Апрель 2014 года. Серые и ничем не примечательные дни идут своим чередом. Недавно закончилась моя выставка, работы у меня нет, живу на то, что продал из этюдов. По возможности стараюсь писать новые вещи. На конец месяца намечена поездка под Переславль-Залесский на Пасху, потом пленэр в Ростове Великом. Не спеша закупаю все необходимое в дорогу, картоны, краски, побольше кистей. Чиню поломавшийся недавно этюдник, ставлю на него новую крышку из фанеры… Поездка удастся, как нельзя лучше, масса новых впечатлений от красивейшего, старинного русского города, много неплохих работ, несколько даже очень, как мне и сейчас кажется, удачных…
Как странно. Как странно, вспоминая все это сейчас, осознавать, с каким спокойствием я готовился к поезде на пленэр, работал… Ведь уже тогда я твердо решил ехать ТУДА. Может, даже просто потому, что не знал, как смогу жить дальше, если не поступлю так. Вспоминаю обычный день в начале апреля, перед поездкой. Мы договорились с Лешей Терзовым встретиться в центре, посидеть в кафе, поговорить кое о чем. Мы сидим за столиком, Леша оживленно рассказывает мне про Стрелкова, о позиции РОВСа и вдруг говорит то, что было полной неожиданностью для меня тогда, хотя, конечно, не должно было бы ею быть. РОВС посылает группу добровольцев из числа чинов союза на Донбасс. Долгие дни раздумий, поиски путей, планы вплоть до перехода Деркула вброд — все решается мгновенно, и я немедленно говорю о своем желании ехать. Теперь наступает время удивляться Леше, хотя опять же с высоты своего времени я в моей реакции ничего неожиданного решительно не наблюдаю.
Да. Уже в начале апреля я твердо решил ехать в Новороссию, инстинктивно тянуло больше всего в Славянск, к Стрелкову (тогда я еще, конечно же, понятия не имел, что ехать практически ни к кому другому было нельзя ни в коем случае….). Жребий был брошен, речь теперь шла только о дате поездки. Теперь я, откровенно говоря, удивляюсь тому сосредоточенному творческому состоянию которое не покидало меня тогда. Нет, конечно же, я не «писал как в последний раз», вообще в подобные вещи не верю, просто увлеченно работал, вот и все. И все же удивительно.
Второе мая. Примерная дата нашего отправления — начало июня, впереди целый месяц. Я пью кофе в кафе на Московском проспекте, листаю боевые сводки из Славянска, время уже после 12, один пост, второй, третий…. Идет штурм города… В бой пошла бронетехника ВСУ (та самая бронетехника, ввод в бой которой по клятвенным заверениям «первых лиц» государства, должен был быть последней каплей, переполняющей чашу «невмешательства» России в войну на Донбассе….). Кофе допито «на автомате», рассеяно рассчитываюсь и выхожу на воздух. Иду в сторону центра, внутри все трясется. Кажется ни разу в жизни не испытывал я такого нервного напряжения, казалось еще чуть-чуть и случится внутренний срыв. Это был необъяснимый для меня тогда момент, хочется назвать его «переломным». Непонятно, что же «переламывалось»-то? Все уже было решено. Основная дума была: «смогу ли?….» Нет, не уехать, а быть «в огне».
Мысли носятся в голове с бешенной скоростью… Вот прохожу мимо «Достоевской»… И вдруг останавливаюсь перед широкой дорогой — горит красный сигнал светофора (хорошо увидел), несутся потоки машин — рассеяно смотрю по сторонам и узнаю Невский… Второе мая 2014 года, суббота, на всенощную иду в Пантелеймоновскую церковь, после службы домой. Вечером в Одессе горел Дом Профсоюзов.
Май прошел рассеянно, почти ничего не писал, немного рисовал (наивно пытался перед поездкой улучшить свои, как всегда у меня, запущенные навыки в графике… Апогеем наивности была вязанка карандашей, взятая в поездку и благополучно оставленная в Славянске.) О том мае уже почти ничего не вспомнить… Даже теперь, перечитывая начало заметок, нахожу моменты которые вроде уже забыл… А «аромат» уходит из памяти первым, хотя и через время, нечаянно узнанный, будит воспоминания как ничто иное. Буду же писать, пока «аромат» времени не забылся совсем, оставив голый скелет фактов, фамилий и дат.
Начало июня. Не менее наивные, чем тренировки по графике, тренировки по страйкболу. Докупаю амуницию. На Удельной беру очень надежные, но совершенно не пригодные для активных действий (к счастью, испытать успел на тренировке) тяжеленные австрийские горные берцы. (В поездку в итоге уехал в «юдашкинских»-поношенных, ничего, выдержали). Там же на Удельной купил точно в рост и размер комплект старой «флоры», чему был рад несказанно, за 1300 рублей получил фактически раритет, который мечтал найти, почти не надеясь — что ж, хоть в этом повезло.
