1
История Русской земли и народов ее населяющих составляет около двенадцати веков. Первые два века относятся к дохристианской эпохе, а последующие три века – к периоду до монгольского нашествия. Каждый текущий день – то, что мы буднично именуем словом «сегодня» - состоит не только из череды событий, которые начались ранним утром и закончатся поздним вечером, но и суммирует в себе победы и достижения всех предыдущих эпох. Что касается утрат и поражений, порой весьма постыдных поражений, то они вышеназванную сумму уменьшают своей весомостью, которую довольно трудно измерить какими-то приборами. Однако, когда таких поражений и утрат набирается довольно много, то история того или иного народа именуется трудной или тяжелой. Утраты не всегда связаны с какими-то разрушениями, но также с исчезновением из памяти народа целых периодов, с забвением жизни череды поколений предков. Тогда история народа, по сути, обедняется. Так, дожив до XXI века, многие русские люди сполна осознали то, что на протяжении многих десятилетий века минувшего (XX в.) утвердившийся в стране марксистский режим целенаправленно и методично обеднял историю предыдущих эпох, неустанно занимаясь самораздуванием и самовозвеличиванием собственных, весьма сомнительных достижений. А еще русские люди обнаружили в дне текущем удручающее отсутствие личностей, определяющих облик современной эпохи. Естественно, то там, то здесь стали раздаваться панические вскрики, что живем в межвременье, что история России заканчивается. Следует признать, что поводов для подобного беспокойства действительно хватает. Поэтому не будет лишним пристальнее взглянуть на фигуры тех, кто определял облик предыдущих эпох, порванную связь с которыми (эпохами) все мы принялись столь ревностно восстанавливать.
Языческие обряды и верования не только залегают в глубинных пластах памяти народа, но и по-прежнему активно участвуют в жизни современников. Они проступают в праздновании Ивана Купалы, в девичьих гаданиях в крещенский сочельник, залегают в бессчетных приметах и в суевериях. Многие персонажи русских народных сказок, которые мы слышим с тех пор как только начинаем понимать родную речь, ведут свою родословную с языческих времен. Но в целом, первоначальные века нашей истории таинственны для нас. Так каждый человек довольно смутно помнит первые годы своей жизни. К тому же язычество под натиском христианской религии в основном сосредоточилось в образах нечистой силы – в леших, водяных, русалках, домовых – в тех духах, которые в сознании наших далеких предков, конечно же, выглядели более достойно и оказывали свое могущественное влияние на жизнь родов и целых племен.
Когда леса полны грозных хищников, а межличностные отношения нигде толком не прописаны, когда враждебные вылазки «чужаков» чреваты унизительным пленением или даже убийствами, то физическая мощь неизбежно постулирует «естественное право сильного». Любые конфликты преимущественно разрешались ожесточенным противоборством, и правым оказывался победитель в таком противоборстве. Ныне приверженцы демократии охотно ссылаются на практику знаменитого новгородского вече, в ходе которого сообща горожане решали важные политические, экономические и прочие проблемы. На самом же деле, люди собирались на открытой площади в отдельные группы (в основном проживание на одной улице объединяло таких людей) и стремились настоять на своем и оттеснить своих противников. И та группа, которой это удавалось, оказывалась наиболее правой.
В первоначальные века нашей истории самой значительной фигурой являлся богатырь - человек, наделенный богами выдающейся физической силой. «Богатство» является производным словом, прямым следствием этого чудесного дара, полученным от богов. Богатырь статен и величав, зачастую очень доверчив, потому что сам не привык кого-то обманывать. Он хорошо вооружен и решительно вступает в бой с разными напастями и неизменно выходит победителем даже в схватках со Змеем Горынычем.
Физическая сила в качестве наиболее убедительного аргумента в спорах и прочих конфликтах, безусловно, отражала верования людей в то, что природные стихии имеют божественное происхождение. Богатырь – любимец богов или даже посланец богов, такой же посланец, как ураган, вырывающий с корнем вековые деревья или, как град, побивающий всходы. И потому глупо сердиться на богатыря. Но можно его задобрить подношениями.
В принципе силач и сам заберет все, что посчитает для себя необходимым: самое просторное жилище, самых красивых девушек, самые вкусные куски от туши, поджаренной на вертеле. Он – владыка и способен убить одним ударом палицы (или обычной дубины) строптивца или смутьяна, отважившегося поставить под сомнение приказы могучего удальца. Именно богатырь оказывался вожаком рода или вождем племени, верховодил остальными сородичами по праву самого сильного.
Богатыри являлись олицетворением отваги и справедливости. Обаяние этого образа было столь велико, что, несмотря на постепенную христианизацию Русской земли, Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович выступали главными героями сказаний и легенд той давней эпохи. В определенной степени на эти образы уже наносились характеристики Георгия Победоносца, но языческая подкладка неизменно сохранялась.
Обаяние образа богатыря потускнело после монгольского нашествия. Последний герой «богатырской» эпохи, безвозвратно уходящей в прошлое – это Евпатий Коловрат. Александр Невский, организовавший сопротивление вторжению крестоносцев был вознесен на пьедестал национального героя много веков спустя после своей смерти, как символ противостояния православного Востока католическому Западу. В то же время, приняв перед смертью монашеский постриг в Феодоровском монастыре (Городец), А.Невский явил пример христианского смирения, за что и был канонизирован Церковью. Но фактически, А.Невский был вассалом Орды и нес бремя унизительной зависимости от кочевников-захватчиков. К нему наиболее подходит современный термин – политик.
