Последние речи были произнесены и последние мысли были высказаны в Государственной Думе и Государственном Совете по поводу запросов о проведении Правительством закона о земствах в западных губерниях в порядке ст. 87 Основ. Законов во время искусственного перерыва законодательных учреждений.
В Думе по этому вопросу он говорил: «если обернуться назад и поверх действительности взглянуть на наше прошлое, то в сумерках нашего национального блуждания ярко вырисовываются лишь два царствования, озаренные действительной верой в свое родное русское. Это царствование Екатерины Великой и Александра III. Но лишь в царствование Императора Николая II вера в народ воплотилась в призвании его к решению народных дел и, быть может, господа, с политической точки зрения не было еще на обсуждении Госуд. Думы законопроекта более серьезного, чем вопрос о западном земстве. В этом законе проводится принцип не утеснения, не угнетения нерусских народностей, а охранения прав коренного русского населения, которому Государство изменить не может, потому что оно никогда не изменяло Государству и в тяжелые исторические времена всегда стояло на западной нашей границе на страже русских Государственных начал. До настоящего времени к решению таких вопросов народ не приобщался и, может быть, поэтому он становился к ним все более и более равнодушен; чувство, объединяющее народ, чувство соединения тускнело и замирало. Впервые в русской истории на суд народного представительства вынесен вопрос такого глубокого национального значения».
Дума с значительным воодушевлением, после горячих прений, приняла закон о западных земствах с куриальными выборами, но Государственный Совет отверг его и сознание государственной его необходимости побудило правительство провести закон в порядке чрезвычайности.
Отвечая на запрос в Думе по этому поводу, П.А. Столыпин говорил:
«Правительство должно было решить, достойно ли его продолжать корректно и машинально вертеть правительственное колесо, изготовляя проекты, которые никогда не должны увидеть света, или же Правительство, которое является выразителем и исполнителем предначертаний Верховной юли, имеет право и обязано вести определенную, яркую политику. Должно ли Правительство, при постепенном усовершенствовании представительных учреждений, параллельно ослабевать или усиливаться и не есть ли это обоюдное усиление, укрепление нашей государственности. Наконец, вправе ли Правительство испрашивать у Монарха использования всех находящихся в его распоряжении законных средств или это равносильно произволу. И, конечно, господа, Правительство не могло решить этого вопроса в пользу правительственного бессилия. Причина этому не самолюбие Правительства, а прочность государственных устоев.
Оставалось два выхода или уступить и сложить ответственность на других, или — второй исход — провести закон в порядке ст. 87 Осн. Законов, прибегнув к временному роспуску палат и взяв на себя всю ответственность, но для лиц, стоящих у власти, нет, господа, греха большего, чем малодушное уклонение от ответственности. И я признаю открыто: в том, что предложен был второй исход, ответственны мы, в том, что мы, как умеем, как понимаем, бережем будущее нашей родины и смело вбиваем гвозди в нами же сооруженную постройку будущей России, не стыдящейся быть русской, ответственны мы, и эта ответственность величайшее счастье моей жизни. И как бы вы, господа, ни отнеслись к происшедшему, а ваше постановление, быть может по весьма сложным политическим соображениям, уже предрешено, как бы придирчиво вы не судили и не осудили даже формы содеянного, я знаю, я верю, что многие из вас в глубине души признают, что 14 марта случилось нечто, не нарушившее, а укрепившее права молодого русского представительства. Патриотический порыв Гос. Думы в деле создания русского земства на западе России был понят, оценен и согрет одобрением Верховной власти.
