В адовом пламени екатеринодарского боя самый опасный участок фронта достался Корниловскому полку, и сутки боя свели его численность до шестидесяти семи человек, способных держать оружие. Корниловцы получили приказ занять Черноморский вокзал. Для командного пункта полковник Неженцев выбрал невысокой придорожный курган, расположенный вблизи кирпичного завода, откуда хорошо просматривалось поле боя. Этот курган был прекрасной мишенью для большевиков, так что находиться на нём можно было лишь лёжа, и генерал Казанович, приведший в помощь редеющему Корниловскому полку свой второй батальон, выговорил Митрофану Осиповичу:
- Отчего вы не переменили место? Что вам за охота сидеть сутки на этом проклятом кургане? Сколько вы здесь уже потеряли людей! Здесь быть убитым – только вопрос времени!
- Отсюда наилучший кругозор, - отозвался Неженцев, поправляя пенсне на близоруких глазах. – К тому же за ночь мы окопались.
- Лёгкие окопы – очень слабое прикрытие, - покачал головой Казанович. – А большевики успели пристреляться.
В эту же секунду одним из снарядов, то и дело взрывавшихся на кургане, разорвало в клочки ординарца полковника. Чтобы определить, кто именно погиб, пришлось поочерёдно выкликивать живых…
Митрофан Осипович Неженцев отличался железной энергией и мужеством, несмотря на то, что свою военную карьеру начинал со штабных должностей. В чине капитана он был назначен руководителем разведывательного отделения Восьмой армии, где и произошла его первая встреча с Корниловым, определившая всю дальнейшую судьбу тридцатилетнего офицера. Лавр Георгиевич прибыл в армию, когда разложение уже охватило её целиком, многие командиры были вынуждены подать в отставку, комитеты заправляли всем, а солдаты братались с противником. В день прибытия командующего построенные части резерва устроили митинг с требованием прекращения ненужной «буржуазной» войны. Два часа потратил Корнилов на бесплотные попытки убедить развращённых комитетчиками солдат в необходимости наступления, после чего, измученный нравственно и физически, отправился осматривать систему укреплений. Митрофан Осипович последовал за ним. На линии окопов Корнилова ожидала картина невообразимая: у проволочных заграждений стояли германские офицеры и несколько солдат, нахально рассматривающие русского командующего и приветствующие его. Взяв у Неженцева бинокль, потемневший лицом от всеобщего беспорядка Лавр Георгиевич поднялся на бруствер и стал рассматривать окопы противника. Его фигура в этот момент была превосходной мишенью для немцев, и кто-то из присутствующих не замедлил предостеречь генерала. Не поворачивая головы, Корнилов ответил напряжённым до вибрации голосом:
- Я был бы бесконечно счастлив – быть может, хоть это отрезвило бы наших затуманенных солдат и прервало постыдное братание!
На участке соседнего полка играл немецкий военный оркестр, а вокруг него толпились русские солдаты.
- Передайте собравшимся, что, если они немедленно не разойдутся, я прикажу открыть огонь из орудий! – сказал Лавр Георгиевич.
Немцы угрозе вняли, а русские солдаты начали митинговать, возмущаясь притеснениями со стороны «контрреволюционных начальников». Корнилов наблюдал эту сцену с каменным лицом, на котором читалась истинная мука. Он был командующим армией, которая переставала существовать, солдаты которой не обращали внимания на его приказы… Узкие глаза Лавра Георгиевича заблестели от выступивших слёз. Стоявший рядом Неженцев был потрясён и глубоко растроган. В то мгновение он мысленно поклялся генералу, что до самой смерти будет верен ему и умрёт за него, за их общую Родину. Словно почувствовав это горячее чувство, Лавр Георгиевич резко повернулся, пожал капитану руку и отвернулся поспешно, точно стыдясь своей минутной слабости. Тогда возникла между ними незримая нить, накрепко связавшая их. И Митрофан Осипович, безоговорочно поверив Корнилову, посвятил жизнь служению своему генералу и его единственной цели – спасению Родины.