Кочевники-захватчики, утверждая на подконтрольной территории твердые порядки, опирались в своих действиях на правило «булата»: «Все – мое». Но жизнь человеческую нельзя охватить каким-то одним правилом. Придавленная иноземной силой жизнь не может не искать выхода своим устремлениям к независимости. Вследствие чего актуализируется образ праведника и подвижника в качестве строителя Святой Руси – страны непонятной и даже неведомой басурманам иноверцам. В привычной связке «татары-монголы» мне видится не объединение двух племен кочевников с Дальнего Востока, а исказившиеся со временем словосочетание – «выходцы из Тартара – монголы». «Тартар» - это преисподняя. Непобедимые в боях жители войлочных юрт и кибиток (ойраты, найманы, меркиты, онгуты), а также уйгуры, кидани, киргизы и многие другие народы Великой Степи, мусульманам и христианам виделись демонами, поднявшимися из бездны, пышущей адским пламенем. Монгол – это обобщенная характеристика кочевников-степняков, которые признавали над собой власть Золотого рода и служили тому роду. Так и русские не происходят из одного племени, а являются славянами-колонистами, проживающими на Русской земле и принявшими православие.
Заросшая густыми лесами Северо-Восточная Русь оказалась весьма подходящим местом для возникновения множества «пустыней», скитов, монастырей, расположенных в труднодоступных местах. Божьи обители Юго-Западной Руси легко разорялись бандами разбойников, а в междуречье Оки и Волги эти сосредоточия праведной христианской жизни имели больше шансов сохраниться. Существование в лесном суровом краю, где полгода трещат морозы и где полудикие туземцы еще практикуют человеческие жертвоприношения, усугублялось запретом захватчиков носить оружие. Любой вооруженный человек, не находящийся на службе у правителей Орды, воспринимался властями как разбойник, и подлежал немедленному уничтожению. И вот такую невыносимую жизнь вознамерились преобразить в XIV в. праведники и подвижники.
Православие аскетично и не сторонится тягот бытия, наоборот, приучает человека к претерпеванию и превозможению невыносимых условий существования. Хорошо известны многочисленные случаи того, как ревнители православия закапывали себя по грудь или ютились в глубоких ямах или наоборот взбирались на помосты («столпы») и годами не спускались на землю, а еще поселялись в дуплах больших деревьев. Не поминая Бога всуе, праведник отсекал от себя все соблазны окружающего мира и становился свободным от велений своей плоти. Будучи смиренным рабом Божьим, он властвовал над инстинктами, заложенными в него природой, и практически всю свою жизнь превращал в непрерывную молитву. Все свои мысли и побуждения адресовал только Предустановленному Абсолюту, совершенно не заботясь о своем социальном статусе и хлебе насущном. Не помышляя о продлении себя в детях своих, всем напастям, испытаниям и искушениям праведник противопоставлял непоколебимую убежденность в грядущее бессмертие своей души, не опаленной полыханием обузданных страстей. Победить в себе все тварное, низменное, возвыситься над суетой мелочных забот, отделиться от остальных людей (уйти в затвор или стать отшельником), выработать определенный устав жизни, очертив границы этого устава Божьими заповедями, строго придерживаться самостоятельного установленного распорядка дня – такая многоступенчатая задача под силу лишь неординарным натурам, единицам из тысяч «простых смертных». Но такие единицы все же находились и становились примерами для подражания.
Человек, вступивший на узкую стезю праведности в суровом краю, имел жалкий и зачастую неприглядный вид. Немытый и нечесаный, облаченный в лохмотья, сквозь которые просвечивало исхудавшее тело, праведник ютился в какой-нибудь пещере на берегу реки или озера, предпочитал уединенность и представлял собой антипод богатыря. Такой человек мог вызывать у воинственных монголов лишь снисходительную усмешку. Захватчики Русской земли многократно убеждались в том, что приверженность православию – удел физически слабых людей, не способных оказать серьезного сопротивления всегда правому «булату». Православные для воителей-победителей – это люди низшей расы, изначально готовые безропотно подчиняться всем волениям завоевателей.
Эпохи отнюдь не повторяют друг друга, как вагоны пассажирского поезда, а имеют принципиальные отличия. Так в домонгольскую эпоху туземные племена ожесточенно сопротивлялись христианизации и стремились уничтожать миссионеров и отшельников, но жители Северо-Восточной Руси, будучи включенными в состав империи Чингисхана, уже не могли не соблюдать законов, действовавших в этой громоздкой империи. На любое убийство монголы незамедлительно отвечали карательными операциями и показательными казнями. К судебным разбирательствам вожди туземных племен, как и русские князья, не имели никакого отношения. И поэтому, пребывая под защитой законов, установленных завоевателями, праведник, тяготеющий к отшельническому образу жизни, получал определенные шансы сохранить свою жизнь. Конечно, разного рода кровавые эксцессы имели место и о многих таких эксцессах новоявленные власти ничего не знали из-за удаленности мест, где происходили столь прискорбные события. Но не стоит забывать и того обстоятельства, что праведников не особо пугала перспектива мученической смерти от рук язычников. Желание пострадать за веру являлось их внутренним императивом. А те немногие подвижники, которые выживали в столь трудных условиях, в глазах христиан-мирян обретали статус людей, кому благоволят силы небесные. К таким людям «не от мира сего» миряне-христиане тянулись за утешением и наставлением, обнаруживая удивительную, чудодейственную целительность услышанных слов. К тому же завоеватели не облагали налогами «обители» и православные люди всячески споспешествовали инициативам праведников организовать жизнь на локальных территориях в соответствии с Божьими заповедями.
