У Марии Лазаревны Илич-Агаповой, которая ныне вошла в список знаменитых сербских женщин, двойная фамилия – сербская Илич и русская Агапова. Для сербов она сербка, а для русских – жена известного русского профессора, научного работника и общественного деятеля Максима Владимировича Агапова-Таганского, и не всё ли равно, кто она по происхождению. Похоронена она в сербской земле, но рядом со своим мужем в русской части Нового кладбища в Белграде. Как это символично! Выйдя замуж (в каком году в Википедии не сказано), она сохранила свою девичью фамилию, что в то время было совершенно непринято. Очень возможно, что она была первой женщиной в Югославии сделавшей такой смелый, и если хотите то и дерзкий шаг.

Мы познакомились во время её приезда на БКС курс для руководителей, который проводил Савский отдел югославских скаутов с 5 по 26 августа 1935 г. Приехала она прочитать несколько лекций специально для курсанток и познакомиться с ними. Во время курса и слёта она уже была кандидатом на должность начальницы всей женской ветви Союза скаутов Королевства Югославии, в конце 1935 г. была избрана на эту должность и вошла в состав Главного управления Союза, о чём в Википедии тоже, почему-то, не сказано.

Передо мной 5 листов, вырезанных из дневника Максима Владимировича, уничтоженного после его смерти Марией Лазаревной. По ним я могу не только вспомнить некоторые события, но и точно указать дни, когда они произошли.

Максим Владимирович приехал на курс не в первый день, а 12 августа. В тот день он записал «Белград больше для меня не существует, - есть Mareine», так он в своём дневнике называл Марию Лазаревную, а 18 августа записал: «Приехала Mareine. Устроили её на женских курсах. С одной стороны обрадовался ей, с другой стороны очень обеспокоился: она не умеет беречься и в некоторых отношениях проявляет легкомыслие пяти или шестилетней девицы. Мои опасения оправдались в первый же день. Мы отправились на прогулку (…) На беду, на сандальи Mareine выскочил какой-то гвоздик, который проткнул ей кожу…».

На следующий день Мария Лазаревна пришла утром с курсантками на завтрак. Завтрак, обед и ужин для инструкторов (так мы называли руководителей), курсантов и курсанток готовили «повара» специально для этого приехавшие на курс, чтобы курсантам не надо бы было дежурить на кухне и отрываться от занятий.

Руководители ели за отдельным столом, но когда Максим Владимирович заметил меня идущим помыть посуду в ручье, подозвал меня и познакомил меня с Марией Лазаревной, сказав ей по-русски, что я это тот русский гость на курсах о котором он уже ей говорил. Мария Лазаревна сказала, что заметила у меня на погоне русский флажок и разговор на этом и кончился, но во время перерыва между лекциями она подсела ко мне и продолжила разговор. Говорили мы по-русски, что меня, конечно, удивило. Мария Лазаревна спросила меня о том как идут занятия, как я себя чувствую в компании курсантов, о курсантках, о моих интересах, книгах, газетах и кино, и о возможности скаутской работы с русскими девочками в Сараеве.

Максим Владимирович произвел на меня, мальчишку 16 лет впечатление старика, потому, что был совершенно лысым, а ему было, как я потом узнал, только 45 лет, а Мария Лазаревна выглядела на много моложе, хотя ей было уже 40 лет.

Разговоры у нас были все четыре дня её пребывания на курсе, но только один раз в день. Мария Лазаревна старалась делать так, чтобы это не бросалось в глаза. Но курсанты заметили эти разговоры и конечно, заинтересовались, о чём мы говорим, да ещё по-русски. Я сказал, не вдаваясь в подробности, что её интересовали мои впечатления о курсе как русского гостя, а откуда она знает русский язык, я и сам не знал.

Максим Владимирович сделал 21 августа в дневнике такую запись: «Погода не благоприятная! Ливень и ураган, чуть-чуть не уничтожили наш женский лагерь. Дождь шёл не переставая около 40 часов. Все промокли, а больше всего Mareine. B её палатке всё было пропитано водой. Она геройски вынесла все невзгоды и просила не говорить герль-гайдам, что она спала буквально на воде и в воде. Мало того, она после дождя отправилась смотреть, как выглядят озёра после ливня (и это не взирая на рану на ноге). Нет довольно, я не хочу быть свидетелем её геройств и … неосторожностей. Пускай скорей отправляется к сестре, там по крайней мере меньше соблазна для «подвигов» ».

На следующий день Мария Лазаревна отбыла в Белград принять участие в подготовке к слёту, и Максим Владимирович записал: «Я и Слава Полчанинов проводили Mareine до автобуса. Погода была превосходная. По пути собирали цикламен. Тяжело было расставаться с ней, но всё же буду спокойней». Что Максиму Владимировичу было тяжело расставаться, было заметно. Прощаясь Мария Лазаревна сказала мне, что ей было приятно со мной познакомиться, и она надеется поговорить при встрече на «таборе». Югославяне, не желая пользоваться немецким словом «лагерь» свой слёт, который должен был состояться в Белграде с 4 по 11 сентября этого же года, назвали табором, взяв это слово из чешского языка.

