Я был на «Северной» в начале 90-х, в период, когда то в одном, то в другом угольном регионе России вспыхивали забастовки, шахтеры искали свое место в управлении отраслью. И пока они стучали касками у стен Белого дома в Москве и возле таких же домов в своих регионах, люди, сидящие в этих домах, их предавали и продавали.

«Северная» тогда была единственной шахтой, которая не бастовала, а пробовала решить возникшие трудовые споры по закону. Но по закону не получалось. Арбитражная комиссия зашла в тупик, многие проблемы были в компетенции Москвы, и силами местных чиновников и ними не справиться. Лидер шахтеров Виктор Тариев, высокий, грубоватый, словно вытесанный из куска породы мужик, безудержно ругался.

- Еще несколько дней, и ляжем. Точно ляжем. Но теперь уже по закону.

Лечь – это в ту пору значило прекратить работу и, упав на главной городской площади, стучать касками об асфальт, обращая таким образом внимание властей на свои проблемы.

- Ну, ляжете, а дальше-то что?

Тариева аж передернуло.

- А черт его знает, мне уже задавали этот вопрос, и я не нашел, что на него ответить.

И вдруг:

- Поехали в шахту. Посмотришь, в каких условиях мы работаем.

Условия были плохими. Пласты маломощные, газообильные. Получалось, как у шахтерского поэта Николая Анциферова:

     Я работаю, как вельможа.

     Я работаю только лежа.

     Не сыскать работенки краше,

     Не для каждого эта честь.

     Потому что в забое нашем

     - только лежа: ни встать, ни сесть.

По лаве пробираемся полулежа, скользя ягодицами по металлическому желобу из рештаков. Почти ползком. Сверху, или, как говорят шахтеры, с кровли, шурша, осыпается порода. Из угольного пласта, посвистывая, вырывается газ. Он улетает вверх, скапливаясь где-то под куполом на воздухоподающем штреке. Если его вдохнуть, а это иногда случается, особенно на крутопадающих пластах или у проходчиков, которые крепят выработки, моментом потеряешь сознание. Но для этого надо подняться под купол. А в самой лаве дышится свободно, хотя трудно подобрать название тому, чем приходится здесь дышать.

Смесь воздуха, угольной пыли и газа постепенно «заштыбовывает» легкие. Поэтому силикоз – основное профессиональное заболевание шахтера.   

Сторонний человек, никогда ранее не бывавший в угольной шахте, после подобной экскурсии приходит в ужас. Я же в конце семидесятых работал в Донбассе на одной из шахт в таких же условиях. Даже хуже. Пласты были еще тоньше. 40 сантиметров, ни сесть, ни тем более встать. И уходили они в глубину за километр, где температура боковых пород была больше 40 градусов, и чтобы работать, в шахту подавали воздух, пропущенный через холодильные установки, на все равно было жарко, и шахтеры в разгар смены скидывали себя все вплоть до трусов. И шахта тоже была опасна по выбросам угля и газа. И время от времени случались внезапные выбросы – вроде тех, что произошли в этот раз на «Северной».

Да я и сам едва не попал под такую «раздачу». Тогда погибла целая рабочая смена. Слава Богу, не успела опуститься смена другая. Она уже была готова и ждала своей очереди у клети. Я тоже – в робе, каске, с самоспасателем через плечо – ждал клеть вместе с другими. Как вдруг внизу что-то ахнуло и повалил дым. Здесь, у клети, показалось, что шахта просто вздохнула. Но что происходило там, внизу, страшно было даже представить. Это как в ограниченном пространстве взорвался вулкан. Взрыв бывает такой силы, что в узел завязывает тяжелые металлические верхняки, похожие на железнодорожные рельсы. Что там для него слабое человеческое тело.

Нас стал бить нервный озноб. Потом появилась злость. На стихию, управлять которой так и не научились. Да, современная шахта напичкана новейшим оборудованием, которое должно бы защитить нас от любой случайности. И не защищает не только потому, что эта случайность внезапна, как нынешний выброс угля и газа на «Северной». А еще и потому, что эту случайность мы приводим в забой сами, чуть ли не за руку. Потому что наша зарплата зависит от количества добытого угля и процента выполнения плана. А значит, всякая остановка эту зарплату уменьшает.

И шахтер со своей безопасностью играет в русскую рулетку: повезет – не повезет. Как при советской власти, так и теперь. Для него важен уголь. Платят за добычу, за тонны, а не за время, которое ты отсидел под землей.