Как и город, монастырь – это тоже огороженное место, но насельники «обители» не имеют ничего своего: у них нет семей и собственности, они освобождены от всех уз, соединяющих обычных людей с миром, «лежащим во зле». Их существование целиком подчинено монастырскому уставу; над ними только один правитель – основатель «обители» или его преемник.
Пребывая уже в другом тысячелетии, в другой системе ценностных координат, мы почти не задумываемся о тех грандиозных задачах, которые ставили перед собой и которые шаг за шагом решали православные праведники и подвижники. Ведь за исключением нескольких десятков храмов, вкрапленных в домонгольский период в необозримые просторы Северо-Восточной Руси, окружающая действительность практически продолжала оставаться языческой. Языческим был оккупационный режим, установленный завоевателями-кочевниками, языческими оставались названия бессчетных рек, речушек, ручейков, озер, урочищ и холмов. В путах язычества пребывали все туземные племена, а также многочисленные общины славян, упорно придерживающихся преданий седой старины. Среди православных-мирян огромное влияние играли суеверия, ритуалы и приметы, доставшиеся в наследство от прошлых языческих веков. На древних капищах и в священных рощах шаманы и колдуны продолжали проводить свои мрачные ритуалы. И для многих крещеных людей отдельно стоящие величественные деревья или обломки скал необычной конфигурации и редкой окраски, занесенные еще в ледниковый период, также продолжали сохранять свою мистическую силу. Если в домонгольскую эпоху еще можно было загнать погожим деньком население какой-нибудь деревеньки в речушку, протекающую неподалеку и затем заставить новокрещенных жителей возводить церковку, чтобы православный священник совершал там божественные литургии, то в условиях татаро-монгольского ига какие-либо принудительные действия по отношению к язычникам были маловероятны. Лишь только проникновенной проповедью, лишь собственным примером жертвенного служения можно было зажечь в отдельных людях «искру Божью», а подавляющее большинство населения Северо-Восточной Руси продолжало жить вне христианских истин. К тому же, крещеные люди охотно склонялись к примитивному обрядоверию мало отличному от шаманизма, нежели тяготели с подлинно духовному общению с силами небесными. Практически невозможно было вразумить тысячи и тысячи людей, продолжавших томиться во мраке языческих представлений о мире, а их существование направить на узкую стезю добродетели, научить их искренней молитве, убедить в необходимости соблюдения длительных постов, а тем более отвратить их от пагубных страстей и порочных наклонностей. Как невозможно было освятить все жилища, изгнать нечистую силу из непроходимых болот и дремучих лесов, оградить от влияния колдунов, но можно было обрести несколько преданных учеников, можно было отгородиться от стихии языческой жизни крепким частоколом и служить Слову, а не угождать позывам своей плоти. Впрочем, в условиях иноземного ига можно было жить в относительной безопасности, придерживаясь своих представлений о благочестии и праведности. Так и возникали монастыри, десятки и даже сотни микро-мирков, светильников духа. В наше время, проникнутое скептицизмом, само собой напрашиваются подозрения о том, что монашеские общины могли бражничать и практиковать содомию. Скорее всего, такие неприглядные случаи имели место, но отнюдь не они определяли могучее движение многих волевых, самоотверженных людей построить Святую Русь и стать достойными насельниками этой удивительной страны, не очевидной для непосвященных в таинства христианства.
Если культ богатырей всемерно прославлял цветение молодости, молодой задор, физическую силу и умение ловко обращаться с оружием, то подвижники – строители Святой Руси являют собой примеры поразительного долгожительства. Многие из выдающихся организаторов монастырской жизни преодолевали 80-летнии и даже 90-летние возрастные рубежи. Если в языческом мире старики пребывали в пренебрежении, так как от них уже мало было практической пользы в качестве воинов, охотников, рыбаков и шаманов, то христианские старцы, несмотря на свою внешнюю немощь, источали благоухание мудрости, являлись немеркнущим авторитетом для монашества: старость придавала праведникам благообразия. Если учесть, что старость в те времена приходила к человеку годам к 40, то подвижники в качестве всечестных отцов и высокочтимых старцев пребывали в таком ореоле десятки лет. Получалось так, что люди, пекущиеся о вечном спасении своей нетленной души, и в бренном мире задерживались надолго.
Если Гардарика – это сотни городков, раскиданных там и сям от Карпат до окской глухомани, то Святая Русь – это сотни монастырей, основное средоточие которых приходится на междуречье Оки и Волги. Благодаря этим монастырям в XIV – XV веках просияли имена выдающихся подвижников, миссионеров, святителей, божьих угодников. Святая Русь – это страна без четких границ, без привычных для нас государственных институтов (армия, правители, система судопроизводства, наличие столицы и т.д.). Многие монастыри возникали в весьма удаленных местностях, в глухих урочищах или на островах посреди обширных озер. Но люди, стремящиеся к нравственной жизни, неудержимо тянулись к этим очагам благочестия. Несмотря на огромные расстояния, непроходимые болота и леса, между монастырями возникали братские связи: шел обмен опытом по обустройству подлинно христианской жизни. Таким образом, стала возникать и уплотняться сеть отношений между монашескими общинами. А на путях из одного монастыря к другим стали возникать «пустыни», скиты, могилы странников, возводиться отдельно стоящие часовенки. Так шаг за шагом шло неуклонное обожение Русской земли, а точнее ее превращение в Святую Русь.
