Приобрести в нашем интернет-магазине книгу ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ РУССКИМ. К 100-летию А.И. Солженицына
С молодых лет мою жизнь так или иначе сопровождал образ Александра Исаевича Солженицына, - чем и влиял на моё формирование, конечно.
В конце службы в Военно-морском флоте мне был открыт неведомый для советских людей пласт жизни. Перед визитом в Копенгаген кораблей военно-морского флота в 1971 году (флагмана Балтийского флота – крейсера «Октябрьская революция» и БПК «Славный») меня назначили командиром секретной группы идеологического противодействия. На занятиях компетентные специалисты объясняли: при визите «Октябрины» в 1994 году во Францию члены эмигрантской антисоветской организации (НТС)[1] осеменяли наших воинов большим количеством антисоветской литературы. В этот раз задача – предотвратить идеологическую диверсию. Нам рассказали об истории и деятельности Народно-трудового союза, показывали фотографии его руководителей и актива (с некоторыми из них я через много лет познакомился и подружился). Учебка эта пошла впрок на всю жизнь. В первый день визита на берег отпустили только группу идеологического противодействия. Мы должны были изображать свободных советских матросов, праздно шатающихся и свободно общающихся с кем ни попадя, – для того, чтобы пребывание советского флота не контрастировало вопиюще с только что отошедшим из Копенгагена американским авианосцем, моряки которого всласть и громко позабавились в увольнениях. Первый день закончился ничем – никто из известных по фотографиям антисоветчиков к нам не подходил. При моём докладе вечером в руководстве политотдела и группе КГБ паника, – что докладывать в центр об эффективном противодействии, если отсутствует действие.
На следующее утро на берегу ко мне подошла группа хипповатой датской молодёжи, оказались студентами местного университета, познакомились, разговорились – сразу же обновился весь минимум английского, у них девчонка говорила немного по-русски. Спросили: можем ли мы говорить на политические темы; я: конечно, все советские моряки всегда готовы говорить на все политические темы. После таковых разговоров они пошептались, закатили глаза и стали совать мне кипы брошюр и книг. Как оказалось, НТС тоже готовились к визиту советских кораблей в Копенгаген, его активисты не стали засвечиваться перед нами, а передавали свою литературу через датские молодёжные организации. Я принёс добычу в каюту майора – куратора КГБ, по дороге припрятав изрядную дозу. Майор – наконец, началось, закатил глаза, побежал докладывать начальству, те – начальству в Москву. Затем на высоком совещании мне объявили благодарность за успешное начало акции. Я получил все возможности бывать на берегу с утра до вечера и общаться, с кем хочу, и брать, что хочу. Ночью в кубриках матросы с энтузиазмом рассматривали порнографические журналы, которые они понатаскали из секс-магазинов. Мне это было не в новизну, и вместе с доверенными приятелями углубился в антисоветчину – журналы «Грани», «Посев». Роман А.И. Солженицына «В круге первом» я отдал майору, увидел, что он, валяясь на койке, его читает, заявил: работаем вместе – нужно доверять друг другу, дайте почитать. Он: Виктор, что же ты сразу не сказал, генерал забрал почитать. Пришлось в следующей ходке специально припрятывать увесистый томик. То, что в стране существует другая страна – лагерная, десятилетиями длится красный террор, – шокировало. Не всему верилось сразу, но определённо формация души становилась другой после открытия пограничных измерений, – под покровом благополучия жизнь переплеталась со смертью. Передо мной вставала подлинная история моей страны – трагическая и великая. К чтению прибавлялся опыт плавания на трёх флотах – торговом, рыболовецком, военно-морском. Всё это открывало мир, Родину, себя самого.
Нечеловеческие условия, в которых я служил в Военно-морском флоте – сродни тюрьме или лагерю. Инстинктивно я держался максимы – не верь, не бойся, не проси, хотя этой солженицынской формулировки ещё не слышал. Такие суровые испытания слабых ломают, сильных закаляют. Слабым я себя не считал – и выжил с внутренним прибытком.
