14 мая заканчивается цикл литературных бесед с В.М. Недошивиным в Ахматовке на Крылатских холмах - одним из самых компетентных специалистов по времени, людям и адресам Серебряного века, автором и ведущим телевизионного цикла «Безымянные дома. Неизвестные страницы Серебряного века», телефильмов о М. Цветаевой, Б. Пастернаке, С. Есенине, А.Ахматовой и др. В интересной и увлекательной форме он рассказал, «где именно рождались и звучали те стихотворные строки, которые ныне знает и цитирует весь мир».
В. Недошивин - кандидат философских наук, член Союза писателей Москвы, лауреат премии Петербургского Союза журналистов «Золотое перо», Всероссийского конкурса телевизионных фильмов Медиасоюза.
И теперь мы предлагаем интервью с известным литературоведом.
- Вячеслав Михайлович, чем продиктован Ваш авторский выбор? Почему именно Серебряный век, а не другие времена и имена? Слишком многое долго было сокрыто и настало время рассказать?
- Здесь много причин. Одна из них: я петербуржец не в первом поколении, а город мой – это, если хотите, сама поэзия. И волшебные имена Блока, Гумилева, Ахматовой, Георгия Иванова, Мандельштама или Северянина для истового петербуржца – звуки не пустые. Во-вторых, по времени поэты Серебряного века были не столь далеки и туманны, как ихпрешественники из века Золотого – во всяком случае, дома, в которых они жили или бывали еще, натурально, дышат ими.
А, в-третьих, да, соглашусь с вами – в новые времена, начиная с 1980-х годов, на прилавки книжных магазинов и библиотеченые полки хлынул такой поток незнакомой и неизвестной нам литературы о них, что не увлечься ими было почти невозможно. Мы ведь со школы, с университетских времен знали из перечисленных имен чуть-чуть «приоткрытого» для нас Блока и сильно «усеченную» учебными программами Ахматову. Гумилев и Мандельштам были фактически государственными преступниками (один расстрелян, как «контра», другой умер в лагере, как «антисоветчик»), а Иванов и Северянин – те вообще были политическими эмигрантами. Я уж не говорю о Ходасевиче, о Кузмине, о Гиппиус или Федоре Сологубе. По сути, зная умозрительно о грандиознозности и великолепии этой эпохи – Серебряного века, мы только сейчас и стали узнавать неизвестные нам пласты его. И ведь какая росыпь имен – и каких! – и событий...
- Истории, которые легли в основу Вашего повествования о поэтах Серебряного века - во многом это очень личные истории, - с большой долей откровения. Ведь не все могут и готовы воспринимать их однозначно. Бывает, что «многие поступки великих людей удивляют и возмущают нас» (А. Моруа). Есть ли предел откровенности? Как реагирует аудитория на до такой степени подробности, порой весьма интимные, в рассказах об именитых поэтах прошлого?
- Это давний спор литературоведов и историков литературы: что можно, а что как бы нельзя говорить о великих людях. Но я придерживаюсь – и мне кажется это более современная точка зрения – того мнения (его, кстати, поддерживал и Вересаев, сам недюжинный биограф), что по-настоящему «великому человеку» никакой Иванов, Петров или Недошивин повредить не в силах – что бы они по одиночке, или даже вместе не написали о них. Грубая брань в их адрес скорей «повиснет» на тех, кто бранится, а тонкие, пусть и критические замечания в лучшем случае помогут глубже понять поэта, как человека, и, следовательно, мотивы его творчества.
Степень откровенности в рассказах о них, конечно, имеет пределы, но они ровно такие, какие ставили для себя мемуаристы, вспоминающие о них. Я считаю, что писать о «великих людях» можно всё, что имеет хоть какой-то «след» в воспоминаниях о них. Современники их видели, знали или слышали тот или иной «неприятный», или «неприглядный» факт, связанный с поэтами. Другое дело, как рассказать, интепретировать его? Смакуя, хихикая и гыкая – как, увы, бывает еще даже у именитых «рассказчиков», или же – деликатно и тонко. Ведь всё зависит от меры понимания ситуации, или, факта, а мера понимания зависит от меры личности интерпритатора. Подлый и пошлый «рассказчик» обо всем расскажет и подло, и пошло. И, представьте, любая аудитория, любой круг читателей, понимает это не хуже нас с вами.
- А какая вообще она – Ваша аудитория? Насколько разнообразна? Она больше подготовленная или не совсем? Приходится ли Вам выступать перед молодёжью: школьниками, студентами? Насколько обширна география Ваших выступлений и кинопоказов? Скажем, в какой аудитории Вы более популярны? И как Вы определяете этот вектор своей популярности, вектор интереса к своим книгам?
- Любимая аудитория для меня – это люди от 50 лет. Это связано лишь с одним – только после этого возрастного рубежа люди, как правило, начинают задумывться, интересоваться прошлым. Даже своими личными родовыми корнями. От возраста зависит и понимание любых человеческих поступков. Разумеется, мне приходится выступать и перед юными слушателями, но в этом случае – я замечал – их больше интересует общий разговор о жизни, ее смысле, целях, ориентирах, о героике, приключениях, о любви, наконец. Тут жизнь великих поэтов служит лишь вспомогательно. Как пример. Начнешь им рассказывать, например, про дуэли поэтов – и тут же загораются глаза мальчишек, или про верность утонченных и изысканных красавиц Серебряного века и - девичья аудитория, считай, твоя.