Скорее всего, зачинателем этого грандиозного строительства выступил Дионисий Суздальский, который начал свое духовное служение в Киево-Печерском монастыре, а затем обратил свой взор на Северо-Восточную Русь. Он добрался до Волги, выкопал на правом берегу полноводной реки пещерку, а затем основал свой первый монастырь. Благодаря своим проповедям он легко обретал учеников. Его вдохновляющему примеру последовали Сергий Радонежский и Евфимий Суздальский и другие монахи, которые были на 15-20 лет моложе Дионисия, но которых уже смело можно назвать первым поколением строителей Святой Руси. Нетрудно заметить в именах пионеров этого могучего движение название древнего города Суздаль. Хотя Дионисий начал свою подвижническую деятельность неподалеку от Нижнего Новгорода, а Евфимий родился и вырос в Нижнем Новгороде, но этот волжский городок в те времена располагался на самой границе бескрайнего языческого, иноверческого мира, и потому зачинатели строительства Святой Руси обратили свои взоры на земли уже основательно обжитые христианами, в частности, на Суздаль.
Праведная жизнь проста до оскомины на зубах и сводится к минимизации материальных потребностей: подразумевает ночные бдения, многонедельные посты, ежедневные молитвы, а также дополнительные обременения, усугубляющие тяготы «тварного» существования. Праведник ведет невыносимо трудную жизнь, потому что неустанно стремится к такому состоянию, когда богопонимание становится естественным как дыхание. Праведник в самом себе возводит храм и сам же является ревностным служителем того храма. А строительство Святой Руси, как некоей трансцендентной страны, неподвластной и непонятной ни завоевателям, ни полудиким язычникам – это всего лишь внешнее проявление много терпеливых, порой жестоковыйных, а порой совершенно безжалостных по отношению к своей плоти усилий целого сообщества людей, рассеянных по лесам, болотам, речным или озерным островам, и утвердившихся в своих убеждениях и в своих ожиданиях неизбежного Страшного Суда. Можно сказать, что потустороння жизнь была для них более реальна, нежели окружающая их действительность. Отвлеченность от мелочных забот и сосредоточенность на сакральном общении с морально-этическим идеалом, запечатленным на иконах, особенно наглядно проступали в христианском обряде захоронения. В гроб клали не нагое тело усопшего, и не кое-как прикрытое тряпками, а облаченное в самую лучшую одежду, чтобы в случае своего чудесного воскресения усопший мог в достойном виде предстать перед Господом. Гроб назывался «домовиной», в которой мертвецу придется ждать того самого дня Страшного Суда. И крест над могилой устанавливался безымянным: подобная анонимность для окружающей действительности проистекала из уверенности захоронителей в том, что Господь не нуждается в специальных указателях и прочих подсказках: Ему ведомы все благодеяния и прегрешения каждого христианина, и Он легко отличит праведника от сонма грешников.
Именно в тот период стали складываться базовые свойства русского характера: стремление обходиться в текущей жизни малым, долготерпение. В ту же эпоху в поведении насельников Святой Руси закрепятся такие характеристики, которые в более поздние времена, другими народами станут квалифицироваться как «коварство русских». Это привычка к интенсивной подпольной жизни, весьма деятельной и безразличное отношение к жизни внешней, преисполненной многоразличных несуразностей и неприглядностей. Насельники Святой Руси охотно признавались в своих «немощах» и «никчемностях», а их духовные наследники всячески выпячивали преимущества чужеземцев и умаляли собственные достоинства. А между тем вели тайную жизнь, освещенные полыханием веры в то, что им сам «Бог в помощь». Именно это тяготение к неотмирности, к неочевидной для сторонних глаз результативной деятельности будет поддерживать в последующие века старообрядцев, движение масонов, самоотверженность революционеров и стоицизм творческих личностей андеграунда в советский период. А последующие чужеземцы неизменно будут относиться к русским, как к варварам, закосневшим в своем невежестве, и неизменно будут терпеть постыдные поражения в своих намерениях завоевать Русскую землю и покорить ее жителей. Ведь побеждает тот, кого недооценивают.
Но вернемся в ту эпоху, которую принято называть «темным средневековьем». Несмотря на то, что Русская земля в качестве очень обширной территории существовала уже более шести веков, ее трудно было назвать самостоятельной в политических отношениях. Во времена строительства Святой Руси она служила отчасти дальне-западной окраиной империи Чингисхана, отчасти восточной окраиной Речи Посполитой. Период же, начавшийся с последней четверти XV в. примечателен тем, что насельники Святой Руси осознают настоятельную необходимость в создании суверенного государства, как защитника православной веры. В ту пору перед многими историческими общностями крайне обострился вопрос: «Какому богу и как молиться?» Причем православные общины повсеместно оказывались в роли «слабого звена». Балканский полуостров оккупировали турки-османы и подвергали насильственной исламизации местное население. Латинская церковь проводила политику прозелитизма по отношению к жителям Юго-Западной Руси. Те же ревнители православия, которые упорствовали в своем стремлении сохранить веру своих отцов, оказывались под игом иноверческих завоевателей на положении «быдла». В сложившихся условиях, сберечь «тело Христово» (православную церковь) от посягательств завоевателей можно было только силой. Таким образом, в проступающей из исторического небытия Московии на первый план выходит воитель – защитник веры. А предводителем складывающегося Христова воинства выступает великий князь – попечитель и благодетель всего народа православного, сложившегося из тверичей и нижегородцев, москвичей и ярославцев, костромичей и суздальцев, а также жителей других больших и малых городов, преимущественно расположенных в междуречье Оки и Волги.
