«У нас в России, по полной непривычке, демократия просуществовала всего 8 месяцев – с февраля по октябрь 1917 года. Эмигрантские к-д и с-д, кто ещё жив, до сих пор гордятся ею, говорят, что им её загубили посторонние силы. На самом деле та демократия была именно их позором: они так амбициозно кликали и обещали её, а осуществили сумбурную и даже карикатурную, оказались не подготовлены к ней прежде всего сами, тем более была не подготовлена к ней Россия. А за последние полвека подготовленность России к демократии, к многопартийной парламентской системе, могла ещё только снизиться. Пожалуй, внезапное введение её сейчас было бы лишь новым горевым повторением 1917 года», - так писал Солженицын ещё в 1974-м году в «Письме вождям». Ещё живя в Союзе, он неоднократно предупреждал в своих статьях об угрозе, которая все более и более нависает над Россией, грозя разрушить, уничтожить её. Предостерегал он, в частности, что «возврат дыхания и сознания, переход от молчания к свободной речи, - тоже окажется и труден, и долог, и снова мучителен – тем крайним, пропастным непониманием, которое вдруг зинет между соотечественниками, даже ровесниками, даже земляками, даже членами одного тесного круга». Указывал, что интернациональные задачи не по силам нам, что великое множество ресурсов, необходимых для развития замордованной и нищей России, преступно разбазаривать на восточную Европу, Африку, Латинскую Америку и прочие братские режимы. А.И. настаивал на необходимости прекратить гонку вооружений, обеспечивая себя лишь таким количеством оружия, которое реально необходимо, уйти с этих избыточных, вытягивающих остатки наших сил территорий, дав им свободу жить и развиваться самим, без нашей помощи, заняться, наконец, внутренними делами, возрождать сельское хозяйство, заселять Сибирь и Дальний Восток, над которым навис угрожающе миллиардный Китай, самый, по мнению писателя, вероятный и опасный наш противник, которого сами же и вооружили безоглядно. Указывал он и на то, что необходимо поддерживать семьи: чтобы отец имел достаток, позволяющий матери сидеть дома и воспитывать детей. Солженицын доказывал, что самой надёжной защитой от любых захватов станет не оружие, а крепкое, процветающее государство с сильным духовно и физически народом. Что именно с возрождения русского народа необходимо начинать. Что фундаментом всего должно быть возрождение духа, возрождение русского национального самосознания. Возражая Померанцу и Ко, А.И. писал в статье «Образованщина»: «…как же иначе может духовно растерзанная Россия вернуть себе духовные ценности, если не через национальное возрождение? До сих пор вся человеческая история протекла в форме племенных и национальных историй, и любое крупное историческое движение начиналось в национальных рамках, а ни одно – на языке эсперанто».
С началом Перестройки Солженицын явственно почувствовал, что события развиваются в худшую сторону. «Февраль» уже стоял на пороге, а никто словно и не замечал этого. Захлебнувшись провозглашённой Гласностью, общество немедленно разделилось на лагеря, с неудержимой ненавистью клеймя друг друга, а партократы под шумок проворно перекрашивались в демократов и разграбляли народные богатства. В работе «Россия в обвале», А.И. с горечью замечал, что последние могли бы сказать первым: «Спасибо вам за вашу Распрю!» Всё ещё пытаясь предупредить конечный развал, в 90-м году он написал пространную статью «Как нам обустроить Россию». Статья эта вызвала бурю споров и была встречена в штыки большой частью патриотического лагеря, посчитавшей высказанные там мнения предательством. Сегодня, перечитывая «Обустройство» после всего, что произошло с нашей страной, когда страсти, бушевавшие тогда, несколько улеглись, не совсем ясно, что именно вызвало такую ярость в ту пору. Более всего, возмутило, конечно, заявление о том, что всем республикам, желающим отделиться, надо дать свободу, что нельзя и непосильно удерживать их. Что груз Империи уже не для наших плеч, и нужно развиваться внутри себя. Однако, насчёт того, что Империя отнимает у нас слишком много сил, и это «предурной признак», ещё в 19-м веке говорил Достоевский. И Иван Ильин утверждал, что внутреннее развитие народа важнее широты территорий. Однако, ни к Достоевскому, ни к Ильину претензий нет. А ведь они говорили это тогда, когда Россия была отнюдь не в таком плачевном состоянии! Относительно отпущения республик всё сложнее. Этот пункт стал краеугольным в разногласии части патриотов с Солженицыным. Но и он вряд ли должен вызывать такую бурю негодования, если рассуждать холодно и беспристрастно. Но кто мог рассуждать так в то время? Да многие ли и сегодня? У изрядной части общества усилиями официальной пропаганды и клеветников всех мастей сложилось превратное представление о Солженицыне. Это превратное представление нелегко преодолевать. Открывая книгу, человек, настроенный таким образом, уже ожидает найти в ней какую-нибудь гнусность, буквально ищет её. Изменить своё отношение он может лишь в том случае, если всё написанное будет слово в слово совпадать с его мнением. Мнение о необходимости отпустить республики разделяли, разумеется, немногие. Разделяли, в первую очередь, те, кто имел к тому совсем иные основания, нежели А.И. Если Солженицын преследовал единственную цель: минимизировать потери, отпустить республики во имя сохранения России, возрождения русского народа – то они желали этого лишь для окончательного разгрома России. И, вот, поверхностно два этих, в существе своём, противоположных взгляда, будто бы оказались схожими, будто бы един взгляд. И этот, столь ненавистный взгляд не мог тогда быть встречен иначе. Слишком накалены были страсти, слишком болезненна реакция на все отдалённо подобные мнения, слишком много было боли, чтобы руссудочно воспринять соль, брошенную на свежую и кровоточащую рану. Таким образом, на годы вперёд между большой долей русских патриотов и Солженицыным возникла некая стена, предубеждение обрело характер уверенности, не имеющей желания знать что-либо ещё. Факт весьма печальный. Свой своего не познаше.