Июнь. Встречи с друзьями, посиделки у меня на балконе с красным сухим вином, либо поздние возвращения домой белой Петербургской ночью — все беззаботно, никто ни о чем не догадывается.
Впрочем, как сказать «не догадывается». Еще в конце мая я предложил отцу заглянуть в ресторан, выпить вина, да просто поговорить. Простота разговора в итоге свелась к простой постановке вопроса, не более. Я пришел первым, взял бутылку Бушона. Первый бокал незаметно выпит в ожидании, а вот и встреча. Разговор сначала вроде ни о чем, как и могло бы быть при любой другой встрече — погода, искусство… сейчас уже честно и не вспомню. Помню только свою фразу: «Я собираюсь ехать на Донбасс» — и… конечно затянувшаяся пауза после. С высоты своего времени я, разумеется, считаю, что говорить кому-то из родных было неверно, но, с другой стороны, учитывая некоторые факторы, я мог и «не рассчитать», что одно дело это реакция человека, как говорится «у телевизора» и совсем другая, когда уже сын говорит: «я собираюсь ехать на Донбасс». Мерил как говорится «по себе». Помню, был спор: с одной стороны — мои 24, с другой — вся мудрость 55-ти. Ясность того, что «все решится не на фронте, а в закрытых кабинетах» против моей физической почти невозможности существовать дальше в мирной жизни, когда обманутый и преданный (уже тогда) всеми «закрытыми кабинетами» русский народ Новороссии каждый день сражается, побеждает и проливает кровь под ударами украинских самостийников. К чему мог привести такой спор? Помню, я бросал какие-то саркастические упреки на тему того, что нужно было мне в детстве читать поменьше «Дроздовцев в огне» (хотя и в правду… чего ожидать от ребенка, которому настолько запали в душу образы героев и даже строчки книги, что, перечитывая ее в сознательном возрасте, они скорее лишь вновь воскресали во всех подробностях, а не «рождались» в сознании вновь?..). Спрашивал, что же говорил прадед своим родителям уходя не то в 15, не то в 16 лет к Юденичу… Через какое-то время разговор сошел на нет, заговорили о чем-то другом. Выходя на улицу, я сослался на назначенную якобы вечером встречу и пошел не на метро. Домой ехали не вместе.
Время шло своим чередом, команды на отправку пока не было, ждали середины июня. О своих планах я особенно никому не рассказывал, знало двое друзей, не более. Родителям я сказал, что еду на Белое море писать этюды (благо уже не раз отмечался там до этого), был даже специально куплен билет до Архангельска, «случайно» оставленный мной на видном месте. В общем, конспирировался я, как мог. Немного, правда, выдавали меня внезапно возобновившиеся страйкбольные тренировки (до этого момента не играл в страйкбол года два) и перечитывание литературы по военной подготовке…
Но вот, наконец, назначена точная дата отправки. Вещи собраны. Уложен и этюдник, который будет показательно «взят» мной в дорогу и пролежит два месяца на «конспиративной» квартире у друга. В результате все равно набрал кучу хоть и полезного, но явно лишнего, не смотря на опыт походов. Еще не знал тогда меткого высказывания Кульчицкого, которое идет первым в десятой главе «Кодекса» и открывает собой тему «Сведений для военного времени», а именно: «Отправляясь на позиции, не бери лишних вещей – придется выбросить». Пришлось все «выбросить», когда выходили из окруженной Николаевки.
Встретились все у станции метро «Парк Победы». От станции прошли чуть в сторону центра и встретили Председателя РОВСа Игоря Борисовича Иванова: он шел к нам на встречу, сухощавый, по «гражданке», короткое приветствие, нет надменности, нет «проверяющего» взгляда, простое дружеское приветствие ни капли позерства.
Из Петербурга ехали машинами до Ростова примерно сутки, глубокой ночью прибыли в назначенную точку в частном секторе города. Наутро пошли гулять по Ростову, попутно докупая необходимое. Впрочем, решение не тащить с собой из Петербурга, например, бинты и жгуты, оказалось, мягко говоря, опрометчивым. В «прифронтовом» Ростове с этими вещами все оказалось непросто. Меня, как человека ни разу не бывавшего на юге, поразил непривычный южный колорит города. Все было необычно, начиная от растущей повсюду шелковицы и заканчивая экзотическими деталями застройки, превращающими город в огромный базар, то и дело внезапно прерывающийся неожиданными тихими улочками и тенистыми садиками. Разочаровал разве что Дон (да простят меня казаки). От него я, выросший на Неве, ожидал чего-то хотя бы равного, но никак не того узкого, мутного потока, который увидел.