Конечно, в любой аудитории важен специально найденный тон – в большом зале Центрального дома литераторов, или Дома ученых на Пречистенке, где мне приходилось выступать, разговор идет серьезный, что называется по «высшему разряду». Так же и в библиотеках – я больше года вел кинолекторий в библиотеке им. Волошина, в редакциях газет, в музеях. Проще в вузах, в школах, или, допустим, в семинарии, где мне приходилось довольно долго выступать. Здесь коллективы, увы, менее осведомлены об истории литературы, да и просто – о литературе. Но самая трудная аудитория, хотя и самая интересная для меня – это собрание профессионалов – писателей, литературоведов, людей обременных степеням и званиями. Тут идет, зачастую, горячий разговор о «загадках» литературоведения, о нерешенных проблемах в истории литературы – ведь за каждым поэтом и писателем обязательно стоят те или иные тайны. Тайны жизни, творчества. Были ли у Блока дети, отчего покончила с собой Цветаева, почему Сталин оставил в живых Ахматову и Пастернака, на которых были уже выписаны ордера на арест, наконец, за что арестовали Мандельштама первый раз – за эпиграмму на Сталина, или все-таки за пощечину Алексею Толстому?
- Вячеслав Михайлович, поэзия Серебряного века – это для избранных, для элиты или для всех? Вы когда-то сказали в одном из своих интервью, что чтение стихов, на Ваш взгляд – дело интимное.
- Ну, разумеется, поэтов читали и будут читать с эстрад. Я не большой любитель этого. Над великими стихами надо думать, надо и 2, и 3 раза перечитать их глазами и их не должно быть много за раз. Катаев, кажется, говорил, что больше одного стихотворения в день он читать не мог. Конечно – это дело интимное, личное, связанное с личными переживаниями и впечатлениями. Что же касается избранности читателей поэтов Серебряного века, то ее не больше, чем при чтении того же Пущкина или, к примеру, Тютчева. Ведь не зря говорят, что поэты не знают, как «отзовется» их слово в других. И – в ком отзовется...
- Замечаете ли Вы интерес общества к книгам, основанным на документальных свидетельствах, порой редких, ранее широко не опубликованных, помогающих восполнить образовавшиеся в своё время пробелы – в данном случае интерес к теме Серебряного века? Он растёт? Ваше желание исправить так называемую «историческую забывчивость» наших современников находит отклик аудитории?
- Да, конечно, замечаю. Больше скажу – интерес к документальной литературе, к книгам «нон-фикш», ныне едва ли не выше, чем к художественной литературе. Мои «Прогулки по Серебряному веку», изданные в 2008 году, в прошлом году вышли уже четвертым изданием – это почти 15 тысячный суммарный тираж – не всякая художественная книга из «новомодных» ныне выходит таким тиражом сегодня.
- Ваш грандиозный литературоведческий теле-радио-издательский проект называется «Безымянные дома Серебряного века». Давно уже изменили свой облик и назначение те самые дома, но истории, связанные с ними, где жили, влюблялись, творили легендарные поэты, имеют конкретные адреса. Становятся ли они более заметными или по-прежнему безымянны – эти дома? Может быть, появилось больше мемориальных досок, об отсутствии которых Вы говорили в одном из своих интервью российской прессе? Изменилась ли ситуация в лучшую сторону?
- Вы, знаете, это трудновато отследить, тем более в Петербурге или Париже. Мешает и сама процедура установления мемориальных досок – страшно канительная и забюрократизированная система. Но вот в Москве – это точно, сам видел – появились на домах такие электронные «метки» (не знаю, как они правильно называются), наведя на которые свой мобильник, можно прочесть сведения о том или ином доме. Это уже шаг вперед. Ну и конечно вдохновляет необычайная популярность ныне всевозможных исторических экскурсий по городу – это тоже, думаю, заставит власти поторопиться с досками на фасады именитых домов.
- Вы давно переехали из Петербурга в Москву. Вы больше петербуржец или москвич?
- Родившиеся и пожившие в городе на Неве навсегда, на мой взгляд, остаются петербужцами. Да это и естественно едва ли не для любого, будь ты хоть из глухой деревеньки Ивановской или Рязанской области.
- Вячеслав Михайлович, как Вы относитесь к критике? Например, к статье ахматоведа Вадима Черных по поводу исторических несоответствий, неточностей в Ваших книгах?
- Хороший вопрос! Не поверите, но отношусь с благодарностью. Жаль, что это вообще единственная критическая статья на мои книги. Видите ли, я занимаюсь таким делом, где все зыбко, порой, относительно, порой – спорно. Здесь без ошибок не обойтись. Да и в чем можно вообще не ошибаться? Но я благодарен и даже жду замечаний и критики (пусть даже и разнузданной) только для того, чтобы в будущих книгах или переизданиях не «обидеть» ошибкой или (не дай Бог) клеветой, моих любимых героев. Им и без нас досталось при жизни...
- Любимая из Вами написанных книга?
- Конечно, первая, конечно «Прогулки». Я работал над ней чуть ли не два десятилетия. И, надеюсь, мне удалось, пусть и в малой степени, но передать непередаваемое – сам воздух той эпохи, общую атмосферу Серебряного века с характерами, привычками, событиями, связями между поэтами, аурой высокой культуры эпохи. Тешу себя надеждой, что это не удавалось пока, кажется, никому. Есть блоковеды, есениноведы, ахматоведы – глубокие специалисты, но в ком-нибудь одном. А мне хотелось по возможности написать о каждом и – обо всех. Смешно, но бальмонтоведы, ахматоведы и т.д. считают меня «своим» и зовут на специальные чтения по поводу того или иного поэта и научные конференции, как специалиста по той или иной персоне. Увы, приходится вежливо отказываться – времени жалко. Уж больно обширны планы.
И хорошо, что вы не спрашиваете про них – здесь я своего суеверия не стыжусь... Сначала напиши – рассказывать будешь потом!
|
