываться.

Оборванная, голодная, измученная Кавказская армия после кровопролитных боёв вынуждена была оставить Камышин и отойти к Царицыну. К этому моменту относится эпистолярная полемика Деникина-Врангеля. Не получая ни обещанной помощи (забрав из Кавказской армии Тёрскую казачью дивизию и 7-ю пехотную, Ставка так и не прислала обещанную казачью пехотную бригаду, равно как и боеприпасов, денег и хлеба), ни даже ответы на свои отчаянные запросы, Пётр Николаевич обращается к Деникину с письмом, в котором подробно описывает критическое положения своей армии, анализирует её действия и отношение к ней командования.

«Служа вместе с Вами нашему общему делу и находясь более года под Вашим командованием, я обращаюсь к Вам как солдат и человек, признательный Вам за дружеское участие ко мне, особенно во время моей тяжёлой болезни. Как человек, преданный Вам, не могу не поделиться с Вами своими сомнениями и тяжёлыми мыслями, которые камнем лежат у меня на сердце», - так начинается письмо Врангеля Деникину.

Пётр Николаевич упрекал главкома в пренебрежении интересами Кавказской армии и в завершении письма отмечал, что за всё сказанное в письме ответственность несёт только он сам: «Моя совесть чиста, но мысль, что мне уготована роль палача моей армии, не даёт мне покоя, - в этом письме, написанном от чистого сердца, я сказал то, о чём не мог далее молчать».

Надо заметить, что, чуждый всяким интригам барон всегда отличался прямотой суждений и высказываний. Однако, именно интригу увидел в его письме подозрительный Деникин. Подлило масла в огонь и то, что письмо Врангеля стало известно среди старших офицеров. Ответ главкома, отклоняющий все упрёки барона, был выдержан в сухом и весьма резком тоне и содержал личные выпады против Петра Николаевича. Деникин писал, что «если бы он следовал советам подчинённых ему начальников, то армии Юга России, вероятно, не достигли бы настоящих результатов». На Врангеля этот ответ произвел самое тяжёлое впечатление.

Примечательную характеристику даёт в своих воспоминаниях генерал Шатилов, к слову, отговаривавший Врангеля от обращения к Деникину с подобным письмом: «Он (Врангель – Е.С.) обладал взрывной энергией, что подчас доставляло мне много хлопот. Его забота о своих войсках была общеизвестна. Движимый ею, он многократно обращался в Ставку, чем вызывал отрицательное отношение к себе Деникина.

У него легко возникала как симпатия, так и антипатия к людям. Он был внимателен к тем, кому симпатизировал, и в то же время быстро забывал обиды. Ему неведома была подозрительность. Людей он оценивал только по деловым качествам.

Он часто бывал жёстким – эта черта свойственна ему с молодости, - но принимал критику в свой адрес.

Жаль, что Деникин не счёл необходимым дать Врангелю характеристику, как это делал последний в отношении своих подчинённых.

Вспышки гнева, которые возникали у Врангеля, легко было погасить, обратившись к его разуму и чести. Деникин же отвечал ему грубо, был мелочен и, что хуже всего, наносил незаслуженные обиды…»

Между тем, популярность Врангеля в войсках росла. Когда через некоторое время барон прибудет в Ростов, то большую часть времени вынужден будет провести в своём вагоне, так как в любом публичном месте (в театре, в ресторане), в его честь тотчас произносили речи, засыпали овациями, осаждали вопросами о его отношениях с главкомом. В Ростове к генералу будут приходить многие люди, недовольные стратегией командования, и среди них – будущий глава врангелевкого правительства, столыпинский сподвижник А.В. Кривошеин, коего Деникин также подозревал в интригах, как и всю консервативную группу Совета государственного объединения, председателем которого и являлся Александр Васильевич.

К сентябрю 1919-го года большевики стянули большие силы к Царицыну. Началась кровопролитная оборона города. В какой-то день красные прорвали её. В резерве оставался лишь конвой Врангеля. Вскочив на коня, барон сам повёл его в атаку. Сотня врезалась в шеренги красных матросов, и те в панике отступили к Волге. Таким образом, положение было спасено.

Полковник Шинкаренко вспоминал: «На холме впереди мы увидели группу всадников и чёрно-жёлтый флаг Святого Георгия – Врангель со штабом. В наше время едва ли не единственное место, где можно увидеть командующего на поле бая, - полотна Гро и Верне в Лувре. Мы же видели его воочию – высокого, худого, в коричневой казачьей черкеске с закатанными рукавами, заломленной на затылок папахе и с казацким кинжалом на поясе.

- Благодарю вас, Шинкаренко, фантастическая атака! – сказал он, протянув руку с длинными пальцами. – Мой конвой тоже участвовал в атаке – они порубали матросов на правом фланге. Ещё раз спасибо. Право, великолепная атака. Не забудьте сделать представление к наградам, да не скупитесь!»

Предусмотрительный Врангель заранее организовал эвакуацию раненых и гражданского населения Царицына. Привыкший входить лично во все детали, он и здесь остался верен себе. Вот, что пишет об этом Алексей Петрович Врангель: «По плану, разработанному штабом, ежедневно из Царицына должны были уходить по семь эшелонов. На деле этот график выдерживался только три дня. Не удовлетворившись объяснениями штабных офицеров, Врангель отправился на железнодорожную станцию в сопровождении нескольких казаков из своего конвоя. Осмотрев отправляющиеся поезда, он обнаружил, что они загружены мебелью, роялями, зеркалами и картинами, принадлежащими частным лицам. Врангель приказал казакам выбросить всё и изрубить в куски. Проследовав дальше, он увидел несколько запечатанных вагонов, где, по документам, должно было находиться артиллерийское снаряжение. Когда двери открыли, там обнаружили торговцев, перевозивших товар. Испуганные пассажиры признались, что дали взятку начальнику станции и двум его помощникам. Врангель действовал решительно: он арестовал железнодорожников и передал их военному трибуналу, который обвинил арестованных в пособничестве врагу. Вечером того же дня двое из них были повешены на станции, а один – на городской площади. Листовки, оповещающие население об этом, были расклеены по всему городу. После этого ежедневно стали отправляться восемь эшелонов».

С такой же жёсткостью Врангель будет наводить порядок в тылу Добровольческой армии, возглавив её вместо Май-Маевского. Первым делом он отстранит от командования военачальников, запятнавших себя грабежами, пьянством и развратом, создаст на железнодорожных станциях комендатуры, возглавляемые старшими офицерами, с полномочиями судить военно-полевым судом мародёров и дезертиров (приговор: расстрел на месте), проверять все идущие в тыл поезда и выбрасывать из них незаконно провозимые грузы, формировать роты из военнослужащих, способных держать оружие, и отправлять их на фронт.

Назначение в Добровольческую армию последовало, когда начался стремительный откат её с занятых позиций. Были оставлены Орёл, Курск и Киев. Из обречённого Харькова Ставка не произвела эвакуации, что впоследствии привело к катастрофе. И лишь Врангель продолжал удерживать Царицын. Тогда Деникин обратился к нему с просьбой возглавить Добровольческую армию. Врангель заметил, что теперь все его прежние предложения уже не имеют смысла, время упущено, и Харьков удержать невозможно.

- Я знаю, что Харьков придётся сдать, - перебил главком Петра Николаевича. – Но это ни в коей мере не повредит вашей репутации.

- Я беспокоюсь не о своей репутации. Мне не нужны гарантии, но я не могу брать на себя ответственность за то, что невозможно выполнить.

Генерал Романовский стал убеждать Врангеля, то принять Добровольческую армию – это его моральный долг перед Россией.

