Краса полуночной природы,

Любовь очей, моя страна!

Твоя живая тишина,

Твои лихие непогоды,

Твои леса, твои луга,

И Волги пышные брега,

И Волги радостные воды -

Всё мило мне, как жар стихов,

Как жажда пламенная славы,

Как шум прибережной дубравы

И разыгравшихся валов.

Всегда люблю я, вечно живы

На крепкой памяти моей

Предметы юношеских дней

И сердца первые порывы;

Когда волшебница-мечта

Красноречивые места

Мне оживляет и рисует,

Она свежа, она чиста,

Она блестит, она ликует.

Но там, где русская природа,

Как наших дедов времена,

И величава, и грозна,

И благодатна, как свобода, -

Там вяло дни мои лились,

Там не внимают вдохновенью,

И люди мирно обреклись

Непринужденному забвенью.

Об авторе этих строф А.С. Пушкин писал П.А. Вяземскому: «Ты изумишься, как он развернулся и что из него будут. Если уж завидовать, так вот кому я должен бы завидовать… Он всех нас, стариков, за пояс заткнет». 

Дарование, которому предстояло заткнуть за пояс «стариков» звали Николаем Михайловичем Языковым, и к пушкинскому творчеству по-юношески самоуверенный поэт относился свысока. Этого отношения не изменило даже их личное знакомство и добрые отношения. Но гений Александра Сергеевича чужд был жажды преклонения и сам умел ценить чужой талант. Как пишет Д.П. Святополк-Мирский, «Пушкин говорил, что кастальский ключ, из которого пил Языков, течет не водой, а шампанским. Почти физическое опьянение, производимое стихами Языкова, хорошо знакомо его читателям. Поэзия его холодна и пенится, как шампанское или как минеральный источник. Потрясающая — физическая или нервная — энергия его стихов не имеет себе равных. Нетрудно вообразить, что он сделал из такого сюжета, как «Водопад» (1828), но и более мирные стихи о природе («Тригорское» или стихи о Чудском озере) совершенно так же бьют искрящейся жизнью в своем холодном хрустальном великолепии».

Светило Пушкина не затмило ослепительной кометы Языкова, о чём свидетельствует В.Г. Белинский, отмечавший: «Несмотря на неслыханный успех Пушкина, господин Языков в короткое время успел приобрести огромную известность. Все были поражены оригинальною формой и оригинальным содержанием поэзии г. Языкова, звучностью, яркостью, блеском и энергиею его стиха».

Николай Языков родился 16 марта 1803 года в Симбирске и принадлежал к старинному дворянскому роду. Далеки предок его, Енгулей-мурза-Язык, служил Дмитрию Донскому, перейдя к русскому князю от татарского хана и приняв Православие. Отец поэта, отставной гвардии-прапорщик был богатым помещиком. Мать, Екатерина Александровна, происходила из рода Ермоловы. Всего в семье возрастали шестеро детей. Одна из сестер Николая позже станет супругой А.С. Хомякова.

К 11 годам Языков получил хорошее домашнее образование и для продолжения оного был отправлен в Петербург. Шесть лет он учился в Горном кадетском корпусе, а позже поступил в Институт инженеров путей сообщения. Однако, далее учеба застопорилась. Юноша не имел способности к точным наукам, а, самое главное, увлекаем был весельем молодости, не дававшем ему сосредоточиться на скучных предметах, необходимых будущему инженеру… Вдобавок его Муза уже в полный голос говорила с ним, вкладывая в его уста прекрасные строфы…

Первые стихи поэта появились в печати, когда ему было 16. Их благосклонно приняли Воейков, Дельвиг и Баратынский. В далёком Нежине гимназист Гоголь-Яновский с восторгом декламировал их друзьям.

Языков всё же предпринял ещё одну попытку получить надлежащее образование и поступил в Дерптский университет. Здесь юноша пробыл целых семь лет, но больше времени отдавал не учебе, а литературе и студенческим пирушкам, на которых всегда был заводилой. Друзья той поры вспоминали пышущего здоровьем, «кровь с молоком», студента с кубком вина в руках, с сияющими глазами, вдохновенно читающего хмельной компании очередные вирши.

Эта раздольная, «гусарская» жизнь отразилась в тогдашней лирике поэта, дышащей весёлым разгулом, радостью бытия, упоённостью жизнью во всех многообразных красках её. Это жизнелюбие и восторженность буквально пропитывает каждую строчку, обрушиваясь на читателя солнечными брызгами могучего водопада. Солнце – словно растворено в этих стихах. И несмотря на такое раздолье, в них нет ни отголоска низменных страстей, ничего от дурного духа. Они исполнены лишь любовью и радостью, любовью к жизни и радостью ей.

