Мы помним, как всё это было:
Вперёд, от Кубани-реки,
В бессмертье распутицей стылой
Шагали Цветные полки
«Не стоит подходить с холодной аргументацией политики и стратегии к тому явлению, в котором всё— в области духа и творимого подвига. По привольным степям Дона и Кубани ходила Добровольческая армия — малая числом, оборванная, затравленная, окружённая— как символ гонимой России и русской государственности».
А.И.Деникин
«Малочисленность и невозможность отступления, которое было бы равносильно смерти, выработали у добровольцев свою собственную тактику. В её основу входило убеждение, что при численном превосходстве противника и скудости собственных боеприпасов необходимо наступать и только наступать. Эта, неоспоримая при маневренной войне, истина вошла в плоть и кровь добровольцев Белой армии. Они всегда наступали.
А.Р.Трушнович «Воспоминания Корниловца»
Подготовка и выступление
На излёте марта нам выпало пройти дорогой чести.
Из полутора десятков городов народ съехался в аул Шенджий, чтобы пройти в Марше памяти Добровольцев Юга России к аулу Натухай, придерживаясь марштура столетней давности. Предполагалось дойти и до станицы Новодимитровская, но погодные обстоятельства всегда вносят свои поправки: три дня воистину тропических ливней, предшествовавших нашему приезду, превратили часть пути в совершенное болото, втрое увеличив тем время передвижения. Увы, приходится быть «вежливыми с жизнью современною»: большинству участников и три-то дня удалось выкроить с трудом. От Натухая до Ново-Димитровской (два места реконструируемых сражений) пришлось воспользоваться транспортом.
Ну да на том спасибо, что к вечеру 30 марта, когда мы прибыли в Шенджий, хляби небесные иссякли. Иначе пришлось бы вовсе тяжело. Но сроков похода не отменить: – не для того же мы съехались из полутора десятков городов, чтобы отменить марш на месте. Мы всё равно пошли бы – под этими самыми ливнями. И шагали бы от аула до аула. Без зонтиков, знаете ли. Ведь нам бы в любом случае было бы намного легче, чем ИМ, сто лет назад.
Столетие Ледяного похода отмечалось иначе, чем обычные реконструкторские съезды. Первым моим выездом было 99-тилетие, в станице Медвёдовской. Оно проходило более традиционно. Было воспроизведено два сражения – в полевых условиях и за железнодорожную станцию. На сей же раз главным событием был именно Марш – в котором должны были пройти только белые реконструкторы. При всем уважении к красным коллегам – (а нам друг без друга не обойтись) это было только наше. Красные не заезжали в Шенджий, ночевка им была определена в ауле Натухай – близ места предстояего сражения.
Не знаю, насколько интересным это могло показаться со стороны. Казалось бы: ну идут люди и идут... Неудобно им, тяжело, и зачем надо – шесть с лишним часов вот так идти?
Но многие, это ощущение не только моё никак, после признавались, что испытали во время этого пути какое-то непередаваемое словами глубокое мистическое переживание.
И кто с нами не шел - никогда этого не испытает. Такое могло быть только раз.
Но я забегаю вперед.
Еще только прибыли наши автобусы в Шенджий. Сутки пути из Москвы. Мелькающие в окнах заснеженные равнины. Как год назад: в Воронеже и Туле – подбираем своих. Знакомые лица. Скоростные шоссе, пеажи, кофе на бензозаправках.
Радость встреч. Песни, разумеется.
Пошла Дуня на базар,
А за нею комиссар.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Стал он к Дуне приставать
Револьвер свой доставать.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я
Дуня – ягодка моя!
Комиссар, что таракан
Прогрыз Дуне сарафан.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Бронепоезд мчит со свистом
На погибель коммунистам.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Жил был Марков генерал,
Сволочь красную рубал.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Словно крылья у ворон,
Черный марковский погон.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Большевик погон боится
И на задницу садится.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Белый крестик на груди,
Сам Корнилов впереди.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
На плетне повис моряк,
Шашкой рубанул казак.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Как с веревки смотрит вдаль
Комсомольский секретарь.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Закрывается базар,
И в могиле комиссар.
Эй, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня, я!
Дуня – ягодка моя!
Беспокойный – сидячий и одетый сон. Полусонные перекуры, опять кофе, ибо всё равно не спится.
Шенджий – место встречи людей из полутора десятка городов... Москва (три автобуса), Санкт-Петербург, Тула, Воронеж, Самара, Екатеринбург, Уфа, Одесса, Донецк, Екатеринодар, Ростов... Враз не перечесть…
К ночи 30 марта все – на месте. Ночлег – в школе, школа – рядом с мечетью. Школа – советская, с цитатами из Ленина на фасаде, мечеть – новёхонькая.
 В темноте: построение на школьном дворе. Наши, Марковцы, от нас слева – Корниловцы. Приветствие, а затем – оглашение приказов по производству в чин.
Сначала отдельным приказом, данным 30 марта 2018 года за номером 2/18, по Добровольческой бригаде:
– … Для устроенiя должнаго порядка… Подпоручика Копылова Копылова Николая… переименовать в капитаны… старшинствомъ съ 18-го года марта 29-го дня…
Далее пойдут приказы по Полкам.
