Макаров Сергей Александрович, уроженец города Украинск Донецкой области. Работал на САУ в Докучаевске и Донецке. До войны был шахтером. Мы попросили Сергея Александровича рассказать, как он попал в ополчение и какими воспоминаниями он хотел бы поделиться, чтобы они остались в истории.
- Непосредственно на войну я пришел в сентябре 2014 г., но пытался вступить в ополчение еще с 3 или 4 мая. Я приходил, меня оформляли, записывали номер телефона и говорили: «Мы Вас вызовем. Мы Вас вызовем. А пока тренируйтесь с палочками». А зачем? Я отслужил срочную службу еще в Советском Союзе, мне не интересно с палочкой. Есть люди, которые способны на это. А я был способен на другое. И в течение двух месяцев мне что-то обещали, что-то говорили. Потом я уехал работать, в сентябре вернулся и пошел в «Оплот». Был такой «Оплот» на базе военной полиции. Я пробыл там 2 недели. Мы прошли подготовку. Дежурили ночью. Помогали в эвакуации при попаданиях снарядов. И после этого я продолжил служить в том же «Оплоте», только перевелся (уже это было в военном училище на Боссе) в артиллерию. Самоходно-гаубичный дивизион. Командир был Палыч (сейчас политрук этого училища), его зам – Гурон. Нам сказали, как заряжается это оружие, как стреляет, как устанавливается, наводится, - и мы поехали. Сначала в Донецке работали, в направлении на Красногоровку, Марьинку, а также с Путиловки, аэропорт.
После этого получили машины, САУ, сформировали отделения, то есть состав боевой машины, и отправились на Докучаевск. Это осенью 2014 года. Там мы били фашистов, воевали. В Докучаевске было такое хитрое место расположения. Когда проезжаешь Еленовку, и перед Докучаевским мостом на развилке поворачиваешь влево, хотя, по идее, нужно ехать прямо. Но там уже был крайний блок-пост и дальше уже были укропы. Со всех сторон были укропы. И мы там артиллерией своей держали их натиск. Выводили их, чтобы они не собирались в большом количестве. И поляков там били, и негров били, и черниговских били. Была, конечно, и пехота. А у нас 4 машины. Личный состав. Командир батареи была девушка, Гайка. И вот они с 4 машинами, и мы, 4 САУшки, по отдельности выступали.
С одной стороны, когда все начиналось, весной, - казалось бы, уже и самолеты стреляют, и вертолеты рынок бомбят на Путиловке, - и в то же самое время приходит человек, который говорит: «Я хочу воевать», а ему говорят: «Мы Вам позвоним». Ну, значит, не настолько всё плохо? Правильно? Значит, есть какие-то надежды. Поэтому я думал, что всё это какая-то закулисная игра, что все это, наверное, закончится как-то. Что все равно не позволят сюда войти этой «гвардии». Т.е. что будет что-то, но будет по-другому. При том, как было 11 мая (когда проводили референдум), когда люди уже боялись, уже город был пустой. Уже толпы не ходили, троллейбусы были пустые. А 11 мая город вдруг наполнился людьми. Когда прошел референдум. Выходили женщины в вечерних платьях, пили шампанское на улицах. Т.е. это был большой подъем. И люди думали, что сейчас мы, всё, референдум проведем и, как и Крым, к нам зайдут войска, все будет нормально и мы в шоколаде.
Когда мы с женой и дочерью возвращались из Крыма и ехали в обратную сторону, - тут такое было. Были блок-посты укроповские, всех проверяли. Приходилось молчать о своем отношении ко всему этому. И приехали сюда и сразу уже были объявления о вступлении в ополчение. Меня в располагу везет такси, и таксист говорит: «Я не хочу эти полторы тысячи в неделю или две тысячи в неделю. Вроде сейчас платят за то, что ты в ополчении». Ну, не знаю, когда я пришел, в обед первое давали, а на ужин – второе. Форму под аплодисменты раздавали. Я служил в советской армии, был старший сержант, замкомвзвода. Я знаю все это.