Когда главными действующими лицами становятся правитель, в качестве «собирателя земель», и его ближайшее окружение, то различные формы принуждения и насилия по отношению к подданным превращаются в «привычное дело», но простолюдины молчаливо терпят, потому что воспринимают великого князя единственным заступником правильной веры. Во всех других землях подобные заступники и вовсе отсутствуют, и православные люди вынуждены терпеть там неимоверные унижения и притеснения. Святая Русь, облекаясь в толстые крепостные стены, предстает единственной страной, где нет места иноверцам-поработителям, а раз так, то именно ей предназначена сакральная миссия предержательницы истины. Православные люди, проживая в холодном, суровом краю, безропотно соглашаются с тягловыми обязательствами и поборами, связанными с вооружением и содержанием доблестных дружин и полков. Происходит своеобразный синтез основательно подзабытого культа богатырей с культом подвижника, готового жизнь отдать за свою веру. Военная знать – это не тривиальная правящая верхушка, а Христово воинство. И все союзники великого князя по боевым походам, даже не смотря на их приверженность к другим исповеданиям, тоже воспринимаются в обществе как пособники грозного Христова воинства. И последующее закрепление земледельцев-крестьян на определенных территориях и вотчинах также происходит без особого сопротивления.
Место, где пребывает такой правитель, также приобретает промыслительное значение. Москва, из крупного села, стремительно возрастает в глазах православных людей до зримой ступеньки, ведущей к Граду Небесному. Соответственно происходит стяжание в столицу из подконтрольных земель богатств и ратных людей. Если Святая Русь представляла собой россыпь больших и малых монастырей, соединенных малозаметными стежками-дорожками и каждый монастырь сиял в качестве очага веры, не претендуя на первенство среди равных, то столица Московии – это самый главный город, и все самые важные дела и события происходят именно в том месте. А все прочие города имеют уже второстепенное и третьестепенное значение, потому что Третий Рим возможен лишь в единственном числе.
Череду правителей, созидателей и устроителей православного государства открывает Иван III. Из XXI века он выглядит архистратигом, сумевшим усилиться благодаря многочисленным трудностям и проблемам, способным заурядного правителя погрузить в трясину уныния. Московия поднимается на дрожжах мессианизма, но будучи «медвежьим углом», труднодоступна для иноземных армий, чьи воины отягощены доспехами, а войсковые обозы – пушками. Усиливаться благодаря трудностям и проблемам – это свойство присущее лишь выдающимся историческим личностям. И такими качествами явно обладали Иван IV, и затем Петр I.
Правители являлись вполне реальными предводителями армий, непосредственно участвовали в боевых походах и генеральных сражениях, претерпевали все тяготы и лишения, связанные с затяжными военными кампаниями. Естественно, постоянно рисковали своими жизнями, могли оказаться в плену или умереть от заразной болезни. Правители воспринимали себя орудием Промысла, а свое государство, как самое драгоценное детище. Не жалели ни себя ни своих близких ради укрепления границ и возрастания боевой мощи своей страны.
Велик соблазн сравнить создателей русского государства с Людовиком XIV, заявившим: «Государство – это я!», но не станем поддаваться этому соблазну. При характеристике вышеупомянутых русских правителей будет более уместным другой тезис: «Государство – это все!» Государство – это надежная защита от внешних врагов, это и будущность для грядущих поколений, это неуклонное самовозрастание народа в численности, могуществе, и в последующей образованности, а также в науках и искусствах.
Да, здание государственности возводилось чрезвычайно тяжело. Правители не останавливались даже перед убийствами своим собственных сыновей, если дети начинали как-то сомневаться в провиденциальной миссии своих отцов и тем более вступали в подозрительные отношения с правителями других могущественных государств. В отличие от великих старцев Святой Руси, правители-государственники жили гораздо короче, можно сказать, выгорали или сгорали дотла на своих великолепных тронах.
На правителе замыкаются все энергии властвования, а народ православный превращается в подданных монарха. Решения и мнения, указы и приказы, рескрипты и просто записки, нацарапанные второпях на клочке бумаги, поистине судьбоносны для тысяч и тысяч людей. Но, если изначально, в эпоху Ивана III государство возникает как средство защиты народа православного от посягательств иноверцев, то затем оно со всей очевидностью превращается в действенное средство расширения своего влияния на соседние народы. Если Иваны III и IV возводят во всех крупных городах кремли, а монастыри превращают в фортификационные сооружения, то Петр I все средства необъятной страны сосредотачивает на модернизации армии, на создании морского флота и на строительстве новой столицы, которая возводится по образцам античного Рима и принципиально не похожа на старинные русские города, а явно претендует на то, чтобы стать самой красивой и величественной из всех европейских столиц.
2
Возникновение Петербурга на месте гиблого болота потребовало десятки тысяч жизней, а вся остальная Россия на фоне растущих дворцов и удлиняющихся прямых проспектов превращалась в темную провинцию. Пропасть между столичностью и провинциальностью будет только усугубляться после смерти первого императора. Высокомерным отношением петербургского дворянства к провинциальному веет со страниц ныне классических комедий «Горе от ума» и «Ревизор». В первой комедии в карикатурном виде представлено московское дворянство, а во второй комедии – нижегородское. Увы, для подобных нелестных сравнений, касающихся провинциалов, имелись определенные основания. Потому что именно в Петербург и только в Петербург устремлялись европейские знаменитости: архитекторы, скульптуры, художники, музыканты, певцы, писатели, врачеватели, изобретатели. Высшее общество новой столицы жадно впитывало все веяния и модные течения в науках, искусствах, в обустройстве городских территорий. Всеми этими новациями буквально фонтанировала в век Просвещения аристократическая Европа. А вся остальная Россия коснела во мраке невежества. Императорский Двор блистал красотой и умом, восхищал галантностью и утонченностью вкуса, был неподсуден в своих действиях и в то же время являлся движителем перемен, которые в основном касались столичной жизни, армии и флота. А вся прочая Россия лишь изредка освещалась всполохами придворной столичной жизни и то эти отблески лишь достигали имений, в которых проживали стареющие представители первого служилого сословия.