Теперь, спустя восемнадцать лет, можно перечитать статью спокойно и попытаться всё же вникнуть в то, о чём шла речь. Можно ли и нужно ли было удерживать республики – вопрос спорный, и тут мнения могут расходиться. Но пройдя дальше – что же предлагалось? А предлагалось пересмотреть ленинские границы, вернуться к старым, дореволюционным, и, коли разделяться, то уж по ним, никак иначе. При этом большая часть Казахстана с огромным русским населением, с казачеством оставалась бы в России. Да и остальной Казахстан при таком раскладе не вот бы захотел отделения. Предлагалось приложить все усилия для сохранения единства или же крепкого союза с Украиной и Белоруссией во имя сохранения единства русского народа. Разделения осуществлять постепенно, в течение нескольких лет, проводя новые границы, оговаривая все детали и условия, переселяя в Россию русских из отделяющихся республик с созданием им всех условий. По отделении же освободить себя от какой-либо заботы о «бывших», а средства сэкономленные на этом вложить в развитие русского Севера-Востока, русских областей. И что же плохого в этом? Ровным счётом, ничего. Попытка спасти хоть что-то. И спасти главное – русский народ от разделения. Спасти и озаботиться духовным восстановлением его. «Если в нации иссякли духовные силы – никакое наилучшее государственное устройство не спасёт её от смерти, с гнилым дуплом дерево не стоит. Среди всевозможных свобод – на первое место всё равно выйдет свобода бессовестности». Далее же в статье указывался ряд мер, необходимых уже внутри России: сельское хозяйство, земства и т.д. И пойди всё именно по такому сценарию – да неужели было бы плохо это? Сегодня мы жили бы в иной стране, гораздо более сильной и здоровой.
Но пошло всё, разумеется, иначе. По худшему варианту, как замечал Солженицын, «даже не только, как в Феврале, а хуже». В интервью С.С. Говорухину, приехавшему к нему в 1992-м году, писатель говорил: «Раз мы находимся на холодном утёсе тоталитаризма, нам в долину нельзя прыгнуть, нам нужно медленно, медленно, при твёрдой, уверенной власти, медленно спускаться виражами в долину демократии. (…) Да, этого самого я боялся, и наш нынешний хаос прямо напоминает тот, только тот длился восемь месяцев и кончился большевистским переворотом, а этот вот… а это толканье, в общем, длится уже семь лет, и как мы из него выйдем, в какую сторону, - это ещё вопрос.
За год до так называемого «путча» я предупреждал: Советский Союз всё равно развалится, но давайте к этому готовиться. Коммунизм всё равно рухнет, но самое ужасное, если эти бетонные постройки нас придавят. И это именно произошло».
Развал России А.И. назвал гигантской исторической Катастрофой. Он ощущал её, как крушение собственной жизни. Затмевалась душа при виде того, как перекрасившаяся номенклатура делила кабинеты, разграбляла накопленное веками достояние, кромсала по живому тело народа по фальшивым границам, разбазаривала землю, растлевала остатки духовности. Писатель обратился к Ельцину с письмом, в котором просил защитить интересы тех, кто не желает отделяться от России. Грянул 93-й год, разгон Верховного Совета. Сочувствовать оплоту коммунистов А.И. не мог, не мог не понимать пагубность двоевластия, изводившего его, и необходимость пресечь его, но разрывалось сердце от того, что опять под пули оказался брошен народ. Позже он отмечал, что обеими сторонами двигала жажда власти, что уличные расправы с простыми людьми, прошедшие «под слитный одобрительный хор нео-демократов: «Раздавить гадину!», носили террористический характер.
«Смысл всякого эмигранта – возврат на Родину, - говорил А.И. в начале изгнания. – Тот, кто не хочет и не работает для этого – потерянный чужеземец». В 1994-м году, похоронив скоропостижно скончавшегося сына Натальи Дмитриевны от первого брака, Солженицыны возвращались на Родину. Он спешил вернуться, желая успеть сделать ещё что-то для своей страны, пока силы не оставили его.
Демократическая публика ждала его возвращения с нескрываемой злобой. Самые либеральные перья и ораторы упражнялись в хамстве, напоминая не то гадаринских жителей, опечаленных судьбой своих свиней, не то бесов, нюхнувших ладана, не то Великого Инквизитора с его вопросом: «Зачем ты пришёл нам мешать?». Газеты вопили и завывали наперебой: «Жить не по Солженицыну!», «Он является в Россию праздничный, как Первомай, и, как он же, безнадёжно устаревший. Протопоп Аввакум для курёхинской Поп-механики. В матрёшечной Москве он будет встречен как полубог, вермонтский Вольтер. А кому он, в сущности, нужен? Да никому. Возвращение живых мощей в мавзолей всея Руси. Чинно, скушно… Нафталину ему, нафталину. И на покой», «Время Солженицына прошло», «Солженицын возвращается в страну, которую не знает и которая его практически забыла», «Солженицын безнадёжно устарел», «От этого имени хочется защищаться, хвататься за револьвер», «Ругать реформаторов, которые его принимают, бестактно», «Солженицын, перестаньте обустраивать Россию!» «регент хора катастрофистов», «красно-коричневый»… «В Россию возвращается русский националист!» - истерически выкрикнула программа «Итоги». «К нему будут ходить, как в Мекку. За его мнения, за его позицию будут бороться различные политические группы – за его снисходительное слово, за его поощрение, за его одобрение… Чем это может кончиться?!» - вторили «Подробности». И вновь «Итоги», Е. Киселёв: «Беспрецедентно: антикоммунист Солженицын получил право беспрепятственного обращения к российскому народу благодаря голосованию фракции коммунистов. Похоже, они действительно хотят поднять его как знамя».
Морщилась и часть патриотической общественности. Ей веско ответили Б. Можаев и В. Распутин. «Писатель не командир бронепоезда, а литература не телега с кобылой, которую можно двинуть на задворки: серьёзный писатель ничего общего с диссидентством не имел во все времена. Литература истинная всегда отражала жизнь реальную, и нет вины писателя в том, что за его полы и штанины цепляются подорожные брехуны из диссидентов», - говорил Борис Андреевич. «Он возвращается ни к правым, ни к левым, а в Россию, - вторил Валентин Григорьевич. – Я думаю, что он употребит свой огромный мировой авторитет на поддержку России национальной и самостоятельной».
