Насилие и криминал военнослужащих Красной армии, красных партизан и махновцев в Крыму после Врангеля в 1920-1921 гг.
(по материалам Архива г.Севастополя)
Трагедию красного террора в Крыму в первые месяцы после окончательного установления советской власти в ноябре 1920 г. связывают с деятельностью советских партийных и карательных органов - революционных комитетов, особых отделов, ревтрибуналов, ЧК. В то же время захлестнувшее полуостров насилие не исчерпывалось организованными репрессиями. Расстрелам по постановлениям «троек» предшествовали стихийные проявления «классовой мести». Озлобленные вследствие понесенных при штурме Перекопа тяжелых потерь, накачанные агрессивной пропагандой, изображавшей Крым «оплотом контрреволюции», «освободители Крыма от Врангеля» не ждали указаний сверху, и самолично расправлялись с врагами «трудового народа».
Так, захватив в ноябре 1920 г. Карасубазар (ныне – Белогорск), красные партизаны арестовали около ста «вредных советской власти элементов», большинство из которых тут же расстреляли. А в Феодосии в период безвластия всего за одну ночь расстреляли 600-700 человек[i]. При этом уничтожались не только офицеры, но и вообще все «подозрительные» из почти не оказывавших сопротивления повстанцам белых частей, которым «приказывали сдаваться»[ii]. Всего, по оценке члена Крымревкома Юрия Гавена, в ноябре 1920 г. крымские партизаны расстреляли не менее 3000 человек, внеся тем самым заметный вклад в кровавую «чистку» полуострова[iii].
Расправы над побежденными совершали и солдаты наступающих регулярных частей. Так, в ночь с 16 на 17 ноября 1920 г. в Феодосии на железнодорожном вокзале по приказу комиссара 9-й дивизии Моисея Лисовского были расстреляны не успевшие эвакуироваться раненые офицеры и солдаты 52-го пехотного Виленского полка 13-й пехотной дивизии Русской армии – всего около 100 человек[iv].
Кроме бессудных расправ, победители практиковали раздевание пленных и обывателей и незаконные реквизиции. Таким образом, в конце 1920-начале 1921 г. местное население стало объектом перманентного грабежа.
В Джанкое, вспоминал побывавший в красном плену поэт Иван Савин, ворвавшаяся за передовыми частями буденовцев и махновцев красная пехота – «босой, грязный сброд – оставляла пленным только нижнее белье, да и то не всегда. Хлынувший за большевистской пехотой большевистский тыл раздевал уже догола, не брезгая даже вшивой красноармейской гимнастеркой, только что милостиво брошенной нам сердобольным махновцем»[v].
В Симферополе, свидетельствует другой очевидец, пожелавший остаться безвестным, «солдаты набрасывались на жителей, раздевали их и тут же, на улице, напяливали на себя отнятую одежду, швыряя свою изодранную солдатскую несчастному раздетому. Бывали случаи, когда один и тот же гражданин по четыре раза подвергался подобному переодеванию, так как следующий за первым солдат оказывался еще оборваннее и соблазнялся более целой одеждой своего предшественника, и т.д. Кто только мог из жителей, попрятались по подвалам и укромным местам, боясь попадаться на глаза озверелым красноармейцам…»[vi]
На следующий день «начался грабеж винных магазинов и повальное пьянство красных. Вина, разлитого в бутылки, не хватило, стали откупоривать бочки и пить прямо из них. Будучи уже пьяными, солдаты не могли пользоваться насосом и поэтому просто разбивали бочки. Вино лилось всюду, заливало подвалы и выливалось на улицы. В одном подвале в вине утонуло двое красноармейцев, а по Феодосийской улице от дома виноторговца Христофорова тек довольно широкий ручей смеси красного и белого вина, и проходящие по улице красноармейцы черпали из него иногда даже шапками и пили вино вместе с грязью. Командиры сами выпускали вино из бочек, чтобы скорее прекратить пьянство и восстановить какой-нибудь порядок в армии. Пьянство продолжалось целую неделю, а вместе с ним и всевозможные, часто самые невероятные насилия над жителями»[vii].