И если вдруг чуткий прибор остановил забой из-за чрезмерного количества метана в лаве, мы этот прибор накроем фуфаечкой, чтобы он не чувствовал запаха газа. Или положим на землю, где идет свежая воздушная струя, и газ прибором не улавливается. Правда, приборы с годами совершенствуются, но совершенствуются и способы их отключения. Или, говоря шахтерским языком, загрубления. Каждый раз наступаем на одни и те же грабли. Ну, учиться-то когда-то надо чему-то? Не учимся. Потому что уголь любой ценой. Зарплата идет за углем. Шахтер лезет к черту на рога ради денег. Гибнет тоже ради них. Потом государство, собственник, страховые компании будут откупаться перед нашими семьями за нашу гибель такими же деньгами. Ничего за полвека не изменилось в этой цепочке, другой не создали.

Вот и в Воркуте один из шахтеров, работавший прежде на «Северной», признавался на условиях анонимности корреспонденту Business FM:

- Люди идут на свой страх и риск. Зарабатываешь, допустим, 50−60 тысяч в месяц, а когда даешь план, и шахта хорошо идет по углю и по проходке, то получаешь в полтора-два раза больше. Это для простого рабочего, который не имеет высшего образования, большие деньги, а, учитывая, что город маленький, и шахта — это основное производство, то тут альтернативы нет, ты либо работаешь, либо нет. 

Несчастье не «Северной», как уже писало «Столетие», случилось 25 февраля, днем. Внезапный выброс метана и два взрыва обрушили подземные выработки. Из 111 горняков 81 были спасены. Некоторые с травмами и отравлением угарным газом отправлены в больницу. Четверых вынесли мертвыми и на днях похоронили. 26 человек из забоя не вышли. Масса горной породы пленила их, закупорив все входы и выходы. За завалами возник пожар.

Началась спасательная операция, за ходом которой с затаенным дыханием и надеждой следили миллионы людей. В Воркуту на помощь местным горноспасателям примчались опытные специалисты из других угольных регионов. Смена за сменой они круглые сутки спускались в горящую шахту. И всякий раз вынуждены были отступать перед стихией, возвращаясь ни с чем. Путь преграждали не только завалы. Выработки были задымлены. Воздух, или, вернее, то, что можно было еще назвать воздухом, раскален. Уровень горючего метана превышал все мыслимые нормы. А главное, горело.

Тем, кто работал в шахте на опасных по газу пластах, было понятно, что выжить в таких условиях вряд ли возможно. Но было понятно также, что не спускаться в горящую шахту ребята не могли.

Да, шахта - любая - ежегодно забирает свою человеческую дань. Каждая тонна добытого угля оплачивается двумя-тремя человеческими жизнями. В эту статистику мог попасть любой. Но каждый знал, что товарищи его сделают все возможное и невозможное, чтобы к нему пробиться, это закон. Я не знаю профессии более мужественной, чем профессия шахтера. Разве что подводники. Но они во многом и схожи. И те и другие работают в замкнутом пространстве, только одни - под водой, другие - под землей. И тем и другим жить и умирать вместе. Перед стихией все равны, и в случае чего надеяться кроме товарищей не на кого. Потому солидарность - как уголь на ладонях и лицах – навеки прикипела к их шахтерским душам.

Но теперь душа болела уже за горноспасателей. И не зря. Ночью 28 февраля в том самом мете, где по расчетам находились за завалами 26 человек, произошел третий взрыв, который достал тех, кто пробивался им на выручку. Горящая шахта взяла новые жертвы. Погибли шесть человек – пять горноспасателей Печорского военизированного горноспасательного отряда МЧС и один из шахтеров. Еще пятеро пострадали. Но этот взрыв убил не только спасателей. Он убил надежду. Следующий четвертый взрыв, мощнее третьего, своих жертв уже не нашел. Еще накануне стало ясно, что живых под землей не осталось, и поисковые работы были прекращены.

Высокая комиссия списала вину за случившееся на стихию. Так оно, по всей вероятности, и есть. Другое дело, пришла эта стихия сама или была приведена за руку самими шахтерами. Человеческий фактор опять никто не исключает. Прокуратура по факту гибели людей завела уголовное дело. На всех других воркутинских шахтах идут проверки соблюдения техники безопасности и состояния дорогостоящей предупредительной аппаратуры.

Потом все утихнет, уляжется, утрясется, и опять пойдет по наезженному кругу. Будут загрублять приборы и отключать датчики, будут опять играть в русскую рулетку.

Потому что уголь нужен. Потому что шахтеру платят за него, а не за время, проведенное под землей, как это делается на Западе. Не дай Бог, до новой трагедии.

Поэтому, как глас вопиющего в пустыне, вернее, в заполярной тундре, звучит призыв анонимного шахтера к своим товарищам:

«Мужики, не молчите! Вы сами знаете, что происходит на предприятиях, как нарушаются грубо нормы ТБ, как замалчиваются случаи травматизма, что вообще происходит на наших предприятиях. Не молчите, идите в прокуратуру, идите в следственный комитет, дайте делу ход, потому что иначе завтра на месте погибших ребят можете оказаться вы».

Боюсь, он не будет услышан.