«Земля — это залог наших сил в будущем, земля это Россия».
П.А.СТОЛЫПИН

«Мне представляется, — подчеркивал Петр Аркадьевич, — что когда путник направляет путь свой по звездам, он не должен отвлекаться встречными попутными огнями».

Обычно те, кто в разное время писал о столыпинской реформе, ограничивались в основном ее экономическим анализом. При этом отходило на второй план или вовсе терялось другое, чему, кстати сказать, сам Столыпин придавал не меньшее значение: создание для реформы, если можно так выразиться, благоприятного социального фона, без чего, по его мнению, немыслимо не только её успешное завершение, но даже достижение каких-то маломальских практических результатов.

Издавна считалось, что любая реформа не только ухудшает экономическое положение, но и вносит некий дисбаланс в социальный настрой общества, подводя его подчас к опасной черте, за которой может последовать обвал, надлом, а то и социальная катастрофа.

То, что подобные суждения не лишены смысла, мы можем подтвердить опытом последних радикально-экономических реформ, проводимых в стране с 1992 года. Цена их, как известно, оказалась слишком высока. Особенно социальная цена. В результате — массовое обнищание населения, потеря трудящимися своих важнейших социальных завоеваний: права на отдых, на труд, бесплатное образование, лечение и т.д.

Очевидно, главная причина кроется в том, что к рулю управления реформами были допущены люди лишенные «государственного настроения души», говоря словами философа Ивана Ильина. Их основные усилия были направлены на то, чтобы насильственно внедрить на российской почве методики, некритично заимствованные (а точнее, разработанные) на Западе в недрах международных финансово-экономических структур. Все это ввергло страну в пучину некоего пещерного капитализма, толкая ее на путь освобождения от исторического прошлого, культурных и нравственных традиций нашего народа.

По-видимому, этим объясняется и судорожная торопливость реформ, их непомерно высокий темп и стремление решать все с маху макроэкономическими методами.

Здесь нелишне будет вспомнить, что Столыпин, прежде чем приступить к своей земельной реформе, около десяти лет, по его словам, на различных уровнях занимался самыми жгучими вопросами земельного переустройства. Один из важнейших тезисов, провозглашенный им перед началом реформы, заключался в призыве к продолжительной, упорной, или «черной», как он говорил, работе.

«Разрешить этот вопрос нельзя, — неоднократно подчеркивал Петр Аркадьевич, выступая с трибуны Государственной Думы, — его надо разрешать».

При этом он был глубоко убежден, что для России этот путь будет намного короче чем, к примеру, для западных стран, где на него потребовались десятилетия.

В отличие от нынешних реформаторов, Столыпин не просто хотел провести реформу. Он хотел провести ее так, чтобы предельно облегчить крестьянам те и социальные надломы, и всякого рода мелкие и крупные неустройства, что всегда связаны с проведением в жизнь любого реформаторского курса. Главной его целью — в политическом аспекте реформы — было избежать нового революционного взрыва. Сделать так, чтобы реформа, вместо очередного сильнейшего толчка к возбуждению народного недовольства, на что, кстати сказать, весьма надеялись левые партии в лице главным образом большевиков, превратилась в мощный инструмент социального успокоения в обществе. Все это было донельзя актуально для России, крайне возбуждённой, доведенной до высочайшей точки социального кипения «красным» 1905-м годом.

Примечательно, что начал Столыпин не с низов, как это часто бывает, а с самой верхушки, т.е. с правительства. Он понимал, что, как бы ни проклинала существующую власть либеральная пресса, проводить реформу предстояло все-таки ей, и он пошел на весьма смелый шаг, попытавшись в корне изменить отношение к правительству в Государственной Думе.

Надо сказать, что сделать это было далеко не просто даже такому выдающемуся деятелю как Столыпин. Дело в том, что в России испокон веков отношение к правительственной власти было весьма своеобычным.

«Едва ли есть другая страна в мире, кроме России, где недовольство правительством было бы столь стойким и хроническим, — замечал Н.П. Шубинской, автор небольшой, но чрезвычайно содержательной в аналитическом плане брошюры «Памяти П.А. Столыпина», вышедшей в 1913 году, т.е. через два года после его убийства.