- Генерал Май-Маевский не в состоянии справиться с ситуацией!

- А о чём вы думали раньше? – сухо спросил Врангель. – Всем давно известно, что он не способен командовать армией. Я всегда в вашем распоряжении. Но пока дела шли хорошо, Ставка не нуждалась в моих советах. Помните, весной я настаивал на нанесении упреждающего удара по Царицыну, чтобы не дать противнику сконцентрировать силы? Вы об этом и слышать не хотели, а теперь, когда мой прогноз, увы, сбылся, вы просите меня спасти ситуацию…

Тем не менее, командование Пётр Николаевич принял. Изучив положение армии и придя к неутешительным выводам, Врангель подготовил рапорт, в котором в очередной раз заострил внимание на пороках сложившийся системы, и изложил необходимые для спасения ситуации меры, среди коих эвакуация Ростова и Таганрога, создание в тылу укреплённых баз, сокращение Генерального штаба и отправка на фронт всех «лишних и бесполезных», обеспечение достойных условий жизни семьям офицеров и служащих, принятие жёстких мер для борьбы со злоупотреблениями всякого рода и т.д. В случае невведения этих мер в действие, барон просил освободить себя от командования. Также Врангель предлагал, дабы спасти Добровольческую армию, отходить не к Ростову на соединение с Донской армией (тогда бы враг имел возможность постоянно наносить удары по флангам добровольцев), а в Крым, где ещё оставались войска.

Но Деникин это предложение не поддержал, считая себя не вправе бросить на произвол судьбы казаков… Это решение стало фатальным для Добровольческой армии, которая была почти полностью уничтожена.

- Они потеряли головы и больше ни на что не способны! – подытожил генерал Шатилов результаты своей и Врангеля встречи с командованием.

Несмотря на это, Пётр Николаевич написал Деникину полное уважения и верности письмо: «Ваше превосходительство, в этот час, когда удача отвернулась от нас, и на корабль, который Вы ведёте среди рифов и бурь, обрушились яростные красные волны, я считаю своим долгом сказать Вам, что понимаю Ваши чувства. В этот критический момент, когда тяжёлая ноша легла на Ваши плечи, знайте, что Вы не одиноки, и я, который следовал за Вами почти с самого начала, буду и впредь делить с Вами радость и горе и сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь Вам».

Ответ Деникина был двояким. Врангелю он направил благодарственное письмо, а среди высших офицеров распространил циркуляр, в котором говорилось: «…Некоторые генералы позволяют себе в неприемлемой форме высказывать в рапортах своё мнение, угрожая оставить службу, если их рекомендации не будут приняты. Вследствие этого главнокомандующий требует подчинения и в будущем запрещает выставление каких бы то ни было условий».

Добиваясь координации действий, Врангель провёл встречу с командующими Кавказской и Донской армий. Ставка тотчас объявила, что «не может допустить прямых переговоров командующих» без участия главкома и «запрещает им покидать армии без его разрешения».

После соединения Добровольческой армии с Донской обе они были объединены под командованием генерала Сидорина. Врангель остался не у дел. Красные подходили к Новороссийску. Пётр Николаевич попросил направить его туда, чтобы приступить к сооружению укреплений для защиты армии и подготовке эвакуации. Деникин вначале ответил отказом, мотивируя, что подобные приготовления вызовут панику среди населения, но потом всё же приказал Врангелю отправляться. Но, когда барон прибыл на место, приказ был отменён… Позднее эвакуация Новороссийска станет одной из самых чёрных страниц в истории Белой армии.

Врангель и Шатилов подали рапорты об отставке, которые были удовлетворены Ставкой. Ряд офицеров предлагали Петру Николаевичу сместить Деникина с поста главкома, но он категорически отказывался, считая, что отставка последнего принесёт пользу лишь в том случае, если будет добровольной. С таким же предложением к Врангелю обратился депутат английского парламента Маккайндер. Пётр Николаевич ответил, что, несмотря ни на какие разногласия, он, как подчинённый Деникина, никогда не выступит против него. Рапорт об этой беседе барон отправил Антону Ивановичу.

Вскоре командующий английским флотом адмирал Сеймур уведомил Врангеля, что Деникин требует, чтобы Пётр Николаевич покинул Россию. Обескураженный барон написал главкому своё последнее письмо, где прямо и резко высказывал ему всё накипевшее на сердце за последнее время, замечая, скольких бед можно было бы избежать, если б Ставка с большим вниманием относилась к его предупреждениям, и предъявляя главкому серьёзные обвинения… «Если моё пребывание на Родине может хоть сколько-нибудь повредить Вам защищать её и спасти тех, кто Вам доверился, я, ни минуты не колеблясь, оставлю Россию», - окончил Врангель своё письмо.

Ответ Деникина он получил уже в Константинополе:

«Милостивый государь Пётр Николаевич!

Ваше письмо пришло как раз вовремя – в наиболее тяжкий момент, когда мне приходится напрягать все духовные силы, чтобы предотвратить падение фронта. Вы должны быть вполне удовлетворены…

Если у меня и было маленькое сомнение в Вашей роли в борьбе за власть, то письмо Ваше рассеяло его окончательно. В нём нет ни слова правды. (…) Для подрыва власти и развала вы делаете всё, что можете…

Когда-то во время тяжкой болезни, постигшей Вас, Вы говорили Юзефовичу, что Бог карает Вас за непомерное честолюбие…

Пусть Он и теперь простит Вас за сделанное Вами русскому делу зло».

Пройдёт совсем немного времени, и Деникин сложит с себя полномочия и попросит Врангеля прибыть на военный совет, где должны были избрать его преемника. Англичане предупредят барона, что их правительство отказывает в поддержке Белой армии, показав соответствующую ноту.

- Благодарю вас, - скажет Врангель. – Если у меня могли быть ещё сомнения, то после того, как я узнал содержание этой ноты, у меня их более быть не может. Армия в безвыходном положении. Если выбор моих старых соратников падёт на меня, я не имею права от него уклониться.

Узнав о решении друга, Шатилов придёт в ужас:

- Ты знаешь, что дальнейшая борьба невозможна! Армия или погибнет, или вынуждена будет капитулировать, и ты покроешь себя позором. Ведь у тебя ничего, кроме незапятнанного имени не осталось. Ехать теперь – безумие!

Но Врангель останется непреклонным…

Глава 7.

Чем же он был для нас?

Неисчерпаемым источником веры,

силы и уважения к самим себе…

Что мы осязали в нём, что видели?

Законченное совестное благородство.

Мужественную, неистощимую волю.

Дальнозоркую, утончённую интуицию…

И Россия никогда не забудет ни его имени,

ни его доблести, ни его идеи…

И.А. Ильин

В политике Европы тщетно было бы искать

высших моральных побуждений. Этой политикой

руководит исключительно нажива. Доказательств

тому искать недалеко. Что порукой тому, что,

используя наши силы, те, кому мы сейчас нужны,

не оставят нас в решительную минуту?

Успеем ли мы дотоль достаточно окрепнуть,

чтобы собственными силами продолжать борьбу?

Темно будущее, и лучше не заглядывать в него.

Выбора нет, мы должны биться пока есть силы.

П.Н. Врангель

3-го апреля 1920-го года генерал Врангель был единогласно избран Главнокомандующим. Деникин утвердил это назначение и отбыл в Константинополь. Князь Павел Щербатов, сторонник Врангеля, узнав об этом, вздохнул: «Врангель – это хорошо, но слишком поздно…»

7-го апреля на главной площади Севастополя, перед памятником адмиралу Нахимову был установлен аналой. Рядом находились высшие военные чины и представители союзников. Под колокольный звон после обедни к площади изо всех храмов стали стекаться крёстные ходы.

