 Размышления путешественника "в драме истории"
Ренат Аймалетдинов (журнал "Парус"): Михаил Викторович, Вам довелось значительную часть жизни провести вне Родины, побывать во многих странах. Вы как-то сказали, что у Вас была мечта написать цикл книг, посвященный отношениям между русскими и ‒ немцами, французами, американцами…
Михаил Назаров: Этот цикл книг предполагал обдумать взаимоотношения русского народа с другими, с которыми ему пришлось тесно соприкасаться "в драме истории" ‒ так я это формулировал. После непослушания Богу падшее человечество не было лишено попечительства Божия, мы видим из Священного Писания, что людям готовился путь спасения, единый для всех: через воплощение Мессии ‒ это центральная точка мiровой истории, от которой поэтому летосчисление идет в разные стороны. И мне хотелось на примере русского народа осмыслить, как каждый из народов, оставивших след в нашей истории, следовал Замыслу Божию о человечестве и в чем уклонялся от этого Замысла, включая русский народ ‒ из этого взаимодействия народов и создается драма истории. Вряд ли я уже возьмусь за столь серьезный обобщающий труд, хотя некоторые оценки у меня рассеяны в разных книгах и статьях...
Р.А.: Однако в отличие от историософского анализа места и роли народов в мiровой истории, Ваш опыт бытового и профессионального общения с иностранцами, размышления об их культурно-психологических особенностях не нашли подробного отражения в публикациях (за исключением, мягко говоря, непростых взаимоотношений с еврейством). Хотелось бы в какой-то мере компенсировать это в рамках сегодняшней беседы, которая, уверен, будет интересна многим нашим читателям. А начать предлагаю с Алжира, где Вы, молодой переводчик, оказались в 1975 году на строительстве металлургического завода. Расскажите, какой Вам увиделась эта североафриканская страна, ее обитатели.
М.Н.: Для этого мне надо сначала описать свое тогдашнее внутреннее состояние, связанное с поиском смысла жизни, с желанием и невозможностью познания этого в советской системе образования, в частности ‒ познания запретного плода иностранного мiра, в "свободной и истинной" философии которого я тогда надеялся найти ответы на жизненно важные вопросы, запрещенные в марксистском тоталитарном СССР... Это было не желание попасть в "колбасно-пивной рай", как стандартно пишут об эмигрантах мои идеологические красные оппоненты (судят по своему пониманию ценностей). Это было стремление познать истину, а с все более очевидной для меня официальной ложью марксизма я мириться не хотел: жизнь нам дана один раз. Это было движущей силой всего моего поведения в молодости.
В то время я пытался написать рассказ о чутком ко лжи провинциальном юноше, который настолько не верил тупой советской пропаганде о "враждебном капиталистическом Западе", что усомнился в существовании этого Запада. Ему стало казаться, что иностранный мiр придуман советской пропагандой как страшилка-декорация, чтобы жупелом внешнего врага дисциплинировать народ в послушании партии. Иностранные антисоветские радиостанции ‒ имитация с той же целью. (Замечу, что тогда я еще не был знаком с антиутопией Орвелла.) И вот мой вымышленный герой замышляет побег за границу с помощью дельтаплана где-то в пограничных с Турцией Кавказских горах ‒ и попадает на высокий обрыв у моря, которое сверху в тумане кажется ему Мiровым океаном, в котором на трех китах держится Земля... Герой моего рассказа в своем воображении это воочию увидел... Там его хватают советские пограничники, годы он проводит в психушке, наконец, возвращается в свое село. Но он уже другой, непереубедимый, поскольку видел "край земли", за которым никакого иностранного мiра нет, всё его восприятие советской реальности и поведение становится соответствующим, и у него остается один путь ‒ опять в ту же психушку... Но при виде такой непоколебимой веры заражается ею и его друг, судя по тому, что он начинает мастерить дельтаплан... Это был не политический антисоветский рассказ, а свидетельство о таком экзистенциальном мiроощущении, местами с легким сюрреалистическим оттенком...
