О том, что из себя представляла Русская Армия в её основе – офицерстве, хорошо повествует труд Е. Месснера, С. Вакара и Ф. Вербицкого «Российские офицеры», к коему и адресую тебя для более подробного знакомства с темой. Здесь же приведу лишь обширную выдержку из означенной работы:
«Офицерство воспитывалось и воспитывало армию и флот в сознании, что войско является не только защитником Отечества от врагов внешних, но опорою царского строя от врагов внутренних. Вопреки общеупотребительной, но ошибочной формуле «Армия вне политики», армия была инструментом государственной политики, воспитывая солдат, а через них и весь народ, в преданности Вере, Царю и Отечеству. Но Армия была вне партийности — офицер и солдат не смели ни принадлежать к какой-либо политической партии, ни принимать участия в проявлении партийной деятельности. Офицер не должен был склоняться к симпатизированию каким бы то ни было партийно-политическим идеям, хотя бы близким к формуле «Вера, Царь, Отечество». Поэтому офицер не смел быть в связи с организациями, такими, как «Союз Русского Народа», и даже не мог состоять в гимнастической организации «Сокол», потому что последняя занималась не только развитием мышц, но и национализма. Более того, офицеру предлагали уйти со службы, если оказывалось установленным, что его жена увлекается партийно-политическими идеями.
В послереволюционные годы офицерство подвергалось упрекам, да оно и само себя нередко упрекало за то, что его изолированность от политико-социальной жизни народа сделала его безоружным против разлагающей пропаганды революционеров в 1917 г. Однако в то время кадровое офицерство уже не занимало должностей ниже полковых и батальонных, а непосредственное моральное воздействие на солдатскую массу оказывали командовавшие ротами и взводами офицеры запаса и офицеры военного времени. Это были люди в своей довоенной жизни осведомленные о партийных и социальных вопросах. Однако и эта их «политическая вооруженность» оказалась бессильной против революционной демагогии. Против нее были беспомощны даже и те офицеры, которые в своей гражданской жизни до призыва стали опытными политиками, будучи членами партий центра или монархических. Поэтому можно предполагать, что кадровые офицеры не остановили бы разложения войска даже в том случае, если бы они были политически образованы. Как нельзя судить об уровне тактических познаний и способностей офицеров на основании кампаний, протекавших в совершенно ненормальных условиях (например, кампания 1915 г., когда в Галиции наши войска терпели поражения от артиллерии Макензена, будучи почти безоружными), так точно нельзя судить о политической зрелости офицеров по чудовищно-ненормальной политической кампании 1917 г., когда отречение Царя потрясло душу народа, истомленного к тому времени войной, весьма затянувшейся и крайне для России тяжелой, вследствие недобросовестности союзников, когда немецкие деньги оплачивали самую разнузданную демагогию и когда «чернь» в солдатстве взяла верх над унтер-офицерами, этой элитой солдатской массы. Судить надо по обстоятельствам нестихийного характера. В Маньчжурии Действующая армия не заколебалась после сдачи Порт-Артура, Ляояна, Мукдена, в революцию 1905–1906 гг., армия осталась в руках офицеров, в годы 1914–1916 жертвенно дралась, невзирая на тяжелые боевые потрясения. Следовательно, и в столь трудных условиях оказывалась достаточной та политическая «вооруженность» офицеров, которую им давало воспитание в военной школе и духовная обстановка в полку. Изолированность от политико-партийной жизни была в те времена не вредной, но скорее полезной (в нынешнее же время, когда партийность проникла во все решительно области деятельности и мышления человека, едва ли может офицер остаться в такой изолированности).
Политическая программа Российского офицерства была проста и ясна. Перефразируя известное выражение «человеческая душа — христианка», можно сказать, «офицерская душа — монархистка». Офицер в России был монархистом не только потому, что понятие Отечества символизировалось в личности Царя, и не только потому, что в присяге сливались преданность Родине и Царю, но и потому, что верховное возглавление Царем вооруженных сил страны соответствует воински простому пониманию вещей: мое право единоличного командования зиждется на моем подчинении единоличному вождю. Если вождь этот бывает поставляем и сменяем причудливыми народными голосованиями, то воину нелегко подчиняться ему столь же безоговорочно, как лицу, становящемуся вождем в силу династического порядка, основным законом государства установленного.
Монархизм офицерства не проявлялся в каких-либо эффектных словах или экзальтированных актах, но он был составной частью души офицера и основой всей его деятельности. Когда занемогший офицер подавал установленной формы рапорт:
«Заболев сего числа, службу Его Императорского Величества нести не могу», — то он действительно ощущал, что его служба есть служба Его Императорского Величества.
Каждый гражданин имел право, в силу закона о свободе убеждений, желать тех или иных изменений в политике государства и даже желать ненасильственного изменения режима. Офицер, становясь таковым, отказывался от гражданских свобод и прав и брал на себя обязанность ничего от Отечества для себя не требовать, но всего себя отдать Отечеству. Гражданин мог делать разное в ущерб государству — тот не в меру наживался на казенных подрядах, тот ради своей, а не общей пользы изменял проект трассы железной дороги и т. д. — офицер не извлекал никаких выгод от своего служения Отечеству, скупому на оплату его труда. Любовь офицера к Отечеству была бессеребряной, бескорыстной, самоотверженной.