К середине XYIII века в дополнение к властвующим монархам, в первые ряды общества выдвигаются полководцы и флотоводцы, подлинные организаторы и герои великих побед, как на море, так и на суше. Именно герои-воители окончательно закрепляют смену парадигм: народ православный превращается в русскую нацию, претендующую на ведущую роль в мировой истории. «Мы - русские! Какой восторг!» (А.Суворов). Парадокс ситуации заключается в том, что сформировавшаяся нация уже давно не умещается на территории, которая много веков называется Русской землей, а привольно растекается по землям Сибири и Дальнего Востока, Кавказа и Крыма, Прибалтики и Финляндии, Польши и Бессарабии. Русская нация, сумевшая создать дисциплинированную армию и построить хороший флот, демонстрируют длинную череду блистательных побед над Швецией и Пруссией, Речью Посполитой и Османской Портой, Персией и Францией. Герой–полководец (или флотоводец) выступает как бы наконечником копья, которым могущественная империя безжалостно разит своих противников.
В отличие от былинных богатырей, человек, ведущий за собой морские армады или сухопутные войска, не отличается выдающейся физической силой, но обладает расчетливостью, богатым боевым опытом, способен неожиданным маневром ошеломить противника или ввести того в заблуждение и нанести невосполнимый урон. Это - стратег, стремящийся к тому, чтобы одержать победу, понеся минимальные потери. И в тоже время он готов заплатить любую цену, лишь бы только победа не осталась за врагом. Хорошо известно, что в ходе сражения в Чесменской бухте русская эскадра потеряла всего лишь несколько моряков, а потери турок исчислялись тысячами. Хорошо известно и то, что Наполеон фактически не проиграл ни одного сражения в России, но в ходе «русской компании» его армия ссохлась более чем на порядок и превратилась в жалкий сброд.
Беззаветное, самоотверженное служение монарху и империи становится смыслом жизни тысяч и тысяч людей, составлявших верхний слой русского общества. И над этим слоем вздымаются герои-полководцы, которые блистательными победами обессмертили свои имена. Назовем всего лишь три наиболее ярких имени: Суворов, Ушаков, Кутузов. Именно череда побед над соседними государствами придала России статус великой державы. В Россию устремлялись тысячи и тысячи германцев, французов, испанцев, итальянцев, шотландцев в качестве земледельцев, ремесленников, гувернеров, ученых, воителей и многие из них, принимая православную веру, становились русскими людьми, видными предпринимателями, военачальниками, государственными деятелями - частицами и крупицами нации-победителя.
Может сложиться впечатление, что наиболее видные и яркие навершия общества предыдущих эпох, отступая в тень прошлого и прожитого, закрывают врата истории перед богатырями, праведниками подвижниками последующих эпох. Можно даже усилить это предположение суждением о том, что со сменой эпох полностью исчезают божьи угодники или богатыри. Все подобные предположения и тем более «усиления» неверны. Физическая сила всего лишь перестает быть необходимым условием доминирования над обществом. Но, наделенные такой силой ратники, неизменно составляют авангард армии. В деревнях и селах богатыри участвуют в кулачных боях и пользуются широкой известностью. А позже станут знаменитыми артистами – циркачами или борцами, как Иван Поддубный или Иван Заикин. И праведники-подвижники или наоборот затворники будут продолжать совершать богоугодные дела. Прославленные в качестве святых Дмитрий Ростовский, Серафим Саровский, Иоанн Кронштадский, Павел Флоренский осуществляли свое жертвенное духовное служение в XVII - XX веках.
Любое общество, вступая в поток истории, не может не меняться. Причем, оно либо усложняется, выдвигая на свои верхние ярусы новые типажи, либо упрощается и деградирует, превращается в ровно подстриженный зеленый газон или в заросший бурьяном пустырь. Не меняться нельзя, можно всего лишь замедлять или «подмораживать» изменения или ускорять их. Но зачастую подобные замедления или ускорения чреваты социальными взрывами или досадными поражениями от усилившихся соседей. Русским людям хорошо известны разрушительные последствия крестьянских и гражданских войн, а также тяготы вооруженных противоборств с иноземными войсками и флотами. Очевидно и то, что в истории присутствует некая таинственная мистическая сила, которую можно назвать «духом времени», или «требованием эпохи» и которая властно отодвигает в тень выдающихся людей особого склада, чтобы объектами поклонения и примерами для подражания стали совсем иные люди, с совсем другими свойствами и способностями.
Гении появляются в русском обществе в XIX веке. Им присуще обостренное восприятие событий, происходящих не только в стране, но во всем греко-христианском мире. Это качество обретет чеканную формулировку – «всемирная отзывчивость». Гений внемлет «неба содроганьям» и слышит «гад подземный ход», а также наделен предвосхищенным знанием, неведомым его современникам, но доступным последующим поколениям. Способность постигать всю сложность человеческих отношений, слышать «музыку сфер», вести тяжбу с быстротекущим временем выделяют гения из всего общества в качестве исключительно одаренной личности.