Но, с другой стороны, все равно был какой-то подъем. Если по улице человек идет в форме и другой тоже в форме – это брат, и он, кто бы ни был, тебе отдаст последнее. Например, тебе курить нечего - да не вопрос: открывается рюкзак, достается блок сигарет, отдается половина или даже целый…
Если видит человек - на передовой кто-нибудь бегает и у него ботинки обгорели, а у другого есть берцы – «Стоять!» и тому: «На, держи!» - «Спасибо!». Даже не знаешь его имени, только позывной.
На войне всё иначе ощущается… Ты должен идти. Твой страх… ты понимаешь, что, вот, прилетит снаряд или пуля… А снаряд один не летает. Их будет лететь куча. А ты находишься в боевой машине, в которой одной 40 зарядов. Защищена она броней в 10 мм. Короче, любая детонация – это всё, конец... И ты понимаешь, что ты же взрослый человек, тебя никто сюда не тянул, а ты покажешь, что тебе страшно, еще что-то… Ты – воюешь с врагом, с нечистью. Страшно – не идешь…
Мы артиллерия, мы участвуем… Артиллерия обычно бьет туда, где есть скопление техники, или приехали, например, поляки, они загрузились между селами. Например, был раньше лагерь для студентов, где они раньше приезжали, отдыхали. И наша задача – отработать по лагерю. Разведка добыла данные, мы пришли отработали, по нам ответка прилетела - не прилетела, наши туда зашли – не зашли. Или мы работаем – всех, например, полностью погасили. Было, например, 200 человек и техника, и все они там остались. Это основная служба.
Мы жили в Докучаевске, который граничил с линией фронта. Также мы ходили в разведку. Вообще когда первые боевые выезды у нас были из города, команда была такая: «Кто едет на боевые?». «У кого есть оружие, тот и едет». И вот мы этот автомат, кто быстрей схватил… Дядька сорокалетний с каким-нибудь двадцатилетним пацаном за автомат спорят, и все для того, чтобы поехать на боевые.
Пехота, спецназ. Много командиров у меня дальше было потом. Диверсионные группы. Такие, которые были всегда первыми. Такая специфика. Как говорил Гурон (командир мой), все мы совершили свой гражданский подвиг тем, что пришли сюда. Все равно убьем их не меньше, а гораздо больше. Просто о них все знали, а о том, что мы в Докучаевске стояли, никто официально не знал. Мы были как артиллерия такая – выехали, ударили, потом по нам. И потом постоянно охотились за диверсантами. Потому что город на линии фронта.
Потом была ГРУ (Главное разведуправление), у меня тоже была группа. Потом была Девятисотая бригада. В минометке я служил на Старомихайловке, на Марьинской психбольнице. Потом 3-й батальон особого назначения (народная милиция, подразделение «Охотник»). Гранатометчик. И комиссованный, потому что, может быть, 18 лет подземного стажа дали о себе знать, - у меня грыжа вылезла. На террикон таскали БК, чтобы прикрывать ударную группу. Там стреляли, шмаляли. На Майорске.
Конечно, это вспоминаешь… Погибли люди, только благодаря которым мы остались живы… То есть они так делали расчеты, так устанавливали позиции, что и прилетало к нам, но мы, слава Богу, уходили, и слышали разрывы, были осколки, но нам везло, мы уходили. Потом они погибли, под Еленовкой. Был тогда котёл Дебальцевский. Мы держали Докучаевское южное направление, после этого перемирие и нас ОБСЕ переписало и перегонять начали под Россию на стоянку.
Ну, я как бы свою срочку отслужил, я ушел. Зачем мне нужна казарма? Где-то месяц побыл дома и ушел служить в Главное разведуправление. Воспитывал молодых.
