В эти дни, 4-5 июля 2014 г., три года назад, произошло знаковое событие Русской Весны — был оставлен Славянск… Об этом и других событиях воспоминаниями делится командир «Кедр».
Дмитрий Жуков до войны работал в Киеве мебельным мастером. Эта работа обеспечивала небольшой, но стабильный заработок для семьи. Параллельно занимался общественной работой в нескольких всеукраинских православных общественных организациях. Поначалу это занятие больше напоминало хобби в свободное от работы время.
С каждым годом кризис, раскачиваемый западными силами на Украине, увеличивался, и востребованность в качественном всеукраинском православном движении возрастала. Дмитрий с товарищами срывал парады сексуальных извращенцев, защищал от налетов язычников-националистов православные храмы, помогал организовывать и информационно сопровождал массовые крестные хода за единство Русской и Украинской православной Церкви, которые почти каждый месяц проходили в Киеве. А главное, Дмитрий с друзьями резко критиковал некоторых священнослужителей высокого ранга в УПЦ Московского Патриархата за то, что они из разного рода корыстных побуждений продвигали автокефалию, то есть публично выступали и проводили реформы по отделение УПЦ от Русской Православной Церкви.
В итоге, Дмитрию предложили работу секретарем межфракционного депутатского объединения «За защиту канонической православной Церкви», но в это же время политический кризис на Украине совсем обострился, начался Евромайдан.
После того, как президент Янукович бежал, а новые «хозяева жизни» ещё не успели достать расстрельные списки неугодных, Дмитрий покинул Киев. В Крым он приехал с Сергеем Журиковым, больше известным как «Ромашка». Сергей — первый погибший командир Славянского ополчения.
Дмитрий Жуков — участник Крымской весны с 3 марта 2014 г. (позывной «Кедр»). Заходил в Славянск в первой группе из 52-х человек. Славянскую эпопею прошел от начала до конца, участвовал в обороне пригорода пос. Семеновка. Воевал в Донецкой области до 29 июля 2014 года, получил ранение в бою при уничтожении группы украинского спецназа. Тот день Кировоградский полк спецназначения занесет в свою историю, как черный день. В ближнем бою была уничтожена почти вся их группа, которая проникла на территорию, подконтрольную ополчению ДНР. Последняя занимаемая должность Дмитрия — командир сводного Дмитровского гарнизона.
Потом лечился в госпиталях Ростова, Питера, сейчас живет в Севастополе. Работает по своей специальности — мебельный мастер.
Ирина Логвинова: Три года назад был отдан приказ об оставлении Славянска. Как это было? Что этому предшествовало?
- Последние бои перед выходом из Славянска были самые интересные. Это когда «Минёр» оставил свои позиции и украинские войска вошли в Николаевку в первых числах июля. Мою группу тогда с перекрестка в Семеновке перебросили на другой край Семеновки, в сторону Николаевки, мы ожидали оттуда глобального наступления.
Могу рассказать о «Мачете», который находился как раз в Николаевке. Я с ним виделся в госпитале, ему в том бою оторвало как раз ногу. Они выезжали когда из Николаевки, он был за рулем автомобиля и каким-то образом нежданно-негаданно они нарвались на колонную украинской техники. Сзади у них пулемет стоял, и начали они стрелять по технике. Перестрелка завязалась, одним словом. И ему в кабину залетел ВОГ (граната подствольная) и разорвался у него под ногами. В принципе, обычно люди не выживают после таких попаданий такого снаряда, тем более, в кабине, в закрытом помещении. Ну, ему побило ноги. И когда уже после взрыва ребята в кабине говорят: «Ты дави на педаль! Дави! Едем быстрее!». А он смотрит под ноги – давить нечем, ног нету… Но ему повезло, что машина стояла на горке, и он снял машину с ручника и она просто покатила своим ходом и так они, отстреливаясь, с горки и уехали…
Про выход из Славянска уже много было сказано и пересказано. Можно только резюмировать и подвести черту. Никто не собирался уходить, была хорошо организованная оборона, и это доказывает то, что более двух месяцев держали оборону и противник не продвинулся ни на какие серьезные наши рубежи. А выход из Славянска спровоцирован был уходом некоторых командиров со своих позиций, которые оголили фронты, и украинцы там могли взять Николаевку и перерезать нашим «дорогу жизни», по которой мы получали снабжение. В результате этого нахождение Славянского гарнизона в Славянске уже потеряло свой стратегический смысл. Было понятно, что без снабжения мы город и не удержим, это вопрос времени.