Епископ Вениамин (Федченков), благословивший Врангеля на принятие тяжкой ноши власти, и сопутствовавший ему впоследствии, сопровождая даже в поездках по линии фронта, поднялся на возвышение и произнёс проникновенную проповедь о тяжких страданиях, ниспосланных России, о крестном пути, которым идёт русская армия, её высоком подвиге среди развала и позора Отечества.

Следом, поднявшись к памятнику Нахимову, заговорил Врангель:

- Без трепета и колебания я стал во главе армии. Я верю, что Господь даст мне ум и силы вывести армию из тяжёлого положения. Зная безмерную доблесть войск, я неколебимо верю, что они помогут мне выполнить мой долг перед Родиной…

А затем был парад, на котором, как в старые времена, в Великой России, шагала, сверкая золотом погон, чеканя шаг в стоптанных сапогах, Белая Гвардия.

Новому Главнокомандующему предстояло решить огромный спектр задач: организация тыла, наведение порядка в армии и создание мощной обороны последнего клочка русской земли, объединение разрозненных антибольшевистских сил, подготовка эвакуации Крыма на случай катастрофы, дабы избежать повторения Новороссийской трагедии… Врангель не тешил себя иллюзиями и, формулируя свою главную задачу, говорил В.В. Шульгину:

- Если уж кончать, то, по крайней мере, без позора… Когда я принял командование, дело было очень безнадёжно. Но я хотел хоть остановить это позорище, это безобразие которое происходило… Уйти, но хоть, по крайней мере, с честью… И спасти, наконец, то, что можно… Словом, прекратить кабак… Вот первая задача… Я добиваюсь, чтобы в Крыму, чтобы хоть на этом клочке сделать жизнь возможной… Ну… показать остальной России… вот у вас там коммунизм, то есть голод и чрезвычайка, а здесь идёт земельная реформа, вводится волостное земство, заводится порядок и возможная свобода… Мне надо выиграть время… чтобы, так сказать, слава пошла: что вот в Крыму можно жить. Тогда можно будет двигаться вперёд… не так, как мы шли при Деникине, медленно, закрепляя за собой захваченное… Отнятые у большевиков губернии будут источником нашей силы, а не слабости, как было раньше… Втягивать их надо в борьбу по существу… чтобы они тоже боролись, чтобы им было за что бороться.

Удивительно, но масштаб предстоящего ничуть не угнетал Врангеля. Шульгин, не видевший генерала целый год, вспоминал: «Он помолодел, расцвёл. Казалось бы, что тяжесть, свалившаяся на него теперь, несравнима с той, которую он нёс там, в Царицыне. Но нет, именно сейчас в нём чувствовалась не нервничающая энергия, а спокойное напряжение очень сильного постоянного тока».

В. фон Берг вспоминал приезд Главнокомандующего в Морской корпус: «На редкость высокого роста, стройный и тонкий, как эриванский тополь, бравый генерал, а чёрной папахе, проломленной посредине мягким проломом, в коричневом казакине. Тонкий казачий ремень с серебряными пряжками туго охватывает тонкую талию. На ремне кривая казачья шашка; на груди патроны серебра с чернядью. Моложавое, загорелое лицо его дышит отвагою, силой, энергией и волей. Большие голубые глаза его смотрят ясно и бодро вперёд. Быстрым шагом идёт он с пристани корпуса к фронту гардемарин и кадет. Звонким сильным голосом он протяжно кричит:

- Здравствуйте, гардемарины и кадеты Морского корпуса!!

Басы гардемарин и тенора кадет сливаются в громкое и дружное:

- Здравия желаем, Ваше Превосходительство!»

Знавшие барона близко люди отмечали в нём «дар и вкус к организационной работе, управлению людьми и влиянию разумом, воле, искусными ходами виртуоза-шахматиста для осуществления поставленных им себе политических целей на благо русского дела так, как он это понимал».

Из воззвания генерала Врангеля:

«Слушайте, русские люди, за что мы боремся:

За поруганную веру и оскорблённые её святыни.

За освобождение русского народа от ига коммунистов, бродяг и каторжников, вконец разоривших Святую Русь.

За прекращение междоусобной брани.

За то, чтобы крестьянин, приобретая в собственность обрабатываемую им землю, занялся мирным трудом.

За то, чтобы истинная свобода и право царили на Руси.

За то, чтобы русский народ сам выбрал бы себе Хозяина.

Помогите мне, русские люди, спасти Родину».

Стремясь к объединению всех русских антибольшевистских сил, разрозненных и дерущихся между собой, Пётр Николаевич выдвинул одну из главных своих идей: «Для меня нет ни монархистов, ни республиканцев, а есть лишь люди знания и труда. (…) «С кем угодно – но за Россию!» - вот, мой лозунг».

Правительство Врангеля включало в себя весь политический спектр: от ультраправых до ультралевых. Был даже один марксист. Возглавил правительство А.В. Кривошеин. Этот выдающийся государственный деятель в то время уже жил в Париже, но, получив приглашение Врангеля, приехал в Крым, чтобы вновь работать для блага Родины. Большую роль играл также П.Б. Струве, начальник Управления иностранных сношений. Будучи эмиссаром в Париже, именно он добился признания Францией врангелевского правительства.

Впрочем, людей всё-таки не хватало. И Пётр Николаевич ещё будет восклицать с горечью и болью, обращаясь к своему заместителю генералу Коновалову:

- Где же взять честных и толковых работников, где, скажите, Герман Иванович, их найти?!

Главной составляющей проводимых в Крыму преобразований стала земельная реформа и реформа местного самоуправления, те самые реформы, которые осуществлял П.А. Столыпин, считая их самыми насущными, призванными спасти Россию и принести ей процветание. «Народу – земля и воля в устроении государства!», «Кому земля, тому и распоряжаться земским делом!» - таковы были лозунги правительства Врангеля. Согласно реформе, предполагалось «поднять, поставить на ноги трудовое, крепкое на земле крестьянство, сорганизовать, сплотить и привлечь его к охране порядка и государственности» путём «укрепления права бессословной частно-земельной собственности». Захваченные крестьянами земли оставались в их собственности (кроме земель церковных и монастырских, казачьих хуторов, особо ценных хозяйств, земель промышленных предприятий). Население должно было избирать земельные советы в волостях и уездах. Крестьяне могли вносить плату за землю из полученного урожая в течение 25 лет. Из этих средств государство должно было произвести расчёт с бывшими владельцами. Большую помощь в проведении реформы оказывал Крестьянский союз России (КСР), некогда созданный эсерами.

Армии предписывалось оказывать сельским жителям помощь во время жатвы, так как в деревнях не хватало рабочих рук и лошадей. Бывших красноармейцев, служивших у белых, удивляло, что помощь оказывалась даже тем семьям, родственники которых ушли к большевикам. «Красные так бы не поступили», - замечали они.

Поразительно, что и в это время, когда в Советской России царил массовый голод, Белый анклав продолжал не только обеспечивать себя хлебом, но и экспортировать его за рубеж…

Реформа самоуправления состояла во введении волостного земства. Земельные советы к концу правления Врангеля будут действовать в 7-ми из 8-ми бывших уездах Таврической губернии и 90-та волостях из 140.

Чтобы предотвратить забастовки рабочих, Врангель встретился с ними лично и предложил ряд мер для улучшения их положения:

1. Постепенное повышение зарплаты до уровня зарплаты служащих (минимальные размеры должны быть одинаковыми).