Частые случаи раздевания красноармейцами прохожих отмечались и в Феодосии[viii].
В Архиве Севастополя (ГКУ АГС) отложилось значительное количество документов, содержащих информацию о криминале и произволе со стороны бойцов расквартированных в городе частей Красной армии и махновцев. Особенно много материалов хранится в фонде р-229 «Управление советской рабоче-крестьянской милиции [отдел управления внутренних дел исполнительного комитета Севастопольского городского совета рабочих, крестьянских, красноармейских и военно-морских депутатов]».
Как сообщалось в докладе начальника Севастопольского городской милиции начальнику Крымской губернской милиции, «за время 21 ноября по 15 декабря (1920 г. – Д.С.) включительно районами милиции были регистрированы случаи самочинных обысков, грабежей, краж и буйств.
В большинстве случаев виновные успевали скрываться т.к. заявления потерпевших поступали в милицию после совершения преступления.
Виновными в преступлениях по показаниям потерпевших и свидетелей оказывались преимущественно красноармейцы прибывающих и уходящих частей»[ix].
17 ноября 1920 г. красноармейцы Ермаков и Возжеев самочинно произвели обыск в доме № 7 по Екатерининской улице (ныне – ул. Ленина) и реквизировали у проживавшей там женщины катушку ниток и флакон духов. Потерпевшая обратилась в милицию, военные были задержаны и заключены в городскую тюрьму. Между Управлением Севастопольской милиции и комендантом Севастополя по этому поводу завязалась обширная переписка. Комендант просил стражей порядка представить ему вещественные доказательства по данному делу, на что ему отвечали, что таковых в распоряжении Управления не имеется, их передали начальнику тюрьмы[x]. В свою очередь, арестованные утверждали, что вещественные доказательств изъяты милицией при задержании. Кроме того, потерпевшая была выселена, в связи с чем, 12 и 15 декабря 1920 г. сотрудники следственной части революционного военного трибунала Побережья Черного и Азовского морей просили правоохранителей усилить поиски заявительницы, так как «медлительность действий милиции вынуждает излишне держать под стражей обвиняемых»[xi].
24 (по другим данным – 27[xii]) ноября 1920 г. неизвестные, назвавшиеся махновцами, похитили у проживающего в доме №3 по улице Чесменской (ныне – ул. Советская) гражданина Гана два чемодана с мануфактурой, нитками и свечами[xiii]. При этом заявивший о происшествии управляющий домом Афанасий Анохин сообщил, что злоумышленники жили у него на квартире, расположенной на углу Ремесленной и Петропавловской улиц в доме №3/4. После того как Ган отправился на регистрацию в Особый отдел и не вернулся, махновцы присвоили себе его вещи, сказав Анохину, что владелец арестован, и если он куда-нибудь будет жаловаться, то завтра же его расстреляют[xiv].
26 ноября 1920 г. конный разъезд 46-й дивизии ограбил квартиру[xv]. Вечером того же дня на Перелешинской улице (ныне – ул. Демидова) двое верховых, одетых в военную форму, угрожая револьверами, отобрали у прохожего, Леонтия Череповича, пальто, в котором находилась крупная сумма денег и вид на жительство[xvi]. По сообщению дежурного 4 района милиции, в ночь с 26 на 27 ноября конные красноармейцы 46-й дивизии сняли с поста №1 милиционера за неправильно сказанный им пропуск, и также потребовали убрать все оставшиеся посты. При этом военные выломали двери двух лавок на Южном базаре и расхитили товар[xvii].
27 ноября 1920 г. на Корабельной стороне по Базарной улице (ныне – ул. Горького) в доме № 8 у домовладельца Константина Самбурова неизвестными лицами был произведен обыск, в результате которого забрана бочка в 4 ведра вина, два пуда сахара и пять аршин ткани.
После обыска злоумышленники погрузились в экипаж и направились к владельцу винной лавки Луке Ошгава (?), где забрали ящик, в котором находилось 69 бутылок вина[xviii].
