Минуло пятьдесят лет со времени издания столыпинского аграрного закона, получившего впоследствии название «ставки на сильных». С «легкой руки» политических противников Столыпина утвердилось (и доселе держится) мнение, что под «сильными» якобы надлежит разуметь буржуазную верхушку деревни, так называемых «кулаков», на которых, будто бы Столыпин ставил свою «ставку», игнорируя интересы и нужды широкой массы среднего крестьянства. Толкование это основано на полном искажении действительного смысла речи Столыпина, произнесенной им в Третьей Государственной Думе 5 декабря 1908 года (см. ниже). В действительности, Столыпинская аграрная реформа имела своей основной целью предоставить широкой массе российского крестьянства то положение «полноправных свободных сельских обывателей», которое было им обещано, но не вполне осуществлено «Положением» 19 февраля 1861 года, принесшим крестьянству освобождение от крепостной зависимости.
Освобожденный от власти помещика крестьянин оставался в области правовой — под властью и под опекой крестьянского «мира», над которым в 1889 году была еще поставлена твердая и попечительная власть «земского начальника», а в области хозяйственной — самодеятельность и инициатива крестьянина были связаны по рукам и ногам институтом общинной собственности на землю, с его земельными переделами, с его принудительным трехпольным севооборотом, с его раздробленностью и разбросанностью мелких и узких крестьянских полос и, в связи с этим, с ужасающе низкой урожайностью крестьянских полей; средняя урожайность крестьянских надельных земель составляла в 1891-1900г.г. 39 пудов с десятины, опускаясь в некоторых губерниях до 21 пуда и нигде не поднимаясь выше 57 пудов; она была на 15-20 % ниже урожайности соседних частновладельческих земель и в 3-4 раза ниже урожайности различных европейских стран.
За время, протекшее с освобождения крестьян (в 1861 г.) до начала XX века экономическое положение русского крестьянства в целом не улучшилось, а ухудшилось. Земледельческое население 50 губерний Европейской России, составлявшее в 60-х годах около 50 миллионов, возросло к 1900 году до 86 миллионов, вследствие чего земельные наделы крестьян, составлявшие в 60-х годах в среднем 4,8 десятин на душу мужского населения, сократились к концу века до среднего размера 2,8 десятин. Между тем средняя урожайность крестьянских надельных полей поднялась за этот период лишь весьма незначительно — с 30 пудов до 39 пудов на десятину. Таким образом, рост производительности крестьянского хозяйства далеко отставал от роста численности крестьянского населения. Естественным результатом этого несоответствия было падение среднего сбора хлеба на душу земледельческого населения и понижение общего уровня крестьянского благосостояния (к этому присоединялись повторные неурожаи, вызывавшие прямой голод в постигнутых ими районах).
К концу XIX века бедственное положение крестьянства (особенно в центральных районах — так называемое «оскудение центра») сделалось очевидным и все более привлекало к себе тревожное внимание общества и правительства. Правительство утверждало разные комиссии по крестьянскому вопросу и созывало «особые совещания» (наиболее широко было организовано в 1902 году «особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности», под председательством министра финансов С.Ю. Витте); все эти комиссии, комитеты и «особые совещания» собирали ценные материалы о правовом и экономическом положении крестьянства, но практических результатов по подъему крестьянского благосостояния не достигали.
Общественное мнение в России конца XIX и начала XX века усматривало главную и основную причину крестьянской бедности в крестьянском «малоземелье», хотя в действительности пресловутая «земельная теснота» русского крестьянства, о которой до сих пор говорят и пишут русские и иностранные историки и публицисты, представляет собой один из исторических мифов, очень живучий, но совершенно не соответствующий фактам русской экономической истории. Представление о «земельной тесноте» в России, прежде всего, не вяжется с тем бесспорным фактом, что Россия в начале XX века была самой редконаселенной страной Европы. Если сбросить со счета около 1/3 русской территории (главным образом на севере и северо-востоке), неудобной для сельскохозяйственной обработки, все же окажется, что Россия обладала наибольшим земельным простором по сравнению с другими европейскими державами. Удобной земли приходилось в это время на 1 человека населения в Европейской России 2,1 десятины, во Франции 0,82 десятины, в Германии 0,62 десятины, в Великобритании 0,48 десятины.