Вот и у меня осознание того, что мы не одни на земле, что есть и другие народы, но запретные для нас в своих знаниях, было экзистенциальным вопросом. Уже в детстве, когда родители купили роскошный по тем временам приемник "Рига-10", я любил крутить его ручку и слушать непонятные далекие языки, заучивая некоторые фразы просто "для коллекции". Хотелось понять, что они там говорят, за мигающим зеленым глазком, и почему не по-русски. Родители шутили: станешь полиглотом, как С. (сельский знакомый нашей семьи, выбравший изучение языков). Так и получилось: в более зрелом возрасте я поступил на переводческий факультет, рассматривая это не как будущую профессию, а как расширение инструментов познания запретного мiра. Нечто таинственное я ощущал в свободном поведении западных интуристов в СССР ‒ они были из другого, недоступного измерения, с другими законами бытия. И когда мы летели в Алжир над "сапогом" Италии и я впервые увидел землю "капиталистического мiра" ‒ покрытый зеленью берег и море ‒ я невольно подумал и о тех "трех китах", и о том, что Италия действительно существует в том месте, где ей положено быть на советских картах... Затем в доказательство на горизонте материализовалась и черная земля Африки... Такое же ощущение чудесной материализации было позже, когда впервые увидел американский берег...
Командировка в Алжир для меня была изначально связана с планом подготовить оттуда побег на Запад, но лишь в конце двухлетнего срока пребывания, за который еще предстояло всё хорошенько обдумать. Сразу же стал массово покупать книги по "буржуазной философии" (список составил заранее по разоблачительным статьям в "Литературной газете"). Однако мой опыт познания алжирского народа ограничился тремя месяцами. Очень интересной была автомобильная поездка (вместе с немецким инженером) в Сахару, "самоволка" без спроса у начальства, ‒ но это мое географическое любопытство было разоблачено (нарушение правил пребывания советских граждан за границей) и должно было закончиться высылкой в Москву, поэтому последний месяц прошел в бегах на нелегальном положении (с женой и трехлетним ребенком) ‒ не хотелось хоронить мечту о философской учебе в западном университете. В поисках выхода из Алжира пришлось проехать все побережье до марокканской границы, перейти которую не удалось из-за вспыхнувшей там войны (испугался француз, на чье содействие я рассчитывал)... За этот месяц у меня составилось впечатление не столько об алжирском народе, ‒ от него я и не ждал альтруизма, и уголовные опасности меня не удивили, ‒ сколько разочаровался в западных "свободнорожденных" иностранцах, которые (за исключением инженера на стройке, многодетного испанского католика Эстебана Диаза) равнодушно отказывали в элементарной помощи.
Алжир тогда освободился от французской зависимости и стал на путь "социалистического развития", потому в нем и появились тысячи советских специалистов. То есть он не был типичной мусульманской страной, большинство женщин в городах не паковали себя в футляры, хотя жители нашего поселка постились в Рамадан и вечерами за столиками уличной кофейни ждали возгласа с минарета, в магазинах не было свинины (охотники ради заработка продавали русским мясо диких кабанов, но сами не ели). Были заметны традиционная бедность вне городов, пригородные жестяные трущобы (климат для этого был благоприятен); меня поразило, как там похоронили мальчика, погибшего во время урагана: его два человека просто зарыли в белой простыне на соседнем с трущобами клочке земли (потом догадался: возможно, ранее там было кладбище, но жестяные сараи подошли вплотную)...
Конечно, оставался колониальный культурный налет в виде официального французского языка и европеизированного верхнего слоя арабского общества, гордившегося этим. Французов в экономике было уже не так много, они вели себя сдержанно, но в своем кругу весьма высокомерно по отношению к "аборигенам": мол, разрушают то, что мы им построили... Действительно, были заметны обветшавшие здания, кое-где размытые прекрасные дороги, алжирцы не пытались тушить горящие леса, и огонь в окрестностях спокойно переползал с одного вечнозеленого холма на другой... Из аборигенов у меня осталось хорошее впечатление об одном из руководителей строившегося нами комбината ‒ он был по национальности бербер, из древнего народа до арабского завоевания Алжира, и критически относился к социалистической политике правительства. Берберов там оставалось мало и какой-либо местной автономии они не имели...
Национальный характер простых алжирцев, думаю, мало чем отличается от других арабов и более всего везде узнается на суке (рынке), где наглядно проявляется их энергия и предприимчивость. Создавалось впечатление, что, помимо рынка, в обычной жизни у них отдых ценится больше, чем труд. Почему-то сельские мужчины в светлых одеждах любили равнодушно лежать днем на солнцепеке на обочинах дорог, ‒ возможно, так они пасли верблюдов...