2. Продажа рабочим продуктов с армейских складов, по цене их приобретения.

3. Снабжение рабочих одеждой с армейских складов с отсрочкой платежей на 12 месяцев.

4. Создание корпоративных магазинов по продаже рабочим продуктов и одежды по низким ценам, не более 10% от месячного заработка.

Меры эти были введены не сразу из-за бюрократических проволочек (виновные были строго наказаны), но, заработав, принесли свои плоды. Рабочие не откликались на пропаганду коммунистов, а во время эвакуации белых профсоюзы помогали поддерживать порядок.

Пётр Николаевич считал, что пресса должна быть свободной и независимой, что, впрочем, не означает вседозволенности. Редакторам газет было объявлено, что информация, наносящая ущерб национальным интересам или приносящая пользу врагу, в находящемся на осадном положении Крыму публиковаться не может. Редакторам 3-х ведущих газет было предложено на выбор: цензура или полная свобода, при которой, в случае публикаций, расцененных, как пособничество врагу, редактор будет отвечать по законам военного времени. Двое редакторов (из левых) выбрали цензуру, третий (правый) – свободу. Всего в Крыму действовало 20 газет: 3 либеральные, 4 умеренные, 3 монархические, 4 крайне монархические, 3 профессиональные и 3 официальные.

В то время в Крыму священник Востоков выступал с проповедями антисемитского содержания, пользующимися большим спросом у публики. Врангель пригласил его к себе и попросил впредь от подобных выступлений воздерживаться и издал указ, запрещающий разжигание религиозной, национальной и расовой розни в публичных выступлениях и газетных публикациях. «Я считаю недопустимыми в этот критический период нашей жизни любые формы расовой, классовой и межпартийной борьбы и приму все возможные меры для её предотвращения. Погромы означают моральное разложение армии», - говорил барон.

Знавшие Петра Николаевича люди отмечали скромность его быта и колоссальную работоспособность. Главнокомандующий вставал рано, с 8-ми принимал должностных лиц и посетителей, обедал с часа до двух, после 6-ти принимал людей, с которыми хотел побеседовать подольше, перед ужином с адъютантом выходил в город, осматривал лазареты и общежития. За ужином, кроме жены и тёщи, присутствовали дежурные офицеры конвоя и зачастую Кривошеин. Ужин состоял из одного блюда, к коему подавался стакан вина. Затем генерал работал до 11-ти или 12-ти часов.

Одновременно с организацией тыла, Врангель проводил преобразование и в армии, получившей отныне название Русской. Начал он с беспощадной борьбы с мародёрством и незаконными реквизициями. Военные трибуналы выносили скорые приговоры, и эти решительные меры восстановили дисциплину в деморализованных частях. Жалобы крымчан на бесчинства армии практически прекратились. В северной Таврии крестьяне говорили: «петлюровцы грабили, махновцы грабили, деникинцы, случалось, тоже грабили, красные грабят, а вот только врангелевцы никогда не грабили и землю хотели дать». Либерал В.А. Оболенский писал: «У нас на глазах совершилось чудо». Пётр Николаевич стремился сократить количество штабистов, отправляя их на фронт, хотя это и не всегда удавалось. Однажды на перроне станции Врангель встретил щеголеватого полковника. Барон поинтересовался, где он служит.

- Офицером связи при генерале Слащёве, ваше превосходительство!

- Павел, разве есть такая должность? – обернулся Пётр Николаевич к Шатилову.

- Определённо нет. Ещё один кандидат для отправки на фронт.

- Я… Я состою также при епископе Вениамине… - запинаясь, начал полковник.

- Что?! – закричал Врангель. – При епископе Вениамине? Что же вы там делаете, ладаном курите или уклоняетесь от отправки на фронт? Да как вы смеете!

Полковника тотчас арестовали…

Своим приказом Главнокомандующий ввёл в армии военную юстицию, полностью отделив от гражданского судопроизводства.

Отныне ставка в формировании войск делалась не на добровольцев, а на мобилизованных резервистов.

Примечательно, что среди многих воззваний Врангеля того времени есть и обращённое к офицерам, вставшим на сторону красных, где в частности говорилось:

«Я хочу верить, что среди вас, красные офицеры, есть ещё честные люди, что любовь к Родине ещё не угасла в ваших сердцах.

Я зову вас идти к нам, чтобы вы смыли с себя пятно позора, чтобы вы стали вновь в ряды Русской, настоящей армии.

Я, генерал Врангель, ныне стоящий во главе её, как старый офицер, отдавший Родине лучшие годы жизни, обещаю вам забвение прошлого и представляю возможность искупить свой грех».

После проведённой реорганизации начинается очередное, последнее наступление Белой армии. Необходимо было прорвать организованную красными блокаду и выйти на просторы Южной Украины, богатой продовольствием и лошадьми. Врангель спланировал комбинированную операцию – одновременную высадку десанта на севере и северо-востоке полуострова в сочетании с атакой по Перекопскому и Арбатскому перешейкам, отделявшим Крым от материка, - которая была блестяще осуществлена. Пётр Николаевич под градом пуль оставался с войсками на протяжении всего сражения.

Красные стянули к Крыму подкрепления, обеспечивающие им громадный численный перевес. Однако, планы большевиков потерпели полный крах. Русская армия одержала одну из самых блистательных своих побед, итогом которой стало почти полное уничтожение группировки красных, включавшей 7 дивизий (в том числе, Латышскую) и конницу Жлобы, захват 10 тысяч пленных, 48 орудий, 6 броневиков, 250 пулемётов, 3 бронепоездов и огромного количества боеприпасов. Таврическая губерния отныне находилась в руках Врангеля, занимаемая белыми территория увеличилась вдвое.

То, что удалось сделать новому Главнокомандующему, многие называли чудом. Один из лидеров кадетской партии, князь Павел Долгоруков, позже расстрелянный большевиками, вспоминал: «От всей его фигуры веяло энергией, и сразу почувствовалась его молодая, крепкая рука. Тот военный сброд, который я видел в Феодосии, Врангель и его сотрудники в короткое время преобразили в регулярные части, способные не только оборонять Крым, но и наступать. Летом была занята северная часть Таврической губернии, Мелитополь и Бердянск. И это при страшной трудности комплектования, при недостатке обозов, лошадей артиллерии и при ограниченных ресурсах населения небольшой территории.

Грабежи и насилия в войсках благодаря строгим мерам исчезли, произошло то чудо, о котором я говорил ранее, в которое не верили и потрясённые разложением Добрармии военные. (…)

Во Врангеле более (чем в Деникине – Е.С.) чувствовалось потентной энергии. И он впоследствии доказал, что не только может из деморализованной массы формировать, воодушевлять и вести в бой боеспособное войско, но не выпускал из своих крепких рук вожжей и после катастрофы. И после военного крушения люди верили в него, и он, в неимоверно трудных условиях, находил возможность поддерживать их морально и материально, поддерживать в них воинский дух и порыв к национальному подвигу. Он был ближе к типу диктатора, а это в настоящее время и требовалось, а потому я, прогрессист, кадет и пацифист, всецело и убеждённо стал его поддерживать…»

Подводя промежуточные итоги своей деятельности, Пётр Николаевич отмечал: «Огромная работа сделана нами. Три месяца тому назад, прижатая к морю, на последнем клочке родной земли, умирала армия. Русский народ отверг её. В ней видел он не освободителей, а насильников. Европа отвернулась от нас, готовая видеть во власти захватчиков России – власть, представляющую русский народ. Казалось, конец неизбежен. Теперь наши войска победоносно двигаются вперёд. Воскресшие духом, очистившись в страданиях, русские полки идут, неся с собой порядок и законность. Новая власть пользуется доверием народа. Её лицо для него открыто. Мир, забывший было нас, вновь нас вспоминает, и борьба горсти русских патриотов начинает приобретать значение крупного фактора международной политики…»