В самом деле, издавна правительство в России было ответственным за все. Если в обществе царят пьянство, разврат, бездельничанье, — виновато правительство: упустило, не довело, не умеет. Если же правительство берется за крутые меры по наведению порядка из либерального стана туг же новые еще более яростные вопли: тирания, диктаторство, попрание свобод!..

Все это хорошо выражено французской поговоркой: когда у француза болит живот, он говорит что в этом виновато правительство.

Таким образом, задумав переломить отношение к правительству, Столыпин вынужден был, противостоять не только партийным, но и, так сказать, повсеместным привычкам и традициям этического плана, укоренившимся с незапамятных времен в недрах российского общества. Не случайно, Герцен называл привычку самой тяжелой цепью на ногах прогресса.

Впрочем, Столыпин, — как в этом, так и во многих других случаях — знал, на что шел. Это было под силу лишь деятелю такого масштаба, в какого он выковывался к этому времени. Уже тогда он приобрел редкостный авторитет и популярность во всех слоях русского общества. По свидетельству того же Н.П. Шубинского, перед ним буквально благоговели. Даже в бюрократических кругах старались не только подражать ему, но и предугадывать его мысли, не говоря уже о том, чтобы затем неумолимо следовать им.

Столыпин был центром правительственной власти. Все государство в это время целиком олицетворялось его личностью. Петр Аркадьевич все это хорошо понимал, хотя и старался не злоупотреблять этим. Напротив, при каждом удобном случае он подчеркивал свои симпатии и уважение к народному представительству и его органу — Государственной Думе. По словам Н.П Шубинского, жесткость силовых решений правительства всегда удачно драпировалась его подчеркнутым уважением к народному представительству и разнообразным выразителям его — от признанных вождей до самых мелких сошек. Выступая в Думе, Столыпин не уставал страстно повторять: тут нет ни судей, ни обвиняемых. Эти скамьи (указывал он на правительственные кресла) — не скамьи подсудимых, а места правительства России. При этом он был далек от мысли о том, что в эпоху реформ правительство вообще не подлежит критике. Члены правительства — это такие же люди, как и все, которым свойственно и ошибаться, и увлекаться, и злоупотреблять властью. Хотя, безусловно, все злоупотребления должны быть осуждаемы и судимы.

Но, подчеркивал при этом Столыпин, есть нападки другого рода, направленные на то, чтобы вызвать у правительства «паралич воли и мысли». Они имеют своей конечной целью создание атмосферы открытого выступления. Не трудно понять, что подразумевал он под этими словами. И, к сожалению, его пророческое предвидение полностью оправдалось — притом в наихудшем своём варианте — в феврале 1917 года. Ибо у великого деятеля России не нашлось достойного преемника.

Но тогда, в самом начале своих реформ, вскрыв смысл подобной тактики двумя словами: «Руки вверх!», Столыпин уверенно, с полным осознанием государственной воли, которую он олицетворял, ответил своей знаменитой, вошедшей в историю фразой: «Не запугаете!»

Взамен языка ненависти и злобы, Столыпин призывал говорить на том языке, который был бы всем одинаково понятен. А найти его, по глубокому убеждению, Петра Аркадьевича можно было только в совместной работе, где правительство и Дума выступали бы не злобными врагами, а доброжелательными, равноправными партнерами.

К сожалению, эти благие призывы почти не нашли отклика в думских кругах. Ибо ни 1-я, ни 2-я Дума не были способны к конструктивному диалогу с правительством. Обе они несли в себе пороки, которые характерны для выборов в любом обществе, если они проходят в обстановке революционной смуты или других серьёзных внутренних противоречий.

Среди такого брожения и неустойчивости, замечает Н.П. Шубинской, для честолюбцев ничто не стоит добраться до власти, стоит только поладить с толпой, увлечь её своими посулами.

Впрочем, нам, только что пережившим горбачевскую перестройку (которую известный писатель современного Русского Зарубежья Николай Зиновьев метко назвал «катастройкой») и вызванный ею невиданный избирательный бум, все это хорошо известно по личному опыту.

Как известно, медовый месяц у партий, пришедших в Думу с популистскими лозунгами, очень быстро кончается. Наступает пора платить по дутым векселям, выдаваемым своим избирателям. Поэтому все другие вопросы отступают на второй план перед, как тогда говорили, материалистическими вожделениями и социалистическими утопиями, разбившими не один конституционный корабль в мире.