Уже в семидесятые годы в Москве мне вместе с религиозной литературой открылись романы Солженицына, «Архипелаг ГУЛАГ». Читали с женой Лялей ночью в запой. Это даже не переворот, а взрыв души и нарождение нового состояния. Утром мир вокруг оказался в каком-то другом – тревожно золотистом свете (вспомнилось: как и двор дома в детском откровении): жизнь текла обыденно, но всё уже навсегда пронизано атмосферой величайшей трагедии, которая понятна только немногим. Томик «ГУЛАГа» в портфеле – критерий «самостоянья» (А.С. Пушкин). Кто-то сжигал его на газовой плите в ожидании обыска, кто-то выбрасывал, кто-то же выдерживал – передавал эстафету, а то и множил слепыми машинописными страницами, чтобы утвердить в обретенной силе друзей. Материально жизнь была трудна, но всё окупалось упоительным ощущением духовной свободы.
К третьему курсу, я считал себя православным христианином, но меня выбрали секретарём партийной организации курса. Размножал и распространял религиозную литературу, не очень таясь, давал читать «Архипелаг ГУЛАГ», не скрывал свои взгляды. Непонятно, как это мне сошло с рук, – Господь хранил! Несуразное сочетание функционера-диссидента и безнаказанности вызывало недоумение и на курсе. Как-то один из сокурсников высказался в том духе, что нужные люди внимательно наблюдают за мной, а на курсе же половина считает, что я из КГБ, а другая половина – что я из ЦРУ. Избежать тюрьмы и, вместе с тем, самосохраниться внутренне помогло солженицынское – не верь, не бойся, не проси.
Произведения Александра Исаевича Солженицына во многом выстроили мою общественно-политическую позицию, повлияли на осознание истории России. На каком-то этапе вступил во внутреннюю полемику с учителем. Я даже обратился к Александру Исаевичу с письмом, которое, конечно же, не было послано.
25.03.85.
Ваше слово изменило облик современного мира. Подспудно многое меняется и в России. Целые группы и слои тянутся к светлой и твердой истине – «жить не по лжи». Работа собирания памяти, культуры, нравственной определённости ведётся на разных уровнях подсоветской жизни. Людей движет не лозунг и не программа, а единый духовный порыв оздоровления. Бетон официальной идеологизированной культуры взрывают живые ростки освобождающейся мысли и пробуждающейся совести: писатели «деревенщики», учёные филологи и историки, философы и публицисты. Всё более тяготение к здоровым нашим истокам – православной русской культуре и истории.
Публицистика истинно русских писателей приобретает всё больший проповеднический нравственный накал. Виктор Астафьев в «Литературной газете», Валентин Распутин в «Советской культуре» формируют идеалы очищения от духовного дурмана. За пределами официозной культуры множество талантливых одиночек, по зову сердца собирающих зерна нашего духовного рассеяния, и по кирпичику восстанавливающих наш дом души. Пример энциклопедических изданий внутри страны и русской прессы за рубежом показывает, какие творческие силы кристаллизуются под спудом и только ждут возможности влиться с культуру.
Вместе с тем, всё – ещё в судорогах, надрыве и надломе. Оголяются традиционные российские расщепления и разрывы: интеллигенции и народа, творцов-тружеников и интеллигентской мещанской массы («образованщины»). Первые невнятные и мутные фразы возвращающегося религиозного сознания и национальной памяти зачастую принимаются за последнее слово и манят, как болотные огни псевдокультуры. Интеллигенция начинает говорить на религиозно чужом и чуждом языке (антропософия, буддизм, чань, современные синкретический и натуралистический мистицизм), и национально агрессивным тоном. На православное мировоззрение изнутри и снаружи ополчается антихристианская духовность. Патриотизм разрывается и дискредитируется национализмом. Волна современных западных соблазнов (позитивизм в умах, мещанское потребительство в быту). И во всем этом мутит воду властвующая идеология.
Измученный и спаиваемый трудовой народ «безмолвствует». У тела России ещё сохранились её трудовые члены. Везде, где только приоткрывается малейшая возможность, народ тянется к земле и к продуктивному труду. «Поправочная экономика» воспроизводит хоть какие-то кадры инициативного, ответственного труженика. Не искоренены, хотя и искажены древние национальные инстинкты: «нужен сильный хозяин», «своя власть хоть и плохая, но всё же своя». Современный русский трудовой народ ответственность за разгром и потраву готов переложить на кого-нибудь дальнего («виноваты евреи», «кормим африканских дармоедов», «американцы хотят войны») своим же отечественным властительным бандитам психологически народ готов простить, либо не вменить им вину и совместно продуктивно трудиться. В этом силен соблазн, но ведь и выход тоже только в этом: невозможно никакое восстановление во взаимной вражде, борьбе и истреблении. В освободившейся от идеологии России придётся работать бок о бок всем стоящим сегодня по разную сторону баррикад. Нащупать пути к общенациональному примирению может только нравственная совесть народа и её воспитатель – Церковь. В этом смысле деятельность о. Дмитрия Дудко является поистине провиденциальной, выражающей нравственный инстинкт православной души русского человека. Возрождение России возможно только во взаимном прощении и в соборном труде.