И всё-таки генерал не склонен был видеть ситуацию о радужных тонах и с тревогой добавлял: «…Как ничтожен маленький клочок свободной от красного ига русской земли по сравнению с необъятными пространствами залитой красной нечистью России. Как бедны мы по сравнению с теми, кто ограбил несметные богатства нашей Родины. Какое неравенство пространства, сил и средств обеих сторон. Редеют ежедневно наши ряды, раненые заполняют тыл. Лучшие и опытные офицеры выбывают из строя, их заменить некем. Изнашивается оружие, иссякают огнеприпасы, приходят в негодность технические средства борьбы. Без них мы бессильны. Приобрести всё это нет средств. Наше экономическое положение становится всё более тяжёлым. Хватит ли сил у нас дождаться помощи, придёт ли эта помощь, и не потребуют ли за неё те, кто её даст, слишком дорогую плату? На бескорыстную помощь мы рассчитывать не в праве».

Увы, силы были слишком неравны, а союзники, в большинстве своём, отвернулись от белых. Англичане спешно налаживали отношения с Советами и требовали от правительства Врангеля прекратить войну. Французы, хотя и признали это правительство, помощи оказывать не спешили. Но главный удар в спину нанесли поляки. Ведя успешные боевые действия, они оттягивали на себя значительную часть сил большевиков, что давало белым возможность для манёвра. Врангель предполагал выйти на соединения с польской армией и объединить усилия в борьбе с красными. Поляки делали вид, что соглашаются с этим планом. В Крыму шли переговоры о совместных действиях, а в это время руководство Польши вероломно заключило мир с большевиками, о чём известили Врангеля лишь несколько дней спустя.

- Поляки в своём двуличии остались себе верны, - прокомментировал это Пётр Николаевич.

Теперь силы красных были свободны, чтобы всей массой ударить по Крыму, что и было сделано. Даже природа, казалось, встала на сторону красных. Осень выдалась небывало холодной, последние защитники Крыма, героически оборонявшие Перекоп, страдали от обморожений.

Однако, главнейшая задача, которую ставил перед собой Врангель, была выполнена: время было выиграно. И это время было использовано с максимальной пользой. Эвакуацию начали готовить заблаговременно. Делать это приходилось втайне от армии и населения, чтобы не подрывать боевой дух у первой и не создавать паники среди последнего. Для соблюдения секретности начальник контрразведки генерал Климович даже организовывал, в случае возникновения в прессе ненужных слухов, ложные утечки информации о якобы готовящихся военных операциях. Одной из первых мер Врангеля стало создание запасов топлива, включая добывавшийся в Крыму уголь. Для закупки оного генерал Шатилов был направлен в Константинополь. Все суда, включая баржи и шаланды, были приведены в полную готовность.

Утром 3-го ноября Главнокомандующий принял последний парад на родной земле. В Севастополе на площади перед гостиницей построились: конвой генерала, Атаманское Новочеркасское училище и оставшиеся вне наряда юнкера Сергиевского училища. Один из очевидцев вспоминал: «Ген. Врангель вышел из дверей гостиницы одетый в серую офицерскую шинель с отличиями Корниловского полка. За ним его штаб и штаб крепости с генералом Стоговым.

Обходя фронт генерал Врангель остановился перед атаманцами и обратился к ним со, ставшими теперь, историческими словами:

"Орлы! Оставив последними Новочеркасск, последними оставляете и русскую землю. Произошла катастрофа, в которой всегда ищут виновного. Но не я, и тем более, не вы виновники этой катастрофы; виноваты в ней только они, наши союзники" - и генерал прямо указал рукой на группу военных представителей Англии, США, Франции и Италии, стоявших неподалеку от него. - "Если бы они вовремя оказали требуемую от них помощь, мы уже освободили бы русскую землю от красной нечисти. Если они не сделали этого теперь, что стоило бы им не очень больших усилий, то в будущем, может быть, все усилия мира не спасут ее от красного ига. Мы же сделали все что было в наших силах в кровавой борьбе за судьбу нашей родины... Теперь с Богом. Прощай русская земля".

11 ноября 1920-го года Главнокомандующий Русской Армией генерал Врангель издал приказ об эвакуации. Его воззвание гласило:

«Русские люди! Ведя неравную борьбу с угнетателями, Русская Армия защищала последний клочок России, на котором сохранились закон и справедливость. Сознавая свою ответственность, я с самого начала стремился учесть возможное развитие событий. Я приказал произвести эвакуацию всех, кто последует за Русской Армией в её пути на Голгофу: семьи солдат и офицеров, государственных служащих с семьями и каждого, кому угрожает опасность, если он попадёт в руки врага.

Посадка на корабли будет происходить под контролем армии, знающей, что суда для неё готовы и ждут в портах, согласно ранее утверждённому плану. Я сделал всё, что было в моих силах, чтобы выполнить свой долг перед армией и населением.

Нам неизвестно, что ожидает нас в будущем.

У нас нет иной земли, кроме Крыма. У нас нет дома. Как всегда откровенно, я предупреждаю о том, что вас ожидает.

Господи! Дай нам сил и мудрости преодолеть и пережить это страшное для России время».

Корреспондент Валентинов вспоминал: «Командующий вошёл. Его искажённое лицо выражало предельную усталость. Он медленно подошёл к окну и долго смотрел на огни кораблей в гавани. Я различил едва слышный шёпот: «О, как тяжело, как ужасно тяжело!» Он повернулся и так же медленно направился к двери. Я слышал его шаги в пустом зале…»

Посадка людей на корабли прошла благополучно. Все, кто хотел уехать, смогли сделать это. Паники и различных эксцессов удалось избежать. Погрузка багажа сопровождалась молебном в честь Коренной Курской иконы Божией Матери (Знамение), которую Врангель потребовал вывезти, как единственную не попавшую в руки большевиков. Главнокомандующий на катере в последний раз приветствовал свои войска на родной земле. Громогласное «Ура!» было ему ответом. Ю.И. Лодыженский, работавший впоследствии по заданию Врангеля в Российском отделении Красного Креста в Женеве, вспоминал: «В это время внимание моё было привлечено происходящим на берегу. По лестнице спускалась небольшая группа военных, среди которых можно было различить чёрную черкеску главнокомандующего генерала Врангеля. Его окружала толпа, состоявшая из местных жителей и ещё не успевших погрузиться воинских чинов и беженцев. Некоторые становились на колени, крестились и целовали землю. Другие крестили генерала. Слов, конечно, не было слышно. Затем от пристани отошёл катер со штабом и главнокомандующий вошёл на палубу крейсера «Корнилов». Прежде чем направиться в Константинополь, он решил обойти крымские порты, чтобы убедиться в погрузке всех своих соратников и их семей». Из крымских портов вышло 126 судов, на которых Россию покинуло около 150000 русских людей…

В эти дни жесточайшая стужа в Крыму сменилась теплом, и солнце первый раз за долгое время ярко засияло в синем небе…

Глава 8.

Оставленная всем миром обескровленная армия,

боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело

всего мира, оставляет родную землю. Мы идём на чужбину,

идём не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой,

в сознании выполненного до конца долга. Мы вправе требовать

помощи от тех, за общее дело которых мы принесли

столько жертв, от тех, кто своей свободой и самой жизнью

обязан этим жертвам.