Необъятные земельные просторы России, в своем огромном большинстве, уже до революции принадлежали русскому «трудовому крестьянству» и лишь в весьма незначительной части «помещикам и капиталистам». В 1905 году в 50 губерниях Европейской России (т.е. без Польши, Кавказа и Финляндии) было всего 395 миллионов десятин земли; из них около 150 миллионов десятин принадлежало казне, но это были огромные пространства северных и северо-восточных лесов и полярной тундры (почти все казенные земли, удобные для земледелия, были отведены в 60-х годах в надел государственным крестьянам). Остальная масса земель — около 240 миллионов десятин — состояла из двух категорий:
- 139 млн. дес. «надельных» земель (в том числе 124,1 млн.дес. крестьянских и 14,7 млн.дес. казачьих земель) и
- 101,7 млн.дес. земель частновладельческих;
однако из последней категории в 1905 г. лишь около половины, именно 53,2 млн.дес., принадлежало дворянам; остальные земли частного владения распределялись следующим образом: крестьянам и крестьянским товариществам принадлежало 24,6 млн.дес., купцам и торгово-промышленным компаниям — 16,7 млн.дес., мещанам и другим сословиям — 6,5 млн.дес. В общем, крестьянам в 1905 году принадлежало всего 164 млн.дес., дворянам 53 млн.дес. (из которых довольно значительную площадь занимали леса). Таким образом, Россия в отношении земледелия, уже до революции была «мужицким царством», страной, в которой крестьянское землевладение преобладало над крупным частновладельческим в гораздо большей степени, чем в других европейских странах.
Что касается величины крестьянских земельных наделов, то и здесь о «малоземелье» можно говорить лишь в весьма ограниченном смысле. В1905 году из общего количества 12 млн. крестьянских дворов менее 5 десятин на двор имели 2.857 тыс. дворов (23,8 % общего числа дворов); от 5 до 10 дес. на двор имели 5.072 тыс. дворов (42,3%); свыше 10 дес. — 4.070 тыс. дворов (33,9%). Таким образом, общее число действительно малоземельных крестьян составляло в начале XX века менее 1/4 всего российского крестьянства. Во всяком случае бедствующие российские крестьяне были снабжены землей в гораздо больших размерах, чем их процветающие и благоденствующие европейские собратья.
Главной причиной этого парадоксального явления была система сельского хозяйства, при которой русский крестьянин, обладая несметными земельными богатствами, бедствовал и временами голодал. Прежде всего, это было стародавнее прапрадедовское трехполье, при котором 1/3 пахотной земли «гуляет» под паром; при недостатке лугов и выгонов, паровое поле, правда, употребляется для выгона скота, но та жалкая пища, которую он там находит, конечно, не компенсирует потери 30% пахотной земли. Затем, крестьянская земля не принадлежит своему пахарю на правах собственности, она принадлежит общине, «миру», который распределяет ее по «душам», по «едокам», по «работникам» или иным каким-либо способом (из 138 млн.дес. надельных земель около 115 млн.дес. были общинные земли; только в западных областях крестьянские земли находились в подворном владении своих хозяев, и надлежит отметить, что эти области не знали повальных голодовок и что урожайность крестьянских полей была там выше, чем в центральных областях государства). Характерными и неизбежными чертами общинного землевладения были чересполосица и принудительный (трехпольный) севооборот, поля делились сначала на несколько больших кусков, по степени отдаленности их от селения и по качеству почвы, а потом в каждом из этих участков отводились полосы отдельным домохозяевам, которым доставалось, таким образом, иногда по несколько десятков разбросанных и узких полос. Ясно, каким сильным тормозом сельскохозяйственного прогресса, каким серьезным и труднопреодолимым фактором рутины и застоя в земледелии являлся такой способ землепользования.
