Оксана и Вита

 

В воскресенье 11 января 2015 года Вита рассердилась на мужа с дочерью: за ужином они так хохотали, что у Виты разболелись живот и лицо. 14-летняя Оксана с папой тогда ушли смотреть кино, а Вита села на диван с вязаньем. Глава семейства настраивал кино на ноутбуке, а рядом прыгала дочь. Он почему-то решил прислать Вите открытку по почте, хотя жена сидела совсем рядом. Через несколько минут начался обстрел.

— Это самые тяжелые воспоминания, — говорит Вита. — Но это мы с Ксюшей чаще всего и вспоминаем, самый последний день до, эти несколько часов, после которых всё изменится.

Обстреливать Макеевку, по словам Виты, начали еще в мае 2014-го, и к январю Войнаровские уже ко всему привыкли. Только тогда в мае Вита позвонила маме в Винницкую область и сказала: «Мама, я тебя очень люблю». Поэтому в воскресенье Женя, как обычно, скомандовал: «Девочки, в подвал!» Оксана всунула ноги в папины шлепки, схватила теплый халат, втроем добежали до подвала, закрыли деревянную дверь, спустились вниз и оказались в темноте — к девяти вечера уже стемнело. «Сейчас свет включу», — сказал Женя и поднялся наверх к выключателю у двери.

Его шаги по бетонным ступенькам заглушил свист, грохот, шум взрыва, а потом наступила тишина. Вита закрывала стоявшую за ней дочь и видела — муж лежит и не двигается. «Мам, я падаю», — пожаловалась Оксана. В это время подвал начал заполняться дымом — наверху горели газовые баллоны….

Мы с Витой и Оксаной сидим в маленькой комнате в две кровати в московском «Доме милосердия» — специальном доме для детей Юго-Востока Украины, которые из-за боевых действий не могут лечиться дома. Комната завалена вещами — Оксана и Вита здесь уже больше года. На прикроватной тумбочке стоит клетка с морской свинкой — такая же стояла дома, в Макеевке. Слышно, как свинка перебирает опилки в клетке — в комнате очень тихо: Оксана почти не разговаривает, не поднимает глаза и только иногда плачет. Чтобы разговорить дочь, замолчавшую после тяжелого ранения в ногу и смерти отца, Вита купила свинку, Тусю. Вита говорит, но часто останавливается: «Мы метались по подвалу и тут я увидела, что он, он…»

Евгения тогда ранило в голову, и он погиб на месте. Чтобы выбраться из подвала и вытащить дочь, Вите пришлось перебраться через мертвого мужа: «Я перелажу через него и говорю ему: „Женечка, прости меня, но мне ребенка надо спасти“».

Эти несколько часов до того, как всё изменится, в Доме милосердия есть у каждого — последние несколько часов перед обстрелом. Когда мы говорим о том, как было до войны, Оксана заговаривает и даже смеется: очень отрывисто и коротко, когда Вита рассказывает, как дочь не слезала с деревьев и учила друзей тому же, как в Макеевке цвели розы. Тогда Оксана смеется, перебивает маму и принимается рассказывать. Если просить рассказать о том, что было после — о раздробленной бедренной кости, о ноге, которая до сих пор не разгибается, о жизни без папы — Оксана молчит. Только говорит, что очень хотела бы сходить к папе, когда они вернутся домой. Когда Евгения хоронили, она была в реанимации.

Оксану и Виту в Москву привезла Елизавета Глинка — доктор Лиза. Глинка вывозит тяжелобольных детей из зоны боевых действий и определяет их в московские больницы. Так Оксана попала в клинку Рошаля, где врачи справились с тяжелым ранением. Те, кому нужна реабилитация, или те, кому некуда возвращаться или нужно переждать боевые действия, остаются в «Доме милосердия» на Новой Басманной улице. Сейчас в доме живет около 12 семей.

Вита выходит из комнаты, поднимается на второй этаж и входит в кухню — крашеные белой краской стены, в окна лезут зеленые ветки, посередине стоит большой деревянный стол. В такой кухне обычно собирается большая семья. Женщины говорят, что вечерами они обычно приходят сюда и подолгу говорят. Сейчас они пекут хлеб — привычка осталась из дома. Когда начались перебои с продовольствием, муку достать было проще, вот и пекли свой хлеб.

Рядом с Витой стоит Лариса из Горловки — мама девятнадцатилетней Юли. 27 июня 2014 года, в воскресенье, Юля попала под обстрел в городе Горловка — тогда обстреляли центр города. Впоследствии стороны конфликта обвиняли друг друга в расстреле жилых кварталов, а фотографии жертв использовались в пропагандистской войне. Старший исследователь «Хьюман райтс вотч» Оле Солванг заявлял, что ответственность за четыре атаки по жилым кварталам Донецка и близлежащим окрестностям в начале июля 2014 года, которые исследовала их группа, лежит на украинских военных.