Вечером 29 ноября 1920 г. на Наваринской площади (ныне – ул. Щорса) группой верховых в количестве 40 человек разграблен деревянный сундук с бакалейными товарами, принадлежащий Якову Ломброзу[xix]. В тот же день начальник 3-м района милиции доносил начальнику Севастопольской милиции, что в ночь на 27 ноября 1920 г. постовые милиционеры сообщили дежурному, что после 22-х часов «по улицам бродит масса вооруженных групп и отдельных лиц, которые на вопрос, какой сегодня пропуск – заявляют, что пропуск у них свой и это их дело и на задержание оказывают вооруженное сопротивление»[xx].
30 ноября 1920 г., возвращаясь из Управления Севастопольской милиции, милиционер 5-го района Яков Шкуренко был «остановлен у морских казарм двумя вооруженными в военной форме, с красной повязкой «милиционера», которые предложили ему «обменяться» шинелями. На отказ милиционера вооруженные, проверив документ и заявив, что он неправилен, отобрали винтовку. Подъехавшими двумя конными милиционер 5-го района был освобожден, а два вооруженные арестованы и отправлены в Управление Начальника Милиции»[xxi].
В тот же день начальник городской милиции Кривошеев передал коменданту Севастополя красноармейца 2-го кавалерийского полка 46-й стрелковой дивизии Хилиппа Житкова, который был арестован за самочинные обыски в домах горожан, которые проводил вместе с двумя своими однополчанами. При задержании у красноармейцев изъяли обрез, шашку, патронную сумку, нагайку и 10 винтовочных патронов[xxii].
Правонарушения со стороны военнослужащих фиксировались не только милицией. Так, уполномоченный информационной частью Особого отдела Южного и Юго-Западного фронтов К. Мукке в докладе о положении в Севастополе от 30 ноября 1920 г. сообщал, что в «городе отдельными кр<асноармей>цами 46-й дивизии производится частая стрельба, терроризирующая население»[xxiii].
1 декабря 1920 г. уполномоченный Комдездива 46-й дивизии Фролов составил протокол на основании устного заявления 50-летней жительницы Севастополя Екатерины Чупилко, проживающей на Корабельной стороне по адресу: Забалканская улица (ныне – ул.Генерала Родионова), дом № 16. Согласно информации заявителя, 30 ноября 1920 г. к ней явились красноармейцы, которые заявили о намерении забрать принадлежащее ей сено. Потерпевшая пыталась возражать, на что красноармейцы стали ее оскорблять, ударили нагайкой, забрали сено и выдали расписку следующего содержания:
«взят один тюк сена мною 46-й дивизии 2-го полка».
Своих фамилий и званий красноармейцы при этом не указали, предупредив, что их должны знать и без этого. По факту нанесенных побоев и реквизиции сена Е.Чупилко обратилась к командованию дивизии, требуя принять соответствующие меры.
В дальнейшем в ходе расследования выяснилось, что злоумышленниками оказались бойцы 2-го эскадрона 2-го полка кавбригады 46-й дивизии Степан Филиппов и Савелий Чумак. В ходе допроса красноармейцы изложили свою версию произошедшего. Согласно показаний Филиппова, накануне «какой-то рабочий» ему сообщил, «что у товарища Чупилко имеется сено». По прибытии в дом красноармейцы обнаружили 10 тюков, из которых взяли один. При этом никаких побоев хозяйке не наносили, расписок не выдавали. Красноармеец Чумак показал то же самое, но добавил, что им была взята нагайка у Филиппова, с которой он отвел потерпевшую от ворот, но побоев не наносил[xxiv].
В тот же день уполномоченный Комдездива 46-й дивизии Сафронов зафиксировал устное заявление Екатерины Журкиной, проживающей по адресу: Селенгинская улица, дом № 5. 30 ноября 1920 г. к Журкиной пришли красноармейцы во главе с политруком Проценко, которые забрали следующие вещи: распоротую шинель, рукава от которой оставили, шинель английского образца, одну кожаную безрукавку, один летние брюки и двое теплых кальсон. Обыск производился без всяких ордеров и разрешений. При опросе Проценко и подтвердил эти факты, отметив, что вещи им были реквизированы «как у семьи белогвардейца»[xxv].