Несмотря на очевидный экономический вред общинного крестьянского землевладения, крестьянская земельная община долго почиталась одним из незыблемых и неприкосновенных «устоев» Российского государства; её поддерживали, защищали и охраняли все — от славянофилов и Чернышевского до Победоносцева и Александра III. «Народники» усматривали в общине зародыш или ячейку будущего социалистического строя; «охранители» считали её основным устоем патриархально-консервативного быта. До самой революции 1905 г. Правительство считало неприкосновенным строй существующего крестьянского землевладения. Законом 1893 года было запрещено отчуждение надельных земель, а через 10 лет манифест 26 февраля 1903 года «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», напоминая царский обет «свято блюсти вековые устои Державы Российской», предписывал произвести пересмотр законодательства о крестьянах, при этом однако «в основу сих трудов положить неприкосновенность общинного строя крестьянского землевладения» (и сохранение сословного строя). Те же предписания содержал Высочайший (т.е. императорский) указ Сенату 8 января 1904 г. «О пересмотре законодательства о крестьянах»; и наконец, неприкосновенность этих принципов подтверждалась в циркуляре министра внутренних дел начальниками губерний 31 декабря 1904 года, т.е. буквально накануне революции.
Революционные события 1905 года обнаружили иллюзорность правительственных надежд на консерватизм крестьянской массы. С другой стороны, ПА Столыпин, пришедший к власти в 1906 году, внимательно наблюдавший и хорошо знавший сельскую жизнь уже задолго до своего призыва на пост премьера, пришел к заключению, что крестьянская поземельная община является элементом косности и рутины, тормозом экономического развития и социального прогресса в деревне.
Весьма важным шагом правительства Столыпина в направлении крестьянского раскрепощения был указ 5 октября 1906 года об уравнении крестьян в гражданских правах с лицами других сословий; указ этот имел целью завершить освободительную реформу 19 февраля 1861 года «на началах гражданской свободы и равенства перед законом всех российских подданных»; отныне крестьяне могли по желанию менять место жительства, свободно избирать род занятий, поступать на государственную службу и в учебные заведения, не спрашивая разрешения или согласия «мира»; с другой стороны, было отменено право земских начальников подвергать крестьян аресту или штрафу в административном порядке, «за неисполнение распоряжений означенных должностных лиц».
9 ноября 1906 года был издан знаменитый указ о праве выхода из общины, с принадлежащим каждому крестьянину в данное время земельным наделом. Ссылаясь на произведенную манифестом 3 ноября 1905 г. отмену (с 1 января 1907 г.) выпускных платежей за земли, полученные крестьянами в надел при их освобождении, указ 9 ноября постановлял: «С этого срока означенные земли освобождаются от лежавших на них, в силу выкупного долга, ограничений, и крестьяне приобретают право свободного выхода из общины, с укреплением в собственность отдельных домохозяев, переходящих к личному владению, участков из мирского надела». Статья 1 указа 9 ноября постановляла: «Каждый домохозяин, владеющий надельною землею на общинном праве, может во всякое время требовать укрепления за собою в личную собственность причитающейся ему части из означенной земли». Выделяя свой полевой надел из общего мирского надела, крестьянин сохранял право пользования общими «угодьями» — сенокосами, пастбищами, лесами и т.д. Домохозяева, выходящие из общины, могли требовать, чтобы общество выделило им участки, по возможности, к одному месту, (так называемые отруба). По постановлению 2/3 домохозяев все члены общества переходили к личному владению отрубными участками.
Столыпинский аграрный закон вызвал против себя ожесточенную оппозицию не только слева, но и справа. Левые и леволиберальные партии (социалисты и «кадеты») усматривали в нем недопустимое нарушение прав крестьянского мира, насильственное вторжение администрации в социально-экономический строй крестьянской жизни. Правые опасались, что разрушение общины поведет к обезземелению значительной части крестьянства и к росту пролетариата, с его опасными революционными тенденциями.