Позже Н.В. Гоголь так скажет о творчестве Языкова: «С появленьем первых стихов его всем послышалась новая лира, разгул и буйство сил, удаль всякого выраженья, свет молодого восторга и язык, который в такой силе, совершенстве и строгой подчиненности господину еще не являлся дотоле ни в ком. Имя Языков пришлось ему не даром. Владеет он языком, как араб диким конем своим, и еще как бы хвастается своею властью. Откуда ни начнет период, с головы ли, с хвоста, он выведет его картинно, заключит и замкнет так, что остановишься пораженный. Всё, что выражает силу молодости, не расслабленной, но могучей, полной будущего, стало вдруг предметом стихов его. Так и брызжет юношеская свежесть ото всего, к чему он ни прикоснется».

Увы, этой юношеской свежести поэту-жизнелюбцу хватило ненадолго. Уже в Дерпте заявил о себе тяжелый недуг, который во цвете лет сведёт его в могилу – воспаление спинного мозга. Эта тяжёлая и мучительная болезнь во многом повлияла на дальнейшее духовное и творческое его развитие. Николай Михайлович сперва удаляется в свое симбирское имение, где живет несколько лет, затем некоторое время проводит в Москве, где сходится со славянофилами, и, наконец, едет лечиться в Италию…

По свидетельству И.В. Киреевского, невзирая на недуг, поэт в ту пору "...пишет много, и стих его, кажется, стал ещё блестящее и крепче". К этому периоду относится стихотворение "Землетрясенье", которое Жуковский считал одним из лучших в русской поэзии.

Бывший озорной гуляка обращается к Богу, изучает Библию и религиозную литературу, кается в стихах, что «пестро, неправильно я жил». «Моя муза должна переродиться. Я перейду из кабака прямо в церковь. Пора и Бога вспомнить», – писал он.

В этот период Языков познакомился с Гоголем. Их встреча произошла заграницей, на одном из курортом и переросла в крепкую дружбу, основой которой было редкое взаимопонимание и совпадение взглядов и душевных устремлений. «Бог да хранит тебя для разума и для вразумления многих из нас», - писал Николай Васильевич поэту, а тот всецело разделял его идею о значении художника, как проповедника, его ответственности за слово свое. Этим сознанием высокой миссии, обращенностью к миру горнему проникнуты новые стихотворения Языкова. Как писал о них Гоголь, творчество Николая Михайловича достигло «высшего состояния лиризма, которое чуждо движений страстных и есть твёрдый взлёт в свете разума, верховное торжество духовной трезвости».

Печальный парадокс: книга Гоголя, столь отвечающая общим воззрениям и чаяниям их, книга, столь рассорившая Николая Васильевича с большинством знакомых, не понятая ими, как была бы, несомненно, понята Языковым, увидит свет одновременно с кончиной последнего. Как вспоминал князь П.А. Вяземский, «в первый день 1847 года пронеслась в Петербурге скорбная весть о кончине поэта Языкова и появилась новая книга Гоголя. По крайней мере, я в этот день узнал, что не стало Языкова, и прочел несколько страниц из "Переписки с друзьями", где между прочим начертана верная оценка дарованию Языкова. Эти строки обратились как бы в надгробное слово о нем, в светлые и умилительные о нем поминки. Это известие, это чтение, эти два события слились во мне в одно нераздельное чувство. Здесь настоящее открывает пред нами новое будущее; там оно навсегда замыкает прошедшее, нам милое и родное. Там событие совершившееся и высказавшее нам свое последнее слово, поприще опустевшее и внезапно заглохшее непробудным молчанием. Здесь событие возникающее, поприще, озаренное неожиданным рассветом. На нем пробуждается новое движение, новая жизнь; слышатся новые глаголы, еще смутные, отрывчивые; но уже сознаем, что, когда настанет время, сим глаголам суждено слиться в стройное и выразительное согласие созревшего и полного убеждения».