После 20-летнего изгнания Солженицын возвращался на Родину. Он ступил на родную землю в Магадане, и оттуда путь его лежал через всю Россию – в Москву. А.И. хотел, по возможности, заглянуть в каждый уголок России, встретиться с как можно большим числом простых людей, услышать голоса их, узнать, чем, как выживают, воочию увидеть положение своей страны. Во Владивостоке на аэродроме ожидали под проливным дождём несколько тысяч человек.
- Я знаю, что возвращаюсь в Россию истерзанную, ошеломлённую, обескураженную, неузнаваемо переменившуюся, в метаниях ищущую саму себя, свою собственную истинную сущность, - обратился к ним Солженицын. – Я жду достоверно понять ваше нынешнее состояние, войти в ваши заботы и тревоги – и, быть может, помочь искать пути, каким нам вернее выбираться из нашей семидесятипятилетней трясины.
Далее последовали встречи с учёными и студентами, более чем двухчасовая пресс-конференция. «Мы-то в простоте душевной думали, что она пойдёт по стране, - вспоминал Б. Можаев, встречавший А.И. - Не тут-то было. Слишком круто взял в оборот нынешнюю реформу, слишком горячо доказывал пагубность её для народа. Вот почему дальше Приморья передача не пошла. Москва, как и прежде, не приемлет такой критики».
Власть «грязнохватов» (меткое определение Солженицына), критики слышать не желала. Почти два месяца ехал писатель по стране, проводя многочасовые встречи с людьми в формате веча – вначале выступало человек двадцать собравшихся, а лишь затем он сам – и все центральные каналы замалчивали это. «Не один Солженицын страшен для чиновников-запретителей, - грозен и страшен народ наш, говорящий на таких встречах во весь голос», - писал Можаев.
Из встреч с соотечественниками А.И. вынес всё же светлое впечатление: «Я ехал с весьма печальной, мрачной оценкой того, что делается в России. Мрачная оценка моя подтвердилась: всё это можно было оттуда, и я это увидел. Но чего я всё-таки не мог увидеть через океан и что я встретил в сотнях душ… Я встретил столько деятельных, ищущих, плодовитых умов… И я понял, что, несмотря на все унижения, духовный потенциал нашего народа не сломлен. Он силён. Это одно заставляет меня и надеяться, и верить в будущее России».
Выступая на Ярославском вокзале Москвы, Солженицын вновь жёстко критиковал власть, заявляя, что говорить о наличии демократии не приходится, что выбор по партийным спискам – обман, что бюрократический аппарат коррумпирован… Кто-то из присутствующих пошутил: «Они его сейчас обратно вышлют».
В Москве А.И. выступил в Государственной Думе. Он говорил депутатам о вымирании народа, о его нищете, о брошенных на произвол судьбы соотечественниках и мифическом СНГ, который укрепляется за счёт обескровленных русских областей, о государственном устройстве и земстве, о волне мигрантов из бывших республик, заполоняющей Ставрополье и грозящей превратить его в горячую точку, о границах, о земле, о сбережении народа. А ещё о том, что дореволюционные думцы имели скромное жалование и не имели никаких льгот, о том, что даже ни один министр незадачливого Временного правительства не был взяточником, не был вором. «Власть – это не добыча конкуренции партий, это не награда, это не пища для личного честолюбия. Власть – это тяжёлое бремя, это ответственность, обязанность и труд. И труд. И пока это не станет всеобщим сознанием властвующих, Россия не найдёт себе благополучия». «Властвующие» демонстрировали полное пренебрежение к писателю: спали, разговаривали, ели, что-то печатали на компьютерах, зевали… «С провинцией я нашёл теплую дружбу. Сколько было ярких встреч, сколько было страстных и сердечных разговоров. Я ощутил себя вместе с Россией. И первый раз это чувство было нарушено в Государственной Думе. Я говорил перед ними, и не чувствовал, что это мои соотечественники. Странные люди, чужие», - говорил Солженицын в интервью.
Выступление А.И. в думе крайне раздражило демократов. «Я с грустью воспринял выступление Солженицына. Мне было печально видеть, как многие его слова доставляют искреннее удовольствие представителям коммунистической фракции» (Е. Гайдар), «Солженицын является подобно стихийному бедствию. Словно кошка, которая вдруг выбегает на сцену во время спектакля. Он не вписывается в сюжет, в лучшем случае – маргинал, в худшем – лишний. Потому что он начал играть «не по правилам» (Г. Заславский), «Жалко человека, который не осознаёт, что он настолько не соответствует сейчас нашей ситуации, что в итоге оказывается никому не нужен» (А. Нуйкин), «Всё на уровне корреспондента районной газеты… Мне плакать хотелось после этого выступления, да и не только мне. Многие из нашей фракции «Выбор России» сидели, опустив глаза – нам было обидно, стыдно, грустно…» (А. Гербер).
Прошло немного времени, и раздался призыв: «Не допускайте Солженицына к микрофону!» Приближались новые выборы, и писателя, коему вначале дали вести программу на ОРТ, отлучили от эфира. А.И. ожидал этого: ««Свободу слова» у нас понимают: для своих, - и уж тогда в любой развязности, распущенности и пошлости». Мнение «образованщины» по этому поводу выразил Ю. Афанасьев: «Солженицын приехал сюда с явным намерением выступить в роли моралиста, нравоучителя. Но с каждым днём его величие тает. Если ты писатель – пиши книги, а не лезь на телевидение».