Более всего меня там впечатлили руины древнеримских городов.
Однако сами алжирцы не проявляли к ним интереса и даже из знаменитого Гиппона с церковью, где погребен блаж. Августин, туристического объекта не сделали: охраны не было, руины были совершенно заброшенные, в земле можно было увидеть кости и мелкие осколки какой-то древней тонкой стеклянной посуды с радужными переливами, вместо туристов бродили овцы и козы...
Тем не менее даже развалины свидетельствовали о величии Империи, разрушенной дикими арабскими племенами... Некая машина времени устроила там свою выставку под девизом Sic transit gloria mundi... Схожее чувство я потом испытал при посещении величественных руин так же сокрушенного Второго Рима. При этом, конечно, с мыслью о судьбе Третьего Рима...
Говорят, что в какой-то мере народ характеризует его национальная кухня. Это верно, например, в отношении "изысканной" кулинарной культуры жизнелюбов-французов ("лягушатников"), находчивых итальянцев-"макаронников", умеющих готовить разнообразные и вкусные блюда из простых мучных изделий, грубоватых немцев ("немец-перец-колбаса, кислая капуста"), безэмоциональных и чопорных англичан (пресный хот-дог с отвратительным вареным луком), совсем уж опростившихся американцев (главный ингредиент ‒ кетчуп). Алжирская кухня была весьма простая (обязательный кус-кус), жирная (весьма подходит к слову "Алжир" по методу "народной этимологии"), все блюда с однообразными специями (чабрец), и она во многом уступает другим восточным кухням ‒ греческой и югославской. Примечательно, что для всех арабов характерны знаменитые восточные сладости ‒ они по-своему выявляют чувственность и сладострастие их национальной культуры с идеалом наслаждения.
А заунывная восточная музыка с четвертьтонами, непривычными для нашего слуха диссонансами, создает впечатление какой-то тоски и страдальческой безсмыслицы бытия. Это не просто иллюстрация того, что "мiр во зле лежит", но и безнадежности: спасения из него не видно, разве что заедать печаль сладкой халвой и мечтаниями в мареве фата морганы. Вероятно, это присуще всему исламу с его чувственными сладострастными представлениями о рае...
(Кстати, и в русских песнях преобладает грустный минор, как это отмечают немцы ‒ у которых народные песни бодренькие, особенно у баварцев, ‒ и этот наш минор мне кажется особенно странным в советских пионерских хоровых песнях... Казалось бы, зачем пионерам вселенская грусть? Тоже потому, что "мiр во зле лежит", а "грядущая победа коммунизма" еще далека? Шучу... А вот большинство церковных православных песнопений мажорны и торжественны... Даже "Господи, помилуй!" у нас обычно поется в мажорном аккорде. Это знаменательное отличие от восточной музыки.)
Больше я ничего примечательного сказать именно об алжирцах не могу. Но это было не типичное время для алжирского народа в период между колониализмом и исламским фундаментализмом. Сейчас там, судя по ТВ, многие женщины даже в жару ходят "упакованными", как и в строгих мусульманских странах...
Р.А.: Вскоре после этого Вам удалось перебраться в Германию, где Вы и обосновались почти на два десятилетия, занимаясь журналистской, писательской, переводческой работой. Очевидно, что именно немцев Вам пришлось узнать особенно близко. В послесловии к переведенной и изданной Вами книге мыслителя-русофила Вальтера Шубарта «Европа и душа Востока» Вы посчитали нужным смягчить его нелицеприятные оценки своих немецких соотечественников, отметив сердечную доброту и порядочность многих немцев. Какие еще качества этого народа Вы бы назвали? И как вообще рассматриваете давнюю и, несомненно, глубокую историческую, культурную, в частности философско-духовную, связь между Россией и Германией?
М.Н.: Об исторической благотворной связи немцев с Россией в дореволюционные времена следует говорить отдельно от ХХ века и от нынешнего времени. Немецкий романтизм повлиял на славянофильскую русскую мысль в XIX веке. Правда, в целом немецкая классическая философия нам скорее вредила, так как она стремилась объяснить мiр без "гипотезы о существовании Бога" (об этом есть хорошая книга немца Георга Зигмунда "Der Kampf um Gott", 1957), хотя это и помогло некоторым нашим славянофилам (например, Самарину, Ивану Киреевскому) как бы "от обратного" лучше понять истину Православия.