Юля и Лариса

«Начали сыпаться снаряды — я услышала громкий взрыв, мы обернулись, но не понимали, что происходит. Тут падает следующий, и следующий, и следующий — только цокают осколки по земле — „цок-цок-цок“ и горячая волна бьет по ногам, подталкивает, тянет куда-то. Мы бежим, нам навстречу бежит молодая девушка с маленьким ребенком на руках… Тут меня ослепила яркая вспышка, раздался взрыв — меня подкинуло вверх и бросило на землю.

Помню, как я лежу на траве и не могу поверить, что это происходит сейчас со мной, что это вообще может происходить. От жара слиплась тушь на ресницах, и я сразу не смогла открыть глаза. Потом присела, оперлась на руку, смотрю по сторонам: ветки, листья падают, время будто замедлилось. Сумасшедший гул и одновременно какая-то звенящая тишина, мир как будто вымер вокруг, просто ничего не происходило в эти секунды».

После обстрела Юля сумела добраться до больницы, где ее наскоро перебинтовали и прооперировали в подвале: оборудовали операционную на старом диване, завесив трубы одеялами. Девочка получила ожоги правой стороны, тяжелое ранение левой ноги, взрывной волной разорвало барабанные перепонки.

На следующий день Юлю вывезли в Донецк, там она провела 11 дней в реанимации. Там Лариса, Юлина мама, узнала, что лечиться дальше можно только платно, заплатить нужно будет за пересадку кожи. Банки были закрыты, а наличных у семьи не хватало — всё потратили на лекарства, которых не было в больнице: противоожоговую мазь «покупали ведрами».

Вскоре после этого с Ларисой связалась Елизавета Глинка. 7 августа, 10 дней спустя, Лариса стояла на вокзале в Донецке и держала в руках пакет с лекарствами: они с Юлей уезжали лечиться в Москву, в клинику Рошаля — благодаря Глинке клиника согласилась принять Юлю бесплатно. Глинка на одном из заседаний обратилась к президенту и попросила его открыть доступ для таких детей к лечению в Москве. Ее просьбу услышали, вышло специальное постановление, теперь Юля и остальные лечатся в Москве бесплатно.

Когда девочку привезли в клинику, оказалось, что без вмешательства медиков раненую ногу, возможно, пришлось бы ампутировать. За почти два года в Москве она успела закончить школу и сейчас сдает ЕГЭ.

Мы с Юлей — в гостиной Дома милосердия. После двух лет лечения сложно заметить следы ранения: только синее пятно около носа (оставшийся осколок) и белая кожа справа на лице — веснушки после ожога не вернулись.

Юлю отличает манера говорить. Она рассказывает всё на одной интонации, голос не меняется и тогда, когда она говорит, что ее друг Дима, бежавший в метре от нее, погиб, что она видела, как кричала раненая девушка с младенцем на руках. «Я просто знаю, что той жизни, как до войны, больше нет: нет этих мест, а люди, если есть, то уже все другие. Даже если эти военные тогда выполняли приказ, то и от приказа можно было уйти. Я читала, как военные заряжали пустые снаряды, и тогда в жилые кварталы прилетали болванки. Те, кто не хотел стрелять, этого не делал. Я думаю, что все понимали, что они стреляют в мирных жителей».

«Не знаю, как описать то, что я чувствую к тем, кто обстрелял мой город. Наверное, это ненависть и есть».

Пока мы говорим с Юлей, женщины, как всегда вечером, собираются на кухне дома. На кухню стекаются все: заходит шестнадцатилетний Витя из Макеевки — его друг принес разрывную пулю, и Витя стал ее разбирать на уроке. Теперь у него нет кисти на левой руке. Рядом на стуле сидит Елена из Донецка — ее сын пришел к другу, который принес домой неразорвавшийся снаряд. У ее тринадцатилетнего Андрея ампутирована рука, а у Сережи нет руки и ноги. У плиты готовит мама семилетней Лизы — лечить лейкоз в Кировске не получилось: не было препаратов для химии, и доктор Лиза перевезла свою тезку в Морозовскую больницу.

 

В большое окно на кухне лезет свежая после дождя зелень, Вита смотрит в окно и вспоминает: «А в ту весну в Макеевке розы цвели, война войной, а цвели».

Елизавета Глинка (Доктор Лиза), основатель фонда «Справедливая помощь»:

— На самом деле, с военной травмой справиться мало что помогает. Конечно, детей необходимо переселить из зоны боевых действий. Но есть те, кто потерял родных, и вот им безумно трудно. Например, в нашем доме живет один мальчик, у которого погиб четырехлетний брат, и ему теперь очень сложно общаться с детьми того же возраста: он с ними дерется или просто отказывается разговаривать.

У нас живут типичные дети войны: рано повзрослевшие дети, им требуется особое внимание, они не любят публичности — у них свой мир, в который они никого не допускают. К этому еще добавляется неопределенность: кто-то не знает, останется ли в Москве, или ему предстоит вернуться домой… Волнение родителей, которые не знают своего будущего, передается детям. Но дети всегда остаются детьми.

— Вы недавно снова вернулись из Донецка, расскажите об этой поездке?