Капитан Неженцев был не из тех, кто молчаливо сочувствует, либо ограничивается словесной поддержкой. Его душевный порыв требовал действия, и Митрофан Осипович взялся за дело. Что делать, если армия перестала существовать, а война продолжается? Создать новую армию! Армию крепкую, сильную духом. Беда русской армии в том, что после уничтожения в боях большей части кадровых офицеров их место заняли резервисты, люди, далёкие от военного дела, от дисциплины, а к тому же становящиеся зачастую проводниками вредоносных идей. Вдобавок к этому, изначально в её формировании неверно расставлены приоритеты: упор делается на количество живой массы в окопах (зачастую превышающее необходимое, а потому лишь усложняющее положение), а не на качество её. Но масса, развращённая и не желающая воевать, в окопах приносит только вред. Она не способна нанести поражение противнику, поскольку не имеет такого стремления. Она может или погибнуть, или обратиться против своих. Побеждает не массовость, а дух. И несколько человек, мужественных, стойких, верных, стремящихся к победе смогут сделать больше, чем два десятка неуправляемых и деморализованных солдат. Пусть, пусть новая армия будет в разы меньше старой, но она должна быть спаяна единым духом, должна быть цельной, боевой, знающей своё дело. Такая армия сможет победить неприятеля более многочисленного, тем более, если во главе её будет стоять достойный вождь. Она станет вдобавок примером для других. Такая армия может быть только добровольческой и никакой другой. А начать воплощение этой идеи – с чего же? С малого. С создания ударного батальона. Первого батальона новой армии! Батальона, девизом которого будет: «Победа или смерть!» Не вся армия ещё погибла: есть немало храбрых и ответственных офицеров, а в подчинении каждого наверняка найдётся хотя бы несколько настоящих солдат. Отряды, сформированные из таких надёжных людей можно смело отправлять на самые опасные участки фронта. Они-то и станут ядром новой армии! Добровольческой армии!
Вскоре Неженцев подал на имя Корнилова докладную записку «Главная причина пассивности нашей армии и меры противодействия ей», и Лавр Георгиевич разрешил формировать ударные отряды. Первый отряд насчитывал три тысячи штыков и три пулемётные команды в шестьсот человек, а также команды пеших разведчиков из пленных чехословаков и команды конных разведчиков в составе сотни донских казаков. Этот Ударный отряд впоследствии был преобразован в полк и стал носить имя Корнилова. А бессменным командиром его Лавр Георгиевич назначил самого Неженцева. И сколько доблестных подвигов совершили Ударники, своей кровью исписав последнюю славную страницу умирающей русской армии… И рождение новой армии могло бы состояться, если бы не бесхребетность и бессовестность «правительства»…
А ведь было время, когда казалось, что всё ещё можно повернуть, что, став Верховным Главнокомандующим, Корнилов сумеет твёрдой рукой навести порядок и в армии, и во всей России. Общественность наперебой выражала генералу свою поддержку. Многотысячная толпа встречала его на московском вокзале солнечным августовским днём и скандировала при его появлении:
- Да здравствует народный герой генерал Корнилов! Ура!
Играла музыка, отовсюду летели к ногам Верховного цветы. И со слезами на глазах вещал «кадетский златоуст» Родичев:
- Вы теперь символ нашего единства! На вере в вас мы сходимся все, вся Москва. Мы верим, что во главе обновлённой русской армии вы поведёте Русь к торжеству над врагами и что клич – да здравствует генерал Корнилов – теперь клич надежды, сделается возгласом народного торжества! Спасите Россию, и благодарный народ увенчает вас!