Немцы, благодаря своим деловым качествам, были широко представлены в российской администрации, армии, науке. Гончаровский образ Штольца в его сравнении с несколько утрированным Обломовым во многом верен. И культурно-психологические зарисовки Шубарта о немцах в основном правильны, хотя и с самокритичными перегибами. Мне запомнилось у него более всего о воинственности немцев как хороших солдат: «становясь воином, он преодолевает в себе бюргера», возвышается духом. Повторять Шубарта нет нужды ‒ каждый может его прочесть сам. Но соответствуют ли оценки Шубарта о немцах и о русских нашему сегодняшнему состоянию?
То было другое время, другая Россия, да и другие немцы. Наши национальные характеры хорошо дополняли друг друга: с немецкой стороны ‒ приземленная деловитость (особенно у протестантов) и предусмотрительность, законопослушность, организованность, требовательность к себе и другим (нередко вырождающаяся в национальную гордыню); с русской ‒ творческая готовность к импровизации по обстоятельствам (знаменитый русский "авось"), непритязательность в бытовых удобствах, терпеливость в невзгодах, потребность в высшем идеале и неотмiрность (часто вырождающаяся в т.н. "русскую лень" и ее преодоление героической штурмовщиной). То есть русская лень у Обломова была не просто от безволия, но от неудовлетворенности земной суетой; вспоминается отсутствие у реалиста Штольца ответа на резонный вопрос Обломова: «Так когда же жить?» – то есть стоит ли так суетиться по-немецки только ради земных благ? В этом ли смысл жизни? Но без впадения в крайности русские и немцы хорошо совместимы в общем деле.
Сегодня взаимопониманию наших народов сильно мешает не только американская русофобская политика НАТО, но и утрирование неосоветскими правителями РФ вместе с евреями темы Холокоста, сохранение советской историографии ВОВ и апология марксистских режимов соцлагеря как "освобождения Европы от мiровой чумы". Однако наши народы отчасти объединяет национальный консерватизм в неприятии разлагающих тенденций глобализации. Или уже скоро и это останется в прошлом?..
Но вот "Орднунг мус зайн" ‒ это у немцев, так сказать, "в крови". Этому неискоренимому качеству они обязаны своей экономической мощью несмотря на проигранные страшные войны. Плюс к этому бросается в глаза гипертрофированная немецкая чистота дома и на улице (показателен большой процент рекламы моюще-чистящих средств на немецком ТВ). Этим страдает и моя супруга, у которой бабушка-фрейлина была немкой. А вот порядочность зависит от воспитания. Жулики есть в каждом народе, однако в сегодняшней РФ жуликам вольготно, начиная с самых верхов. Все познается в сравнении, и получается: значит, в Германии их мало и больше честности... Хотя немецкие честность и законопослушность могут доходить до доносительства на коллег и соседей ‒ это не считается предосудительным...
Мои суждения могут выглядеть во многом субъективными. У человека с другими интересами и жизненным опытом оценки могут быть другими. К тому же в каждом народе имеются различные социальные слои: от нищих и обывателей-середняков до т.н. "элиты", правителей и религиозных наставников. Рассмотреть их общую национальную психологию можно лишь на основе их общих национальных ценностей и идеалов. Часто они выражены в народных пословицах и сказках. Сравните, например, "Тысячу и одну ночь" с ее плутовскими сюжетами (когда превозносится хитрость и наслаждение) или мрачные и порою жуткие сказки братьев Гримм с нередким торжеством зла ‒ с русскими сказками про Иванушку-дурачка и Царевну-лягушку, где зло побеждается добром, как и в наших былинах о богатырях ‒ вот вам и основа для некоторого психологического вывода, для которого не нужно долго жить на арабском Востоке или в Германии.
Философ Владимiр Соловьев приводил известную иллюстрацию национальных идеалов на примере самоназвания своей страны у европейских народов, сравнивая с ними русский идеал "Святой Руси". Потом это развил профессор А.В. Карташев в книге "Воссоздание Св. Руси": «Ни нашей матери греческой "церкви-нации", ни православным сирийцам и арабам, ни нашим братьям славянам, ни соседям румынам, никому не полюбилось назваться так по крещению и вере. Англия охотно величает себя "старой", Германия "ученой", Франция "прекрасной", Испания "благородной"».