П.Н. Врангель

Прощай, Родина! Теперь беженцами скитаемся мы по чужбине.

Серо, однообразно, бесполезно тянутся день за днями.

Глядим на гибель Родины, с горестью смотрим,

как зарубежная Русь грызётся между собою,

не для блага России, а за будущую, белее чем гадательную власть.

(…)

В активе общественные силы – все те же, увы,

знакомые лица, алчущие сыграть роль, на которую они

не способны.

(…)

А тем не менее – вопреки очевидности,

вопреки здравому смыслу – верую…

Россия будет!

Н.Е. Врангель

Эвакуированная Русская Армия первоначально была размещена на трёх островах у побережья Турции: Лемнос, Чаталдже, Галлиполи… На северо-востоке абсолютно пустынного полуострова Галлиполи оказались 26596 военнослужащих со своими семьями. Голое поле под открытым небом – вот, что предстало их взору. О жизни русских беженцев на Галлиполи пишет Алексей Петрович Врангель: «Французы предоставили палатки, но не дали ни транспорта, ни инструментов – их заменили мускулы и изобретательность. Жильё напоминало стоянку каменного века: спали на голой земле, топили хворостом и принесёнными водой сучьями. Жили в темноте: французы не дали керосина.

Из пустой консервной банки, фитиля и растопленного жира от консервов получалось нечто вроде древнеримского светильника. Те же консервные банки использовались в качестве посуды и для приготовления пищи. Мебели, разумеется, не было, тюфяки заменяли водоросли и ветки, стульями служили ящики, в которых доставлялись консервы. Рациона, установленного французами, хватало лишь, чтобы не умереть с голоду: 500 граммов хлеба, немного консервов – ни овощей, ни мяса. Чтобы предотвратить голод, командование корпуса из своих скудных ресурсов купило муку и открыло несколько пекарен. (…)

Военные инженеры проявляли чудеса изобретательности. У них не было ни инструментов, ни материалов. Русская сметка, предприимчивость и воля помогли справиться с этими трудностями. (…) Перечень того, что они сделали, читается как сказка. Восстановлены разрушенные дома, проведена железная дорога от лагеря до города, и по ней доставлялось продовольствие. Построены и оборудованы бани, кухни, пекарни, больницы. Сооружена пристань для разгрузки помощи, восстановлен римский акведук, по которому вода поступала в город. (…)

Галлиполи превратился в большую школу. Для не имевших начального образования были организованы курсы. Офицеры изучали тактику и стратегию. Издавалась газета, появился даже театр, где шли спектакли. (…) …В палатке соорудили церковь с самодельными иконами и алтарём, при изготовлении которых использовались всё те же консервные банки. Был организован прекрасный церковный хор…»

Врангель в это время жил на яхте российского посольства «Лукулл». На ней он объезжал войска, встречавшие его восторженно. На острове Лемнос казаки, размещавшиеся там, после парада побежали за автомобилем главкома, а потом понесли его на руках…

Этот период Павел Долгоруков в своих воспоминаниях назвал «вторым чудом Врангеля». «После крымского поражения, - писал князь, - он не выпустил вожжей из своих крепких рук и, увезя от большевиков до 150 тысяч людей военных и гражданских, сумел, вопреки мнению многих авторитетных военных, на чужой территории, против воли союзников «незаконно» сохранить армию, хотя и без оружия. И ему, побеждённому, повиновались и молились на него. Я видел, когда он через год, на транспортах в Константинополе, проходя своим быстрым шагом мимо выстроенных войск, перевозимых в Болгарию, здоровался с ними, у людей наворачивались слёзы. А он только быстро проходил. Но тогда они уже знали и поняли, что для них сделал этот узник союзников, не могший к ним даже ездить из Константинополя, ведший всё время из-за них тяжёлую, упорную борьбу с союзными властями».

После парада на Галлиполи, где генерал Кутепов делал всё, чтобы сохранить армию, один из военных атташе заметил: «Нам говорили, что здесь толпа беженцев, а мы увидели армию».

Но армии союзники видеть не желали и требовали её расформирования и сдачи оружия. Врангель отвечал категорическим отказом, считая армию залогом будущего России. В одном из последних приказов, изданных ещё в Севастополе, Главнокомандующий писал: «Верю, что настанет время, и Русская армия, сильная духом своих офицеров и солдат, возрастая, как снежный ком, покатится по родной земле, освобождая её от извергов, не знающих Бога и Отечества.

Будущая Россия будет создана армией и флотом, одухотворёнными одной мыслью: «Родина – это всё».

Надо сказать, что французы, оказавшие довольно значительную помощь русским беженцам, с лихвой компенсировали её, заполучив не только большое количество оружия, но все 126 российских кораблей, некоторые из которых ещё очень долго находились в составе французского флота.

Теперь Франция требовала скорейшей ликвидации армии Врангеля. Врангель планировал переправить армию на территорию дружественных стран: Югославии и Болгарии, но для этого нужно было время, а союзники стремились как можно быстрее положить конец её существованию. Франция в ультимативной форме заявляла, что не признаёт больше существования Русской Армии и не считает генерала Врангеля её Главнокомандующим, что едва не вызвало восстания доведённых до предела галлиполийцев. Французы агитировали изгнанников вернуться на Родину, обещая амнистию, под гарантии французского правительства. Казаки с острова Лемнос поверили этим обещаниям. 5819 человек на двух кораблях отплыли в Россию. Их друзья поднялись на борт, чтобы проститься с ними, покинуть суда французы им уже не позволили… Вскоре один из кораблей вернётся в Константинополь, и в трюме обнаружится страшная нацарапанная надпись: «Друзья! Из 3500 казаков, прибывших в Одессу, 500 были расстреляны на месте, остальных отправили в лагеря и на каторгу. Казак Мороз из станицы Гнутовск, я не знаю, что меня ждёт».

В Крыму в то время шли зверские расправы, в ходе коих было уничтожено 120 тысяч русских людей, среди которых старики, женщины, дети… Кости расстрелянных в те жуткие дни и сегодня вымывают из земли весенние дожди…

Французские депутаты были возмущены поступком своего правительства. Справедливости ради, надо заметить, что многие государственные и военные деятели оказывали поддержку Врангелю. Французские корабли, проплывая мимо его яхты, отдавали положенные в таких случаях морские почести. Своё восхищение выразил Петру Николаевичу командующий английскими оккупационными войсками генерал Харрингтон, ставший его другом. Поддерживал Белого Главнокомандующего и верховный комиссар США адмирал Бристоль.

15-го октября 1921-го года итальянский фрегат «Адрия» протаранил яхту «Лукулл» ровно посередине, где была каюта Врангеля. Однако, покушение не удалось, и Пётр Николаевич вновь чудом избежал гибели: буквально за минуту до трагедии барон с женой сошли на берег.

Французы не дали Врангелю никакого транспорта, лишив его возможности посещать войска, и генерал оказался в российском посольстве практически в положении арестанта. Между тем, Советы гарантировали амнистию белым в случае возвращения, если приказ об оном отдаст сам Врангель. Французы потребовали отдать такой приказ и пригрозили русскому Главнокомандующему арестом. Когда на другой день, французский представитель, придя за ответом, беседовал с послом, вошёл Врангель и невозмутимо обратился к последнему:

- Извините за беспокойство, г-н посол, но я должен показать конвою, где установить пулемёты, - ходят слухи, что определённые зарубежные круги вынашивают заговор против главнокомандующего.

С этими словами барон вышел. Разумеется, ни оружия, ни конвоя у него не было, но одного эффекта оказалось достаточно, чтобы французы отказались от своих замыслов.

