…Роман Серафимович Малышев родился в городе Вятка в простой Русской семье. Ходил в обычную школу и ничем особенно не отличался от своих ровесников. Было у него одно увлечение, он любил рисовать, рисовал он хорошо и самозабвенно, часами просиживал где-нибудь на природе, рисуя пейзажи. Это увлечение и определило его выбор по окончанию школы, когда встал вопрос, куда пойти учиться. Роман поехал в Питер, он решил стать художником. В Питере возле кафе «Сайгон» его внимание привлекли странно одетые молодые люди, это были хиппи. Сквер возле кафе был излюбленным местом их «тусовки». Впрочем, «тусовались» там не только хиппи, но и панки, металлисты, рокеры и прочие. На дворе стоял 1987 год. Это были последние времена Советского Союза, и «хипповать» было модно. Роман был общительным человеком, быстро познакомился с молодыми «бунтарями» и завел себе новых друзей. Среди «хиппующей» молодежи было немало талантливых художников и поэтов, и Роман вскоре нашел себе подобных.

В институт Роман не поступил, но уезжать домой не собирался. Он остался в Питере, перебивался случайными заработками, жил по подвалам среди таких же как и он молодых и отвергнутых художников. Они были молоды, и им было весело жить. На электричках зайцами съездили в Крым, искупались в Черном море и вернулись обратно.

На обратном пути на несколько дней задержались в Москве, познакомились с московскими «хиппарями». Потом москвичи приехали к ним в Питер. Все это время Роман рисовал и совершенствовался как художник. Он увлекся иконами, ему захотелось постичь технику иконописи, и вскоре он достиг определенных успехов, но чем больше он совершенствовался в этом, тем больше и больше Православие становилось созвучным его душе, и ему хотелось знать и уметь все больше и больше.

Однажды утром он сел в поезд и уехал на Валаам в монастырь, дабы поучиться. В монастыре он рассчитывал провести неделю, но прошла неделя, другая, месяц, а Роман все не уезжал. Он остался в монастыре и стал писать иконы. Проснулась Вера, и Роман стал послушником. Через год к нему приехала сестра и удивилась: перед ней был уже совсем другой человек, воцерковленный, свободно владеющий церковнославянским языком, разбирающийся в тонкостях церковной службы.

Через некоторое время он принял постриг и стал монахом. Роман продолжал писать иконы, работал он много и истово, это доставляло ему радость. Вскоре весть о молодом иконописце пошла по храмам и монастырям. Посыпались заказы, их становилось все больше и больше. Роман работал самоотверженно, его мастерство быстро росло.

В это время произошло расчленение Советского Союза на удельные княжества. На окраинах империи начались войны, которые демократы лицемерно назвали «горячими точками». Также расчленили и Югославию. В Боснии и Хорватии, в этих так называемых независимых государствах, началось массовое истребление сербов, их вырезали целыми деревнями и кварталами в городах, убивали, не взирая на возраст и пол, убивали женщин, детей, стариков, всех подряд, как забивают скот на бойне. Убивали только за то, что они Православные. Западноевропейские страны, вся эта «цивилизованная» банда, одобряла и поддерживала массовые убийства сербов, но едва сербы взялись за оружие и начали защищаться, как тут же раздались вопли о сербском фашизме и национализме. Американские самолеты стали бомбить сербские села и города, Югославию пытались душить блокадой.

Узнав об этом, Роман решил поехать в Боснию воевать. Он пришел к своему духовному отцу и сказал о своем решении.
— Благослови, отче!.

— Нет, — ответил ему его духовный отец. — Это не для тебя, у тебя совсем другая стезя в этой жизни, тебе Господь дал талант, и ты еще не раскрыл его до конца. Оставайся в монастыре!

— Не могу, отче, душа болит за братьев Православных, хочу помочь им.

— Если поедешь в Боснию, то там и останешься, назад не вернешься. Оставайся лучше в монастыре!
И Роман остался. Он продолжал работать. Однажды в монастырь пришло письмо с Афона, слава о талантливом иконописце дошла и туда. В письме Романа приглашали на Афон расписать иконостас. Духовный отец благословил Романа, и тот отправился в путь. Путь его лежал через Белград, и на одной из белградских улиц Роман случайно столкнулся с Русскими добровольцами, которые приехали навестить своих раненых товарищей. Загорелась душа, и он рванулся с ними в Боснию.

…Теперь он лежал на вершине безымянной высоты. Солнце поднималось все выше и выше, освещая величественные боснийские горы и лежащую внизу долину. Роман смотрел на простирающиеся перед ним красоты, он знал, что это его последний рассвет. Да, прав был отче, когда сказал ему, что из Боснии он не вернется. От большой потери крови у него кружилась голова, иногда он впадал в забытье и терял сознание. «Только бы не попасть в плен», — успел подумать он и услышал шаги. Приподнявшись, он увидел мусульман, которые поднимались на вершину. Автомат, давно готовый к бою, лежал перед ним, рядом лежали гранаты. Роман приподнял автомат, проверил прицел и с десяти шагов ударил по мусульманам. Длинной очередью он срезал двоих, затем, стиснув зубы и превозмогая боль, он швырнул одну за другой две гранаты. Крики и вопли, последовавшие за взрывами сообщили ему, что гранаты пропали не зря. Мусульмане вскоре пришли в себя и открыли ответный огонь. Роман отвечал короткими очередями, экономя патроны. Время шло, а мусульманам никак не удавалось подавить одну единственную огневую точку.

Наконец, двое «мусликов» подобрались с тыла и забросали эту точку гранатами, но, едва отгремели взрывы, как точка ожила снова, а в самих смельчаков полетела ответная граната. Более часа шел неравный бой, только после того как мусульмане подтащили гранатометы и пустили их в ход, ответный огонь прекратился. Они поднялись на вершину, нашли тело Православного воина, и были удивлены. Как же так, будучи тяжело раненым, в таком состоянии он столь долго сопротивлялся, отстреливался, да еще швырял гранаты, и никак они не могли его убить. Они увидели большой монашеский крест, длинные волосы и бороду.

«Это не простой человек. Наверное, большой начальник», — решили они.