Столыпин внес свой аграрный закон во Вторую Государственную Думу, где, он был подвергнут жестокой критике. Преобладавшие в Думе левые партии считали, как известно, единственным способом разрешения аграрного вопроса в России принудительное отчуждение частновладельческих земель, и раздел их между крестьянами, хотя, как было выше указано, в 1905 году против 164 млн. десятин крестьянских земель дворянам принадлежало всего 53 млн. десятин, и таким образом, раздел дворянских земель повел бы лишь к незначительному увеличению площади крестьянского землевладения и не уничтожил бы крестьянской бедности без общего подъема производительности крестьянского труда и урожайности крестьянских полей.
В своей речи по аграрному вопросу, 10 мая 1907 года, Столыпин пытался убедить депутатов, что «путем переделения всей земли государство в своем целом не приобретет ни одного лишнего колоса хлеба. Уничтожены будут культурные хозяйства. Временно будут увеличены крестьянские наделы, но при росте населения они скоро обратятся в пыль...». Столыпин признавал, что крестьянство находится в тяжелом положении и что ему необходимо помочь, но здесь «предлагается простой, совершенно автоматический, совершенно механический способ: взять и разделить все 130 000 существующих в настоящее время поместий. Государственно ли это? Не напоминает ли это историю тришкина кафтана — обрезать полы, чтобы сшить из них рукава?» Вместо этого, Столыпин предлагал для разрешения аграрного вопроса и для подъема уровня крестьянского благосостояния целую систему мероприятий, из которых наиболее существенным было «освобождение крестьянина от тех тисков, в которых он в настоящее время находится», и создание «крепкой индивидуальной собственности», — надо сделать русского крестьянина хозяином-собственником, «надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и предоставить их в неотъемлемую собственность» (Стенографический отчет о заседании Второй Государственной Думы, стр. 433-445).
В Третьей Государственной Думе Столыпин был в состоянии провести свой аграрный закон, опираясь на большинство, образованное фракциями «октябристов» и «националистов» (или «умеренно-правых»). Но и здесь закон этот подвергся жестокой критике со стороны не только левых фракций (социал-демократов и «трудовиков») и «кадетов», но и со стороны значительной части правых.
Земельная комиссия Третьей Государственной Думы (председателем комиссии был М.М. Родзянко, а докладчиком депутат-октябрист Шидловский) не только одобрила внесенный правительством аграрный законопроект, но пошла дальше в направлении «разрушения общины» (по выражению противников законопроекта), именно предложила признать, что все общины, в которых не было общих переделов земли в течение последних 24 лет, должны быть признаны автоматически перешедшими к подворно-участковому владению. [ 8 ]
В заседании Государственной Думы 23 октября 1908 г. докладчик земельной комиссии Шидловский выступил с большой речью в защиту закона 9 ноября. «В основе правового государства, господа, — говорил он, — лежит свободная, энергичная и самостоятельная личность. Эту личность вы не получите без предоставления ей присущего всем права собственности на имущество, и я думаю, что если кто действительно желает обращения нашего государства в правовое, тот не может высказываться против личной собственности на землю». (Стенографический отчет, стр. 171). Шидловский, указав на весьма существенные хозяйственные недостатки крестьянской общины, подверг затем критике «совершенно неправильную правительственную политику в области крестьянской и в области аграрной за последние 40 лет», ибо правительство «в 1861 году создало класс свободных сельских обывателей и воображало более сорока лет, что население может бесконечно плодиться и кормиться на определенной территории, не совершенствуя способов обработки этой территории» (там же, стр. 176).
В заседании 24 октября 1908 г. оратор кадетской партии депутат Шингарев жестоко критиковал проект земельной комиссии и утверждал, что выходы крестьян из общины производятся под нажимом правительственных чиновников и вносят смуту и в сельское общество, и в самую крестьянскую семью, «где отец идет против сына, и сын пойдет против отца» (там же, стр. 269-270). Один из главных сотрудников Столыпина по проведению аграрной реформы, товарищ министра внутренних дел Лыкошин, указывая на массовые заявления крестьян о выходе из общины, убеждал депутатов: «Ведь согласитесь, господа, не могли же земские начальники принудить 700 000 крестьян-домохозяев заявить об укреплении вопреки их юле. Ведь значит, есть же какой-то внутренний стимул укрепляться, есть же, значит, у крестьян стремление к личной собственности... Наивно было бы думать, будто какие-либо внешние меры могут заставить крестьян идти навстречу землеустроительным начинаниям правительства» (там же, стр. 289-290).