Среди русских войск уже вынашивался план захвата Константинополя, но, по счастью, в это время завершились переговоры генерала Шатилова с руководством Болгарии и Югославии. Эти страны согласились принять у себя Русскую Армию.

Оказавшись в изгнании, супруга генерала Врангеля, Ольга Михайловна, посвятила себя заботе о беженцах. Сергей Палеолог вспоминал, что в Константинополе, среди беженцев только и слышно было: «Вы не видели Ольгу Михайловну?..», «Ольга Михайловна поможет… напишет… скажет… сделает…». «Никто не мог с таким искренним участием поговорить с простым казаком, солдатом, офицером, ставшим инвалидом, с безутешными матерями и вдовами, как это делала она», - писал Палеолог. Ольга Михайловна помогала всем, и делала это всегда доброжелательно, без суеты.

Её стараниями были организованы два туберкулёзных санатория в Болгарии и Югославии. Добывать средства на них Ольга Михайловна ездила в Америку. Деньги на это путешествие баронессе, которой едва хватало на поездку в Бельгию с детьми 3-м классом, дал Феликс Юсупов. Новый свет она исколесила вдоль и поперёк, выступая с речами на благотворительных приёмах, и американские граждане откликались на её призывы и жертвовали значительные суммы.

С целью сплочения армии Врангель организовал Воинский Союз, имевший отделения во многих странах. Члены Союза платили небольшие взносы, которые шли на организационные расходы и в страховой фонд на случай потери работы и болезни. Все усилия Петра Николаевича были направлены на сохранение армии, поддержание духа её. «Русская Армия – это не только последняя горсть защитников Родины, - говорил он, - это не Корниловцы, Марковцы, не гвардейцы – последний батальон Императорской Гвардии; это не Донские, Кубанские, Тёрские казаки. Русская Армия – это всё русское воинство, оставшееся верным знамени, Русская Армия – это всё, что не Совдепия – это Россия…

И пока не умерла Армия – она, эта Россия, жива».

В среде русской эмиграции генерала Врангеля приняли в штыки. Для либералов из бывшего Временного правительства и им подобных он был кем-то вроде Бонапарта, а вся Белая армия – реакционной силой. Страницы их газет заполняла брань, в конечном итоге, бившая по русским солдатам и офицерам, находившимся на Галлиполи и Лемносе. Не отставали и правые. Для них и сам Врангель, и его сподвижники были выскочками, нахватавшими генеральских чинов не на настоящей войне, а в ходе усобицы. Не устраивал и постулат «армия вне политики». Великий князь Кирилл, провозгласивший себя Императором в изгнании, и его приближённые требовали лояльности к себе от армии. Врангель ответил Великом князю отказом, считая поддержку этого фарса своим авторитетом дурной услугой, как монархистам, так и всей армии, в которой были люди разных взглядов. Этого Кирилл Владимирович и его окружения не забудут и не простят. Впрочем, брань, лившаяся на Главнокомандующего со всех сторон, ничуть не колебала его авторитета в армии.

Уже после смерти Врангеля генерал фон Лампе писал: «Русская эмиграция никогда не была «счастливой», да и сам факт пребывания в изгнании исключает всякий вопрос о счастье. Но у белой русской эмиграции при жизни генерала Врангеля был её ДРУГ, её ГЕРОЙ. В генерале Врангеле сама БЕЛАЯ ИДЕЯ нашла своё воплощение, он как бы олицетворял её».

Тем не менее, в 1924-м году Врангель, оставаясь Главнокомандующим Русской Армией и Председателем РОВС, передал права Верховного Главнокомандующего Русской Армией в зарубежье дяде убитого Государя, Великому Князю Николаю, имевшему большой авторитет в среде монархистов. Решение это было продиктовано тем, что Николай Николаевич имел обширные связи среди членов французского правительства и высшего генералитета, что должно было способствовать улучшению положения изгнанников, большинство из которых тяготели именно к Франции.

Сам Врангель с семьёй поселился в Бельгии, где его тёща на деньги, вырученные от продажи австрийской виллы, приобретённой ещё её мужем, купила небольшой дом. Николай Николаевич, взявший под контроль средства, на которые существовал РОВС, предложил Врангелю выплачивать из них ему пенсию, но тот отказался, не желая получать содержание из взносов членов Союза, при организации которого было решено, что никто из старших командиров не будет получать жалования за его счёт.

Окружение Николая Николаевича относилось к Врангелю враждебно. Они видели в нём соперника в борьбе за власть, опасались, что в будущей России, пользующийся огромным доверием и поддержкой генерал займёт слишком значимое место, а потому старались прекратить финансирование войска, политически изолировать барона, затруднить его связи с воинскими организациями.

Из-за стеснённости в средствах Врангель не мог уже так часто посещать разбросанные по разным краям соединения своей армии. И всё-таки те редкие встречи, которые удавалось организовать, оставались неизгладимыми в памяти их участников. Кадет Воробьёв вспоминал: «…он стоял перед нами в своей характерной позе, положив руку на рукоять казацкого кинжала. Своим громким, отчётливым голосом, которым он привык обращаться к войскам, он призывал нас к вере и терпению. Сотни юных глаз были прикованы к нему, заворожено следя за выражением его лица и жестами. Сомневаюсь, что стены старой австрийской крепости, где находилось наше училище, когда-либо сотрясало столь громкое «ура!». Кадеты подхватили Врангеля на руки и торжественно понесли его».

Армия боготворила своего Главнокомандующего. Чувства, питаемые к нему многими белыми воинами, лучше всех передал поэт Иван Савин в своём очерке «Портрет», посвящённом генералу: «Я долго не мог понять, как я заставил себя не выйти из рядов вперед, не подойти к Вам, не сказать Вам сквозь слезы:

- Ваше превосходительство, позвольте сказать Вам, как я счастлив видеть Вас. Есть в Вас, ваше превосходительство, что-то большее, чем глава армии. Есть в Вас, там, за сталью суровых глаз большая, славная нежность и большая любовь. К России ли любовь, к нам ли, всегда готовым умереть за нее, - я не знаю, но, вот, хочется сказать мне Вам что-то очень нужное, очень светлое, такое, чтобы вопреки всем воинским уставам и дисциплинам, все уланы, все драгуны, все гусары, все те, кто окован красным кольцом, понесли бы Вас на руках вперед, за Днепр, к Москве, понесли бы Вас как знамя, туда, где в крови и дыме рождается Россия!

Так хотелось выйти из фронта, крепко, до боли крепко пожать Вашу руку, как жмут руку большому, верному, единственному другу. И опять-таки не страх перед наказанием удержал меня – Вы, знаю, поняли бы, Вы, знаю, простили бы – а мысль, что, может быть, как тогда, в Новороссийске, пряча улыбку в глубине прозрачных глаз, Вы скажите:

- Вольноопределяющийся, только в красной армии солдаты выходят из строя. Стыдитесь!

И стало бы до боли стыдно.

(…)

- Ваше превосходительство, это ничего. Пусть бьют, пусть расстреливают, мы знаем Вас, мы не поверим. Вы совсем близкий, совсем родной. Ваше превосходительство, если и я, полуубитый, упаду в общую могилу, знайте, что так любить Россию и гибнуть за нее научили меня Вы.