– «Приказъ №2/18
По Добровольческой бригадѣ
Данъ 30 марта 2018 года…»
Строй недвижим, только ветер треплет полотнища. Холодная влажная ночь далёко разносит над аулом:
– За проявленныя въ дѣлѣ нашемъ вѣрность и усердіе, а также за труды и огорченія, понесенныя въ походахъ нашихъ…
… переименовать слѣдующихъ чиновъ Добровольческой бригады по Сводно-офицерскому Генерала Маркова Полку…
… Штабсъ-капитана Яковицкого Глѣба въ капитаны, старшинствомъ съ 18-го года марта 29-го дня…
… Подпоручика Головахина Сергия в поручики старшинствомъ съ 18-го года марта 29-го дня
… Прапорщика Вильгельма Діонисія въ поручики
… Прапорщика Авдеенко Михаила въ подпоручики…
… Прапорщика Мишакова Станислава въ поручики…
Как жаль, что я, стоя сзади, не могу видеть сейчас лиц. Ведь для многих производство – неожиданность.
… Подпрапорщика Митрофанова Александра въ прапорщики…
Александр только что о том узнал. После скажет: «Я не просил». Возражу: «Что обычно говорит Командир? Что тем, кто просит, звездочки не показаны».
… Добровольца Акимова Алексѣя … въ унтеръ-офицеры…
… Добровольца Щукина Димитрія … въ ефрейторы...
А теперь – черед чёрно-красных. Производят Корниловцев.
… Прапорщика Веселова Бориса переименовать въ поручики старшинствомъ съ 18-го года марта 29-го дня…
… Подпрапорщика Туркова Константина въ прапорщики …
… Подпоручика Шестернева Станислава въ поручики…
… Прапорщика Блохина Сергiя въ подпоручики…
… Старшаго унтеръ-офицера Михайлова Арама въ подпрапорщики…
… Младшаго унтеръ-офицера Котельникова Константина въ старшаго унтеръ-офицера…
… Ефрейтора Якунина Олега въ младшія унтеръ-офицеры…
… Ефрейтора Шишкину Елену въ Гражданскій чинъ Коллежскимъ секретаремъ…
… Добровольца Шелуданова Дениса въ младшія унтеръ-офицеры…
… Добровольца Крылатова Алексія въ младшія унтеръ-офицеры…
… Добровольца Мостакова въ младшія унтеръ-офицеры Добровольца Иванова Дениса въ ефрейторы…
Наконец – вольно. Перекурить курящим («Только чтоб не на территории школы!»), поздравить друзей. Горячей еды нет, но в импровизированном для нас в школьном вестибюле буфете поставлены чайники.
Команда: отбой в час.
Спать – всем отрядом на полу в одном зале. Вповалку и вплотную. Но и за то большое спасибо администрации: рассматривался и вариант ночлега на природе. Отелей в округе нет, в отличие от Медвёдовской, где о прошлый год мы с Аней Басмановой за смешные деньги получили на двоих роскошный номер в превосходной гостинице. Нам отыскали немного поролона. Поясняю: автобусы, доставившие нас в аул, уехали и должны были прибыть за нами уже в Ново-Димитровскую – на следующий день. Всё необходимое предстояло нести на себе.
Глеб Яковицкий: «У меня не цыганский табор. Увижу современный спальный мешочек – своими руками выброшу на помойку. Пойдём красиво».
Что касалось лично меня. Нам не удалось раздобыть телег, на которых, как изначально предполагалось, должны были ехать мы, сестры, и пулеметчики. Оказывается, сельские жители большей частью используют теперь вместо них автомобильные прицепы, в которые и впрягают лошадей.
Строем я ходить не умею совершенно, никогда не умела. Но тут уж – что сделать.
В моих "ледяных" записках будет много говорится о ... ногах. Об "окопной стопе" и размерах обуви, об обморожениях, вывихах, пластырях, булькающей в сапогах воде.
Но еще год назад, по дороге из Медвёдовской, Глеб Яковицкий сказал: "Мы топтали ту же землю, что и они. Земля - помнит. Земля – рассказывает".
Принципиально новый опыт для меня, по жизни - кавалеристки. Но да – земля помнит. С землёй говорят ноги.
… В конце концов конечно решение по маршу было таким: нашелся открытый грузовик, года эдак пятидесятого.
Он и должен был, плетясь сзади, дабы не портить вид, доставить тех, кому тяжело идти, либо подбирать выбившихся из сил. Решила: сколько будет в моих силах – буду идти.
… В нашей, гмм... спальне обратила внимание на некую странность в облике юной Насти, нашего вольнооопределяющегося. Хрупкая маленькая девушка изящного телосложения, а...
– Настя, на сколько размеров Вам велики сапоги?
– На пять.
Я вздрогнула. В ее возрасте я тоже однажды не успев добыть маленькие, таким же манером отправилась в конный поход. Но то – конный. А Насте предстоял - марш. А чего не сделаешь во имя идентичности?