В том же заседании депутат с.-д. Гегечкори, высказываясь против принудительного характера сельской общины (ибо «принудительная община и принудительный коммунизм — это есть горькая привилегия русского крестьянства», стр. 322), в то же время критиковал правительственный законопроект и требовал уничтожения крестьянского малоземелья «наделением крестьян землей путем безвозмездного отчуждения всех некрестьянских земель» (стр. 321). [ 9 ]
В заседании 27 октября 1908 г. правый депутат Шечков утверждал, что если сельская община, «эта основная форма крестьянского землевладения», выходит расшатанной из современных потрясений, то «из этого не следует, чтобы мы кричали тоже; «долой общину», и что «коллективная собственность есть тоже неприкосновенная собственность» (стр. 401-405).
В заседаниях 29 и 31 октября «трудовик» Петров 3-й утверждал, что «указ 9 ноября дает возможность людям не только грабить однообщинников, но и сродственников, даже детей, но не грабить только помещиков» (стр. 525). «Указ 9 ноября создает, прежде всего, вражду соседскую, затем этот указ создает вражду семейную... Указ 9 ноября создаст и уже создает между мирным крестьянством кровавые столкновения. Указ 9 ноября создаст громадное количество голодного безземельного пролетариата и уничтожит в корне то мало-мальски сносное положение, в котором находятся теперь крестьяне в общине. Голод, холод и нищета — вот наследие указа 9 ноября» (стр. 565-566).
В заседании 7 ноября товарищ министра внутренних дел Лыкошин убеждал депутатов, что закон 9 ноября не содержит в себе никакой опасности насильственного разрушения общины, что община сохранится там, где она крепка и жизненна, но бесполезно и вредно искусственно поддерживать ее там, где она находится уже в стадии разложения; и теперь община не уничтожает, а только маскирует обезземеление части крестьянского населения (стр. 910-912).
В заседании 10 ноября главноуправляющий землеустройством и земледелием Кривошеий доказывал, что переход к частной собственности на землю необходим для поднятия производительности народного труда и для подъема общего уровня крестьянского благосостояния, что указ 9 ноября — «это второе раскрепощение крестьянского землевладельческого труда» (стр. 1031), и что взятый правительством курс земельной политики «должен привести и приведет к замене стихийной власти земли над русским крестьянством разумной властью русского крестьянина над своей землей» (стр. 1044).
В заседании 22 ноября, после того как формулы социал-демократов, «трудовой группы» и «фракции народной свободы» (к.-д.) об отклонении проекта земельной комиссии без перехода к постатейному обсуждению были отвергнуты, Государственная Дума приняла предложенную фракцией «Союза 17 октября» формулу о переходе к постатейному чтению.
Продолжительные и горячие споры вызвал вопрос о том, кому должны принадлежать выделяемые из общины участки надельной земли: одному крестьянину-домохозяину или всей крестьянской земле? Некоторые правые депутаты высказывали опасение, что, получив землю в свою полную собственность, крестьянин может «пропить» или «промотать» свою землю, оставив семью без средств к существованию.
В заседании 1 декабря докладчик земельной комиссии Шидловский, отстаивая принцип личной собственности на землю, утверждал, что институт семейной собственности убивает самостоятельность и предприимчивость домохозяина, и в то же время не укрепляет, а расшатывает авторитет родительской власти и семейные устои (стр. 1998).
В том же заседании правый депутат Образцов патетически восклицал, что закон 9 ноября «прикровенно содержит в себе достаточно гремучего газа, чтобы взорвать всю Россию», что отдача земли в личную собственность есть незаконная экспроприация чужой собственности, которая, де, приведет к гибельным последствиям. Прежде русский крестьянин пропивал то, чем и дорожить-то не стоило, пропивал худую телегу, пропивал одежду, пропивал сапоги... теперь он пропивает землю» (здесь стенографический отчет отмечает «рукоплескания слева и справа»), «теперь он пропивает судьбу своих собственных детей и внуков и судьбу своего отечества. Вот когда нужно бить тревогу» (стр. 2005); «неизбежным последствием насильственного перевода общинной земли в личную собственность будет страшная скупка земли кулаками... земля эта потечет страшным потоком в руки кулаков, и мы через несколько лет может быть, через 2-3 года, будем иметь уже не менее, как 20.000.000 полного земельного пролетариата» (стр. 2006).