Эти точно подмеченные идеалы для меня становятся понятны как раз из историософского анализа места и роли народов в мiровой истории. Но сейчас во всем мiре прежние идеалы размываются, на смену им приходят деньги. Сегодня немецкий национализм в верхнем социальном слое фактически представляет собой гордость экономическими и спортивными успехами американизируемой Германии. А традиционный культурно-исторический национализм оттеснен в маргинальную оппозицию, у которой антиамериканизм и оборона от "мультикультурализма" могут сочетаться с симпатией к России, но и с некоторой некритической апологией Третьего Рейха, ‒ что я считаю вполне понятной реакцией на послевоенное унижение, денационализацию и просто огульную историческую клевету на немецкий народ. К сожалению, у немецких националистов это порою соединяется с их древним язычеством, что препятствует взаимопониманию с Православием.
Мне кажется, что запоздалое (лишь в конце XIX века) обретение немцами единой политической государственности, достигнутое при важной поддержке со стороны России, стало причиной некоторого комплекса неполноценности у немцев в сравнении с другими европейскими державами, возникло чувство политической обделенности при всех немецких талантах, захотелось наверстать упущенное, и такой рост национальной гордыни помешал дальнейшему их взаимопониманию с Россией. Этим воспользовались наши общие геополитические противники, столкнув нас в Первой мiровой войне, которая была начата немцами... Реакция Гитлера на поражение в ней Германии была понятна, но развилась в русле той же националистической гордыни с языческим оттенком...
Но и наша "Святая Русь" ‒ где она сейчас?.. Хорошо, конечно, что хотя бы малая часть нашего народа сохраняет этот идеал. Однако наши церковные конформисты и официозные православные патриоты пытаются его сочетать с компрадорско-олигархическим режимом (типичную иллюстрацию выдает "Русская народная линия"). Олигархическая "элита" у нас сейчас в основном нерусская, и она задает тон в политике, внешней и внутренней, в СМИ и культуре. К тому же президент нашего олигархата в который уже раз заявляет, что богоборческая коммунистическая идеология (напомню: провозгласившая уничтожение семьи, частной собственности, национальности, религии) ‒ это всего лишь слегка измененное христианство, а труп богохульника в центре страны ‒ это православная традиция почитания святых мощей... При дальнейшем насаждении такой государственной идеологии для "Святой Руси" останется место разве что совсем в малом остатке нашего народа ‒ наподобие катакомбной Церкви.
Р.А.: Вы как-то писали, что и малый остаток народа способен выполнить предназначенную ему Богом миссию. То есть Вы в таком случае предлагаете понимать под народом не все население, а только его наиболее сознательную часть? И вообще во избежание разномыслий мне кажется уместным уточнить сами понятия народа, нации и термина "национальный", которые имеют порою различные определения и разный смысл.
М.Н.: Да, это важное замечание. Не стану сравнивать формулировки из разных словарей, а изложу сейчас свои представления об этом для нашей беседы, независимо от того, насколько они соответствуют "энциклопедическим".
Прежде всего нужно отметить некоторое различие между народом и нацией в разные исторические эпохи. Современное западное понятие нации означает государство и может пониматься как один большой народ, так и совокупность нескольких народов, объединенных в одно государство не по этническому признаку, а по политическому ‒ на общей территории, с общей экономикой, единой жизненной инфраструктурой, системой права.
Единство такой нации скрепляется общим пониманием цели государства и жизненных ценностей, которые в большинстве случаев материально-экономические: например, у четырех народов маленькой Швейцарии (знаменитый швейцарский нейтралитет: "моя хата с краю"). Такое государственное образование прочно, если в нем исторически объединены народы одного культурного типа, чьи права обезпечиваются в виде культурно-национальных автономий на основе равноправия (таковы, и современные Бельгия и Канада, хотя они образованы довольно искусственно). Это государственно оформленный коллектив с единой прагматической целью (без духовного стержня), а слово "национальность" в западных языках вообще означает государственную принадлежность. Сегодня и наши спортивные комментаторы по этому правилу называют негров шведами, а русских ‒ украинцами или казахстанцами.
