Передо мной послужной список генерала Врангеля. Он печатается в этом же выпуске «Часового». Это один из документов личного архива покойного Главнокомандующего, хранящегося заботами бывшего его секретаря Н.М. Котляревского в необыкновенном порядке в его доме. Архив этот представляет из себя исключительную историческую ценность, т. к. в нем собраны все документы, касающиеся деятельности генерала Врангеля.
Перед тем, как сдать послужной список в редакцию «Часового», невольно захотелось просмотреть все стадии службы покойного друга. Одно за другим вставали при этом воспоминание о наших встречах, о нашей совместной службе и о наших, часто одинаковых переживаниях. Почти каждая страница IХ-го раздела списка, в котором отмечается прохождение службы, живо воссоздает в памяти то юную фигуру сотника Аргунского полка и ротмистра Конной гвардии, то начальника дивизии, то, наконец, главнокомандующего Русской Армии.
Как много общего во внешнем виде, в фигуре, в жестах у покойного Петра Николаевича во всех этих стадиях его жизни. Нет сомнение в том, что, если бы сохранился его Аргунский мундир, то он легко бы мог надеть его в Брюсселе. Но как сильно переменились его привычки. Много однако сохранилось и общих черт для всей его жизни.
Хорошо я помню его молодым офицером. Это был любивший общество светский человек, прекраснейший танцор и дирижер на балах и непременный участник офицерских товарищеских собраний.
Уже в молодых годах он имел удивительную способность необычайно ярко, образно и кратко высказывать свое суждение по всевозможным вопросам. Это делало его чрезвычайно интересным собеседником. С другой стороны, он обыкновенно не воздерживался высказывать откровенно свои мнение, почему уже тогда имел недоброжелателей, число которых увеличивалось завистниками его яркой натуры.
Помню, как во время Японской войны, говоря об одном нашем сослуживце, которого мы все упрекали в отсутствии мужества в боях и искусно действовавшем при выполнении ночных задач, он высказался, что у него храбрость ночного вора. Такие яркие определение можно было услышать от Петра Николаевича весьма часто.
Не трудно себе уяснить, просматривая первые страницы его послужного списка, что первые годы его службы прошли в колебаниях в отношении исканий того пути, по которому он намеревался следовать в отношении своей служебной деятельности. Окончив Горный Институт, он не воспользовался цензом горного инженера и поступил на военную службу вольноопределяющимся.
Однако, получивши первый офицерский чин, он не остался на военной службе, а отправился в Иркутск чиновником для особых поручений при Ген. Губернаторе. Но вот начинается Японская война и он вновь на военной службе и одним из первых добровольцев отправляется в Манчжурию.
Боевая служба в Манчжурии дала Петру Николаевичу возможность испытать свои силы в кровавой борьбе. Вероятно, тогда только он инстинктивно почувствовал, что борьба — его стихия, а боевая работа — его призвание. По возвращению в Россию, он уже не стремится никуда, кроме военной службы. Военные экспедиции против революционных выступлений, в которых создавалась обстановка походной жизни, не обходятся без него. Затем наступает для него спокойная жизнь в полку, потом Академия и наконец Мировая война.
Для Петра Николаевича наступает второй период его активной деятельности. Его пылкая храбрость, верный глаз боевого начальника, смелость решений и блестящее их выполнение, быстро его выдвинули с должности эскадронного командира на положение начальника дивизии. Начавшаяся же революция выявила его дарование, влиять на массы. При этом, важно отметить то, что, как и в последующую его деятельность, он никогда не шел по течению настроений, а старался свое влияние использовать, в большинстве случаев, наперекор им, стремясь подчинить своей воли тех, кто должен был следовать по его указаниям.
Он никогда не останавливался перед принятием в случае надобности решительных мер. Был случай, когда он, следуя верхом по дороге, по которой шли войска, сделал замечание за неотдание воинской части одному казаку из партизанского отряда есаула Шкуро. Казак этот огрызнулся, прибавил ходу и отделяясь от него даже выругался. Не раздумывая ни минуты, генерал Врангель сам поскакал вперед догонял казака и, поравнявшись с ним, приказал ему остановиться. Когда же казак этого не исполнил, то Петр Николаевич выхватил револьвер и одним выстрелом спешил его, прострелив ему ногу.
Во время Гражданской войны, Петр Николаевич вступил в ряды Добровольческой Армии уже после Ледяного похода, испытав на себе насилие большевиков в Крыму и едва уцелев от того, чтобы оказаться в топке большевицкого миноносца.
На юге России начался для него третий период его активной работы. Несмотря на то, что Белые части изобиловали конницей, преимущественно, казачьей, ее действие носили, до его появления среди нее, характер неуверенности в решительности боевых свойств конных атак. Вступивши первоначально в командование конной дивизией, он быстро ее перевоспитал и научил действовать в конных строях при всяких условиях и обстановке. Он отказался от применения широкого развертывание конницы, применявшегося до того времени. Блестящие действие его дивизии под Армавиром и Ставрополем обратили на себя внимание других начальников конных соединений и выдвинули его в положение, сначала командира конного корпуса, а затем и Командующего Армией. Кроме того, генералом Деникиным на него было возложено формирование регулярной конницы.