Царь попробовал было распустить I-ю Думу, но взамен ее тут же получил точно такую же II-ю, но с более заметным преобладанием революционных и анархических элементов.

Поэтому при всем уважении, которое Столыпин питал к представительному органу, он не мог не понимать, что Дума будет плохим помощником в намечавшихся реформах, оказывая на них не столько ускоряющее, сколько тормозящее действие, иначе говоря, из яйца ястреба голубя не выведешь.

Гораздо больше Столыпин рассчитывал на поддержку благомыслящей, как тогда говорили, части русского общества, которая по справедливости видела в нем своего вождя, обладающего твердой волей и верой в себя, в свою способность сказать правдивое и мужественное слово о том, как поднять приспущенное знамя российской государственности, возродить уважение к здоровым, нравственным сторонам жизни: порядку и законности, неприкосновенности личности и собственности, взамен проповедуемых трубадурами революционной смуты утопических основ переустройства общества давно отвергнутых нациями высшей культуры.

Таким должен был быть социальный фон совершенно необходимый для успешного завершения задуманных Столыпиным коренных преобразований, прежде всего — земельной реформы.

Но не было ли и это очередной утопией? Столыпин понимал, что сила предлагаемых реформ в их опоре на твердую национальную почву, их близости к насущным интересам русского крестьянства. Поэтому их успех в решающей мере зависит от того, найдет ли правительство такие слова, которые выражали бы «чувства, от коих в течение столетий бились сердца русских людей».

В своей программе Столыпин на первый план выдвигал неуклонную приверженность русским историческим началам, спаянных триединой формулой: православие, самодержавие, народность.

Надо сказать, что, наряду с экономическими, великий реформатор неизменно выделял нравственные правовые аспекты земельной реформы. Именно с этих позиций он подверг резкой критике проект левых партий, настаивавших на полной национализации земли и безвозмездной передаче ее крестьянам. Подобная ломка, по его мнению, произвела бы новую социальную революцию, приведя к полному крушению всех правовых понятий.

Логика рассуждений Столыпина, весьма актуальных и поучительных и для наших дней, о чем говорит обсуждение Земельного кодекса в нынешней Думе, выстраивалась следующим образом.

Безвозмездная передача земли лишает крестьянина стимула к труду, этой главной пружины, которая заставляет его трудиться. Ибо каждый (в том числе и самый отъявленный тунеядец) будет знать, что при желании он всегда может получить свой надел, а если это ему надоест, бросить все и опять идти бродить по белу свету.

Поэтому Столыпин решительно выступал против всякой уравниловки в распределении земли. Приравнивать, говорил он, можно только к нижнему уровню. Но нельзя ленивого ставить на одну доску с трудоспособным, тупоумного приравнивать к мудрому и дальновидному. Самое наихудшее здесь то, что крепкий хозяин, хозяин-приобретатель напрочь лишается возможности приложить свои знания к земле.

Путем «обязательного отчуждения земли», как назвал национализацию Петр Аркадьевич, государство не приобретет ни одного лишнего колоса. Ибо временное увеличение наделов будет сведено к нулю ростом населения. И эта разделенная, измельченная земля будет посылать в город массы обнищавшего крестьянства, подготавливая мощную базу для социального взрыва.

С другой стороны, кто может поручиться за то, что даровитый, сильный, способный крестьянин не попытается восстановить силой свое право на собственность, на результат своих трудов?..

Выход, по глубокому убеждению Столыпина, был один: дать единоличную собственность крестьянину. Только она поможет ему вырваться из общинного рабства, приобретя все блага гражданской свободы. В результате на низах вырастет прослойка крепких людей земли, которая будет прочно связана с государственной властью. Поэтому крестьянину нужно помогать всем миром: государство, все классы населения должны помочь ему приобрести ту землю, в которой он нуждается. В том залог всего будущего России, верная гарантия от разрушительных социальных переворотов.

«Земля, — подчеркивал Петр Аркадьевич — это залог наших сил в будущем, земля — это Россия.»