На тот момент самая боевая структура всей Новороссии висела, можно сказать, на волоске. Отсутствие вооружения в моей роте, где я был командиром роты. Было 4 гранатомета, у каждого по 3-5 выстрелов. И то их было недостаточно против танков. Это если бы мы все их выстрелили в один танк, то, может быть, и повредили бы его. А так, БТР или БМП мы бы подбили. Было у одного солдата два заряда против танка. Он мог подбить танк. Было 2 ПТУРа по 2 заряда. Ну, грубо говоря, со всей этой противотанковой техникой мы могли остановить 1-2 танка и подбить 3-5 БТРов, при удачном раскладе. А в нашем направлении стояло около 70-ти танков и сотни БТРов, БМП… Поэтому, естественно, что при серьезном штурме, при серьезном обстреле дальней артиллерии наш гарнизон был бы смят.
Можно было оставаться, воевать до последнего ополченца, если бы это имело стратегический смысл. А так — поступил приказ выйти со Славянска, оставить позиции и направляться на переформирование в Донецк. Мы и проскочили в эту «мышиную щель» в Краматорске. Ну, а технически как это происходило. За два часа до выхода всем командирам сообщили о том, чтобы всех людей предупредили: снимаемся с позиций и уходим ночью в Краматорск. Хотя у меня за сутки до этого были подозрения по этому поводу. «Моторола» приехал. Он, оказывается, знал немножко раньше всех, что мы выходим. Он приехал как раз тогда в Семеновку (по-моему, третьего числа, или четвертого, не помню точно) и рассказал, что госпиталь из Славянска переводят в Краматорск. Кто-то, по-моему «Поэт», задал ему вопрос: «А с чего это вдруг, что всех в Краматорск раненых перевозят?». А он говорит: «А, подождите, завтра еще узнаете, чего, в шоке будете». Ну мы, - да ладно, - пропустили все это мимо ушей, а я сам про себя подумал: «Ну, наверное, будет какая-то серьезная реорганизация». Но то, что мы будем выходить со Славянска, до меня это тогда еще не дошло. Но когда уже «Поэт» передал приказ командирам о том, что мы оставляем позиции и уходим в Краматорск…
Повторюсь, я говорил это неоднократно, мне дали двух человек, я должен был уходить из Семеновки последним, после двенадцати часов. Все ушли в 22:00, а моя группа, 5 человек, должна была уйти в 24 часа, когда уже все отойдут на значительное расстояние. Нужно было спалить ГСМ, чтобы не досталось противнику, и сжечь штаб. И после того, как мы это сделали, выдвинулись в район Черевковского блок-поста, там уже мы застали группу блуждающих ополченцев (мелкие группы блуждающих ополченцев, которые а) отстали от своих подразделений, б) где-то гуляли по каким-то там самоволкам, а потом пришли на позицию и увидели, что частей там нет, в) некоторые разгильдяйные командиры не сообщили своим солдатам, что мы уходим. Всяко бывало).
Посмотрев, что по должности — я был зам командира роты (званий еще не было) — старше меня никого не было, я взял командование на себя, и из моей группы в 5 человек группа выросла до 25-30 человек. Никто из них местным не был, дороги никто не знал, а та группа, которая должна была нас ждать и указать дорогу, ушла раньше времени. Ну, ушла и ушла. Очевидно, были на то свои причины.
И был вопрос — идти по трассе Славянск — Краматорск, или идти вдоль трассы через поселок, луга, леса и поля. Хорошо, что не пошли мы через трассу, потому что там был блокпост, как потом выяснилось, где разгромили нашу бронетехнику, и вряд ли бы мы им чем-то помогли. Мы пошли вдоль трассы по поселку. Пока шли по поселку, нашли еще группу из 12-15 человек, которые по каким-то странным умозаключениям решили ждать утра. Утром, кстати, там уже были украинские войска. И мы им сказали: «Нечего ждать у моря погоды. Тем более, моря нет, погоды тоже». И мы в Краматорск пошли. Группа уже до сорока человек вышла. Короче, в Краматорск пришли мы в 10 утра, 80 человек, наверное, где-то, и все тяжелое вооружение у нас было (ПТУРы, гранатометы, ПТРы…), вынесли на руках, слава Богу. Марш Славянск—Краматорск оказался ничем не легче, чем марш Ростов—Славянск.
Вот пришли мы в Краматорск, хорошая погода, войны там не было как таковой, были какие-то мелкие столкновения. Ходили девушки, выгуливали собачек.