А ещё выдала демократическая общественность, заходясь от гнева: «Быть диссидентом – это не просто ругать правительство, а ругать за дело, обгоняя своё время, а не отставая от него на век. Он решил защищать тех, кто меньше всего в этом нуждается: русских». Это было, безусловно, главное «преступление» А.И. Как смел он защищать русских?! Почему бы не чеченцев, бедных мигрантов, евреев?! Так нет же! Русских! Действительно, Солженицын в каждой статье своей, в каждом интервью без устали говорил именно о русских: о том, как брошены и терпят издевательства в республиках СНГ, о том, как жестоко истребляются в Чечне при полном безразличии власти и молчании политиков, прессы, правозащитников, о том, как бедствуют на всей территории России. За четыре года писатель объехал 26 областей, везде проводя многочисленные встречи с людьми, вбирая боль их, записывая всё, что говорилось ими. Ему приходили мешки писем, и во всех была одна и та же скорбь, один и тот же стон, вопль… Впечатления от этих поездок вошли в брошюру «Россия обвале», вышедшую в 98-м году. В ней Солженицын кратко обрисовал картину разгрома России, приводя немалое число цифр и фактов, отозвался на все больные вопросы русского существования. Снова и снова обращался он к русскому вопросу, к тому, быть ли нам, к тому, как искалечен характер наш, как опустошён, ослаб, и из-за слабости этой мы разучились сражаться, отстаивать себя ни в России, ни в отколовшихся республиках, в ряде которых составляли значительную силу, а то и превосходили, как в Казахстане, титульную нацию, к тому, как истязали и истребляли русских в Чечне, как разрушили армию, как до последнего предела (хуже коллективизации) довели деревню, как ненавистью клеймится всё русское, как прилагались и прилагаются все усилия, чтобы не допустить нашего национального возрождения… «...Мы дожили до того, что словоупотребление «русский» как бы под моральным запретом, оно уже кажется дерзким вызовом: а что мы хотим этим «выразить»? от кого «отгородиться»? а как же, мол, остальные нации? Но остальные нации держатся за свои наименования увереннее нас. Сегодня и особенно официально пытаются внедрять термин «россияне». Смысловая клетка для такого слова есть, да, как соответствующая необходимому прилагательному «российский». Однако слова этого не услышишь ни в каком простом, естественном разговоре, оно оказалось безжизненно. Ни один нерусский гражданин России на вопрос «кто ты?» не назовет себя «россиянином», а с определенностью: я татарин, я калмык, я чуваш, либо «я русский, если душой верно чувствует себя таковым. И в остатке расплывчатое «россияне» достается нам в удел разве что для официальных холодных обращений да взамен полного наименования гражданства. Но никогда нам не определиться и не понять самих себя, если примем негласный запрет называть себя «русскими»», - писал А.И.
Часто приходится слышать, будто бы взгляды «раннего» и «позднего» Солженицына сильно различались. На самом деле, они изменялись незначительно. Основная тема, основные идеи оставались неизменны. В этом легко убедиться, читая публицистику А.И. «Письмо вождям» - «Образованщина» - «Плюралисты» - «Обустройство» - «Россия в обвале» - с незначительными отклонениями, шлифовкой, новшествами, вносимыми сменой эпох, и добавлением новых проблем, суть – неизменна. Приоритет духа над материей, истребление русского народа с 17-го года, необходимость национального самосознания, здорового, строительного национализма, развитие внутри, а не разбрасывание сил вовне, деревня, союз земства и сильной центральной власти (идея, которую проповедовал некогда Л. Тихомиров), заселение и развитие Северо-Востока – вот, вечные темы выступлений Солженицына. «Я патриот, и патриотом умру», - говорил о себе писатель. Он был убеждён: без русских не быть России. А важнейшая для русских опасность, кроме физического вымирания, колоссальное падение духовное: «Ведь ещё губительнее нашей нужды – это повальное бесчестье, торжествующая развратная пошлость, просочившая новые верхи общества и изрыгаемая на нас изо всех телевизионных ящиков». Свою брошюру писатель завершил словами, обращёнными к каждому соотечественнику, к каждому из нас: «Мой дух, моя семья да мой труд — добросовестный, неусыпный, без оглядки на захлёбчивую жадность воровскую, — а как иначе вытягивать? Хоть бы и секира опустилась на воров (нет, не опустится), а без труда всё равно ничего не создастся. Без труда — нет добра. Без труда — и нет независимой личности.
Долог путь, долог. Но если мы опускались едва не целое столетие — то сколько же на подъём? Даже только для осознания всех утрат и всех болезней — нам нужны годы и годы.
Сохранимся ли мы физически-государственно или нет, но в системе дюжины мировых культур русская культура — явление своеобычное, лицом и душой неповторимое. И не пристало нам обречённо отдаваться потере своего лица, ронять дух своей долгой истории: мы больше можем потерять дорогого своего, чем приобрести чужого взамен.
Не нынешнему государству служить, а — Отечеству. Отечество — это то, что произвело всех нас. Оно — повыше, повыше всяческих преходящих конституций. В каком бы надломе ни пребывала сейчас многообразная жизнь России — у нас ещё есть время остояться и быть достойным нашего нестираемого 1100-летнего прошлого. Оно — достояние десятков поколений, прежде нас и после нас.
И — не станем же тем поколением, которое всех их предаст».
Всё случившее с Россией в последнее десятилетие Солженицын назвал Великой Русской Катастрофой 90-х годов ХХ века, поставив «нынешний по народу «удар долларом», в ореоле ликующих, хохочущих нуворишей и воров» в один ряд со зверствами большевизма. Когда в 1998-м году Б. Ельцин подписал указ о награждении Солженицына высшей наградой РФ – орденом Андрея Первозванного, А.И. этой награды не принял, заявив, что не может принять её от власти, «доведшей Россию до нынешнего гибельного состояния», «когда люди голодают за зарплату и бастуют учителя».