Допустите, господа, также возможность того, — говорил он по тому же запросу в Государственном Совете, — что Правительство одушевлено, одухотворено такими мыслями, такими началами, которые, одобренные Государем, стали единственным двигателем того труда, который оно несет. Это начало — настойчивого, неторопливого преобразования не в направлении радикального, но постепенного прогресса и закономерности. А над этим, сверх этого твердая, сильная русская политическая струя. Вот двигатель. Разбейте его — остановится работа. Мы работали, не могу сказать, что в обстоятельствах благоприятных. Вспомните, с какими трениями, с каким колеблющимся большинством проходил закон 9 ноября 1906 г. Вспомните судьбу целого ряда законопроектов, вспомните отношение совершенно искреннее, но отрицательное отношение к ним Государственного Совета. Казалось бы, в таких условиях преобразовательные начинания Правительства не могли иметь успеха. Но мы продолжали работать, веря в конечный плодотворный перелом наших трудов; мы понимали, что законы, которые поступают сюда из Государственной Думы, требуют иногда коренной переработки, требуют крупного направления: но мы надеялись, мы искали равнодействующую. Работа шла пока в коренном основном вопросе русской жизни не был, наконец, сломлен двигатель правительственной работы. Я говорю об основном русском начале нашей внутренней политики. Я знаю, господа, что вы думаете об этом иначе, что вы в ином видите осуществление русских идеалов. Но именно разногласие с правительственной внутренней национальной политикой, которая получает одобрение и указание не в собственном, не в своем вдохновении, составляет событие не каждодневное, тем более, что эта политика не узко-националистическая, не партийная, а основанная на общем чувстве людей самых разнообразных политических убеждений, но однородно понимающих прошлое и будущее России. Вы, господа, сказали свое мнение, должны были его сказать откровенно, но признанье правоты вашей точки зрения в вопросе о западном земстве, о национальных куриях, означало не только отклонение очередного законопроекта, а знаменовало крушение целого мира понятий. Я не знаю, ясно ли я выражаю свою мысль. Я не хочу говорить о существе отвергнутого законопроекта. Я не говорю о существе нашего разномыслия, я говорю только о последствиях вашего вотума. Я всегда откровенно заявлял, что считаю польскую культуру ценным вкладом в общую сокровищницу совершенствований человечества. Но я знаю, что эта культура на Западе веками вела борьбу с другой культурой, более мне близкой, более мне дорогой, с культурой русской. Я знаю, что конец мечты о западном земстве это печальный звон в отказе С.-Петербурга в опасную минуту от поддержки тех, кто преемственно стоял и стоит за сохранение Западной России русскою. Я знаю, что весть об этом оглушила многих и многих, всех тех, в которых вселилась уверенность, что это дело пройдет после того, как оно собрало большинство в Государственной Думе и в комиссии Государственного Совета, после того, как мысль о нем взята под Высокую защиту. Я знаю больше, господа, я знаю, что ваша возобладающая мысль и мнение Правительства в этом вопросе это два мира, два различных понимания Государства и государственности. Для обширного края это может быть поворот в его исторической судьбе, для России это, быть может, предрешение ее национального будущего. Закон — показатель, закон — носитель, быть может ложных, с вашей точки зрения, ошибочных русских надежд и русских преданий, был похоронен навсегда, и здесь в Государственном Совете на него надвинута была тяжелая могильная плита. Мысль Правительства, идеалы Правительства были надломлены. Больше бороться было незачем, рассчитывать на инициативу Государственной Думы — иллюзия. Ведь в ваших глазах, это были бы слова, пустое заклинание, которому не воскресить мертвого законопроекта. Ведь, надо не уважать Государственный Совет, чтобы думать, что он без особо высоких побуждений чрез каждые два-три месяца будет менять свое мнение, свое решение. Таким образом, силою вещей, постепенно, незаметно Россия была подведена к поворотному пункту в ее внутренней национальной политике. Обыденное это явление или обстоятельство чрезвычайное каждый, конечно, решит по своему внутреннему убеждению. Но разрешить этот вопрос Для России призваны, господа, не вы и не мы. Колебаниям был положен конец и закон был проведен в порядке ст. 87. Обнародованный в этом порядке закон был опубликован Правительствующим Сенатом, который по ст. 2 своего учреждения мог признать его нарушающим наши Основные Законы. Мне весьма больно, если действия Правительства признаются Государственным Советом для себя оскорбительными, но в сознании своей ответственности, тяжелой ответственности, Правительство должно было перешагнуть и через это. То же чувство ответственности побуждает меня заявить вам, господа, что толкование ст. 87, приведенное в запросе Государственного Совета, Правительство почитает неправильным и неприемлемым. Наличность же чрезвычайных обстоятельств в этом деле, которую Правительство не ставит на суд Законодательных Учреждений, и о которой оно говорило лишь в ответ на заданный вопрос, Правительство видит в опасности создания безвыходного для России положения в деле проведения жизненных, необходимых для России законов с одновременным поворотом нашей внутренней политики далеко в сторону от русского национального пути».