В Краматорске над нами покружили украинские самолеты. В течение нескольких часов командование нашло технику — транспорт, микроавтобусы — арендовали у кого-то. Были заплачены посильные деньги. И мы к вечеру уже были в Донецке. В Донецк ехали с таким настроем… были очень большие вопросы в Донецке к некоторым людям. Ну, слава Богу, разум возобладал. Такая горячка была фронтовая, но разум возобладал, и вопросы превратились в предложения, вполне разумные и умеренные. Потому что на войне не место для разборок между своими ни в то время, ни в это.
В Донецке была предвоенная обстановка. Ополчение на тот момент в Донецке только формировалось. В Славянске оно стремительно формировалось. Ну, а когда мы пришли в Донецк, там ополчение можно было сравнить со Славянским ополчением конца апреля — начала мая 2014 года. Ребята только втягивались, получали оружие, готовились к первым боям, честно и откровенно старались нести службу. И, такая особенность была — город был наполовину украинским, наполовину ополченским. Но это не такие масштабы, как в Славянске, где только горотдел, линейная милиция, СБУ, и вроде больше и брать нечего…
- Дмитрий, расскажите, какие яркие эпизоды на войне Вам запомнились.
- Ярких эпизодов было много. Наиболее яркий — бой 3 июня. Наряду с этим можно отметить последний бой, события, связанные с моими боевыми товарищами, много таких событий.
Вот, например, мне запомнился момент, когда мы брали горотдел милиции в Славянске, на нас не было никаких различительных знаков, кто мы, что мы, только балаклавы были. Штурмовали. Милиция закрылась и не пускала нас. Мы стреляли по потолку через окна, кидали дымовые шашки, вырывали УАЗом решетки. И самое интересное запомнилось: собрались горожане со Славянска, где-то 300-400 человек и стоят в недоумении и не понимают, как им реагировать. Как мне потом рассказывали, многие из этих горожан, которые там находились, они не могли понять, кто мы. Опознавательных знаков нет, а такой дерзости в то время можно было ожидать только от националистов, «Правого сектора» или националистической организации. У них была надежда, что это русские войска, но было непонятно. И вот уже когда этот горотдел был практически взят, и я увидел на нем украинский флаг над входом, то сказал парню из местных, кто пошустрее, чтобы сняли флаг. И вот когда уже ребята полезли сняли флаг, то народ возликовал, обрадовался. Стало всем понятно, что это не «Правый сектор», а свои. Еще раз повторю, такой дерзости в то время можно было ожидать только от националистических организаций, которых, кстати, милиция всячески покрывала и закрывала глаза много лет на их преступления.
Война, она и состоит из ярких эпизодов. Еще мне очень запомнился вход и выход со Славянска. Входили мы в количестве 52 человек. А выходили когда, уже нас было около полутора тысячи бойцов. Была очень большая нагрузка. Нужно было и заходить, и выходить с вооружением, с боеприпасами, проделать длинный марш, приблизительно 17-20 км, по ночной местности, по бездорожью, местность была незнакомая, не было проводников. Еще в мирное время в подростковом возрасте я увлекался туризмом, и для меня пройти в день 20-25 км с грузом на плечах особой проблемы не представляло. Но были такие моменты, такие как вход в Славянск и выход из Славянска, что чуть ли уже не на четвереньках взбирался на какие-то там холмики.
Для меня было очень удивительно, когда нас обстреливали в Семёновке, (она размеров 1600 на 1600 м — небольшой квадратик земли), и разрывы снарядов совсем по-другому слышатся, чем, допустим, мы привыкли слышать в кино. Кино делает разрыв снаряда более эффектным, чтобы воспринимался зрителем на слух и поражал его впечатление. На самом деле настоящий взрыв снаряда слышится по-другому. Это такой звук, как когда крутишь гайку и сильно ее закручиваешь, получается такой характерный треск металла об металл. Вот тот же самый такой треск, только он очень громкий, сконцентрированный и сжатый…
В госпитале были интересные наблюдения. Это была Военная академия им. Боткина в Санкт-Петербурге. Туда нас привезли с Ростова. Там медсестры были удивлены нашим поведением и вообще отношением к ранениям и к лечению. Я спросил: «Чего вы так удивляетесь?». И они говорят, мол, вот были ребята с Афганистана и мы с ними мучились, мучились, они постоянно курили, пили, матерились, чем-то недовольны были. Были ребята с Чеченской войны — то же самое. А эти, говорят, всем довольны, постоянно смеются, постоянно веселые. Ну да, курили ребята в палатах, спору нет, они все лежачие. Но такое веселое отношение к жизни… у него руки или ноги нет, а он будто бы с концерта юмористического вернулся. Все-таки ребята, которые воевали в Афганистане и в Чечне, они по призыву воевали. А эти ребята — ополченцы, воевали по зову сердца. Те ребята, скажем так, воевали не на своей территории. И там ментальность другая, регион другой, чужой. А тут ребята воюют, практически, у себя дома. Мне кажется, в этом отличие тех, кто воевал в Чечне, и Афганистане, от тех, кто воевал на Донбассе…
Еще одно из ярких впечатлений. Парень в ЛНР служил. Водил грузовые автомобили. Ездил по территории, которую занимают украинские войска. Смотрел, считал там технику и всё. Ну, когда приезжал в расположение, докладывал о выполнении задач, ему давали какие-то другие задачи, и он перевозил грузы. И вот дали ему задачу повезти из Луганска в какой-то поселок в детский дом игрушки. Ну, спросил: дорога свободна? – да, свободна.