5 декабря 1920 г. начальник 5-го района милиции информировал начальника милиции города о поступивших нескольких заявлениях о грабежах, совершенных уходящими кавалерийскими частями 46-й дивизии[xxvi].
Бесчинства со стороны военных отмечались и в других городах. Вопиющие факты приводятся в телеграмме Судакского ревкома от 26 ноября 1920 г.:
«Довожу, что в Судаке в бытность 68 бригады 23 дивизии была произведена массовая кража со взломом замка, потолка и крыши, взято по приказанию начальника гарнизона свыше 800 ведер вина и разлито большое количество. Помощник начальника пулеметной команды 204 полка произвел буйство, стрельбу и грабеж. 202 полк сломал замок подвала, вывез 9 бочек вина, 365 ведер. <…>
Сегодня в 12 час. ночи командир батареи, напившись пьяным, устроил буйство: разогнал семью председателя Ревкома, пытался учинить насилие над его дочерью 15 лет и женой одного из убитых товарищей красноармейцев, живущей там же, угрожал револьвером всем, к нему подходившим, но был разоружен караульной командой и представлен в распоряжение Военкома 6-й бригады»[xxvii].
Согласно докладу начальника Севастопольской милиции, направленному в январе 1921 г. начальнику Крымской губернской милиции, после 15 декабря 1920 г. «заметно значительное уменьшение случаев уголовного характера», однако и в этот период имели место задержания красноармейцев, совершавших кражи и грабежи на окраинах города и хуторах. Тогда же зафиксирован случай стрельбы по милиции, произведенной на Корабельной стороне группой пьяных матросов. К счастью, никто из милиционеров не пострадал, а нарушители общественного порядка были задержаны[xxviii].
Криминальные проявления среди военнослужащих отмечались и в 1921 г.
Так, 1 января 1921 г. красноармейцы 46-й дивизии Иван Галкин, Трофим Бровко и Иван Кириченко, похитили трех баранов, которые паслись в степи возле деревни Бельбек[xxix]. 12 и 15 января 1921 г. начальник отдела политпросвещения Севастопольского горвоенкомата дважды направлял в РВС 4-й армии телеграммы, в которых сообщалось, что бойцы покидающей город 46-й дивизии расхищают библиотеку гарнизонного клуба, «что недопустимо»[xxx]. 3 марта 1921 г. в ходе облавы, проводившейся сотрудниками севастопольской милиции совместно с Особым отделом Черназморей, были задержаны и препровождены в Особый отдел два военмора, везшие на извозчике убитую свинью и вино[xxxi].
Отметим, что такое поведение было присуще не отдельным частям и подразделениям, но и всей армии. Подтверждением служат строки письма секретаря Крымского обкома РКП (б) Розалии Землячки от 14 декабря 1920 г., адресованного Оргбюро ЦК РКП. Характеризуя ситуацию на полуострове, Землячка назвала моральное состояние 4-й армии «одним из самых больных вопросов»:
«Она (4-я армия. – Д.С.) пьянствует и занимается грабежами почти в большинстве своем вместе с командирами и комиссарами. И против этого мы, конечно, бессильны, поскольку политической работы в этой армии не ведется никакой. Начпоарм (начальник политического отдела армии. – Д.С.) 4 Шкляр, по общему нашему мнению, совершенно не способен наладить такую ответственную работу. Кроме того, он назначен сейчас Замчлен Реввоенсовета и из Крыма уехал. Управление армией крайне слабое. Реввоенсовет существует на бумаге. Части оторваны от центра и предоставлены сами себе. Нет уверенности в том, что они завтра не окажутся в лагере Махно. Наше общее мнение, что и на эту сторону надо обратить внимание. Особый отдел армии совершенно не справляется со своей работой»[xxxii].