Таковы главные, наиболее характерные, имеющие наиболее общий интерес отрывки из речей П.А. Столыпина Чтобы дополнить еще несколькими штрихами его политической облик, остановимся на двух беседах его, в свое время сделавшихся достоянием печати. Излагая общие основные положения русской государственной политики, насколько она отражалась тогда в положении России, в беседе с одним представителем иностранной прессы, П.А. высказал следующее:
«Все заботы Правительства направлены к проведению в жизнь прогрессивных реформ. Неустанное развитие городов идет об руку с экономическим подъемом сельской и деревенской жизни. Правительство содействует проникновению в сознание широких народных масс той великой истины, что единственно в труде народ может обрести спасение.
В центре забот Правительства стоит преуспеяние института мелкой земельной собственности. Настоящий прогресс земледелия может совершаться только в условиях личной земельной собственности, развивающей в собственнике сознание как права, так и обязанностей. Наши усилия в этом направлении не пропадают даром. В России все трудятся, и если в Петербурге есть люди, немного занимающиеся политикой и критикующие земельную политику Правительства, то в общем преобладает настроение бодрого оптимизма и веры в будущее. Земледелец, обладающий земельной собственностью, защитник порядка и опора общественного строя.
Легко сказать: «дайте стране все свободы». И я говорю: надо дать свободу, но при этом добавлю, что предварительно нужно создать граждан и сделать народ достойным свободы, которую Государь соизволил дать. Поэтому исполнение моей программы рассчитано на много лет. Я горячо верю в блестящую будущность России. Впрочем, Россия и теперь велика, богата и сильна..»
Не меньший интерес представляет беседа П.А. с редактором одной из провинциальных газет, в которой он, говоря о возлагаемых им на провинциальную печать надеждах, говорил: «печати провинциальной и ее развитию я придаю особенное значение; задача ее — верно и точно выражать настроение страны, ибо некоторые столичные газеты слишком много отдают места вопросам, так называемой, «высокой политики» и партийному политиканству, руководимому весьма часто закулисными интригами. Сколько времени, например, было потрачено, да и до сих пор тратится на бесплодные споры о том, самодержавие у нас или конституция. Как будто дело в словах, как будто трудно понять, что манифестом 17 октября с высоты престола предуказано развитие чисто русского государственного устройства, отвечающего историческим преданиям и народному духу. Государю Императору угодно было призвать народных представителей себе в сотрудники. Можно ли после того говорить, что народное представительство что-либо «урвало» от царской власти.