Важной частью второй половины творчества Языкова являются историко-патриотические баллады, в которых поэт предстаёт Бояном, воспевающим «преданья старины глубокой». Древняя Русь оживает в стихах Николая Михайловича: древнерусские князья, славные витязи, бранная слава и хмельные пиры, набеги врагов и борьба за волю, за свободу. В этой части своего творчества Языков, безусловно, остаётся самим собой, ничуть не изменяя изначальной природе своего дара – солнечного и жизнеутверждающего. Просто прежде юноша славил предметы поверхностные, лёгкие, а с возмужанием с тою же восторженной упоённостью обратился к темам серьёзным. И в картинах былого, воссоздаваемого им, та же удивительно яркая и многообразная палитра красок, то же необъятное, могучее раздолье. И восторг поэта перед легендарными страницами прошлого и его прославленными героями передаётся читателю. Языков органически не мог быть плакальщиком, сочинителем тризн, его стихи всегда исполнены энергии и зовут к торжеству жизни, к празднику жизни, к победе над смертью и бедой. Голос Николая Михайловича в этом смысле неповторим и неподражаем. Как сам сказал он о себе:     

Спокоен я: мои стихи

Живит не ложная свобода,

Им не закон – чужая мода,

В них нет заемной чепухи

И перевода с перевода;

В них неподдельная природа,

Свое добро, свои грехи!

Он и впрямь никогда не думал о «моде». И, будучи горячим русским патриотом, прямил без политесов либералам-западникам. Его стихотворение «К ненашим» было опубликовано лишь в 70-е годы 19 века, тридцать лет спустя после смерти автора. Но в списках ходило оно ещё при его жизни и создало ему немало врагов.

О вы, которые хотите

Преобразить, испортить нас

И онемечить Русь, внемлите

Простосердечный мой возглас!

Кто б ни был ты, одноплеменник

И брат мой: жалкий ли старик,

Её торжественный изменник,

Её надменный клеветник;

Иль ты, сладкоречивый книжник,

Оракул юношей-невежд,

Ты, легкомысленный сподвижник

Беспутных мыслей и надежд;

И ты, невинный и любезный,

Поклонник тёмных книг и слов,

Восприниматель достоверный

Чужих суждений и грехов;

Вы, люд заносчивый и дерзкой,

Вы, опрометчивый оплот

Ученья школы богомерзкой,

Вы все - не русский вы народ!

Не любо вам святое дело

И слава нашей старины;

В вас не живёт, в вас помертвело

Родное чувство. Вы полны

Не той высокой и прекрасной

Любовью к Родине, не тот

Огонь чистейший, пламень ясный

Вас поднимает; в вас живёт

Любовь не к истине и к благу!

Народный глас - он Божий глас -

Не он рождает в вас отвагу:

Он чужд, он странен, дик для вас.

Вам наши лучшие преданья

Смешно, бессмысленно звучат;

Могучих прадедов деянья

Вам ничего не говорят;

Их презирает гордость ваша.

Святыня древнего Кремля,

Надежда, сила, крепость наша -

Ничто вам! Русская земля

От вас не примет просвещенья,

Вы страшны ей: вы влюблены

В свои предательские мненья

И святотатственные сны!

Хулой и лестию своею

Не вам её преобразить,

Вы, не умеющие с нею

Ни жить, ни петь, ни говорить!

Умолкнет ваша злость пустая,

Замрёт неверный ваш язык:

Крепка, надёжна Русь Святая,

И русский Бог ещё велик!

Это обличение вызвало ярость у адресатов. Белинский и Герцен ответили поэтому обличительными статьями, Некрасов – злой эпиграммой. Отныне для «прогрессивной» общественности Языков сделался «реакционером», как и его друг Гоголь, которого она и вовсе записала в «сумасшедшие». Но Николая Михайлович а нападки ничуть не огорчили. Напротив, он, как истинный боец, был рад им. «...Эти стихи сделали дело, - писал поэт, - разделяли то, что не должно было быть вместе, отделили овец от козлищ, польза большая!... Едва ли можно называть духом партии действие, какое бы оно ни было, противу тех, которые хотят доказать, что они имеют не только право, но и обязанность презирать народ русский, и доказать тем, что в нём много порчи, тогда как эту порчу родило, воспитало и ещё родит и воспитывает именно то, что они называют своим убеждением!»

Историк М.П. Погодин свидетельствовал, что закатные годы тяжело больного поэта оживляло лишь одно чувство – любовь к Отечеству: «Отечество, Святую Русь любил он всем сердцем своим, всею душою своею. Всякий труд, в славу его совершённый, всякое открытие, обещавшее какую-нибудь пользу, всякое известие, которое возбуждало надежду того или иного рода, принимал он к сердцу и радовался, как ребёнок».

Ещё в Италии Николай Михайлович стал проявлять большой интерес к живописи, изучал древнерусское искусство, находя его ничуть не уступающим европейскому. Он также много помогал художнику А.А. Иванову, подвигом жизни которого стала картина "Явление Христа народу".