Нация в смысле кровно единого народа-этноса сегодня на Западе под подозрением, ибо противоречит повсеместно насаждаемому "мультикультурализму". Но по этимологической сути именно народ как этнос есть природная нация (лат: племя, народ) с ее особой культурой и духом. По-моему, наиболее точно с европейской точки зрения это изложено в "Доктрине фашизма" Муссолини. Слово это со времен Второй мiровой войны ее победители сделали ругательным, хотя изначально оно имело во многом положительный смысл народного единения и служения разных классов для общего блага нации. Эта оборонительная идеология, воспротивившаяся как интернациональному марксизму, так и разлагающей либеральной демократии, поначалу вызвала огромную симпатию в русской эмиграции. О понимании народа-нации позвольте привести цитату из "Доктрины фашизма":
«Фашизм – это духовная позиция, возникшая из общего движения нашего столетия против обезсилевшего материалистического позитивизма XIX столетия... Это религиозное воззрение, рассматривающее человека в его внутренней связи с высшим законом, объективным духом, который превосходит отдельный индивидуум и делает его сознательным членом духовного сообщества. Народ – не раса или географическая область, а непрерывно сохраняющаяся в историческом развитии общность, ... личность, духовное явление... Человек фашизма подавляет в себе инстинкт эгоистичного желания, чтобы вместо этого в чувстве долга укоренить высшую жизнь нации, не ограниченную рамками пространства и времени: жизнь, в которой индивидуум путем самоотречения и пожертвования личных интересов, даже через смерть – осуществляет предельно духовное бытие, на котором основывается его человеческое достоинство... Ни одно действие не ускользает от моральной оценки. Поэтому жизнь в понятии фашиста – серьезна, строга, религиозна. Он создает из самого себя инструмент построения достойной жизни...».
Звучит привлекательно с устремлением к высшим ценностям. Однако именно нация как биологический государственный организм уже в итальянском фашизме стала сама высшей ценностью, которой должна утилитарно служить и церковь ‒ и в этом был духовный порок фашизма. Если нация служит не Богу, а самой себе и своему земному благополучию ‒ она попадает в сети диавола, строящего свое земное царство, что наглядно продемонстрировал гитлеровский вариант фашизма в виде нацизма (хотя были и вполне здоровые образцы в католических странах: Австрии, Испании, Португалии).
Поэтому мне не нравится, когда русские патриоты называют себя "националистами" ‒ это слово производное от "национализм", а он, как часто и всякий "изм", отражает в названии ту ценность, которую считает высшей: в коммунизме ‒ в переводе с латинского: общность (в виде принудительной уравниловки с уничтожением семьи, сословий и национальности), в либерализме ‒ свободу (в т.ч. свободу греха), в капитализме ‒ деньги как меру всего. В национализме таковая определяющая ценность ‒ нация. Но без уточнения ее все-таки не высшего места в иерархии ценностей у кого-то из наших патриотов получается сомнительный нацистский смысл, например, с лозунгом «Россия – всё! Остальное – ничто!», ‒ эту речевку некоторые патриотические деятели скандируют на Русских маршах, вскидывая руки вверх в т.н. "римском приветствии". Такие иллюстрации любят демократические СМИ, выдавая их за сущность русского национализма как "нацизма".
Под таким же предлогом "нацизма" сегодня и на Западе признаки здорового отношения к своему народу как несомненной ценности с целью ее защиты от разлагающего "мультикультурализма", гей-культуры и лавины мигрантов ‒ клеймятся как "ультраправые" (партия Ле Пен во Франции, "Альтернатива для Германии" и т.п.). И это часто повторяют наши россиянские СМИ, несмотря на симпатии этих правых европейцев к России как к оплоту традиционных ценностей.
В Европе в процессе глобализации уже пытаются искусственно объединять и большие, культурно и политически состоявшиеся народы с целью их денационализации и дехристианизации ‒ говорят уже о "европейской нации", в которой на основе "равноправия" всё причесывается под одну гребенку и экономически, и юридически, и политически ‒ с полной утратой былого государственного суверенитета... Их т.н. "элиты" везде одинаково американизированы. В таких условиях европейские националисты уже в явном меньшинстве и не могут добиться политической власти. А если где-то и удается, то им грозит всемiрный бойкот, как было в 2000 году с Австрийской народной партией Хайдера в Австрии.