Вывесил флаг Новороссии на лобовое стекло, и поехал на грузовике. Уже под вечер, солнце садится, в лобовое стекло солнце светит. Можно догадаться, на запад человек едет, в сторону украинских войск. Видит — блокпост стоит. Сказали — дорога свободная. Кстати, очень много было этих вот неурядиц с фразой «дорога наша свободная», и у меня тоже. Но это отдельный разговор.
Ну вот, говорит, едет, видит блок-пост, и не видит, кто там, - солнце в глаза светит. Ну, думает, наши там, ополченцы. Едет, 200 метров, 150 метров, притормаживает, 100 метров… И видит — начинает там мерцать украинский флаг.
… Я в таких историях стараюсь себе представить ощущения украинских военных… На блокпосту, и этот грузовик с флагом Новороссии на лобовом стекле… И едет прямо на блокпост…
…Начали стрелять по машине из чего-то крупнокалиберного. Тридцатки, наверное. На полном ходу машина заваливается на бок, на обочину, он вылетает из кабины, как в кино. Попадание в ногу. Отползает от машины. Нога прострелена. Как потом выяснилось, 6 см кости нету ниже колена. Таким образом он отползает еще от этой машины. Залазит в какую-то кучу мусора, закапывается банками, консервами какими-то, листьями. А сам он крупный, не полный, но такой склонный к полноте. Кстати, он, когда рассказывал мне эту историю, знал, что я немного пишу: «Ты про меня не рассказывай, еще популярным стану». Поэтому не буду называть его имени.
Украинские вояки не сразу прибежали к этой машине, в страхе, что, мол, что это такое — флаг на них едет вражеский… И пока они дошли до этой машины, у него было время зарыться в кучу мусора. И слава Богу, солнце уже заходило за горизонт, уже темновато было. Они, подойдя уже к машине, увидели кровь в сторону и решили утром прийти посмотреть, потому что в темноте, может, он их постреляет, может, засада или еще что-то…
Ушли. До утра это дело оставили. А он выкарабкался из этой кучи мусора, полз, полз, полз, посадка там... Заполз на какое-то поле и там вырубился, уснул. Проснулся уже утром. Светло. Может, день, может, утро. Слышит — голоса. На мове украинской. Прижался, осмотрелся. А голоса рядом кружатся и никак не приближаются. Он на поле оказался, то ли кукурузном, то ли подсолнечном. Подорванные там были, и мины были. Это его спасло, украинские военные не решились подойти к нему, так, постреляли немножко по этому полю. Короче, голоса стихли, и он потихонечку дождался вечера. Смог выползти из этого поля. Полз он так четыре дня. Спиной вперед, подвязал какую-то палку на ногу. Полз 4 дня вдоль дороги назад. 100, 200, 300 метров. И когда уже почувствовал, что силы его оставляют, потому что за 4 дня он практически не ел и не пил, и решил уже выползти на дорогу, уже будь, что будет, короче. Выполз на дорогу, и потерял сознание. И его подобрали, в госпиталь отправили. И вот он рассказал эту историю мне. Мересьев современный.