Примечательно, что Кирилл и Ферапонт Белозерские не сочиняли в юности стихи и не адресовали их своим возлюбленным, а вот многие дворянские недоросли подобным сочинительством охотно увлекаются. Все дело в том, что дворянские недоросли мужают под сенью аристократической культуры, выявляющей или постигающей идеальные образы в этом, а не в потустороннем мире. Искусство в рамках святоотеческой культуры является средством приближения к метафизическим сферам. Оно сакрально по существу, зачастую анонимно, проистекает из искренней веры в наличие чудесного и сверхъестественного, заслоняет от глаз человеческих неприглядную и жестокую действительность. Аристократическая культура, наоборот, занята поисками совершенного и безупречного в этом бренном мире, решением «проклятых вопросов» и вековечных тем: не сторонится глубинных противоречий между жизнью и смертью, любовью и ненавистью, между полами и разными поколениями и старается постичь таинственный механизм перемен. Тяготение этой удивительной культуры к совершенству всемерно поощряет возникновение шедевров. Именно шедевры искусства убедительно подтверждают и наглядно свидетельствуют, что совершенство существует: просто его нужно увидеть, как-то распознать и запечатлеть или как-то выразить и тем самым остановить прекрасное мгновение.
Если завоевания и прочие победы героев-полководцев преходящи, а порой и вовсе аннулируются вследствие дипломатических хитросплетений и политических интриг, то гений становится безусловной гордостью нации, а его достижения – национальным достоянием. Каждый шедевр демонстрирует собой убедительную победу вдохновенного деяния над законами тления и последующего распада.
Христианство не может не трансформироваться под влияниям гениев, вольно или невольно постулирующих антропоцентризм в противовес традиционному теоцентризму. Среди плеяды русских гениев особо выделяются Достоевский, Л. Толстой, Чайковский. Творческие личности – это любимцы муз, но отнюдь не божьи угодники. Строители и создатели Святой Руси, скорее всего, зачислили бы гениев в разряд неисправимых грешников или ересиархов. Но аристократическое общество почитает гениев, как живые божества, а похороны гения неизменно выливаются в многотысячные манифестации. В честь гения воздвигают монументы и создают мемориальные музеи, доказывая тем самым, что время бессильно перед данным сыном рода человеческого. Если в эпоху героев-полководцев завершается становление русской нации в качестве мощной исторической общности, вполне готовой к тому, чтобы интегрировать в свое «тело» множество других, менее самостоятельных народов и народностей, то гении своими впечатляющими достижениями предопределяют возникновение русского мира в качестве онтологического пространства, насыщенного вполне определенными идеями, символами, и способного к дальнейшему развитию даже в условиях тяжелейших политических катаклизмов и длительного пребывания активных участников этого мира за пределами России. Духовный подвиг русского зарубежья, распыленного по всем пяти континентам был бы невозможен без создания этого онтологического пространства, которое трудно вогнать в «прокрустово ложе» государственных границ.
Однако из культа гениев вырастает соблазнительная идея сверхчеловека, который ощутит в себе призвание вести в неведомые дали миллионы людей, и не будет останавливаться перед массовыми бесчинствами. Увы, прекрасное и безобразное, возвышенное и низменное зачастую оказываются в одной связке. Так ядом можно лечить, а можно и травить. Оружие может выступать средством защиты от посягательств на честь и достоинство, но оружие может служить и удобным средством для казней и кровавых расправ. Любое самое яркое общественное явление непременно отбрасывает мрачную тень, которую тщатся стереть с поверхности жизни последующие эпохи и которая все равно проступает в качестве «родимого пятна». Зиждители монастырей и прочих «божьих обителей» воспитали в народе православном готовность к жертвенному подвигу, убедили в приоритете духовного над материальным. Но если притягательность умирающего на кресте бога тускнеет, а милосердие и сострадание к ближнему объявляются новоявленными властями пережитком «проклятого прошлого», то возникают все предпосылки для создания псевдо-церкви, адепты которой склонны к каменеющему догматизму, к упертости до невменяемости в своей жестокости. Бездушие и бессердечие опираются на сомнительные святыни религии «светлого завтра».
Навершия венчают собой общество, во многом определяют лик этого общества в ту или иную эпоху, влияют на умонастроения людей, составляющих каркас этого общества или его «духовное ядро». Трудно себе представить более ответственной и более почетной миссии. Смена эпох предопределяет смену доминирующих типажей, из совокупности которых и выделяются единичные навершия. Но малое числом (единичное) явление непременно обретает орел величия, пусть и не всегда в должной мере оцененного современниками и подлинные масштабы которого проступают лишь в исторической ретроспективе. Своеобразие XX в. заключается в том, что те немногие люди, которые представляли собой ум, честь и достоинство русского мира, оказывались изгнанниками или жертвами политических репрессий или становились объектами травли властей, утвердившихся в России после пресловутого октябрьского переворота. В условиях, когда слово, образ или звук стали инструментами пропаганды человеконенавистничества (классовой борьбы, революционной непримиримости и т. д.) жертвенный подвиг мыслителей, вынужденных создавать свои произведения в чужой языковой среде, вдали от своей родины не может не впечатлять. Эти мыслители прекрасно знали о том, что в советской России тщательно затушевывается даже малейшее упоминание об их существовании. А сотни тысяч беженцев от политических репрессий вынуждены на чужбине наниматься на любую работу лишь бы не умереть с голода, из-за чего читательская аудитория малочисленна и стремительно сокращается вследствие бытовых неурядиц и грозовых раскатов надвигающихся новых катаклизмов: неотвратимо приближалась Вторая мировая война. Многие беженцы откровенно стремились к тому, чтобы перестать быть русскими и как-то интегрироваться в европейское или американское общество. А беллетристы, публицисты, философы, богословы, лирики, композиторы, художники продолжали создавать удивительные произведения. Многие из творческих личностей, вынужденно проживая за границей, еще и прозябали за границей бедности, но, тем не менее, не предпринимали усилий, чтобы стать лавочниками, трактирщиками, клерками. Тамошние жители неодобрительно относились к этим непонятным беженцам, которые постоянно о чем-то спорили, полемизировали между собой, вместо того, чтобы заняться каким-то доходным делом. Тамошним жителям было невдомек, что сотни и тысячи русских людей вполне сознательно обрекали себя на бедность ради того, чтобы стать участниками и вкладчиками русского мира, который приобрел экстерриториальность. Какая поразительная вера в торжество разума в эпоху разрушительных побед мракобесия!