А время шло. Коридора все не было, но вот, наконец, ожидание закончилось, вещи загружены в машины, мы выезжаем. Ситуация на границе менялась, как майская погода. Когда мы достигли пропускного пункта, таможня никого не пропускала за «ленточку», только впускала беженцев. Их я тогда увидел впервые: практически без вещей, с сумками и рюкзаками, неся детей на руках, шли семьи. Скудные пожитки, собранные порой на пепелищах домов — вот все, что унесли они из огня войны. Вопли и слезы женщин остались позади, теперь только усталые лица после долгого пути в Россию… пути сквозь страх и унижение блокпостов нацгвардии и Правого Сектора, сквозь неизвестность. В Россию, которой они верили и в молчаливое предательство которой не смогут поверить еще долго… в Россию, которая обязательно поможет, ведь… ведь Крым, ведь не может же быть…не может… Не может. Но смогло. Так же в русских братушек верили когда-то оказавшиеся один на один с западом сербы. А еще до сербов то же пришлось пережить самим русским, оказавшимся в одночасье в отколовшихся самостийных республиках Кавказа и Средней Азии. Сербам можно было простить их наивность и веру в Россию, измеряемые коэффициентами времен Николая II… Путин как-то бросит фразу о том, что «Русские не могут быть сербами больше, чем сами сербы»… Пройдут годы, и русским к сожалению нельзя будет быть больше русскими, чем сами русские…
Проехать через пропускной пункт не светит. Среди каких-то промзон грузимся в разбитую «буханку», накрапывает дождь. Едем то зеленкой, то гаражами, начинаются поля, «буханку» трясет и подкидывает на проселке, крыша протекает. Но вот веселое сообщение от водителя: «Пересекли!…». Радость, впрочем, продолжается не очень-то долго, уазик вдруг тормозит посреди поля… закончился бензин. По крыше постукивают капли дождя, а откуда-то издалека доносится звук работающей вертушки — хрен с ним с дождем, но это уже совсем неуютно. Слава Богу, навстречу выезжает машина ополченцев, вопрос решается, и мы едем дальше. Еще немного, и мы оказываемся в Краснодоне.
В Краснодоне мы заночевали, обменяли рубли на гривны, купили местные симки. Помню салон связи у рынка. Мы были в камуфляже, понятно, что ополченцы, может, даже понятно, что из России (другой выговор, по которому меня сразу «вычисляли» местные, да и зачем столько украинских симкарт местным?..). Когда мы уходили, у девочки-продавщицы на прощание как будто вырвалось: «С Богом!». То, что я заметил тогда, встречалось мне уже на нашем пути, еще в России. Я впервые встретился с чем-то подобным, когда мы пересаживались в Воронеже — тогда я запомнил странно печальный взгляд жены нашего соратника, который вез нас до Ростова. Тысячи лет, наверное, женщины смотрят так на мужчин, уходящих на войну — просто на мужчин, пускай чужих, колонны ли их идут по улицам, или небольшие группки отправляются куда-то. Смотрят этим взглядом, может, даже смутно понимая, что движет теми мужчинами, зачем они поступают так… И вот война и короткие, вечные слова… и тревожный взгляд красивой девушки. Благодарная, от всего сердца улыбка в ответ. Хлопок двери. Впереди Славянск.
Там же в Краснодоне мы придумывали себе позывные. Обычно позывной возникает сам по себе, просто «прилипает» как говорится, но тут сложилось по-другому. Я долго думал над тем, что должно возникать не силой мысли, а волей случая… Сложилось воедино два момента: первый — моя любовь к северу России и желание обозначить это в позывном, второй – то, что при шумах в эфире хорошо слышны буквы «ч» и «р». Так родился позывной по имени великой северной реки, на которой я мечтал побывать, но так до сих пор и не смог… «Печора».
Выехали только ближе к вечеру, несмотря на уговоры местных ополченцев остаться у них. Ехали двумя группами, часть ушла за Нонами, встретились мы только под Краматорском, поздним вечером. В Краматорск въехали ночью — кругом пустые улицы, в городе комендантский час. В Краматорске нас принимал лично «Хмурый». На некоторые его вопросы Игорь Борисович (Председатель РОВС) отвечал не особо охотно, ссылаясь на то, что его группа едет напрямую к Стрелкову, а посему определенные моменты Игорь Иванович решит лично, при их встрече. После этого короткого диалога Хмурый попросил всех рассказать пару слов о себе. Я оказался в очереди одним из последних… «в армии не служил, по образованию художник-педагог…» Секундная заминка… и подбадривающий ответ… Что-то о том, что педагогика подразумевает под собой работу с людьми…
Нам дали блок легкой мальборы и показали комнату для сна. Я спал как убитый…
Утром после завтрака погрузка в машины, на время пути выдали оружие. Недолгий путь до границы Краматорска, а за ней дорога на крутую меловую гору (с каким облегчением я узнаю это место через пару недель…), потом поля. Несмотря на довольно разбитую дорогу, машины идут на скорости. Еще до выезда слышал разговор о том, что украинцы выставляют на ночь секреты по зеленке. По пути попадаются сожженные автомобили… За день до нас группа, которую вел Александр Жучковский, нарвалась на засаду и была расстреляна из танка прямой наводкой… Но вот Черевковка и наш блокпост, въезжаем в город.
Опубликовано в Литературно-общественный журнал «Голос Эпохи», выпуск 1, 2016 г. |