За Докучаевск нам ни одному ни одной награды не дали. Написали только в военнике, что мы принимали участие в боевых действиях на территории ДНР. Числа не поставили. Кому поставили, а кому не поставили. Мой командир взвода «Сорока», ему был рапорт о награждении посмертно. Мы много техники перебили, не из похвальбы сказать. Мы там держали свои позиции очень хорошо. Но мы работали по три раза в день. Каждый день. Для понимания: в одной машине находится 40 зарядов. Раз выехали и одна машина выпускает 40 зарядов. А их 4 машины. Сколько это летит на врага? Говорили, что укропы дают за один наш боевой расчет 250 тысяч долларов. На нас охотились. Были диверсанты. Заходят в магазин, покупают обмундирование или не знаю, что - и охотятся на людей.
Бывало так уже под конец, когда постоянные прилеты, постоянные бомбежки, хотелось очень спать просто. И боишься, что ты не услышишь, уснешь крепко и не успеешь убежать. Поэтому иногда просто стелили себе в подвале. Там был подвал большой, чистый, и высыпались там. Бывало такое, что боец говорит: «Макар, разреши, говорит, я водки жахну». Я говорю: «Зачем?». Говорит: «Я налью стакан, хоть спать лягу, дергаться не буду». Я говорю: «Ну, разрешаю». Так что, когда нас представляли к наградам, очень много раз представляли, но постоянно эти бумаги куда-то терялись. А нам говорят: «Хотите, по 20 гривен сдайте, а мы вам грамоты выпишем». Награды только командиры получали. Но это ж наши награды, как ни крути…
Было еще такое: мы приезжали с боевых. Только приехали, морды обмыли, еще грязные руки, а нам говорят: деньги дают в штабе, давайте, езжайте. У меня машина была. Я пацана беру, сюда летим. Приезжаем, на Боссе, за деньгами выходим – опа, девушки красивые с пистолетами ТТ, Макаровым, с медалями. Мы думаем: ля, как классно тут живут. Мы выходим с «вёслами», с САУшкой, мы в Докучаевск пришли, вооружение было, какое нам дали, у кого-то автомат на двоих, а в Докучаевске нам уже привезли новые автоматы, ремни, подсумок, три рожка и штык-нож и одна граната. У нас не было ни противотанковой, ни РПГ никакой, ни мухи. Реально у каждого бойца на линии фронта, не считая того, что свое, в разгрузке, магазины дополнительные, патроны, - у каждого был автомат и три рожка и одна граната. И так охраняли 4 боевых единицы. Работали с ними. Даже ПК не было. А в любой группе должен быть пулеметчик. И мы не сетовали, нормально жили в тех условиях. Зима была, вода мерзла… Война, никто не жаловался. На Боссе я вообще спал с Хусейном на одном матрасе на полу в актовом зале. Окна здоровые были, холодно уже, ветер дует. Еще потом, когда точку-У подорвали, стекла повылетали…
А сейчас приходят: «Мой сын пошел воевать, а теперь дома». «А чего ушел?» «А, говорит никаких условий нет…»…
Сейчас контракт, армия. Когда я по контракту проходил, я контракт не видел, не читал, и не знаю, что мне положено, за что положено. Просто подписываешь. Ну, люди идут воевать. Но в основном молодежь уже, наверное, идет за деньгами, а интерес приобретает уже в процессе. Все равно, как у молодых? Парень должен быть мужчиной. Если он мужчина, он должен выделяться боевыми какими-то качествами. Те, которые идут целенаправленно воевать, понимают. Бывает, по форме идешь где-нибудь – ничего. Парнишка шел молодой, честь отдал и сказал: «Здравия желаю!». Наверное, я суровый был. Раньше, в 2014 г. все здоровались, никогда мимо никто не пройдет. Сейчас нет. Раньше этого братства не стеснялся никто показывать. Это было что-то забытое, спрятанное далеко в генах. И оно проснулось тогда и все поняли, что это не стыдно сказать, что я патриот.