Пять утра. Может статься, мне с юности и всю жизнь и мечталось поспать под шинелью, однако заснуть не удалось вовсе.
От бессонницы немного познабливает.
Осторожная надежда на прояснение небосвода. Но покуда пасмурно.
 Построение. Молебен. ИДЁМ!
Марш
Идем по аулу (какой же он длинный!) с громким пением "Вещего Олега".
Пение всей колонны легко перекрывает голос Яковицкого, бросающий команды. Да, ведь прав старик Мартин, для командующего куда как важен голос. Громогласный. Голос Яковицкого раскатывается громом.
Цветут вишни. Идем. Идем. МЫ ИДЕМ.
Начинаю мысленно говорить молитвы. На молитве ведь - везде дойдёшь?
Сидор на моей спине налажен крепко, не бьёт. Неудобнее – медицинская сумка. Фляжка того самого 14-го года. Кстати, стеклянных солдатских фляжек сохранилось очень мало не по причине хрупкости. Солдаты сами их били – глядишь побранят, а новую вдруг да металлическую дадут. А перешли на стекло из-за войны - чтоб не тратить металл на такую ерунду, как фляжка. Моя-то как раз - металлическая. Как чудесно, что день холоден – не надо скатывать шинель, можно в ней идти.
Мы идем. Пока я вроде бы справляюсь.
Солнце проглядывает всё веселее. Чудесно. Вот только ливни превратили дороги и поля в сплошное болото.
Грязь. Грязь. Грязь. Смотреть вперёд попросту страшно.
Глеб Яковицкий: "В этой грязи будут лежать ваши наградные знаки!"
Но пока мы еще идем шоссейкой.
Шоссейка не заканчивается, но наше с нею историческое направление расходится. Трудно. Трудно. Еще труднее.
Я больше не гляжу по сторонам. Я не предаюсь сложным ощущениям оживающей Истории. Я тупо смотрю лишь на сапоги переднего солдата. От них нельзя отстать. Я от них не отстаю, нет, я не отстаю, вот они, сапоги, стучат по земле, что с каждым шагом становится всё мокрее. Наш великолепный теперь уже капитан Николай Копылов носится вдоль колонн, поигрывая пенснэ.
– Короче шаг! Вотр маман! короче шаг! – Копытов бегает, Копылов похохатывает, Копылов поёт по-французски и по французски же сквернословит. (А ведь сам накануне в автобусе признавался мне, что как-то несколько трусит на предмет на выживем ли). Копылов строит глазки сёстрам. Копылов шалит, звучно заводя "Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною?" и тут же перескакивает на скороговорку: "Не могу знать, вашбродь!"
Капитан, Вы были фееричны!
Фееричный Капитан равняется со мной:
– Кто больше не может, тот выходит из колонны и поднимает руку. За ним придут! Нет, обещайте по-честному, chérie, что по-честному поднимете руку! Попробуйте: раз-два-три-вдох, раз-два три-выдох. Помогает.
Заболоченная местность началась. Аул Шенджий – кончился. Осталось всего-то лишь попасть в аул Натухай. Сапоги впередиидущего. Они мелькают. Мелькают, мелькают. Читать молитвы слишком сложно. Раз, два, три – выдох. Ave Maria. Раз-два-три-вдох. Ave Maria. Раз-два-три выдох. Ave Maria. Раз-два-три-вдох.
Я не остановлюсь сама. Копылов, Капитан, я недостойна трогательных ваших дорожных забот. Нечестная из меня chérie.
 Взгляд случайно пробегается по сапогам на несколько рядов вперед. Наша маленькая баронесса мужественно чеканит шаг. Но только спустя минут десять мимо меня проходит Яковицкий. Я неуставно вскрикиваю:
– Глеб!
Командир резко останавливается.
– Что такое?
– ... Настя... сапоги... огромные... – выдыхаю я.
– Так я ж её уже поднял на борт, – удивляется он.
Заметил? Ну конечно. Что укроется от начальственного взгляда.
– А теперь тебя подниму.
– … Я могу...
– Нет.
Не тратя больше времени на мою персону, Яковицкий закидывает меня в кузов.
Кузов очень низок. Качаются деревянные кривые доски, заменяющие сиденья. Он похож на телегу.
Но лучше бы он походил на лодку.
Грузовик буксует через каждые десять шагов. Ему швыряют под колёса ветви. Никогда не думала, что если везут тебя, это может быть столь нервно. Ты начинаешь делать инстинктивные движения, как бы подталкивающие. Пульс частит. На дверце висит абрек в черной папахе и черкеске, зачем-то постреливающий в воздух.
На кабине исполняет немыслимые акробатические фигуры местная девушка кинодокументалист, порой опрокидываясь чуть ни вниз головой, дабы с особо впечатляющего ракурса заснять увязшее колесо. На её ногах, для равновесия, изо всех сил сидит девушка из местной церковной общины, ради интереса надевшая косыночку с красным крестом.
Машина буксует. Машина отстает от пеших, уже разрушивших строй, спотыкающихся, скользящих. Я с грустью смотрю им вслед. И вдруг сердце мое замирает восторгом.
(продолжение следует)
Источник |