Через год Ельцин объявил о своей отставке. «Снятие с Ельцина ответственности я считаю позорным. И, наверное, не только Ельцин, но и с ним ещё сотенка-другая тоже должна отвечать перед судом!» - откликнулся на это событие Солженицын. «В результате ельцинской эпохи разгромлены или разворованы все основные направления нашей государственной, культурной и нравственной жизни… Президент Ельцин бросил 25 миллионов соотечественников, без всякой правовой защиты, без всякого внимания к их нуждам. Они ошарашены, они стали иностранцами в своей стране. А он тем временем только обнимался с диктаторами и вручал им российские награды…»
В 2000-м году в Троице-Лыково для встречи с писателем приехал новоизбранный президент В. Путин. Любопытно, что встреча Солженицына с Ельциным, состоявшаяся по его возвращении в Россию, не вызвала никаких инсинуаций. На этот же раз либеральная публика просто вопила в голос. «Антидемократическая и антизападническая позиция Солженицына представляется существенной угрозой для будущего России, если именно она будет воспринята и поддержана президентом страны» (В. Войнович), «Выступать за передел собственности, особенно Солженицыну, знающему, что такое революция, связанная именно с таким переходом – значит призывать к гражданской войне» (Е. Боннэр), «Солженицын такой зэк, который любому чекисту хребет перекусит. Не знаю, кто напиарил Путину встречу с ним. Видимо, хотели представить картину "Братание зэка с чекистом". Но я хорошо знаю работы Солженицына и людей, которым он ответил злом на добро, если не погубил их. Но у нас о темной стороне его личности не говорят: как-то неудобно, у него же столько заслуг! Но уехал один человек, а приехал другой. Хотя некоторые считают, что он всегда таким был — авторитарным, неблагодарным, патологически подозрительным. Он не знает народа, хотя и отождествляет себя с его совестью. А его "советы вождям" опасны и безответственны» (Т. Толстая), «если бы у него была власть, он, как и Хомейни, повернул бы Россию к архаике средневековья» (Д. Пригов)… А, вот, ещё любопытное мнение: «Ненависти такого накала к современной России, как у А.И. Солженицына, я давно не видел даже у Г.А. Зюганова. Масштабы этой ненависти таковы, что она просто самоуничтожающа… Я знаю, что искренняя позиция Солженицына – это глубокое убеждение в том, что результаты приватизации нужно отменить. Поразительно, что логика, основанная на внешне понятных этических ценностях, может завести умного человека на позиции абсолютно человеконенавистнические. Любой, кто знает историю России, прекрасно понимает, к чему приведёт пересмотр приватизации». Этому же деятелю принадлежит высказывание о Ф.М. Достоевском: «Вы знаете, я перечитывал Достоевского в последние три месяца. И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски»; «В российской истории немного людей, нанесших такого масштаба глубинный мировоззренческий вред стране, как Достоевский. Для меня сущность Достоевского выражается в одной фразе князя Мышкина: "Да он же хуже атеиста, он же католик!" : Все это традиционно прикрываемое словами о гуманизме и патриотизме, по сути, братоубийственная и человеконенавистническая концепция». Думаю, большинство читателей уже догадались, что автор этих изречений – Анатолий Чубайс.
Либералы негодовали, когда А.И. высказался в поддержку второй Чеченской кампании. Писатель не только поддержал её, но и признал ошибочной свою позицию во время войны первой. Тогда, видя царящий кругом хаос, Солженицын считал возможным оставить Чечню, но только в её исторических пределах, за Тереком, ни в коем случае не уступая прирезанные ей при советской власти казачьи земли.
Многие упрекали А.И. в «молчании», в «затворе». А он вновь работал. О том, что пишет он на этот раз, знали лишь близкие люди. Писатель не любил говорить о вещах, ещё не завершённых. А потому все были поражены, когда Солженицын презентовал свою новую книгу – «200 лет вместе», документальную историю русско-еврейских отношений. «Я не терял надежды, что найдётся прежде меня автор, кто объёмно и равновесно, обоесторонне осветит нам этот калёный клин…», - отмечал А.И. В своём фундаментальном труде он постарался дать объективную картину отношений двух народов, не допуская перегибов, съезжания на мифы и скандальность, что так часто свойственно полемике по этому больному вопросу, рассмотреть его спокойно и без истерик, избегая крайностей. Солженицын не считал справедливым обвинять один народ и совершенно оправдывать другой, но - что оба народа должны помнить свои грехи, своих преступников и негодяев (пример: русские озверевшие матросы и еврейские комиссары), искать первопричину своих бед всё же не в другом, но в себе. «Этой книгой я хочу протянуть рукопожатие взаимопонимания – на всё наше будущее. Но надо же – взаимно!»
Тем не менее, книга вызвала взрыв ярости и обвинений автора всё в том же пресловутом «антисемитизме». «Некорректный подбор фактов», «тенденциозность», «образ еврейства отталкивающий», «цитатник для антисемита», «поклёп на евреев», «адепт советского расизма», «классика антисемитской литературы»… Ряд еврейских публицистов в России и за рубежом упражнялись в уничижительных оценках. Перелистав прежние книги А.И. обнаружили «антисемитизм» и там (даже образ Цезаря Марковича – «антисемитизм», а уж «Архипелаг» - и вовсе сплошное «черносотенство»). Кое-кто пошёл дальше: появились целые книги, написанные в ответ на «200 лет вместе».
Семен Резник, «Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына»: «Великий писатель земли русской подарил нам еще пятьсот с лишним страниц предвзятого текста, написанного главным образом для того, чтобы вину за русскую беду возложить на евреев. Не стопроцентно, конечно, — Солженицын ведь придерживается средней линии, — но в значительной степени. Говоря его собственными словами, «разрушительность революции она [еврейская тема] не объясняет, только густо окрашивает» (т. II, стр. 210). Только! Но — густо! Причем, во втором томе краска положена еще щедрее, чем в первом.
Но чем ближе повествование подходит к нашему времени, тем тенденциозность автора становится очевиднее, ибо больше читателей помнит описываемые события или знает о них по судьбе своих близких и друзей. Потому нет надобности продолжать ту сопоставительную работу, какую я проводил «на полях» первого тома. Мне остается подтвердить, что свои заметки я считаю завершенными. Если я все-таки добавляю этот необязательный постскриптум, то для прояснения некоторых частностей, впрочем, довольно существенных».
Яков Рабинович, «Быть евреем в России: спасибо Солженицыну»: «Рабинович указывает на множество недостатков, присущих книге Солженицына. Он считает, что в ряде случаев Солженицын очерняет российских евреев и намеренно недооценивает их роли в России. Евреи, часто подвергаясь необоснованным гонениям, были верноподданными гражданами, и без них Россия просто не смогла бы существовать».