Еще укажу на один недостаток большей части столичной печати: судя по ее газетным статьям, можно подумать, что страна наша охвачена пессимизмом, общим угнетением, между тем я лично наблюдал, да и вы, думаю, можете подтвердить, что в провинции уже замечается значительный подъем бодрого настроения, свидетельствующего о том, что все в России начинает понемногу втягиваться в бодрую работу... Бодрый оптимизм, наблюдаемый в нашей провинции, совпадает с проведением в жизнь земельной реформы. Я полагаю, что прежде всего надлежит создать гражданина, крестьянина, крестьянина-собственника и мелкого землевладельца, а когда эта задача будет осуществлена — гражданственность сама воцарится на Руси. Сперва гражданин, а потом — гражданственность. У нас же обыкновенно проповедуют наоборот. Эта великая задача наша — создание крепкого единоличного собственника, надежнейшего оплота государственности и культуры — неуклонно проводится Правительством. До сих пор у нашего стомиллионного крестьянства, зависимого всегда от других, была одна лишь карьера — карьера мужика-кулака. Теперь перед ним открываются иные, более светлые горизонты. Становясь личным собственником, единоличным кузнецом своего счастья, наш крестьянин получает широкую возможность проявлять свою личную юлю и свой личный почин в разумном устроении своей жизни, своего хозяйства... Итак, надо надеяться, что понемногу, естественным путем, без какого-либо принуждения раскинется по России сеть мелких и средних единоличных хозяйств. Вероятно, крупные земельные собственности несколько сократятся, вокруг нынешних помещичьих усадеб начнут возникать многочисленные средние и мелкие культурные хозяйства, столь необходимые как надежнейший оплот государственности на местах... Сейчас у нас на очереди другая важная реформа Я говорю о реформе местной. Проектируемому правительственным законопроектом институту уездных начальников приписывают стремление умалить авторитет уездных предводителей. Это совершенно несправедливо. Исторически, традиционно сложившаяся крупная местная сила является авторитетом, который правительству ломать не приходится. Задача заключается в том, чтобы суметь скомбинировать с этою местною властью, остающеюся в уезде первенствующею, власть доверенного, уполномоченного правительственного лица Наше местное управление должно быть построено по той же схеме, как и во всех других благоустроенных государствах. Посмотрите на Францию и Германию. Везде одно и то же. Внизу основой всего — самоуправляющаяся ячейка — сельская община, на которую возложены многие обязанности и государственные, как то: дела полицейские, дела по воинской повинности и проч. Ни у одного государства нет материальных средств, чтобы довести принцип разделения власти правительственной и общественной до самых низов государства. Но уже в л уездах, везде на западе, мы видим подобное разделение. Наряду с самоуправляющимися единицами во Франции — Правительственные супрефекты, в Германии — правительственные ландраты. Нечто аналогичное предстоит и в России...
Новое земство, по правительственному законопроекту, должно пере-: стать быть сословным, но землевладельцы должны сохранить в нем свое влияние. Землевладелец — это крупная культурная сила в великом деле устроения государства. Напрасно опасаются, что, в случае принятия законопроекта, старые испытанные земские работники, создавшие в течение 40 последних лет нынешнее земство будут затерты новыми лицами. Они будут ими не затерты, а подкреплены...
Итак, на очереди главная задача — укрепить низы. В них вся сила страны. Их более ста миллионов. Будут здоровые и крепкие корни у государства, поверьте, и слава русского правительства совсем иначе зазвучит перед Европой и перед целым миром. Дружная, общая, основанная на взаимном доверии работа — вот девиз для всех нас русских. Дайте государству 20 лет покоя внутреннего и внешнего и вы не узнаете нынешней России».
Живой материал, приведенный нами, почерпнутый из бесед П.А. Столыпина, ясно и отчетливо восстановляет в памяти нашей его главнейшие политические взгляды, убеждения, порывы его чувств, также идеалы и цели, им намеченные. Эти взгляды, убеждения, чувства и цели, теперь, после его кончины получают особый смысл и особое значение — они становятся заветами великого гражданина русской земли и требуют особого внимания и памяти.