Бог спас меня. Видно, вымолила мне жизнь у Господа мать, отдавшая ему четырех сынов. Теперь – мутный квадрат стены, Галлиполи, шнурок и Вы. Не знаю, дойдут ли к Вам эти несвязные строки, этот портрет Ваш – мозаика, сложенная из маленьких, из пестрых кусочков былого. Но вы не скажите, ваше превосходительство : «стыдитесь»! Вы поймете, что крепко храню в памяти эти кусочки, берегу хорошую память о Вас потому, что с Вами связан гордый и чистый год последней святой борьбы с теми, кого да проклянет Господь самым черным проклятием! Знаю – не осудите Вы и поймете, что это, может быть, немножко смешно, но не стыдно, если я сейчас подойду к Вашему портрету – желтому листу из ”Die Woche” и, став во фронт, скажу Вам, вождю моему:

- Ваше превосходительство, если России нужна будет моя жизнь, я отдам ее по первому Вашему зову!»

В это время начинается знаменитая операция ОГПУ «Трест». Генерал Кутепов, бывший блестящим военачальником, занялся не свойственным себе делом: разведкой. Он добился права вести партизанскую борьбу на территории Советского Союза, организовывать различные диверсии. Врангель был категорически против этого, считая, что террористические акции ни к чему не приведут, а лишь унесут понапрасну жизни их исполнителей. Пётр Николаевич, вообще, выступал против террора и навязывания какого-либо строя силой. «Всё прошлое России говорит за то, что она рано или поздно вернётся к монархическому строю, но не дай Бог, если этот строй будет навязан силой штыков или белым террором… Кропотливая работа проникновения в психологию масс с чистыми, национальными лозунгами может быть выполнена при сознательном отрешении от узкопартийных, а тем более классовых доктрин и наличии искренности в намерениях построить государство так, чтобы построение удовлетворяло народным чаяниям», - считал Врангель.

Генерал Кутепов рассуждал иначе. Он легко попал на удочку агента ОГПУ Якушева, тонко игравшем на его самолюбии, и в течение нескольких лет был фактически марионеткой в руках этой организации. В отличие от Кутепова Пётр Николаевич сразу раскусил большевистского агента. И.А. Ильин писал: «Ясновидящая интуиция присуща только гениальным людям (так, только П.Н. Врангель с первого же взгляда определил Фёдорова-Якушева, как провокатора и запретил с ним входить в сношения)». Примечательно, что Врангель ещё в 1923-м году заподозрил в генерале Скоблине, который позже вместе со своей супругой певицей Надеждой Плевицкой организует похищение и убийство Кутепова, агента ГПУ и отстранил его от командования корниловцами. Сам же Кутепов, бывший посажённым отцом на свадьбе Скоблина, будет благоволить к нему до конца, несмотря на предупреждения Петра Николаевича, и после смерти последнего восстановит предателя во главе Корниловского полка.

Врангель с горечью видел, что армию всё больше втягивают в политику, а политики погрязли в междоусобных дрязгах, разъедающих эмиграцию, разрушающих Белое дело. В 1924-м году он говорил: «Если Белому делу суждено кончиться, то пусть конец этот будет так же почётен, как весь «белый» крестный путь…»

Но Белая борьба продолжалась. Пётр Николаевич так формулировал её: «Белая борьба – это честное возмущение русского человека против наглого насилия над всем для него святым: Верой, Родиной, вековыми устоями государства, семьи.

Белая борьба – это доказательство, что для сотен тысяч русских людей честь дороже жизни, смерть лучше рабства.

Белая борьба – это обретение цели жизни для тех, кто, потеряв Родину, семью, достояние, не утратил веры в Россию.

Белая борьба – это воспитание десятков тысяч юношей – сынов будущей России – в сознании долга перед Родиной.

Белая борьба – это спасение Европы от красного ига, искупление предательства Брест-Литовска.

Не вычеркнуть из русской истории тёмных страниц Настоящей смуты. Но не вычеркнуть и светлых – Белой борьбы». В первый день 1927-го года Врангель издал новогодний приказ, в котором говорилось: «Ушел еще год. Десятый год русского лихолетия. Россию заменила Триэсерия. Нашей Родиной владеет интернационал. Но национальная Россия жива. Она не умрет, пока продолжается на русской земле борьба с поработителями Родины, пока сохраняется за рубежом готовая помочь в ее борьбе зарубежная Армия... Не обольщаясь привычными возможностями, но не смущаясь горькими испытаниями, помня, что побеждает лишь тот, кто умеет хотеть, дерзать и терпеть, будем выполнять свой долг».

Вокруг Врангеля в последние годы его жизни образовался круг самых доверенных его людей: генерал Шатилов, А.И. Гучков, генерал-майор фон Лампе, философ Иван Ильин. Эта глубоко законспирированная организация налаживала связи в политических, экономических и военных кругах разных стран, предпринимала меры для создания в Советской России организации, не имевшей связей с прежними и существующими разведывательными учреждениями белой эмиграции.

Деятельность этой структуры прервёт внезапная кончина генерала Врангеля, которую большинство расценили, как убийство. Предположительно, гостивший в доме Петра Николаевича брат его денщика, о котором тот прежде даже не упоминал, прибывший из Советской России, подсыпал яд в еду генералу. Судя по всему, это был туберкулин, вызвавший у абсолютно здорового 49-летнего барона скоротечную чахотку, которая свела его в могилу в считанные недели. Мать Петра Николаевича писала: «Тридцать восемь суток сплошного мученичества!.. Его силы пожирала 40-градустная температура… Он метался, отдавал приказания, порывался встать. Призывал секретаря, делал распоряжения до мельчайших подробностей». Сам генерал говорил приехавшему профессору Алексинскому: «Меня мучает мой мозг. Я не могу отдохнуть от навязчивых ярких мыслей, передо мной непрерывно развертываются картины Крыма, боев, эвакуации... Мозг против моего желания лихорадочно работает, голова все время занята расчетами, вычислениями, составлением диспозиций... Меня страшно утомляет эта работа мозга. Я не могу с этим бороться... Картины войны все время передо мной, и я пишу все время приказы... приказы, приказы!»

Уже больной, Врангель продолжал работать. Незадолго до смерти, уже приняв причастие и исповедавшись, он обсуждал с генералом Шатиловым вопросы, касающиеся армии и её содержания. Редактируя свои «Записки», которые готовил к изданию фон Лампе, Пётр Николаевич исключил из неё 1/8 часть текста, распорядившись уничтожить её, где говорилось о Государе и Деникине, оставив, таким образом, лишь факты, не дав волю эмоциям, не пожелав сводить счёты, поднявшись выше этого и показав пример чести, благородства и смирения.

Перед кончиной, исповедавшись и причастившись Святых Тайн, Врангель говорил своему духовнику протоиерею Василий Виноградову: «Я готов служить в освобожденной России хотя бы простым солдатом...» 25 апреля 1928 года в девять часов утра генерал тихо скончался. Последними его словами были: «Я слышу колокольный звон, Боже, храни армию!»

Смерть Врангеля стала трагедией для большого числа русских людей, для армии. Один офицер написал в предсмертной записке: «Для меня его смерть означает конец всего, надежды вернуться в Россию больше нет», - и застрелился…

Деньги на похороны Главнокомандующего посылали отовсюду – офицеры, солдаты, казаки – Белое воинство.

Похоронили П.Н. Врангеля, согласно его завещанию, в русской церкви в Белграде. Его провожало огромное количество людей, присутствовало 363 делегации, было возложено более 200 венков, воздух дрожал от артиллерийского салюта. Митрополит Антоний (Храповицкий) сказал об этой церемонии: «Похоронами, которые пышностью превзошли даже погребение царственных особ, Господь увенчал его славный путь, воздав ему то, чего лишён он был в земной жизни. Его уделом были не триумфы, а тяжкий труд и разочарования, зато его похороны из проводов в последний путь превратились в победный марш».

Е.В. Семёнова