Марк Дейч, «Клио в багровых тонах: Солженицын и евреи»: «"Анти-Солженицын" - так можно было бы назвать эту книгу известного российского публициста. Очевидная тенденциозноть, закамуфлированная под объективность, подбор "выгодных" свидетельств и источников и замалчивание "невыгодных", искаженнное цитирование истоирческих документов - эту тайную технологию и "рассекречивает" в своей книге Марк Дейч».
Наиболее известна стала книга Валерия Каджая. С. Ицкович писал о ней в «Еврейских новостях»: «Книга Валерия Каджая — это ответ бывшего восторженного ценителя и поклонника Солженицына, разочарованного его последней книгой. «Как горько и обидно, — пишет он во введении, — что писатель, бывший почти полвека властителем дум всех тех, кто не хотел жить по лжи, стал властителем дум Бондаренко, Проханова, Крутова, Макашова... кто и прежде жил по лжи, и продолжает жить по лжи поныне».
Маленькая главка в новой книге обозначена как «вход в тему». Читателю предлагаются две цитаты. Они родственны по содержанию, только в одной из них экономическая система (капитализм) и демократия объявлены «детищем евреев», а в другой — «творением евреев». Первая цитата — из книги Солженицына «Двести лет вместе», вторая — из гитлеровского опуса «Моя борьба». Еще пара цитат, на сей раз о коллективизации. Чем эти цитаты отличаются, так это числом погубленных евреями (?!) русских крестьян — по Солженицыну их 15 миллионов, по Гитлеру — 30 миллионов.
«Повторять почти слово в слово Гитлера в этом контексте для русского писателя, по-моему, верх непотребства, — пишет Каджая. — Что тогда говорить о скинхедах, цепляющих на рукава свастику и приветствующих друг друга нацистским выбрасыванием руки? Они-то не ведают, что творят, не ведают того, что Гитлер замышлял уничтожить русский народ практически полностью — не 15, не 30, а все 150 миллионов, оставив незначительную часть его для обслуживания господ-победителей. Солженицыну все это хорошо ведомо!»
Идейной полемикой, как водится, не ограничились. В 2003-м году на страницы газет вылились старые помои: от фальшивок, сляпанных в КГБ, до визгов «Третьих». И преподнесено всё это было, как «открытие Америки». И.А. Ильин некогда писал: «Идейную полемику превращает в личную инсинуацию тот, кто считает свою позицию в споре безнадёжно потерянной». Большая часть «критиков» Солженицына красноречиво подтвердили справедливость слов русского философа, быстро перейдя на личность писателя. Откопали все мифы и клеветы, дошли до то того, что заявили, что и рак он симулировал, до чего не опустились (или не догадались?) даже в «конторе». «На меня лгут, как на мёртвого», - говорил А.И. На очередной виток травли он ответил статьёй «Потёмщики света не ищут»: «Вспыхнувшая вдруг необузданная клевета, запущенная во всеприемлющий Интернет, оттуда подхваченная зарубежными русскоязычными газетами, сегодня перекинувшаяся и в Россию, - а с другой стороны оставшиеся уже недолгие сроки моей жизни – заставляют меня ответить. Хотя: кто прочёл мои книги – всем их совокупным духовным уровнем, тоном и содержанием защищены от прилипания таких клевет. Новые нападчики не брезгуют никакой подделкой. Самые старые, негодные, не сработавшие нигде в мире и давно откинутые фальшивки, методически разработанные и слепленные против меня в КГБ за всю 30-летнюю травлю, - приобрели новую жизнь в новых руках. С марта 2003 началась единовременная атака на меня – с раздирающими «новостными» заголовками. Из-за внезапной рьяности новых обличителей, при полной, однако, тождественности нынешней клеветы и гебистской, - приходится и мне вернуться к самым истокам той, прежней».
В. Бондаренко замечал: «Но даже и клеветой писатель может гордиться. Так столетиями клевещут те же самые типы и в таких же самых газетках на русский народ. И войны-то русский народ не выигрывал, так, трупами закидывал, и трудиться-то он не привык, и завистлив… Весь перечень претензий к русскому народу взвалили на Солженицына. Какая высокая честь!»
Нельзя не отметить, что совсем иначе восприняли труд А.И. более серьёзные и основательные публицисты. Нашёл он объективную оценку и в еврейских, и в русских кругах. «Проработав, «Двести лет», ознакомившись с массой погромных отзывов, я ни одного передёргивания не нашёл… А.И.С. не приписывает ни русским, ни евреям ни мнимых грехов, ни фальшивых добродетелей. Он даже не слишком придирается к грехам реальным. Он всего только имеет по большинству острых вопросов своё мнение»; «Лет через пятнадцать никто и не вспомнит о нынешней дискуссии, да и о дискутантах тоже. Книга АИС останется одна, без нас, и, если я хоть что-то понимаю в историографии, она и станет истинной историей российского еврейства» (А. Этерман), «Это – Эверест творчества Солженицына. (…) …в мире нет человека, мыслителя, кто бы обладал таким богатейшим опытом жизни и размышлений, кругозором такого диапазона, как Солженицын. Ему и карты в руки, но и – долг и призвание почувствовал: помочь всем сторонам разобраться в этой проблеме… без гнева и пристрастия. Хотя нет, дышит тут страсть, любовь к кровоточащей и обесчещенной ныне России, и она питает творческим огнём немолодые уже силы… Книгу Солженицына читаешь, как смотришь античную трагедию» (Г. Гачев), «Книга эта – сильнейшее терапевтическое средство. И любой человек, который желает строить свою жизнь не от исторического испуга, исторической наивности, который не желает за беды своей судьбы перекладывать ответственность на другого, еврея ли или русского, а желает доискаться правды, он найдёт в этой книге удивительную возможность решить для себя эту серьёзнейшую проблему русской истории» (А. Зубов).