Со второй половины 1909 года наступило время думского затишья. Наладившаяся в ней работа не вызывала более необходимости выступлений Председателя Совета Министров. Общее успокоение страны требовало тоже меньшей затраты его сил на борьбу с революционными ковами. Свою кипучую энергию Столыпин мог поэтому еще с большей силой направить на созидательную деятельность, и от времени до времени мог он даже затрачивать избыток сил и на дела менее важные, выходящие из сферы важнейших государственных интересов. Наибольшее его внимание было, как и раньше, обращено на реальное внесение в жизнь закона о землеустройстве. К этому времени относятся его поездки по разным местностям России для ознакомления с землеустроительными работами и осмотра новых отрубных и хуторных хозяйств; поездка в Сибирь на Амурскую дорогу, а равно и Высочайшие поездки в Полтаву и Киев, в которых он сопровождал Государя. За это же время он принимал участие во многих мелких делах. Так, он принял участие в деле борьбы с холерой, в работах о водоснабжении г. Петербурга и друг. Поездки на Полтавские торжества и в Киеве не были какими-либо праздничными прогулками на торжествах, это были новые вехи, которые ставил П.А. в деле, на которое он затрачивал лучшие силы души, — в деле пробуждения русского национального самосознания.
Труду П.А. отдавался беззаветно, он почти не имел личной жизни и личных интересов; всю свою энергию, всю удивительную свою трудоспособность он вкладывал в каждое дело, которое считал долгом исполнить и довести до конца. Отдыха он не знал, только летом на самое короткое время уезжал в деревню в свое имение, но и там он продолжал работать, не выпуская нитей государственного строительства и управления из своих рук. Только раз за время своего стояния на посту Председателя Совета Министров он, заболев крупозным воспалением легких, позволил себе двухмесячную поездку в Крым. В дни его обычного служения в Петербурге, он работал с раннего утра до поздней ночи, не признавая утомления. Вставал он очень рано, в начале восьмого был уже на прогулке; вернувшись в кабинет, принимался за просмотр текущих дел, делал пометки, подготовлял поручения подчиненным и пробегал газеты, делая внимательно отметки. С половины десятого начинались доклады и приемы высших чинов Министерства, лиц явившихся по посторонним делам, членов Думы и Государственного Совета, Промежутки между приемами заполнялись им чтением новейших книг, в особенности посвященных вопросам государственного права. Значительную часть времени он должен был отдавать делу руководства и председательствования в Совете Министров и совещаниях по важнейшим текущим делам и делам законодательства Заседания эти нередко затягивались до утра. При таком обилии общегосударственных забот, П.А. умудрялся урывками находить время и для менее важных вопросов; так, известны случаи, когда он ночью лично посещал ночлежки, приюты и знакомился с жизнью наиболее бедствующей части населения столицы. Такова была кипучая деятельность П.А. Столыпина в мирные просветы его государственного служения последнего пятилетия.
Но дни борьбы для П.А. еще не кончились. Ему суждено были бороться до последних минут жизни. Подавление революционной смуты Столыпин вынес на своих плечах, заслуга его в этом деле была очевидна. Революция потеряла почву и была побеждена им не столько применением репрессий, т.е. силою, сколько тем, что он вынес ее к свету, и доказал, что эта пресловутая революция, поднятая будто бы на благо народа, сводится лишь к убийствам и грабежу. Пока в России было опасно и бурно и не было уверенности в безопасности завтрашнего дня, крайние правые партии, как в Думе, так и в Государственном Совете, по существу враждебные ко всему новому режиму, к его руководителю и к самой Государственной Думе, не проявляли вражды к Столыпину, но когда достигнуто было прочное успокоение, они подняли голову и начали свои нападения. Сделаны были многочисленные попытки ослабить те общественные симпатии, которые завоевал и сохранял П.А. Столыпин со времени своей исторической речи во второй Думе 6 марта 1907 года, делались равным образом попытки поколебать доверие свыше. Стали образовываться неприятные главе Правительства блоки, причем правые не стеснялись привлечением в союз и крайних левых. Нашлась поддержка и в некоторых иных общественных кругах, недовольных Столыпиным, недостаточно считавшимся с ними и стремившимся водворить их в рамки законности.