Среди плеяды русских мыслителей особенно ярко выделяются Бердяев, Вышеславцев, Ильин. Вне всяких сомнений эти мыслители отчетливо осознавали свою миссию – служить интеллектуальным оправданием всей русской нации, разобщенной, разбросанной по всем континентам, а на своей родине пригнетенной механизмом насилия – государством, созданным по образцам пыточных камер и концлагерей. К середине XX светильники разума покидают бренный мир, зачастую в одиночестве и забвении. В последний путь их не сопровождают тысячи почитателей, разве что горсть сподвижников, да редкие родственники. И, казалось бы, не оставалось никакой надежды на просветление. В интеллектуальном отношении советизированная Россия напоминала пустыню, выжженную многолетним зноем тоталитарного режима.
Но в недрах самого советского общества, раскатанного катками агитпропа до плакатной толщины, нежданного – негаданно появляются незаурядные люди, которых с полным правом можно назвать совестью нации. Солженицын, Сахаров, Лихачев всего лишь венчают собой гребень волны, неудержимо набирающей нравственную высоту и пробуждающую от летаргии миллионы людей, стремящихся «жить не по лжи». Вышеперечисленные личности, как и выдающиеся мыслители, прожившие наиболее плодотворную часть своей жизни за границей, никак не связаны с неподсудными и непогрешимыми вождями, воссевшими в московском кремле в качестве живых божеств и создателей мрачной псевдо-церкви. Навершия XX в. являются весомыми вкладчиками в сокровищницу русского мира, но их затруднительно отнести к столичным жителям. Размыкание власть предержащих и личностей, определяющих лик общества, превратилось в непреодолимую пропасть. Могущество человека во власти неизмеримо возросло. Он может отдать приказ, который уже лишь через несколько часов будет выполнен людьми, находящими на другом конце света. Он может подвергнуть репрессиям миллионы людей, а другие миллионы заставить идти на войну и там сложить свои головы. При помощи пропагандистов, поднаторевших на промывании мозгов, он способен каждое слово превратить в плевок или в пинок, или в штык. И способен учинить самый настоящий Армагеддон не только на подконтрольной территории, но на всей планете. В руках коммунистических правителей сосредоточены колоссальные материальные ресурсы, им неустанно славословят газеты и журналы, радио и телевидение, агитаторы и политинформаторы. В подобной ситуации нравственное противостояние бездушной мощи государства, превращающего общество в безликую массу или в строительный материал, актуализируется как никогда. Навершия в XX веке отличаются весьма скромными запросами в быту, стоически выдерживают изоляцию от общества или травлю и поношения. Они отчетливо осознают свое призвание – быть выразителями правды, какой бы тяжелой та не была.
Начиная с эпохи Ивана III, навершия сосредотачиваются в столице. И впоследствии, герои-полководцы, сражаясь на дальних окраинах империи, были связаны с Двором теснейшими узами. Но в эпоху гениев подобная связь постепенно становится все более опосредованной. Достаточно сказать, что знаменитые писатели (Тургенев, Достоевский, Л.Толстой) ни разу не встречались с российскими императорами. А в XX в. столичный город скорее отталкивает, нежели притягивает к себе сотни и тысячи одаренных и талантливых людей, для которых моральные императивы сильнее инстинкта самосохранения. Сама же столица неудержимо превращается в пристанище сатаны, в «скотный двор» или в гнездовье «глухарей» (литературные реминисценции можно длить и длить).
Подавляющая часть современного общества искренна в своем негодовании по поводу того, что столица «завшивела» от разного рода проходимцев, аферистов, взяточников и прочих ловчил. В мошеннических махинациях обвиняются сенаторы и министры, театральные режиссеры и банкиры, генералы и академики. В применении недопустимых препаратов уличают знаменитых спортсменов. При отсутствии нравственных авторитетов Слово перестало быть благой вестью, вместилищем правды, врачующим утешением или окрыляющим ободрением, а превратилось в инструмент рекламы, примитивного пиары, в средство отравы, губящей все доброе и угасающее все светлое. Прожив целый век в условиях тотальной лжи, придерживаясь извращенных представлений о призвании и предназначении человека, столичное общество на протяжении четырех поколений осуществляло своеобразный селективный отбор, притягивая к себе наиболее циничных и подлых людей. А теперь никто не знает, что делать с этим многомиллионным сбродищем моральных уродов, с тупицами и лжецами, с мздоимцами и геями.
Роль наверший нельзя переоценить, именно они формируют лик общества. Но кто же будет определять черты русского народа в наступившем веке? Этот сакраментальный вопрос пока не обрел четкого ответа.
Юрий Покровский
для Русской Стратегии
http://rys-strategia.ru/ |