Со вступлением в должность Командующего Армией, для Петра Николаевича открывалась широкая военная деятельность; открылись по существу двери к его стихии. Став в положение ответственного начальника, осведомленный о директивах Главного Командования, зорко следя за действиями других армий, он крайне остро переживал делаемые ошибки. Будучи проникновенным боевым начальником, он чрезвычайно верно оценил и общую обстановку и ее детали, и не только в отношении своего фронта, но и в отношении других направлений. Начавшийся наш отход от Орла, он предсказал за несколько недель, несмотря на то, что наше выступление в центре наших армий шло безостановочно. Основанием для этого для него явились лишь косвенным указание о расположении наших наступающих частей армии генерала Май-Маевского и некоторые сведение о перегруппировках красных.
Решая сам каждую операцию, в учете решительно всех существующих ценных и основывая ее на строго задуманном плане и вытекающем из него маневре, он с горестью смотрел на выполнение операций на нашем центральном участке и на других фронтах, которым являлись лишь в планомерном выдвижении широчайшим, без крупных резервов, фронтом, обращавшим наши части едва в его охранение.
Предложение его для совокупных операций, не встречали одобрение Главного Командования, видевшего в нем честолюбца, стремящегося первым войти в сердце России — Москву в результате наступило охлаждение его Со Ставкой, а с ее стороны и предвзятое к нему недоверие.
Когда положение наше на фронте ген. Май-Маевского стало весьма тяжелым, когда выяснилось сосредоточение главной массы красной конницы против нашего центра, Ставка запросила генерала
Врангеля, что он может выделить из состава своей Армии на помощь Май-Маевскому. Ответ был для Ставки неожиданным. Генерал Врангель предлагал отправить три конных корпуса, оставив на Царицынском фронте пехоту с конной дивизией.
Такое решение было полным отражением до того всегда смелых по своему замыслу его действий. Петр Николаевич был убежден, что успех наших операций зависит исключительно от действий на главном, тогда Харьковском, направлении и был уверен, что намечаемые им к оставлению войска, справятся с ослабленным противником на Царицынском фронте.
Ставка же в этом предложении усмотрела честолюбивое его стремление выйти на большую Московскую дорогу. В конце концов, на Харьковское направление были разновременно вызваны и генерал Врангель и все три им предложенные к переброске из-под Царицына корпуса. Между тем Царицын все оставался в наших руках. «Однако, последовательная переброска конницы, а не одновременное ее появление и отдельно от ее командующего, не оказали Харьковскому фронту никакой почти помощи.
Перебирая дальше послужной список Петра Николаевича, невольно останавливаешь память на обстоятельствах его изгнание из пределов России. Это был для него тяжелый удар. Он не мог предвидеть такого к себе отношение, но не колеблясь решил ему подчиниться.
Помню, как он, наружно, совершенно спокойно воспринял делаемое ему предложение об оставлении занимавшейся нами территории, но горечь его обиды была чрезвычайно велика. Больше всего он тяготился необходимостью раздаться с Армией, которой отдал все свои силы. Это и привело к посылке им известного письма генералу Деникину.
Часто потом, вспоминая этот факт, Петр Николаевич высказывался об излишней резкости, допущенной им в этом письме.
Принятие им Главного Командование в Крыму, реорганизация Армии, блестящие ее действие в Северной Таврии и его последующая деятельность по сохранению Армии на чужбине, хорошо памятны всем. Продолжая и теперь работать для продолжения его дела, мы все ясно сознаем, что только ему одному мы обязаны тем, что в нас крепко жив дух непримиримой борьбы с большевиками, что Русская Армия и теперь живет на чужбине и что глубоко им утвержденные в нас начала Белой Идеи будут всегда для нас и для наших начальников теми основами, которые укажут верный путь при всяких обстоятельствах.
Представляя себе в памяти образ покойного Петра Николаевича, каким он был в последние годы его жизни, невольно обращаешь внимание на те изменения, которые произошли в его характере, в его привычках и в его суждениях о людях.
Его уже не привлекало вовсе общество, он всячески его избегал. Он находил удовольствие только в беседах с близкими ему лицами, при чем разговоры всегда касались того дела, которому он служил.
От привычки к достатку, к материальным удобствам жизни, не осталось и следа. Он не только о них не сожалел, но они являлись для него и ненужными. Прежняя юношеская резкость в суждениях о людях сменилась необычайной терпимостью и снисходительностью. Обладая сам исключительными дарованиями, он довольствовался иметь в числе своих помощников и сослуживцев тех, кто удовлетворял хотя бы только в отношении пригодности к выполнению той отрасли, которая ему поручалась.
Особенно сильно проявилась его терпимость, вернее, доброта к людям в последние полгода его жизни. При этом особенною мягкостью отличались его слова в отношении к своим недоброжелателям. Когда вспоминаешь это время его жизни, то невольно кажется, что, хотя он был, казалось бы, еще совсем здоровым, но уже им предчувствовалась близость кончины. Один из хорошо знавших его лиц, недавно вспоминая о нем, говорил мне, что, по существу, во взгляде Петра Николаевича, как и в глазах адмирала Колчака, всегда сквозила глубина потустороннего мира.
Невольно, после этого разговора, я обратил внимание на последнюю фотографию покойного друга, снятую в Люксембурге, где он провел целый день среди близких ему корниловцев, довольных и радостных видеть, после долгого промежутка времени, своего Главнокомандующего.
На этой фотографии, действительно, генерал Врангель кажется уже не от мира сего.
Приобрести Юбилейный Врангелевский сборник
http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15458/
|