Самоуправства и бесчинства военных не только негативно сказались на взаимоотношениях с населением, но нанесли серьезный ущерб экономике края.
Так, в одном из писем трамота (транспортно-материального отдела) при Севастопольском совнархозе от 8 декабря 1920 г. за № 63, адресованном начальнику гарнизона, политотделам, управлению особых отделов при ВЧК и Севастопольскому ревкому, сообщалось, что гужевой транспорт в городе совершенно разрушен вследствие того, что «две трети наличного состава подвод угнаны военными частями за пределы Севастополя, даже Крыма, и в ближайшее время трудно рассчитывать на их возвращение». В связи с чем создавалась угроза приостановления работы транспорта и невозможность выполнять какие бы то ни было перевозки, включая доставку продовольствия и топлива[xxxiii]. В другом письме, в адрес президиума Севастопольского ревкома, положение на транспорте прямо назвалось катастрофическим ввиду фуражного голода (из-за чего начался падеж лошадей), недостатка подвод и личного полуголодного существования извозчиков вследствие недополучения продовольственного пайка. Положение могло спасти только принятие «экстренных и энергичных мер». В противном случае, «в ближайшие дни трамот станет перед фактом окончательной остановки гужевого транспорта»[xxxiv].
Чтобы прекратить расхищение, 14 декабря 1920 г. коллегия Севастопольского совнархоза издала постановление. Отныне всем отделам совнархоза предписывалось «ни под каким видом ничего не отпускать по требованию войсковых организаций». Это разрешалось делать только по распоряжению Чусоснабарма (чрезвычайного уполномоченного Совета Рабочей и Крестьянской Обороны по снабжению Красной Армии и Флота)[xxxv]. Тем не менее, факты незаконных реквизиций со стороны красноармейцев, а также несанкционированного отпуска им продуктов питания и имущества фиксировались и в дальнейшем.
Для восстановления дисциплины командованию и властям приходилось прибегать к решительным мерам (вплоть до расстрела). Подтверждением служит приказ РВС 6-й армии от 20 ноября 1920 г., адресованный коменданту Симферополя, копия – председателю Крымревкома:
«Приказываю при ликвидации всякого рода погромных выступлений в городе действовать решительно и беспощадно. Пойманных на месте разгрома винных или иных складов расстреливайте на месте без суда, о чем публикуйте в приказах по городу. При действии бандитов большими шайками пускайте в ход оружие. Никоим образом не останавливаясь на полдороги, доводите подавление до конца, открывая по шайкам боевой ружейный огонь, о числе убитых публикуйте в приказах.
Реввоенсовет требует от Вас самого жестокого подавления погромов и грабежей»[xxxvi].
Тем не менее, как следует из донесения уполномоченного информационной частью Особого отдела Южного и Юго-Западного фронтов К. Мукке от 21 ноября 1920 г., о положении в Симферополе после занятия города Красной армией принятые комендантом города меры охраны магазинов «не привели к результатам»[xxxvii].
7 декабря 1920 г. вышел приказ Крымревкома за № 92, в котором признавалось, «что вино и другие спиртные напитки, находящиеся на складах соответствующих учреждений, подвергаются безнаказанному хищению и разграблению». Считая такое явление «подрывающим и дискредитирующим Советскую власть», всем учреждениям приказывалось «немедленно учесть все наличие имеющегося у них вина и других спиртных напитков и впредь всякие выдачи и приемку означенного без присутствия Р.К.П. не производить». Сотрудники Особого отдела должны были «опечатать все винные склады», присутствовать при всякой выдаче и приемке и принять самые решительные меры по охране вышеуказанных складов»[xxxviii].