В том же заседании правый депутат Шечков столь же решительно возражал против статьи 2 законопроекта (о переходе земли в личную собственность) и утверждал, что эта «возмутительная статья» означает «разгром крестьянской семьи», — «я не вижу, почему обездоливание всех членов семьи в пользу домохозяина может способствовать культуре или лучшему унаваживанию полей», и «как ни важны экономические интересы, но в угоду и в жертву им не могут быть принесены требования семейной правды — навозные интересы не могут возобладать над требованиями семейной правды» (стр. 2015-2016).
Оратор конституционно-демократической (к.-д.) партии Шингарев восклицал: «нельзя с народным миросозерцанием, с народным укладом, с вековым укладом крестьянской семьи, ...нельзя играть как с игрушкой, нельзя ломать её по вашему усмотрению, ибо эта игра — игра с огнем» (стр. 2033).
Товарищ министра внутренних дел Лыкошин указывал депутатам, что в настоящее время старинный патриархальный строй в крестьянском быту постепенно исчезает и что уже теперь «происходит проникновение общегражданских начал в крестьянскую среду», и что закреплением в законе института семейной собственности «пришлось бы отдать все взрослое крестьянское население в опеку своим детям» (стр. 2040). Он решительно отвергал «опасение, что все отцы, как какие-то озверелые существа будут действовать в ущерб своим кровным родным детям» (стр. 2045), и, «как русский человек», он утверждал: «говорить, будто бы крестьяне, если только дано им будет распоряжение своими наделами, чуть ли не все обратятся в пьяниц и продадут свои наделы за грош, за косушку водки — это, господа, клевета на русский народ» (стр. 2040).
Но выступление Лыкошина не переубедило защитников семейной собственности и, в частности, лидер крайних правых, курский депутат Марков 2-й продолжал настаивать: «несправедливо отнимать у семьи то, что ей принадлежит и отдавать одному домохозяину» (ст. 2055).
Наконец, в заседании 5 декабря 1908 г. сам председатель Совета министров ПА Столыпин выступил с энергичной речью в защиту принципа единоличной собственности против собственности семейной. Он настаивал на предоставлении крестьянству экономической самодеятельности и свободы распоряжаться собственным имуществом и трудом. Личный собственник есть «в полном смысле слова кузнец своего счастья», тогда как при семейной собственности владелец земли «стеснен во всех своих действиях»; «мелкая семейная община несомненно будет» парализовать и личную волю и личную инициативу поселянина. Во имя чего все это делается? Думаете ли вы этим оградить имущество детей отцов пьяных, расточительных?.. Нельзя создавать общий закон ради исключительного, уродливого явления... Для уродливых, исключительных явлений надо создавать исключительные законы: надо развить институт опеки за расточительность... Но главное, что необходимо, это, когда мы пишем закон для всей страны, иметь ввиду разумных и сильных, а не пьяных и слабых» (стр. 2281 — 2). «Правительство приняло на себя большую ответственность, проводя в порядке статьи 87 (основных законов) закон 9 ноября 1906 года, оно ставило ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных... помните, законодательствуя, что таких сильных людей в России большинство». «Неужели не ясно, что кабала общины, гнет семейной собственности является для 90.000.000 населения горькою неволею? Нежели забыто, что этот путь уже испробован, что колоссальный опыт опеки над громадной частью нашего населения потерпел уже громадную неудачу?» (стр. 2282-2). Из текста и прямого смысла речи Столыпина совершенно очевидно, что под «крепкими и сильными» он разумел всю массу средних нормальных крестьян, а не кучку богатеев-кулаков.