Р.А.: Говоря словами Бжезинского, Европу превращают в вассалов, в "протекторат" всемiрной американской империи, Pax Americana, как "плацдарм" для завоевания Евразийского континента ‒ "главного приза для Америки"... Тем не менее, насколько, по Вашему мнению, верно представление о том, что и в такой Европе среди вассалов имеет место своего рода иерархия господства, при которой на вершине условной пирамиды восседают британцы, ниже располагаются немцы и французы, еще ниже — все прочие народы вплоть до тех, что населяют бывшие республики СССР, включенные или стремящиеся быть включенными в Евросоюз?
М.Н.: Что-то подобное очевидно. Англичане теперь главный вассал ‒ прямой инструмент США, бывшая колония подчинила себе и сделала своим придатком метрополию... "Брекзит" стал формой выделения гордой Англии из среды прочих вассалов. Германия обладает ведущей финансово-экономической мощью, но остается оккупированной страной с ограниченным политическим суверенитетом. Франция, Испания, Италия еще в большей мере зависимы от международного финансово-экономического механизма, контролируемого США... Поодиночке ни одна из этих стран не в состоянии избавиться от вассальности, а их "элиты" этого и не хотят, в отличие от значительной части своих народов. Назначение ЕС ‒ денационализировать и дехристианизировать европейские народы. Даже греки при всей нашей исторической православной общности меня разочаровывают календарным обновленчеством и экуменизмом (наблюдал это даже на знаменитом острове Патмос)... Условия интеграции в ЕС нанесли огромный удар по греческой экономике, нынешнее левое правительство поначалу пыталось отстоять суверенитет, но подчинилось диктату. Что ж, в разные времена народы могут находиться в разных состояниях, сильно меняясь.
Народам "Новой Европы" из стран бывшего соцлагеря и СССР их комплекс неполноценности перед Западом сильно мешает трезвомыслию. Их правители готовы продаваться за чечевичную похлебку и платить за нее своим русофобским вкладом в Мiровую гибридную войну по устройству царства антихриста... Довелось мне кратко побывать у "братушек" в Болгарии ‒ симпатии к русским в народе остались, но молодежь денационализируется, дехристианизируется... Как и в Венгрии, где, впрочем, премьер-министр Орбан в последние годы проснулся... Поляки более сохраняют свое национальное лицо и христианскую традицию, и к нам, русским, у простых людей не встретил ненависти, наоборот, доброжелательность, но их нынешние власти видят своего "гаранта независимости" в Америке и готовы на любые русофобские услуги... Что касается "десоветизации" ‒ она была бы оправданна и необходима при четком различии между коммунистическим правительством и русским народом, при осознании собственной вины всех лимитрофов за предательство русского Белого движения в договоре с большевиками... Разумеется, нынешняя власть в РФ своей тупой приверженностью к советской историографии этому тоже всячески препятствует, подпитывая русофобию...
Теперь впереди паровоза пытается бежать "незалежна Україна", отказавшаяся от русского имени и демонизирующая историческую Россию как средоточие мiрового зла ‒ это уже не просто комплекс неполноценности, а лукавое сатанинское извращение и единственное оправдание существования "Украины" как "не России". Она, конечно, для нас исторически не другой народ. Украинское самосознание большевики трансформировали из местного географического в национальное, но эта смесь до сих пор неоднородна, хотя следует признать и некоторые психологические отличия "хохлов" от "москалей", ‒ они вполне точно выражены в анекдотах. Но в западных областях украинское национальное самосознание уже существует в нескольких поколениях как естественное для них греко-католическое. Если и говорить о состоявшемся украинском народе, ‒ то лишь в этих западных пределах, попытки же переварить в этом духе всё остальное, подаренное большевиками, будут постоянным источником культурной деградации и разрухи на столь неестественной Украине. К сожалению, наш олигархат, финансово привязанный к мiровой экономике, не способен к восстановлению исторической справедливости, РФ признала легитимным американский госпереворот в Киеве и может только мямлить о своем "невмешательстве во внутренние дела украинского государства".
Беседу вел Ренат Аймалетдинов (журнал "Парус")
Февраль 2018 г.
|