В первый раз компания против Столыпина была начата по вопросу о преобразовании русской миссии при японском правительстве в посольство. Законопроект по этому вопросу был внесен Столыпиным в Государственную Думу, причем правые хотели видеть в этом покушение Столыпина на прерогативы Монарха, но это дело было вскоре признано недостаточно ярким и атака была оставлена. Второе нападение было сделано в том же направлении по поводу проведения штатов морского министерства через Думу и Государственный Совет; этому тоже хотели придать значение нового покушения на власть Монарха. Когда штаты, прошедшие через оба законодательные учреждения, не удостоились высшего утверждения, крайние правые думали уже праздновать победу. Столыпин подал в отставку, но отставка не была принята и положение его осталось прочным. Два первых нападения, сделанных странным, можно сказать, противоестественным блоком крайних правых с крайними левыми и при содействии многих вчерашних умеренных политических друзей, были направлены на вопросы, не связанные со всем русско-национальным направлением государственной политики Столыпина. Атака велась, собственно, против личности П.А. и его положения, как главы Совета Министров; вопросы, послужившие поводом столкновения, имели сравнительно ничтожное значение. Третье же нападение, свидетелями которого мы были так недавно, направлено на столь дорогое детище П.А. Столыпина, что он пред нападающими должен был встать во весь свой богатырской рост, чтобы дать должный отпор желавшим пошатнуть все его великое дело и найти исход из создавшегося затруднения в мере чрезвычайной. Последнее нападение было сделано в трудные дни проведения закона о западном земстве. Этот закон был неразрывным, неотъемлемым звеном, входившим в цельную планомерную национальную политику, был делом любви Столыпина к России, к народу русскому и к пахарю западного края. Не полицейскими мерами, говорил он, спасем мы белоруса и малоросса от экономического и культурного гнета польских помещиков. Тут необходим сильный подъем русской культуры, которого мы без русского земства не достигаем. Отдавая дань уважения польской культуре, он, как глубоко русский человек, открыто заявлял, что есть культура, которая ему милей и ближе — русская культура для русского народа. Его политика не была политикой угнетения, устранения какой либо из нерусских народностей, а чисто положительной политикой, стремящейся поднять русскую культуру и экономическую силу русского народа Так он относился к интересам русских граждан западного края, те же побуждения руководили им и в вопросе Холмском.
Легко себе представить, с каким нетерпением Столыпин ждал осуществления своей мечты, введения русского земства в западном крае, и вот когда закон о западном земстве, хотя и с небольшими поправками, прошел, наконец, через Думу и был внесен на рассмотрение Государственного Совета, разыгралась неожиданная и невероятная драма. На этом деле сплотились две враждебные к покойному Председателю Совета Министров силы, и руководство в этом походе приняли на себя такие силы, как граф С.Ю. Витте и П.Н. Дурною; прибегли к воздействию всех авторитетов, и дорогое детище П.А. Столыпина должно было быть похоронено. Всей национальной политике, опиравшейся на державную Волю Монарха и с такою энергией проводимой верным слугой Престола, был нанесен почти смертельный удар. Но богатырь не сдался. С соизволения Монарха, была принята мера чрезвычайная: законодательные палаты временно были распущены и закон о западном земстве проведен по ст. 87 закон, основных. Эта мера была встречена шумными осуждениями, не говоря уже о Государственном Совете, где большинство, отвергшее закон, было заинтересовано исходом дела, но и в Государственной Думе, где закон прошел; кризис так обострился, что П.А. должен быть подать в отставку и взял ее назад только после того, как последовали меры, свыше явно осуждавшие сделанное на него нападение. Западное земство было введено, и жизненность его и польза для края теперь стали для всех очевидны. Смерть Столыпина, которую он всегда ожидал, доказала тоже, как он был прав, не откладывая этого дела до нового его возбуждения Думой и не подвергая его новым случайностям в Государственном Совете. Успех введения земств в западном крае создал тот необыкновенный подъем национального духа, тот народный восторг, с которым были встречены Государь Император и Его Семья в Киеве — этой матери городов русских, и во всем западном крае, который этот новый закон с новой силой навсегда приковал единым культурным началом к единой великой родине.
А.П. Аксаков |