Последние годы жизни А.И. тяжело болел. Он почти не мог ходить, отнялась левая рука. Один из его сыновей говорил в 2003-м году: «Отец живёт с ясным сознанием конца жизни». «Лишь в юности я боялся умереть: так рано, как умер мой отец (в 27 лет), - и не успеть осуществить литературных замыслов. От моих средних лет я утвердился в самом спокойном отношении к смерти. У меня нет никакого страха перед ней. По христианским воззрениям я ощущаю её как естественный, но вовсе не окончательный рубеж: при физической смерти духовная личность не прерывается, она лишь переходит в другую форму существования. А достигнув уже столь преклонного возраста, я не только не боюсь смерти, но уже готовно созрел к ней, предощущаю в ней даже облегчение», - говорил сам Солженицын. Тем не менее, писатель продолжал работать по много часов в день, редактируя начавшее выходить собрание сочинений. Одно из последних его выступлений в прессе было обращено к сербам. Солженицын выражал им поддержку в связи с признанием Западом независимости Косова. Много раньше, когда в 1999-м году НАТО стало бомбить Югославию, А.И. говорил: «Самое страшное из того, что происходит, - даже не бомбардировка Сербии, как это ни трудно выговорить. Самое страшное то, что НАТО привело нас в новую эпоху. Подобно тому, как Гитлер когда-то для своей авантюры вышел из Лиги Наций, и так началась Вторая Мировая война, - эти вышли… собственно говоря, отшвырнули Организацию Объединённых Наций, систему коллективной безопасности, признание суверенности государств. Они начали новую эпоху: кто сильнее – тот дави. Вот это страшно, что мы вступили в эпоху, когда не будет закона – а просто сильная группа диктует»[1]. В 2004-м году в Троице-Лыково состоялось вручение Солженицыну ордена Святого Саввы Сербского 1-й степени – высшей награды Сербской православной церкви – «за сохранение памяти о миллионах пострадавших в России и заботу о сербском народе, за неустанное свидетельство истины добра, покаяния и примирения как единого пути спасения».
Ещё в 1987-м году А.И. писал: «И уже не раз замечаю, что длительность жизни человека зависит от сохранённости его жизненной задачи: если человек очень нужен в своей задаче, то и живёт. И пословица так: умирает не старый, а поспелый… А в душе желание: не разделяться, не разделять, а – слить всех, кого доступно, послужить России объединяющим обручем». Быть может, когда-то, когда книги Солженицына будут прочитаны и идеи его осмыслены, то они, на самом деле, станут обручем, объединяющим людей разных взглядов, но единых в одном – любви к России.
В статье, приуроченной к двухлетию со дня кончины писателя публицист Фёдор Воронов отмечает: «...Нужно ли защищать Солженицына? Можно, конечно, отвечать на разного рода недобровестные нападки и опровергать фактическую неправду. До известной степени это имеет смысл, но, в общем-то, большой нужды нет.
У Солженицына есть одно преимущество перед недобросовестными критиками, фора, которую им не преодолеть. Он - гениальный писатель, и если бы он им не был, никакого общественного или политического влияния ни он, ни его книги не оказали, о нем никто бы не узнал, и не было бы той пищи для нынешних критиков и нападчиков. Художественные книги Солженицына говорят сами за себя. Их читают и будут читать, и они дают читателю гораздо больше, чем может дать любая публицистика "за" или "против" Солженицына».
В своей последней статье «Что есть народ? Кто наши предки?», не оконченной и увидевшей свет после его смерти, А.И. вновь обращался к главному вопросу, русскому вопросу, о котором не переставал размышлять:
«Наши предки, русские, завещали, оставили нам:
- совестную, жертвенную, боголюбивую веру;
- свободный, богатый и яркий язык; задушевный фольклор: умное, красочное, разнообразное сочетание пословиц, жизнезнательных, переливных в мудрые житейские советы;
- традиции бытовой и хозяйственной жизни.
***
Только народу, сохранившему органическую духовную связь с наследием предков, - доступно обогатить и мировой духовный опыт.
Нам теперь настойчиво втолакивают рекомендоваться: "мы - россияне". То есть найти себе опору не в духовном наследном сознании, а - по признаку теперешней федеральной принадлежности? Странная зацепка.
***
Для нас тысячелетняя история России, и её духовное развитие, и тысячелетний же жизненный опыт её населения - как ничто. Мы отклонили наше сознание от драгоценного нравственого наследия десяти веков - и склоняемся к корыстным страстям партийного парламентаризма и его избирательным интересам. Для всего государственного корабля России - это отвлекательный шаг, перенятый по международной моде. А именно ему теперь отданы общественные надежды.
***
Сколько самосветящегося душевного добра - оставили нам в завет и подражание наши предки! А мы - не только измельчили тот завет, но довели до ничтожного уровня, в подневном нашем быту - где это полносердечное добро, в каком они общались между собой??
Вот и знак нам, что изродную свою Семью мы избыли, покинули».
Солженицын успел исполнить в своей жизни, кажется, всё задуманное, всё предначертанное ему. Человеческая и писательская судьба А.И. не имеет аналогов. Она исключительна и, что бывает нечасто, счастлива. Е.Ц. Чуковская писала, что Солженицын был единственным счастливым человеком, коего она знала. Многочисленные трудности, встречаемые им на пути, служили лишь ко благу. Неверующий человек, встречая несчастье, часто не понимает его смысла. Но верующие люди знают, что не всякое горе, кажущееся нам в эту минуту неисправимой трагедией, является таковой на деле, но может быть лишь особым Божием попечением о чаде своём, горьким лекарством, ведущим к оздоровлению. Именно так принимал все испытания (лагерный срок, тяжёлую болезнь и многое другое) А.И.
Многие писатели оказывались замолчены и безвестны при жизни, другие изменяли полученному от Бога Дару, продавая его, ставя на службу злу и лжи, и часто за это лишались его, третьи расплачивались за успех на избранном поприще неурядицами личной жизни. Судьба Солженицына удивительна потому, что счастлива. Вероятно, так оберегает Бог тех, кто неотступно следует данному Пути, не уклоняясь от него. Один человек сказал некогда, что А.И. – материальное свидетельство бытия Божия. Эти слова могут показаться чересчур громкими, но, если вдуматься, понимаешь, что, в большой степени, они верны.