После этого аграрный законопроект обсуждался в Думе еще несколько месяцев, причем оппозиция подвергала жестокой критике почти каждую его статью. В заседании 21 апреля 1909 года докладчик земельной комиссии Шидловский, защищая основные принципы закона 9 ноября, высказал убеждение, что мрачные пророчества о гибельных последствиях его не оправдаются «суда истории я не боюсь совершенно смело, за себя и за своих единомышленников, выступаю защитником основных положений этого законопроектов и глубоко убежден, что история оправдает нас, а не противников начал, положенных в основу этого законопроекта» (стр. 2762).
В заседании 24 апреля 1909 года «столыпинский» закон был, наконец, принят большинством Государственной Думы; против него голосовали социал-демократы, «трудовики», «кадеты» и часть правых.
Докладчик земельной комиссии Шидловский выразил убеждение, что «мы совершили, по мнению большинства, принявшего этот законопроект, большое государственное дело на народную пользу» (стр. 2949).
Правый депутат Щечков внес формулу перехода к отчетным делам (за подписью 21 человека) с пожеланием, чтобы закон, предоставляя свободный выход из общины отдельным её членам, не нарушал бы «неприкосновенность общинного строя крестьянского землевладения» и «не должен содействовать росту сельского пролетариата» (стр. 2951-2).
Лидер фракции к.-д. Милюков заявил: «К сожалению, фракция народной свободы должна будет голосовать против этой формулы перехода, ибо «снявши голову, по волосам не плачут»... Мы полагаем, что такого рода формулу перехода Государственная Дума принять не может, ибо иначе она замазала бы то преступление, которое она только что совершила перед народом», (стр. 2952-3). Формула перехода, предложенная Шечковым, была отклонена.
В Государственном Совете, как и в Думе, столыпинский законопроект встретил критику и оппозицию и справа, и слева. В заседании 15 марта 1910 года Столыпин выступил в Государственном Совете с речью, в которой выражалась уже его спокойная уверенность в правоте его аграрной политики: «Закон этот, заявил он, не только проверен теоретическими рассуждениями специалистов, он четвертый год проверяется самой жизнью» (Стенографический отчет Государственного Совета за 1910 г., стр. 1136). «Этим законом заложен фундамент, основание нового социально-экономического крестьянского строя» (там же, стр. 1138); за 3 года действия закона, «до 1 февраля 1910 г. заявило желание укрепить свои участки в личную собственность более 1700 000 домохозяев, т.е. около 17% всех общинников-домохозяев» (стр. 1140); «я со слишком большим уважением отношусь к народному разуму, чтобы допустить, что русское крестьянство переустраивает свой земельный быт по приказу, а не внутреннему убеждению» (стр. 1145).
В заседании 24 марта товарищ министра внутренних дел Лыкошин старался объяснить законодателям действительный смысл выражения «ставка на сильных»: «Тут очень много, между прочим, говорили о выражении «ставка на сильных», и оно понималось в том смысле, что сильные это — кулаки, новая буржуазия и т.д. Я понимаю это в другом смысле. Я понимаю, что «ставка на сильных» — это ставка вообще на духовные и материальные силы русского народа»... (там же, стр. 1547).
По одобрении аграрного законопроекта Государственной Думой и Государственным Советом, он был утвержден Государем и стал законом 14 июня 1910 года. Столыпинский аграрный закон отвечал назревшей потребности и вызвал широкий отклик в массе крестьянства; уже за первые 5 лет действия закона (1907-1911 гг.) свыше 2 1/2 миллионов крестьян-домохозяев (около 1/4 всех крестьян-общинников) подали заявления о выходе из общины. К концу 1914 года число домохозяев, за которыми укрепление земли окончательно состоялось, составляло около 2 миллионов, кроме того, получили «удостоверительные акты» на закрепление участков в общинах, где не было переделов, около 500 тыс. домохозяев, таким образом, вышло из общин и укрепило землю в личную собственность больше 1/4 всех крестьян-общинников.
Широкая и энергичная землеустроительная работа на крестьянских полях, рост кооперативного движения и особенно развитие кредитной кооперации в деревне, всесторонний технический прогресс в сельском хозяйстве, — все это способствовало подъему крестьянского хозяйства в «столыпинскую» эпоху, подъему, который ясно отразился в заметном росте урожайности и потребления продуктов сельского хозяйства (при значительном росте их экспорта [ 10 ].