Заграничные курорты не помогли Языкову. Вернувшись в Москву, он поселился в Сокольниках и уже никуда не выезжал, лишь раз в неделю собирался у него круг знакомых литераторов. Поэт угасал и мучился жестокими болями, но стремился не огорчать жалобами врача, не тревожить «понапрасну» прислугу. Скончался он 26 декабря 1846 года. «Смертью Языкова русская поэзия понесла чувствительный и незабвенный урон, - констатировал Вяземский. - В нем угасла последняя звезда Пушкинского созвездия, с ним навсегда умолкли последние отголоски пушкинской лиры».

Поэта изначально похоронили на кладбище Даниловского монастыря, но в 1931 году при разорении некрополя его прах, как и прах Н.В. Гоголя и А.С. Хомякова, был презахоронен на Новодевичьем кладбище.

«В последние дни, перед самою смертью, дума веры много его занимала, - вспоминал в статье памяти Языкова историк С.П. Шевырев. - Слегши в постель, он предчувствовал, что умрёт. По собственному желанию совершил последний долг христианина. За три дня до смерти, утром, созвав домашних, говорил с ними о воскресении мёртвых. Необыкновенная память не покидала его почти во всё время. Искры её заметны были в самом бреду горячки. На одре смертном он пел и читал стихи. Ему грезилось любимое занятие жизни. Русское хлебосольство - также черта его характера - видно в последних его распоряжениях. Он заказал все блюда похоронного своего обеда и поручил брату пригласить друзей его и знакомых. За час до кончины беседовал с врачом своим и уснул вечным сном, незаметно для его окружавших. Когда кончились страдания жизни и предстало лицо Языкова во всём величавом спокойствии смерти, тогда обозначились настоящие черты его, которые искажала болезнь. Выпрямилось высокое чело - и особенно значительны были широкие, полные уста его. Мысль, что эти уста, в которых создавался полнозвучный его стих, смежились на веки безмолвием, тяжело-грустна была не только для ближних его, но и для всех, кто любил русское слово, поэзию и дорожил славою отечества.

Душа чистая, безобидная, любящая жила в этом теле. Мягкая кротость была главною чертою в его характере. Он принадлежал к числу тех немногих людей, которые могут быть только жертвами других. Как часто, страдая болезнью в Ганау, он уменьшал её признаки перед своим престарелым врачом для того только, чтобы не огорчить его. Утром, пробужденный недугом, боялся потревожить сон слуги. В самых сильных припадках болезни не знал хандры и сохранял ясное спокойствие духа. В сношениях дружеских никогда не питал ни к кому сомнения. Чистоту собственной души всегда видел и в других. Всякий близкий мог завладеть и его добром, и им всем, кроме его убеждений. В них только сосредоточивал он всю крепость характера - и в отношении к ним…

…Всякое стихотворение его было данью прекрасной души его, приношением его доброхотства поэтам, добрым людям и друзьям за всё прекрасное, святое и любовное, отечеству и его истории за всё великое и славное, жизни за её дары, любезные нам и в самых страданиях. Стихи свои подносил он всему, им любимому, как лучший гостинец от щедрых даров, которыми небо его наделило. Поэзия его была светла и чиста: она не ссорилась с жизнью и чуждалась разочарования…

…Главное и особенное достоинство поэзии Языкова судьба сама как будто нарочно выразила в его имени. Поэзия русского языка в стихе была открыта ему до высшей степени совершенства. Это достоинство маловажно в глазах тех недальновидных, которые едва ли понимают, что такое язык, этот таинственный образ всего народа, и вместе с ним готовы отвергнуть и самый народ. Не так думали два мастера русского языка, Пушкин и Дельвиг: они единогласно утверждали, что искусство слагать стихотворный русский период постигнуто было в совершенстве одним Языковым.

В самом деле, ни у кого из поэтов русских стихи так свободно не льются, и слова так покорно не смыкаются в одно согласное и великое целое, как у Языкова. Он движет ими и строит ряды их, как искусный полководец обширное воинство. Славу других достоинств стихотворной поэзии Языков разделит с другими, во многих уступит им, но это остается за ним правом бессмертной его собственности. Это вечная заслуга его, которой не отнимет у него ничье близорукое пристрастие. Стихи Языкова будут славою и радостью каждого истинно русского, говоря его же словами:

Покуда наш язык, могучий и прекрасный,

Певучий и живой, звучит нам сладкогласно,

И есть отечество у нас».

Русская Стратегия