Все равно те, кто находится на передовой, это те же самые парни. Они верят в то, что делают, знают то, что они делают. Я в этом уверен. Все мои друзья, спецназ, передовая. Кто-то, например, уже уходит из армии, потому что кто-то воюет и находится в таком напряжении, по две недели бронежилет не снимает. Ломается психика. Или что-то делаешь, а когда сталкиваешься с гражданской жизнью, и получается, что ты отдален от всего, от тех, кто обосрался и удрал, вернулся и опять он тут фигура, а ты… как бы не при делах…
Каждую неделю у нас потери были. Устаешь. И уже приходят молодые. Был такой сюжет. Мы приехали деньги получать. Один стоит в разгрузках, наколенниках. Касок еще не было. В кепке. Через дорогу было училище. И идут трое пацанов, - кто в гражданке, кто в форме, с пакетами, и сбоку, как положено по строевому, идет старший, - пацан-разведчик, который стоял со мной рядом: «Песню запе-вай!». И они начали петь «Катюшу» на полном серьезе, для нас.
И.Л.: А бывали случаи, когда Вы ощущали, что вам Бог помогает?
- Случаи, когда Бог помогает… Да откуда мы знаем про такие случаи? Реально такие случаи бывают… Но мы порою даже этого не знаем. Мы вот проходим перекресток, уходим колонной от обстрела, нас 2-4 машины и 2 машины сопровождения перекрестки перекрывают, чтобы там какая-нибудь машина не выскочила в Докучаевск, а по нам летят мины и танки херячат с 82-го. И вот они стоят на перекрестке, мы поворачиваем налево. Одна машина пролетела, мы за ней выходим, и только мы двинулись с этого места, туда 82-я прилетела. Я только услышал хлопок – и всё. И мы идем дальше. Мы даже не пользовались рациями, у нас их не было. Мы не включали внутреннюю систему связи, когда шлем надеваешь. Телефоны никогда мы с собой не брали. Телефон только был со своим номером у старшего. Всё на горло, всё на крик, чтобы нас никак не запеленговали. От первого выстрела проходит 9 минут – и летит ответка к нам. Мы никак не могли это погасить. Мы называли это «зоопарк», это такая техника, которая вычисляет. И мы за 6 минут, моя машина (я был командиром орудия) сделали 14 выстрелов. 3 минуты нам было на отход. Вот так все машины. Кто делал 14, кто 15, кто 12, у кого как получалось. И я сразу поворачиваюсь, и только мы начинаем отходить, и в этот момент все летит и свистит. И такое было раз 5. Но мы справлялись с заданием и уходили оттуда живыми.
Расскажу про своего друга, как он раненый в поле уходил от снайпера, истекая кровью. Сутки снайпер не давал никому подойти, по нему шмалял, а он перекатывался, перебирался. Потом видел, будто он с мамой своей покойной разговаривает. И когда, говорит, его достали через сутки, у него наколенник был и в наколеннике целая пуля из СВД. Вот как она не прошла туда? Это ж для нее вообще не преграда. Говорит, если б она попала в колено, он бы просто кровью истек, и всё.
Ну и вот, когда страх у человека, и ты понимаешь, что все равно пойдешь, не обращая внимания на страх, тогда действительно просишь помощи у Бога. За себя, за друзей.
Рассказывает Вера (жена): Еще один рассказ связан с Костей и Артемом. Они строем приехали в Донецк в одно время. И Сергею было очень плохо, и он отпросился у командира на одну ночь остаться дома: «В увольнение на одну ночь отпустите». И его отпустили в увольнение. А ребята поехали в Докучаевск. И выезжает танк и их расстреливает в упор, и они все погибли…
- А был случай, когда под Логвиново. Там служил один парень, Аким. У него был шмель. И ему говорят: сейчас должна идти колонна укропов, или наступать, или прорыв. И ему говорят: выезжай, один БТР. И он говорит: я этот шмель беру. А мы с напарником, - мужичок такой был, - говорит: подожди, не спеши, - и ныряет в окоп, находит такую себе дровеняку, выползает, на плечо ее кидает и перед этим БТРом стоит. Укропы из БТРа выпали и тикать. Наши их из РПГ накрыли. Тот быстро взял БТР и пригнал к своим. Но все равно Аким, по-любому, шмеля на плечо закинул и держал БТР на мушке. Даже если б они начали что-то делать, он, конечно, подстраховал бы мужика с бревном.
Беседовала Ирина Логвинова |