Что же касается еще одной основы офицерского миропонимания — Веры, то и она влияла на поведение офицера. Не в том суть, что офицер был обязан не реже одного раза в год причащаться, что в казарме и лагере день завершался молитвой, что все военные торжества освящались молебном, предшествовавшим параду, что при воспитании вверенных офицеру солдат в них углублялось религиозное сознание, а в том была суть принадлежности офицера к Вере, что он выполнял евангельский завет «никого не обижайте». На основе этого завета офицерством были твердо усвоены моральные правила поведения на войне, сформулированные в императивных лозунгах: «жителя не обижай», «пленному пощада», «воевать — малою кровью», т. е. беречь кровь своих солдат и без надобности не усердствовать в пролитии крови врагов. Единственное в мире войско называлось Христолюбивым — Российское Войско, ибо оно жило и воевало, памятуя Христовы заветы.
Так слова «Вера, Царь, Отечество» составляли содержание офицерского миропонимания».
Таким было наше офицерство, такой была наша Армия… Её, единственную в мире, можно называть не только Христолюбивым Воинством, но и Армией Освобождения. Войны, которые мы вели, были преимущественно оборонительными. Отражая же вражеские нападения, мы не стремились стереть неприятеля с лица земли, поработить его народ. Освободив Европу от Наполеона, как отнеслись мы к побеждённой Франции? Наш «Оккупационный» корпус помогал мирным жителям восстанавливать хозяйство, построил им церковь, делился в голодный год своей провизией… А когда порядок установился, корпус был отозван в Россию, и командующий граф Воронцов продал одно из своих имений, чтобы выплатить жителям долги, которые успели наделать его подчинённые. Мы не разрушали и не жгли чужих городов и стремились, сколь возможно, смягчить тяготы мирного населения.
Пожалуй, кое-кто мог бы возразить мне, припомнив Кавказ и Среднюю Азию, кои страдающие либеральным недугом головы пытаются представить нашими «колониями». Америки – Северная и Южная – начинались, как колонии. И очень скоро местного населения там практически не осталось, а колонизаторы объявили себя новыми нациями. Мы не уничтожили ни один народ, ни одну культуру. Напротив, способствовали их развитию под широкими крылами нашего державного орла. Представители знати «покорённых» народов на равных правах вливались в нашу знать. Сыновья этих народов получали лучшее образование и делали карьеру на избранных поприщах. В прежде диких краях мы насаждали просвещение и культуру, развивали экономику… Никогда покорённые народы не обращались у нас рабами, но становились подданными нашего Государя. И эти подданные имели подчас больше прав, чем, скажем, наши находящиеся в крепостной зависимости крестьяне. Истерзанный персами и турками, раздираемый усобицами Кавказ под русской защитой сделался мирным, богатым и цветущим краем. Таковы были наши «завоевания».
Наконец, только наше Христолюбивое Воинство могло с таким самоотвержением сражаться за чужие интересы и чужую боль – за терзаемых турками братьев-славян. А победив, оставить освобождённые своей кровью земли тем самым братьям и удалиться, не получив никакой выгоды. Таких примеров не ведает мировая история.
Увы, за годы советчины эти традиции были преданы забвенью. Советская армия именовалась «освободительницей» по факту победы над Гитлером, но на деле не была таковой. Ибо освобождение – это то, о чём писал я абзацем выше. А отбить пленника у злодея и сделать его пленником своим – где же здесь освобождение? «Освобождение» по-советски ещё долго будет икаться нам ненавистью к русским, коих, увы, по сей день отождествляют с советскими…
Но я отвлёкся. Христолюбивое Воинство ставило во главу угла нравственный закон. Наше офицерство никогда не жило богато. Напротив, офицерский быт обыкновенно был достаточно скромен. При этом офицер не должен был, скажем, сам ходить за покупками. И уж тем более не имел права посещать таких заведений, какие хоть в малой степени могли нанести урон его репутации. Более того, даже жену офицер должен был выбирать, сообразуясь с достоинством своего звания, и получить разрешение командира на брак. Достоинство же невесты определялось не знатностью рода и материальным достатком, но репутацией её и её семьи, а также воспитанием. К примеру, дочери ростовщика или певички из кафе-шантана путь в полковую семью был заказан…
Полковая семья, стоявшая на страже морального облика своих членов, была основой Русской Армии. Сегодня эта прекрасная традиция, к сожалению, канула в лету, а, между тем, полковые семьи, объединявшие офицеров и их домочадцев, несли в себе важнейшую воспитательную и связующую функцию, немало способствовали тому, чтобы армия была единым, цельным организмом.
«Главным устоем офицерского корпуса должна быть крепко спаянная и тесно сплоченная офицерская полковая семья, - писал А.А. Керсновский в своей «Философии войны». - Особенное внимание организатора должно быть устремлено на разработку положения о полковых офицерских обществах и на осознание великого значения должности командира полка.
Следует знать и помнить, что рота — административная единица, батальон — тактическая, а полк — духовная. Следующие за полком инстанции — бригада,