Столыпинская эпоха действительно внесла в бедную и серую массу крестьян-общинников основы и возможности «нового социально-экономического крестьянского строя».
Правильность основного принципа столыпинской аграрной политики, т.е. предоставление крестьянину права свободного распоряжения его земельным имуществом, была проверена трагическим опытом революции. После захвата власти большевики, в союзе с левыми социалистами-революционерами, принялись усердно проводить в жизнь «эсеровскую» программу так называемой «социализации земли». Изданный 19 февраля (4 марта) 1918 года декрет «О социализации земли» (подписанный председателем Совнаркома Ульяновым-Лениным и народным комиссаром земледелия левым эсером Колетаевым) постановлял: «Всякая собственность на землю, недра, воды, леса и живые силы природы в пределах Российской
Федеративной Социалистической Республики отменяется навсегда»; земля «переходит в пользование всего трудового народа» и распределяется между трудящимися на «уравнительно-трудовых началах», с запрещением земельной аренды и применения наемного труда (совхозы должны были играть лишь роль «образцовых ферм или опытных и показательных полей»). При этом в задачи земельных отделов входило «развитие коллективного хозяйства в земледелии, в целях перехода к социалистическому хозяйству».
Известно, что первоначальная ленинская попытка ускоренного перехода «к социалистическому хозяйству» в деревне потерпела полную неудачу. Она вызвала жестокую междоусобную вражду между крестьянской массой и ленинскими «комбедами» («комитетами бедноты»), внесла полное расстройство в процесс сельскохозяйственного производства и вызвала жестокий голод в городах.
Напуганный результатами так называемого «военного коммунизма», Ленин в 1921 году (после Кронштадского восстания) объявил свой пресловутый НЭП. В деревне НЭП означал, в значительной степени, возврат к принципам столыпинской аграрной политики. В1922 году «в целях создания правильного, устойчивого и приспособленного к хозяйственным и бытовым условиям трудового пользования землею, необходимого для восстановления и развития сельского хозяйства», был издан новый «закон о трудовом землепользовании», который совершенно отрекался от прежних принципов «социализации». Новый закон предоставлял крестьянству самому избирать способ землепользования: а) общинный (с уравнительными переделами земли); б) «участковый (с неизменным размером права двора на землю в виде чресполосных, отрубных или хуторских участков)» и в) товарищеский (артели и коммуны). «При полных переделах и разверстках земель в обществе, любое число хозяйств, а также и отдельные дворы, имеют право выходить из общества без его на то согласия и требовать выдела земли к одним местам в таком размере, какой им причитается по производящемуся переделу». Расставаясь с идеей о всеобщем земельном «поравнении», новый закон постановил: «дальнейшее поравнение земель между волостями и селениями в обязательном порядке прекращается». Далее закон дозволял «трудовую аренду земли» на срок до 3 или до 6 лет (вскоре срок был увеличен до 12 лет) и применение «вспомогательного наемного труда в трудовых земледельческих хозяйствах». Новые положения аграрного законодательства были подробно развиты в «Земельном кодексе» 1923 года.
Получившие некоторую свободу хозяйственной деятельности русские крестьяне быстро оправились от тяжелой разрухи и стали производить достаточное количество сельскохозяйственных продуктов не только для собственного потребления, но и для снабжения городского рынка. Несколько миллионов трудовых крестьянских хозяйств своим усиленным трудом и предприимчивостью достигли сравнительно высокого уровня зажиточности, но этот подъем новой крестьянской «буржуазии» представлял политическую опасность для коммунистической диктатуры, и потому Сталин, пришедший к власти, произвел в 1929-30 гг. зверскую «ликвидацию кулачества, как класса», а остальную крестьянскую массу насильственно загнал в колхозы.
Можно сказать, что Столыпин готовил для русских крестьян экономическую будущность американских фермеров; злая мачеха история, вместо этого, принесла им колхозное рабство.
С.Г. Пушкарев
|