Судьба испытывала Солженицына, но лишь с тем, чтобы не дать сбиться с предначертанной стези, направляя и закаляя своими ударами и ведя, в конечном счёте, к подлинному торжеству.
С детских лет мечтая создать роман об истории революции, А.И. выполнил дело своей жизни, присовокупив к нему немалое количество других. Его трудами была создана в России Библиотека Русского Зарубежья, включающая в себя огромный пласт документов по истории России, кропотливо собираемых писателем в годы изгнания. Его книги разошлись по всему миру и при его жизни стали издаваться в России, перевернув сознание многих. Писатель был удостоен многих наград, среди которых Нобелевская премия, получение которой скромный рязанский учитель непостижимо предчувствовал, орден Св. Саввы, высшая награда Сербской Церкви, один из пророков которой называл Солженицына своим пророком. Абсолютно сложившаяся творческая судьба. Сложилась, хоть и в преклонные годы, судьба личная. Более 30-ти лет рядом с ним была не только преданная и любящая жена, но и единомышленница, незаменимая помощница в работе. Вместе они вырастили трёх прекрасных сыновей, и А.И. успел даже порадоваться внукам.
А, главное, что за это земное благополучие не было пожертвовано ни крупицей убеждений. Писатель, призывавший соотечественников жить не по лжи, был верен этому принципу, не склоняя головы, не уворачиваясь от ударов, не заискивая ни перед кем: ни перед всесильным КГБ, ни перед Западом, услышавшим от него немало обличительных слов в свой адрес, ни перед какими-либо партиями, ни перед руководством новой России. Он, как столп, оставался один и возвышался над всеми, вызывая безумную ненависть одних и преклонение других. На Солженицына сыпалось множество упрёков из всех лагерей. Пожалуй, такую разностороннюю и часто огульную критику вызывал прежде только Ф.М. Достоевский, тщетно пытавшийся объяснить, что он ни либерал, ни «катковец», ни кто-либо ещё, но – Достоевский. Так и Солженицын не принадлежал ни одной партии, ни одной «части», а лишь единому целому – всей России, а далее – миру. Он не был ни западником, ни славянофилом, но – Солженицыным.
Вся жизнь А.И. была служением. Служением только двум господам - Богу и России. Он жил для России, до последнего вздоха томясь неисцелимой болью, тревогой о ней. Жизнь писателя была подлинным стоянием за Истину перед лицом любых угроз, неусыпным и непрерывным предстоянием перед Высшим Судиёй.
Есть люди, которые злословят, сталкиваясь со счастливой судьбой. Особенно если это – судьба творца, писателя, учителя. Трагедия куда больше соответствует этому образу. А ведь следовало бы помнить, что всё в этом мире подчинено воле Божией, и возрадоваться Божиему промыслу, благодаря которому может состояться такая судьба.
Фигура Солженицына вышла за рамки эпохи, страны, поприща. О нём мало сказать – великий писатель. Но – учитель. И более того – пророк. Вся жизнь А.И. – урок всем нам, что можно жить не по лжи, когда она торжествует, что можно не бежать от гонителей, но стоять так, чтобы побежали они, что и торным путём можно подняться на недосягаемую высоту – потому что только в этом случае фундаментом такому пьедесталу станет несокрушимый дух, и он не разрушится спустя века. Это пример служения, покаяния (а только оно даёт право на обличение), верности своему пути, доказательство того, что судьба даётся Богом, и нужно лишь не уклоняться от неё, следовать ей, терпеть и гнуть своё, не угодничая, не пытаясь выбивать что-то для себя, но и не позволяя отбирать своего главного богатства – внутреннего, духовного.
В воспоминаниях А.И. о Борисе Можаеве есть описание его в последние дни жизни: «За эти недели болезни руки его исхудали до одних костей, едва не палочки, и мяса телесного не осталось, одна кожа. (...) Но вот что дивно: он стал еще красивее, чем раньше! — так властно прорвалась на лицо духовная красота. Густые, нисколько не прореженные, седые кольца–пряди волос на голове увенчивали эту красоту. Выражение лица его поражало тем, что он уже несомненно не в этом мире…» Ещё прежде Солженицын замечал: «Есть такой закон, психологический или физиологический: у людей с чистой совестью и чистой жизнью эта духовная чистота к старости проступает и внешне на лицо». Эта удивительная духовная красота, просветлённость проступающая на лицо и делающая его похожим на лик, в высшей степени проявилась в самом А.И. в последние годы. Уже будучи тяжело болен, он продолжал работать, а в чертах его сквозил покой человека, исполнившего своё земное предназначение и уже обращающего свой взор к Богу и с горней высоты взирающего на суетный мир, на день сегодняшний – из вечности.
Всё сбылось в этой судьбе. И возвращение на Родину, которое казалось фантастикой почти всем, кроме самого А.И., свято в него верящего. «Я мечтал стать памятью. Памятью народа, с которым произошла беда» - говорил он. Да сбудется и это, и да обретёт русский народ свою истрёпанную и оболганную память, сохранению которой посвятил жизнь Солженицын, став голосом всех, уничтоженных красным колесом, всех, чьи уста были засыпаны землёй, голосом России, реквиемов по убиенным и набатом для живых душ, для каждого из нас.
Живя на чужбине, А.И. резко отделялся от волны «невозвращенцев», но походил на представителей белой эмиграции. Таким был и уклад его жизни, его мировоззрение, неистребимая вера в Россию и беззаветное служение ей. Потому символично, что последние пристанище писатель обрёл на Донском кладбище: рядом с могилами Шмелёва, Ильина, Каппеля, Деникина… Как и они, он жил верой в Россию, говоря: «Я никогда не сомневался, что правда вернётся к моему народу. Я верю в наше раскаяние, в наше душевное очищение, в национальное возрождение России».
Е.В. Семёнова
[1] Ещё в 1973-м году в статье «Мир и насилие» Солженицын, говоря о морали ООН, писал: «…и где же научное определение терроризма? В шутку можно было бы предложить им такое: «когда нападают на нас – это терроризм, а когда нападаем мы – это партизанское освободительное движение».