Ранее, 18 ноября 1920 г., председатель Крымревкома Бела Кун, член РВС 6-й армии Георгий Пятаков и временно исполняющий должность начальника Особого отдела Крымревкома начальник ОО 6-й армии Николай Быстрых подписали приказ № 7, в котором признавалось, что «в городе (Симферополе. – Д.С.) производятся обыски и аресты от имени различных особых отделов. Часто под эти предлогом действуют разного рода бандиты и грабители»[xxxix]. В связи с чем приказывалось всякого рода обыски и аресты в Симферополе производить исключительно по ордерам Особого Отдела Крымревкома. Временно все права и полномочия ОО Крыма предоставлялись ОО РВС 6-й армии. Обо всех случаях покушения на обыск и арест без ордера ОО Крымревкома (ОО РВС 6-й армии) предлагалось немедленно сообщать коменданту города и начальнику Особого отдела. О «всех случаях безобразничания во время производства обысков и арестов» также приказывалось немедленно сообщать в Особый отдел[xl].
23 ноября 1920 г. выездная сессия революционного военного трибунала 6-й армии рассмотрела в открытом заседании дело по обвинению группы военнослужащих: командарма 1-го кавполка 52-й стрелковой дивизии Сергея Михайлова, военкома полка Ивана Столбового (Столюстова), старшины 2-го эскадрона Кузьмы Левчихина, комвзода Евдокима Борженко (Борисенко), военкомвзода Ивана Иванова, комвзвода Афанасия Терехина, помкомввода Иванова, отделенного командира Евграфа Павлика и красноармейца Александра Добжанского (Дабнацкого). Этих бойцов судили за совершение ряда бесчинств и проступков. Так, комполка Михайлов был признан виновным в том, что 17 ноября 1920 г. в Алуште «был пьян и не принимал никаких мер» к прекращению безобразий, которые совершали его подчиненные. 17–18 ноября 1920 г. красноармейцы прибыли в город, нелегальным путем добыли вино, и, «напившись пьяными, начали чинить бесчинства». Военком Иванов «не принял мер к подавлению, а сам напился пьяным». Также комиссар присвоил отобранные у крестьян села Варваровки две шубы и одну из них продал, а вторую перешил для себя. Военком Столбовой провинился в том, что 27 ноября 1920 г. «будучи пьян, нанес несколько ударов нагайкой кр<асноармей>цу полка и препятствовал аресту пьяных красноармейцев. Старшина 2-го эскадрона Левчихин 19 ноября 1920 г., находясь в нетрезвом состоянии и будучи подвергнут аресту, не подчинился и, выругавшись, уехал. Комвзода Борженко «не принял мер к устранению пьянства кр<асноармей>цев и, доставши вино нелегальным путем, напился сам пьяным, чем способствовал пьянству, и, будучи арестован, не подчинился аресту и скрылся». Помкомвзода Иванов, находясь в нетрезвом состоянии, пытался подраться с одним из красноармейцев, за что был связан и посажен в подвал. Комвзвода Терехин обвинялся в пьянстве; отделенный командир Павлик – в «пьянстве и буйстве»; красноармеец Добжанский – в «пьянстве и гонке лошади и не подчинении судебным властям, выразившимся в том, что он, напившись пьяным 19 ноября, гонял непроизвольно свою лошадь и, будучи арестован за пьянство, скрылся на лошади». Итог: Михайлова и Столбового приговорили к 10 годам принудительных работ и содержания под стражей, но, «принимая во внимание их боевые заслуги перед Революцией в борьбе с белогвардейцами», данную меру наказания постановили считать условной в течение одного года. Военкома Иванова приговорили к расстрелу, который заменили 20 годами принудительных работ с содержанием под стражей; старшину 2-го эскадрона Левчихина, комвзода Борженко, помкомзвода Иванова, комвзвода Терехина и отделенного командира Павлика – к общественным принудительным работам сроком на 1 год каждого с содержанием под стражей. Но, принимая во внимание прошлые заслуги обвиняемых перед революцией, указанную меру наказания применили условно. Красноармейца Добжанского оправдали[xli].