На возвратном пути Максим Владимирович сказал мне, что это было желание Марии Ллазаревны, чтобы я её провожал. Я заметил, что Мария Лазаревна несколько раз хотела со мной поговорить о предстоящем «таборе» в Белграде, но Максим Владимирович каждый раз вмешивался в разговор, и я многого сказать не мог. Я спросил, откуда Мария Лазаревна знает так хорошо русский язык. Оказывается, что русский язык она выучила ещё девочкой, когда училась в Цетинье (Черногория) в русском девичьем институте, где не только занятия были по-русски, но и девочкам между собой запрещалось говорит по-сербски. Она всегда хотела, чтобы русские говорили с ней по-русски и называли её, как принято у русских, по имени и отчеству. Она имела высшее образование, что в Югославии среди женщин было редкостью.

На второй день слёта, под конец «мёртвого часа», в наш русский подлагерь пришла М.Илич-Агапова и спросила меня. Я был в палатке и дежурный сказал мне, что меня спрашивают. Я вышел, а Мария Лазаревна сказала: «идём со мной». Она пошла к штабу лагеря и мы сели там на скамейку. Она стала спрпрашивать как я устроился. К тому времени кончился мёртвый час и весь слёт ожил. Тогда она мне сказала, что она мне что-то покажет и привела меня в лагерь отряда белградских разведчиц (по-сербски – планинок), которые, к моему удивлению все щеголяли в скаутских штанах. Она вызвала начальницу, познакомила нас и спросила, как мне нравятся планинки в штанах, я сказал, что очень даже нравятся. В 1935 г. девочки в коротких штанах были вызовом общественному мнению, а особенно балканскому. Она сказала, что она участвует в движении за равноправие женщин, что потому она сохранила фамилию свой семьи и в штанах она видит символ равенства. Появление их на слёте было первым публичным выступлением девочек в штанах не только в Югославии, но и во всей Восточной Европе. Об этом писали в газетах и общество разделилось, одни одобряли, другие осуждали. Мода на штаны, как и само слово «шорты» пришло к нам из Америки. Появление планинок в шортах в 1935 г. было сделано при полной поддержке Илич-Агаповой.

На слёте нам удалось ещё несколько раз встретиться и поговорить во время «мёртвого часа». От неё я узнал, что она с 1932 г. была заведующей городской библиотекой, которая имела отделения по всему городу. Она интересовалась библиотеками в Сараеве и моей коллекцией книг. На ней лежала часть общего руководства слёта, и она с утра до вечера была в помещении штаба слёта. Ночевала дома и на слёт приезжала и уезжала трамваем.

Приехав после слёта в Сараево, я написал письмо Максиму Владимировичу, и просил передать привет Марии Лазаревне. Максим Владимирович написал мне очень тёплое письмо, начав его словами «Милый и дорогой», а Мария Лазаревна приложила к письму своё, не менее тёплое письмо, написанное по-русски. Так у меня началась переписка с Агаповыми.

Помню, что Мария Лазаревна неоднократно напоминала мне о необходимости начать скаутскую работу с девочками в Сараеве, что мне и удалось сделать в 1938 г. На эту тему и на некоторые другие, у меня с ней была оживлённая переписка вплоть до начала войны с Германией в 1941 г. и перенрыва почтовой связи между Сербией и Боснией и Герцеговиной.

В Интернете о Марии Илич-Агаповой, скзано, что она родилась как 13 и самый младший ребёнок в семье зажиточного виноградаря в деревне Паджене около Книна (Австро-Венгрия, в годы 1991-1995 столица Сербской Краины, ныне Хорватия) 14 августа 1895 г. и была одной из первых сербок получивших высшее образование. Училась с 1908 по 1913 гг в русском институте царицы Марии в Цетине (Черногоия) где преподавание шло на русском языке, что говорит о большом русофильстве её родителей. Возможно, что за всю историю института, она и её сёстры была единственными ученицамий из Австро-Венгрии. Проучившись пять лет в Черногории, она вернулась в Австро-Венгрию, окончила реальную гимназию в Сплите (ныне Хорватия) и получила докторат в 1923 г. на Юридическом факультете Загребского университета. Знала 7 иностранных языков. В 1926 г. начала заниматься адвокатурой. В 1929 г. начала работать, и вскоре стала заведующей белградской городской библиотеки, основала городской музей и архив. Её стараниями Белград получил свой герб. В годы немецкой оккупации не прекращала своей работы за что была уволена с работы в 1945 г. после захвата власти коммунистами. Зарабатывала уроками русского языка и в 1947 г. вышла на пенсию. Будучи на пенсии занималась переводами с русского и итальянского и преподавала иностранные языки в Высшей дипломатическо-журналистической школе.

В 1974 г. скончался Максим Владимирович и она передала в архив все его документы, включая и несколько моих писем. Скончалась в 1984 г. в Белграде.

В 2001 г. была установлена награда её имени лучшему белградскому библиотекарю. Её именем названа городская библиотека в Новом Белграде и улица в пригороде Белграда – Подинака Скела.

Ей принадлежит, кроме многочисленных крупных и мелких переводов научные работы: «Илустрована историја Београда» (1933) «Јавне (общественнные – РВП) библиотеке» (1934) и повесть «Син браниоца (защитника – РВП) Београда» (1939) с русским скаутом - главным героем повести.