И при виде такой поддержки и веры, горящей в тысячах глаз, сердце заходилось в надежде, что именно так всё и будет. С криками «ура!» капитан Неженцев вместе с другими Корниловцами подхватили Верховного на руки и донесли к ожидавшему у вокзала автомобилю…
А на следующий день с трибуны Совещания, проходившего в Большом театре, звучал его спокойный, твёрдый голос:
- К тому, что я считаю долгом доложить вам, я присоединяю то, во что я сердцем верил всегда и наличие чего я теперь наблюдаю: страна хочет жить. И как вражеское наваждение, уходит та обстановка самоубийства великой независимой страны, которую создали брошенные в самую тёмную, невежественную массу безответственные лозунги. Для действительного воплощения воли народа в жизнь необходимо немедленное проведение в жизнь тех мер, которые я только что наметил. Я ни одной минуты не сомневаюсь, что эти меры будут проведены безотлагательно. Но невозможно допустить, чтобы решимость проведения в жизнь этих мер каждый раз совершалась под давлением поражений и уступок отечественной территории…
Я верю в гений русского народа, я верю в разум русского народа и я верю в спасение страны. Я верю в светлое будущее нашей Родины и я верю в то, что боеспособность нашей армии, её былая слава будут восстановлены. Но я заявляю, что времени терять нельзя, что нельзя терять ни одной минуты. Нужна решимость и твёрдое непреклонное проведение намеченных мер.
Выступление Корнилова было встречена овациями. И, надо думать, эти овации и оказываемый Верховному почёт сильно задевали больное самолюбие министра-председателя Керенского… Но можно ли было представить, что этот человек при всей своей ничтожности через считанные недели совершит предательство, самоубийственное для своей политической карьеры и убийственное для России!
И вслед за этим враз умолкли восторженные голоса, куда-то сгинули многочисленные сторонники, все затихли, ожидая, чем кончится дело, и почти ничьи уста в роковые дни не высказались в защиту обвинённого в измене Главнокомандующего, и тщетно взывал он к русским сердцам: «Истинный сын народа русского всегда погибает на своём посту и несёт в жертву Родине самое большее, что он имеет – свою жизнь. В эти, поистине ужасающие минуты существования Отечества, когда подступы к обеим столицам почти открыты для победного шествия торжествующего врага, Временное правительство, забывая великий вопрос самого независимого существования страны, кидает народ в призрачный страх контрреволюции, которое оно само своим неумением к управлению, своею слабостью во власти, своей нерешительностью в действиях вызывает к скорейшему воплощению. Не мне ли, кровному сыну своего народа, всю жизнь на глазах всех отдавшему на беззаветное служение, не мне ли стоять на страже великих свобод великого будущего своего народа?.. Очнитесь, люди русские, от безумия, ослепления, вглядитесь в бездонную пропасть, куда стремительно идёт наша Родина…»
То были самые чёрные дни в жизни полковника Неженцева. Корниловский полк отправляли на Украину, газеты, вчера прославлявшие Корнилова, теперь нещадно поносили его, а самого Корнилова ожидал арест и суд по обвинению в измене… Тем не менее, сохраняя внешнее спокойствие, Лавр Георгиевич простился с командирами полков. Подойдя к Неженцеву, он произнёс:
- Передайте Корниловскому полку, что я приказываю ему соблюдать полное спокойствие; я не хочу, чтобы пролилась хоть одна капля братской крови.
Тридцатилетний офицер, успевший закалиться в боях, мужественный и отличавшийся глубоким умом, Митрофан Осипович в эту минуту рыдал, как ребёнок:
- Скажите одно слово, и все корниловские офицеры отдадут за вас без колебаний свою жизнь!