Несмотря на принимаемые жесткие меры обеспечение надлежащей воинской дисциплины среди красноармейцев и моряков на долгие месяцы станет настоящей проблемой для командования, милиции, ЧК, особых отделов и органов власти. Так, выступая совещании начальников Севастопольской уездно-городской советской рабоче-крестьянской милиции, которое состоялось 10 апреля 1921 г., начальник 3-го района Лысов сообщал о конфликтах с военморами, «которые с милицией совершенно не считаются»[xlii]. О конфликтах с «военморами, торгующими продуктами» на вокзале докладывал и начальник 4-го района Максаковский[xliii]. 20 апреля 1921 г. комиссия по борьбе с дезертирством при севастопольском уездном военкомате обратила внимание начальника городской милиции, что «за последнее время кр<асноармей>цы распродают на базаре казенное обмундирование». В связи с чем, просила «установить строгий контроль за продающими вещи солдатами и устранять такую продажу»[xliv].
В рапорте начальника Севастопольского отделения угрозыска заведующего отделом управления Севастопольского исполкома от 1 августа 1921 г. сообщалось о разбойных нападениях на квартиру Сороковских, находящихся на хуторе Камировской[xlv] и на квартиру Венсана на хуторе Коробцова близ Балаклавы. Задержаны четверо злоумышленников, из которых трое оказались красноармейцами 46-й дивизии[xlvi]. В ночь на 21 августа 1921 г. военморами Михайло Ивочкиным и Гавриилом Фоменко с целью грабежа сделан налет на квартиру Тафаила Малеровича, проживающего по адресу: Базарная площадь, д.1. Преступники были задержаны[xlvii]. 1 сентября 1921 г. у Елизаветы Стефанюк, проживающей в доме №39 по Черниговской улице, совершена кража одежды и белья. Подозрение заявлено на военмора Павла Кудинова[xlviii]. В донесении Караньского ревкома в Севастопольский исполком от 6 октября 1921 г. сообщалось о краже большого количества винограда, которую совершили красноармейцы общей численностью от 30 до 150 человек. Злоумышленники прибыли в деревню с оружием, на тачанках и грузовых автомобилях. Приказали местным жителями не выходить из домов, и приступили к хищению[xlix].
Как и в предыдущие месяцы, осенью 1921 г. военнослужащие оказывали противодействие милиции и уголовному розыску, препятствуя задержанию подозреваемых в совершении противоправных деяний и даже явных преступников, в «особенности если таковые одеты в военморскую форму».
«Военморы, - читаем в рапорте начальника милиции заведующему отделом управления Севастопольского исполкома от 13 сентября 1921 г., - присвоили себе право требовать, не имея на то никакого основания, документы у сотрудников, поднимая скандалы и собирая целые толпы людей. Подобные самочинные вмешательства в действия и распоряжения милиции пагубно отражаются на работе милиции и Угрозыска – так как подрывают авторитет власти и возбуждают население против представителей ее»[l].
В связи с изложенным, начальник милиции просил исполком «в срочном порядке издать соответствующий приказ о недопустимости, под страхом суровой ответственности, вмешательства кого-либо в действия сотрудников милиции и Угрозыска»[li].
Но в ситуации, которая сложилась на полуострове в конце 1921 г., принять реальные меры к обеспечению законности и правопорядка не представлялось возможным. Экономический кризис, разруха и начинающийся голод создавали для процветания преступной деятельности, в том числе, со стороны военнослужащих.
Д.В. Соколов
для Русской Стратегии
http://rys-strategia.ru/
[i] Кулиш Г. Первый десант на берег Крыма // Красная летопись. - 1923. - № 3. - С. 140 -141 // Цит. по: Скоркин К.В. На страже завоеваний Революции. История НКВД-ВЧК-ГПУ РСФСР. 1917 1923. М., 2011. - С. 909
[ii] Елизаров М. А. Левый экстремизм на флоте в период революции 1917 года и Гражданской войны: февраль 1917 - март 1921 гг. - Санкт-Петербург, 2007. – С.408
[iii] Скоркин К.В. Указ. соч.