— Это была уже двадцать пятая поездка. Всего с начала войны мы вывезли 446 детей. 32 ребенка мы доставили в Харьков, это были дети-сироты из Дома ребенка, остальные были эвакуированы в Москву и Петербург для прохождения лечения. Все дети, которых мы привозим, приезжают сюда исключительно в сопровождении родителей или опекунов. После лечения они возвращаются обратно, некоторые, их немного, остаются в Москве дольше.

Это те, кому требуется длительная реабилитация или несколько операций. Кто-то ждет протезирования. Дети с родителями находятся под нашей опекой в Доме милосердия. Раненым детям, которые сейчас лежат в больницах Донецка, мы оказываем гуманитарную помощь. Это могут быть и медикаменты, средства по уходу за больными, детское питание…

— Кто вам сегодня помогает?

— Помогает вся Россия. Денежной помощи от государства я не получала и не получаю. Сотрудничаю и подружилась с МЧС. С Минздравом налаживаются отношения. Война приучает к компромиссам, к диалогу, к смирению. Меня приучает. Я была терпеливой всю жизнь, сейчас стала терпеливой вдвойне.

— Наверняка в общем потоке бесчисленных историй есть те, которые запомнились вам больше всего. Расскажите, пожалуйста.

— Пока война не закончилась, я не стану об этом говорить. Помню каждого вывезенного ребенка. Думаю, что, возможно, напишу о них когда-нибудь. И это будет одна большая история войны, прошедшей через детские судьбы. Это страшно, но это должно остаться в памяти.

— Несмотря на непрекращающийся поток больных и раненых детей из зоны военных действий, вы по-прежнему помогаете бездомным. Около фонда всегда можно встретить тех, кто пришел к вам за помощью с улицы. Как вас хватает и на это тоже? Или часть работы передаете помощникам?

— Эта работа осталась, но ее бОльшую часть делает команда «Справедливой помощи», наши волонтеры. На мне по-прежнему лежит сбор средств и всего необходимого — продуктов, медикаментов — для помощи бездомным и безнадежным больным. У нас хорошо организована работа, отлажена система помощи. Это внушает надежду, что «Справедливая помощь» продолжит помогать нуждающимся и тогда, когда меня уже не будет…

— А у Вас есть мечта?

— Да, их у меня много. Многие уже сбылись, надеюсь, что и другие сбудутся. Хочу, чтобы закончилась война.

— А как и почему вы стали помогать тем, кому это нужно?

— Я всю жизнь работаю с бедными. Моя покойная мама всегда подавала копеечки самым грязным нищим и говорила: «Им не поможет никто!». И это в какой-то степени стало моим путем в жизни — помогать тем, кому никто не может или не хочет помочь.

— Как меняется отношение людей к благотворительности? Внес ли кризис коррективы?

— Да, кризис, к сожалению, заметно сократил число жертвователей. Сейчас работать стало гораздо труднее. Средств становится меньше, а больных и бедных — больше… Нередко нам помогают люди, которые сами, по большому счету, нуждаются — бабушки из окрестных домов, которые видят, как работают наши волонтеры; студенты, которые читали о нас в интернете; родственники или друзья наших подопечных.

— Но ведь силы откуда-то нужно брать. Если постоянно просят, то и этого тоже устаешь.

— Конечно, устаю, я ведь тоже человек. Но те, кто просит — тоже люди, и они намного слабее меня. Если отпущу руку — они упадут. Отпуска у меня нет. Изредка отдыхаю на даче. У меня такая работа, что могут позвонить в любое время суток и попросить подключиться к решению какой-то проблемы, я должна оставаться на связи.

— Когда долго видишь чужую боль, то невольно становишься или циничным, или второй вариант, просто сходишь с ума, когда все через себя пропускаешь. Как Вам удается сохранять эмоциональные силы?

— Никогда не знаю, как отвечать на этот вопрос. Я просто работаю.

— Вы входите в Совет при президенте по правам человека. И вообще вы — заметная фигура в медийном пространстве. У вас есть политические амбиции? Если позовут в Думу — пойдете?

— Нет, в Думу я не пойду. Сейчас, к сожалению, такое время, что политические амбиции приписывают всем. И неважно, в политике человек или нет. Даже если у тебя другое мнение, просто отличающееся от мнения окружающих, — ты политик. Поблагодарил или встретился с кем-то известным — значит, точно политик. Молчишь — трижды политик. Потому что и молчать сейчас — политика. Надеюсь, что такое отношение изменится. Я просто работаю.

— Если было возможно что-то изменить в своей жизни, что вы изменили бы?

— Ничего. Ничего не меняла бы в своей жизни. Все, что было, все было для чего-то нужно.

СПРАВКА

Дом милосердия существует только на пожертвования. Кроме счетов за госуслуги, «Дом» старается поддерживать семьи: не у всех мам получается найти работу (на работу со статусом беженца берут неохотно), кто-то в спешке уехал в Москву без вещей, кому-то нужна помощь с реабилитацией. О том, чем можно помочь подопечным Доктора Лизы (или детям, пострадавшим в результате военного конфликта на Украине ) можно узнать на сайте doctorliza.ru или по телефону 8 (495) 953-94-86

Анастасия Платонова | 5 июля 2016 г.