- Бывали ли у Вас случаи, когда ощущалось присутствие Бога на войне, Его помощь? Есть такое выражение: не бывает атеистов в окопах под огнем…
- Будучи на войне, я наблюдал разные случаи. 50 на 50. Разные ребята на войне были, и верующие и неверующие, язычники, крещеные, некрещеные — все достаточно хорошо себя показали, в основной массе, 99,9 %, независимо от вероисповедания. Это для меня тоже оказалось удивительным. Казалось бы, верующий человек более готов к таким ситуациям, как война. К сожалению, у нас был такой человек, глубоко верующий, православный, воцерковленный. Предыстория: под конец Семеновской и Славянской эпопеи мое подразделение, оно состояло в основном из людей, которые не смогли прижиться в других коллективах (не слушались, не подчинялись, не могли понять, чего от них хотят). Их приводили ко мне, и говорили: вот, «Кедр», забери их, не знаю, что с ним делать… Вот ко мне таких приводили в основном и у меня как-то получалось с ними находить общий язык, и они достаточно нормально служили, или хорошо, или нормально. И вот ко мне под конец, когда уже стало сложно оборонять Семеновку и мы уже понимали, что российской армии не будет, командир 1-й роты привел ополченца: «Кедр», он мне что-то говорит, а я не понимаю, что это, о чем он. Вроде, по-русски, а что, непонятно». Ну, ладно, говорю, давай, рассказывай, что. И он мне рассказывает, что ему нужно уехать домой. А тогда, в тот момент, из ополчения нельзя было так просто уехать. Можно было прийти просто так на войну, а уйти просто так с войны нельзя было уже. Только через штрафбат. А мы уже накануне выхода из Славянска. И я у него спрашиваю, что случилось. И он мне говорит, что он православный, верующий человек, он помогал какому-то архиерею в Донецке, то ли пономарь, то ли служил, — и вот он благословения не брал для войны, поддался веянием народным, а когда тут оказался, он понял, что ему нужно благословение, и бросить войну, потому что для него это дело не благодатное. И вот командир «Малой» не понял, о чем речь идет.
И я ему объяснил, что православный человек может участвовать в войне, ничего зазорного в том нет, у каждого свой порог смелости есть; если страшно, так и скажи, зачем сюда притягивать благословение. А было видно — парню реально страшно. И это будет честнее, в конце концов. Он на своем стоит. Ну, хорошо, говорю, вот я подзываю своего водителя. У меня был свой водитель, «Мики» позывной, бывший наркоман. Вот я говорю: «Вот ты верующий, православный, воцерковленный человек». Он мне говорит: «Да». «Который верующий, и хочешь уехать домой?». «Да». «Витя, - говорю, обращаясь к водителю, - сколько ты раз сидел?». Говорит: «Три раза». «А лет-то сколько?». «Ну, лет 14», - говорит. «А ты законы нарушал?». «Да, нарушал». «Наркоманом был?». «Да, был». «А ты хочешь уйти с боев?». «Нет, «Кедр», я буду до конца, до последнего». «Ну вот, видишь, - говорю православному, - не складывается у нас геометрия как-то…».
Такие случаи единичны, но они есть. Я заметил, что если человек в мирное время был хоть как-то причастен к Церкви, то и на войне он старается верить, но таких тоже было немного.
…Состояние на сегодняшний день Православной Церкви плачевное. У нас огромная православная Церковь не смогла предотвратить смуту в стране, а ведь Господь наделил Церковь не только благодатью, но и властью над духами зла. У нас государственные власти на сегодняшний день более благодатные, чем церковные, по моему личному убеждению. У нас бывает, что люди невоцерковленные оказываются более порядочными и отзывчивыми, чем люди воцерковленные. Так личный опыт показывает, и война лишний раз мне это подтвердила.
Насчет атеистов на войне. Они бывают. Есть на войне атеисты. И верующие, и неверующие, всякие есть. Такой случай был, ко мне два человека поступило, а один некрещенный. Попросил, чтобы его покрестили. Я на территории храма попросил, чтобы позвали священника, покрестить человека. Сказали, что священник занят. Я говорю: «Позови его, даже если он занят. Если человек сегодня или завтра погибнет, и погибнет некрещенным, это останется на его совести». Так и не позвали. И была одна семья, которая тоже крестилась, приняла православную веру. Были и другие. Были и атеисты, которые хорошо воевали. Их было меньшинство, но они были. Если это война за правое дело, то и заблудшие овцы тоже приходят воевать.
- Как Вы думаете, каковы перспективы наших республик? Войдут ли они в состав России, будут ли Новороссией или как-то еще?
- Насчет перспективы. Я бы сказал, Президент России, по моему глубокому убеждению, старается третью мировую войну обойти семимильными путями. В конце концов, все видят, как руководство России идет к цели, не столько к созданию Новороссии, сколько поставить под контроль всю территорию Украины, потому что оставлять у себя под боком воспаленный очаг никому не нужно. Изменения, которые сейчас происходят в геополитике, делают упор на то, чтобы полностью решить украинский вопрос. Новороссия — это худший вариант. Нужно, чтобы Украина полностью была под контролем.
Беседовала Ирина Логвинова