[iv] Бобков А. А. Разворот солнца над Аквилоном вручную. Феодосия и Феодосийцы в Русской смуте. Год 1918. - Феодосия-Симферополь, 2008. – С.313
[v] Савин И. Плен // Исход Русской Армии генерала Врангеля из Крыма М., Центрполиграф, 2003. - С. 570
[vi] В Крыму после Врангеля (Рассказ очевидца) // Крымский архив. - Симферополь, 1996. - №2 - С. 59
[vii] Там же. – С.59-60
[viii] Купченко В.П. Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества. 1917–1932. СПб: Алетейя; Симферополь: Сонат, 2007. - С. 111
[ix] ГКУ АГС, ф.р-229, оп.1, д.34 – Л.4
[x] ГКУ АГС, ф.р-229, оп.1, д.8 – Л.35
[xi] Там же. – Л.36, 41
[xii] Там же. – Л.11
[xiii] ГКУ АГС, ф.р-229, оп.1, д.7 – Л.29
[xiv] ГКУ АГС, ф.р-229, оп.1, д.8 – Л.11
[xv] ГКУ АГС, ф.р-229, оп.1, д.7 – Л.24
[xvi] Там же. – Л.24,28
[xvii] Там же. – Л.27
[xviii] ГКУ АГС, ф.р-229, оп.1, д.8 – Л.20
[xix] ГКУ АГС, ф.р-229, оп.1, д.7 – Л.36
[xx] Там же. – Л.42
[xxi] ГКУ АГС, ф.р-229, оп.1, д.8 – Л.13
[xxii] Там же. – Л.14
[xxiii] Русская военная эмиграция 20–40-х годов: док. и мат-лы. Т. I: Так начиналось изгнанье. 1920–1922 гг. Кн. 1: Исход. М.: Гея, 1998. – С.222
[xxiv] ГКУ АГС, ф.р-229, оп.1, д.8 – Л.15
[xxv] Там же. – Л.16
[xxvi] ГКУ АГС, ф.р-229, оп.1, д.7 – Л.61
[xxvii] Ишин А.В. Из истории военного коммунизма в Крыму (конец 1920 года) // Крымский архив. - Симферополь, 2000. - №6. – С.155-156
[xxviii] ГКУ АГС, ф.р-229, оп.1, д.34 – Л.5
[xxix] Там же. – Л.9
[xxx] ГКУ АГС, ф. р-523, оп. 3, д.1 - Л.16, 18
[xxxi] ГКУ АГС, ф.р-229, оп.2, д.21 – Л.20
[xxxii] Сорокин А. «Красный террор омрачил великую победу Советской власти…». Два взгляда большевистских руководителей на репрессии в Крыму / публ. Е. Григорьева // Родина. 2016. № 8. – С.117
[xxxiii] ГКУ АГС, ф.р-244, оп. 1, д.17 - Л.42
[xxxiv] Там же. – Л.45
[xxxv] ГКУ АГС, ф.р-244, оп. 1, д.11 – Л.33
[xxxvi] Ишин А.В. Указ. соч. – С.156
[xxxvii] Русская военная эмиграция 20–40-х годов: док. и мат-лы. Т. I. - С. 215
[xxxviii] ГКУ АГС, ф.р-427, оп.1, д.8 - Л. 55
[xxxix] Там же. – Л.84
[xl] Там же.
[xli] ГКУ АГС, ф.р-243, оп. 1, д.2 - Л. 1
[xlii] ГКУ АГС, ф.р-229, оп.2, д.6 - Л.50
[xliii] Там же.
[xliv] Там же. – Л.46
[xlv] Очевидно, имеется ввиду хутор Комаровского. Располагался в Байдарской долине.
[xlvi] ГКУ АГС, ф.р-79, оп.1, д.61 – Л.3
[xlvii] ГКУ АГС, ф.р-79, оп.1, д.53 – Л.36
[xlviii] ГКУ АГС, ф.р-420, оп.3, д.32 – Л.8
[xlix] ГКУ АГС, ф.р-79, оп.1, д.32 – л.11
[l] ГКУ АГС, ф.р-420, оп.3, д.42 – Л.8
[li] Там же.
|