Но заветного слова сказано не было, и полк отправился на новое место. Последний раз проходя с музыкой по улицам Могилёва под открытыми окнами Верховного Корниловцы кричали «ура» своему генералу и бросали вверх шапки, а он стоял у окна и благословлял их движением своей маленькой кисти в путь, провожая взглядом…
Тёмная солдатская масса, раздражаемая агитаторами, кипела ненавистью к Ударникам. Она заполняла все железнодорожные станции и поносила имя Верховного и его полк. Скрепя сердце, Неженцеву пришлось пойти на снятие нарукавных знаков. Слух об этом, интерпретированный в дурном смысле, крайне опечалил Корнилова, и Митрофан Осипович, возмущённый распущенной ложью, объяснял: «Сняв дорогую нам эмблему… мы ею прикрыли наш ум, наше сердце и волю…»
Всё это – ум, сердце, волю – Корниловцы всецело отдавали своему генералу и своему Отечеству. Так было в дни войны, так продолжилось на Дону, где, наконец, после долгой разлуки полк воссоединился со своим Шефом. Так продолжалось теперь, на подступах к Екатеринодару…
На штурм цитадели была брошена бригада генерала Маркова, последний резерв, после включения в бой которого, обоз остался без прикрытия. К вечеру Марковцам удалось овладеть артиллерийскими казармами. Их атаку надлежало поддержать Корниловскому полку, усиленному казаками-елизаветинцами. Полковник Неженцев неотрывно наблюдал в бинокль за ходом боя. Разорвавшийся рядом снаряд тяжело ранил прапорщика Иванова. Тот начал страшно кричать, но Митрофан Осипович, на мгновение отвлекшись от наблюдения, резко приказал:
- Не мешайте мне!
Иванов, истекая кровью, пополз в другой окоп. Пора было бросить полк в атаку, но Корниловцы лежали на земле и не решались подняться из-за наспех сооружённых насыпей под смертоносный огонь противника. Цепь поднималась и залегала вновь. Видя это, Неженцев понял, что настал момент пустить в ход последнее средство – повести полк самому, как делал он не раз прежде в самые критические минуты. Он поднялся и, держа в руках «стейер», сошёл с холма и перебежал в овраг, где залегала цепь. Его высокую, по-юношески худощавую фигуру было видно отовсюду, но ни одна пуля не задела его.
- Корниловцы, вперёд! – крикнул полковник, первым поднимаясь из окопа. Голос прервался, и он упал, но поднялся вновь, успел сделать несколько шагов и вновь повалился на землю. Первая пуля ударила в голову, вторая – пробила сердце… Митрофан Осипович Неженцев сдержал свою клятву...
Наступление Корниловцев захлебнулось. Потрясённые гибелью командира и оставшиеся без командования вследствие потери ранеными и убитыми его помощников, бойцы отступили назад в окопы. И тогда в бой вступил последний батальон резерва, ведомый раненым генералом Казановичем. У оврага, где был убит Неженцев, казаки рапортовали ему:
- Здесь лежит тело убитого командира Корниловского полка, и мы не знаем, что нам делать…
- Идите за мной в Екатеринодар! – последовал ответ генерала, с трудом превозмогающего боль перебитого плеча. Сотня Елизаветинцев двинулась за ним. Под чудовищным огнём Казанович опрокинул большевистские цепи и уже во мраке ворвался в город…
На кургане Корниловского полка царила мёртвая тишина. Среди убитых лежали трое живых, а рядом – их бездыханный командир, тело которого удалось перетащить сюда от того места, где настигла его смерть. Под нестихающим обстрелом, находясь в нескольких десятках шагов от красных позиций, вынести его с поля боя не удавалось.
Поручик Вигель, временно вступивший в командование, вглядывался в бледное, худое лицо убитого полковника. Без пенсне оно казалось совсем юношеским. Как ещё молод был этот отважный командир, казавшийся подчас столь суровым… Как многого не успел он сделать в жизни… Тускло поблёскивал белый Георгиевский крест на его черкеске, веки плотно сомкнуты, а губы скорбно сжаты. Никогда больше не поведёт Митрофан Осипович свой осиротевший полк в атаку… Ничего уже не чувствовал Николай, лёжа на роковом кургане, и даже не вполне осознавал, жив ли он ещё сам. Может ли быть жив, когда кругом живых почти не осталось, и лишь мертвецы устремляют вдаль потухшие взоры…
Фрагмент из романа Е.В. Семёновой "ЧЕСТЬ - НИКОМУ!"
Портрет работы Н. Чижовой
|