Безусловно, и в трудовом народе много тёмных и агрессивных стихий, приумноженных за годы идеологического господства. Естественный отбор коммунизма выбивал из жизни лучшие экземпляры человеческого рода. И здесь тоже огромное поле для очистительной нравственной работы.
Глубинные тектонические толчки потрясают и сам идеологический монолит – партию и структуру власти. Ближайшее время давно сдерживаемые изменения выльются в жизнь. И это, безусловно, откроет новые исторические перспективы. В общем, многое в России меняется, хотя ещё подспудно, но ещё более предстоит. Первые проблески возвращающегося сознания ещё в мареве полубредовых видений, принимаемых за реальность. Предстоящие духовные соблазны и искушения более тонки и потому не менее опасны.
Ваш голос слышен на весь мир, но принадлежит он России. Ваша гигантская работа должна увенчаться новым словом и прозвучать оно должно здесь, у подножия Русской Голгофы. Я так же, как и Вы, уверен, что Вы вернётесь в ближайшем будущем в Россию. В России – решаются сейчас судьбы мира. Оздоровить себя и дать перспективу современному миру Россия сможет только породив новую великую спасительную национально-религиозную идею. Формирование этой идеи невозможно без Вашего участия здесь. По отношению к этому новому слову все Ваши творческие подвиги окажутся долгим и трудны приуготовлением.
Но я не российский хилиаст и не утопист. Возрождение России не будет, конечно, явлением Царства Божьего на земле. Но это будет изживанием величайшего из человеческих духовных соблазнов. И этот опыт, безусловно, откроет перед человечеством, невиданные духовные горизонты. Они принадлежат будущим поколениям, но вручить им эти перспективы можем только мы. Поэтому в России Вы окажетесь не в торжестве, а для последних битв с духами небытия, терзающих душу её, и для опознания подстерегающих её новых соблазнов. Вы нужны здесь не мироправителям, а народу.
В 1987 году мы с Глебом Анищенко начали издание религиозно-философского журнала русской христианской культуры «Выбор», сначала в самиздате, затем журнал перепечатывали в Париже, и после августа 1991 года смогли официально продолжить в России. Многие известные русские люди за рубежом откликнулись на издание «Выбора», приняли в нём участие. А.И. Солженицын на наши предложения сотрудничать в журнале ответил.
Дорогой Виктор В. … и Глеб А. …
(простите, не знаю Ваших отчеств)
Я получил Ваши два письма, спасибо.
А сейчас пришло трогательное письмо со многими, в том числе Вашими, подписями, от середины июня.
Передайте, пожалуйста, мою благодарность всем им, кто писал вместе с Вами.
Это правда: все годы изгнания, всеми помыслами и всей работой я – только на родине. И не теряю надежды при жизни вернуться. Но это будет никак не возможно до напечатания в СССР моих главных книг: я не могу вернуться как бы немым, ещё ничего не сказавшим – и тогда начать восполнять сокрытие 50 лет моей работы – как же? газетными статьями?..
Что же касается Вашего предложения – сейчас принять участие в «Выборе», в связи с собственным 70-летием, – мне кажется это нескладным, совсем неудобно.
Смог ли бы я принять участие в независимой русской печати с какого-то момента? – сейчас не могу сказать. Зависит от развития обстановки, в какую сторону, как.
Пока, я думаю, мои готовые книги, какой бы ни тонкой струйкой они текли, – есть единственный верный, правильный путь моего участия в русской жизни.
Сердечно желаю Вам успеха
в Вашем нелегком журнальном начинании,
в Вашей публицистике в защиту Православной Церкви.
И Вам, и всем Вашим друзьям – мои самые добрые пожелания!
А. Солженицын
|