Вопрос о передаче земли крестьянам, столь лихо, провозглашенный большевиками в 1917 году и не менее лихо ими же перечеркнутый, относится к числу наиболее сложных в любой земельной реформе. Лишнее подтверждение тому — те ожесточение споры, которые в самое последнее время вспыхнули вокруг него в верхней и нижней палате парламента в ходе обсуждения Земельного кодекса. Нынешних депутатов больше всего беспокоит то, что в последнем не обозначен сам механизм этой передачи, в результате чего земля, вместо того, чтобы дарить людям свои плоды, может быть низведена до формы разменной монеты в руках посредников и спекулянтов. Это не что иное, как еще один вариант насильственного отчуждения земли от ее единственного и полноправного хозяина — земледельца, против чего и предостерегал в свое время Столыпин. Кстати сказать, именно в его трудах мы находим детально разработанный механизм передачи земли крестьянству, что еще раз красноречиво говорит о том, как плохо мы знаем свою историю.

По мысли Столыпина, поначалу надо предоставил» трудолюбивому землеробу землю временно, в виде искуса. Затем, убедившись, что это действительно трудолюбивый человек, а не лодырь и не бездельник, мечтающий только о том, как бы «толкнуть» полученную землю кому-нибудь по сходной цене, закрепить за ним отдельный земельный участок, вырезанный из государственных земель или из земельного фонда Крестьянского банка. К сожалению, подобного банка совершенно необходимого при проведении Земельной реформы у нас в настоящее время так и не создано, что во многом определяет малоэффективный, вялотекущий характер нынешнего постсоветского землеустройства.

Приятно лишь отметить инициативу саратовского губернатора Д.Ф. Аяцкова, усилиями которого несколько лет назад был создан ипотечный банк «Агро-Радоград», занимающийся примерно теми же вопросами, что и дореволюционный Крестьянский банк. Таким образом, саратовцы не на словах, а на деле доказывают приверженность идеям своего бывшего губернатора. Хорошо было бы поучиться у него и масштабности в осуществлении своих проектов.

К примеру, в связи с расселением крестьян на надельной земле специально созданная Петром Аркадьевичем Землеустроительная комиссия оказывала сельчанам постоянную финансовую помощь. Только за четыре года (1906-1910) ссуды были выданы около 158 тысячам домохозяев общей суммой 12,5 млн. руб. При этом — что надо отметить особо — свыше 9 млн. выдано в виде безвозвратных пособий.

Крестьянским усадьбам также оказывалось содействие в постройке новых домов и хозяйственных построек путем льготного и бесплатного отпуска лесоматериалов.

Как видим, Столыпин отнюдь не считал подобно нынешним радикально настроенным экономистам, сельское хозяйство «черной дырой». Напротив, будучи твердо убежден, что «разумных и сильных» на селе гораздо больше, чем «пьяных и слабых», он неустанно призывал думцев:

«Не парализуйте, господа, дальнейшего развития этих людей и помните, законодательствуя, что таких людей, таких сильных людей в России большинство».

В то же время, чтобы, как он говорил, земля не ускользала из рук крестьянского класса, Столыпин предусмотрел некоторые предупредительные меры. В частности, надельная земля не могла быть отчуждена лицу иного сословия. Она могла быть заложена не иначе, как в Крестьянском банке. Ее нельзя было продать за долги, завещать иначе как по обычаю, принятому в вековом крестьянском укладе. Ограничивалась возможность скупки наделов установлением правила, что в одни руки в одном уезде их может быть продано не более шести.

Выше уже говорилось о той исключительной роли, которую в намечаемых преобразованиях Столыпин отводил правительству, работающему в постоянном и тесном контакте с законодательным органом — Государственной Думой. Но не меньшее значение он придавал и местному самоуправлению. По плану Столыпина, земельная реформа должна была проходить одновременно с развитием земщины, развитием самоуправления путем сдачи ему, как он говорил, части государственных обязанностей, государственного тягла. Именно таким образом можно было создать крепких людей земли, тесно связанных с государственной властью, которые обеспечивали бы социальное спокойствие и порядок в стране. Но при этом подобное усиление, как мы бы сейчас сказали, региональной власти не должно было вредить единству России.

Пророчески звучат ныне слова великого реформатора: «Я думаю, что Россия обновится, улучшит свой уклад, поведет вперед, но путём разложения не пойдет, потому что где разложение, там и смерть».

В.И. Азанов