Представления о наличии ведущей роли в сотворении революций у рабочих и крестьян намеренно создавались идеологами демократических партий. Им требовалось тем самым преувеличить число своих сторонников и тем вовлечь новых, и убедить в законности предъявляемых монархической власти претензий и захватных поползновений. Производимое такими партиями насильственное свержение монархического режима, если оно не основывается на всенародном желании и одобрении, становится корыстной узурпацией, даже исходя из доктрины народовластия, чуждой самодержавному строю Российской Империи, политическая культура которого поднимала её носителей до понимания опасной нецелесообразности приданию численному большинству властных полномочий.
Историки СССР и РФ чаще всего не желали и не умели замечать самое значимое в истории революционного движения, следовательно, поддерживали и внедряли искажённые представления о свержении Императора Николая II. Преобладание инициативы студентов в февральской революции 1917 г. впервые доказано в книге «Генерал Краснов. Информационная война» на основании всех опубликованных данных, от самых известных до не привлекавшихся историками революции по недосмотру.
Доказанное преобладание следует считать основным фактом, по которому следует понимать природу и механизм революционного переворота. Проведение захвата власти руками студентов уничтожает фантазии о революции как о результате народного недовольства и последствии системного кризиса Империи. Эти фантазии некритически переняты некомпетентными историками у идеологов революции.
Для социологов давно не составляет секрета: «обычно именно члены восходящего класса (а не наиболее угнетённых слоёв) организуют обиженных и мятежных в революционную группу» [Р. Мертон «Социальная теория и социальная структура» М.: АСТ, 2006, с.277].
Следовательно, в истории любой революции первенствующим предметом изучения должна быть действующая руководящая организация.
Показать полную закономерность вывода об организации революционного переворота 1917 г. интеллигенцией, а не самими рабочими, солдатами или крестьянами, можно на примере предшествующих попыток захвата власти в 1905 г., а также в свете всех революционных традиций, начиная с заговора декабристов, конспиративной структуры «Народной воли», и всех попыток хождений в народ.
Идеи, которые вели интеллигенцию к революционным заговорам, уходят корнями в отдалённые века. Самые радикальные противники монархического строя задумывали уничтожение частной собственности именно для того, чтобы ничьё богатство не cмогло помешать власти интеллигенции. Поэтому, начиная с «Утопии» Томаса Мора, установление коммунистического общества подразумевало начало правления интеллигенции: “учёные”, как выражался Мор, «стали бы правителями». Тем более интересно, что авторы других проектов государственного устройства, которые не требовали отмены частной собственности, не считали необходимым уничтожать и династическое правление, заменять его правлением интеллигентов [А.Э. Штекли «Утопии и социализм» М.: Наука, 1993, с.41, 143].
Ещё раньше, Платон, которого обоснованно обвиняют в формировании идеологии насильственного коллективизма, считал нужным установить правление философов. Но ещё Платон поставил проблему, которую не в состоянии разрешить демократы-эгалитаристы, называющие Платона предтечей коммунизма и нацизма.
Идеологи всеобщего равенства выдвигают против Платона лестную толпе демагогию: «не многие способны быть политиками, но все могут оценивать их деяния» (Перикл). Несостоятельность эгалитаристской мифологии очевидна: не все могут верно и точно оценивать политиков, их правота также разнится на степени приближения, следовательно, из возможности иметь какие угодно суждения невозможно сделать вывод об исходном политическом равенстве внутри народа и его способности управлять политиками.
Авторитетный австрийский учёный Йозеф Шумпетер, на суждения которого часто продолжают ссылаться социологи и экономисты, отлично выразился по данному поводу: «рационально мыслящие, свободно голосующие граждане, осознающие свои долгосрочные интересы, и его представитель, действующий согласно этим интересам – это ли не прекрасный пример детской сказки» [Р. Хиггс «Кризис и Левиафан. Поворотные моменты роста американского правительства» М.: Мысль, 2010, с.46].
Критики тоталитаризма, высказывая справедливые антисоветские доводы, оказываются полностью несостоятельными по части идей политического равенства. Это отлично видно на примере Карла Поппера: «философское образование, по Платону выполняет определённую политическую функцию. Оно некоторым образом отличает правителей от всех остальных и воздвигает барьер между правителями и управляемыми. (Эта основная функция “высшего” образования сохранилась до настоящего времени). Платоновская мудрость приобретается, главным образом, благодаря установлению непоколебимой власти политического класса» [К.Р. Поппер «Открытое общество и его враги» М.: Культурная инициатива, 1992, Т.1, с.190, 232].
Провозглашая воплощение на Западе идей открытого общества, Карл Поппер неприметно признаёт вопреки своей эгалитарной доктрине неизменное существование устойчивой системы неравенства, основанной на обучении в ограниченном числе учебных заведений, являющихся первой преградой между политиками и управляемой массой. Демократия имеет свою систему неравенства, пирамидально выстроенную через образование, денежное довольство и степень приближения к сложившейся политической элите. Ради установления именно такой системы интеллигенция боролась за свержение монархической власти и сословной структуры, дабы встать на её место.
Эффективная борьба за власть требует полноценной организации. Объединение интеллигентских сил в партии ставило их в свою очередь в зависимость от спонсоров в финансовом мире. Конкретное воплощение революции интеллигентов видно на примере масонского и английского заговоров февраля 1917 г. в России. Масонскими лидерами были профессор Некрасов, юристы Гальперн и Керенский, фабриканты Терещенко и Коновалов. Со стороны англичан Альфред Мильнер представлял в одном лице интеллигентскую идеологию, правительство Великобритании, закулисные тайные общества, банковский мир, устоявшиеся практики проведения спецслужбами политических диверсий.
Наработки учёных о происхождении интеллигентской коммунистической идеи подтверждают мнение заслуживающего почтения талантливого антисоветского публициста Э. Райса, написавшего в статье «Интеллигенция и революция»: «настоящая же цель революции – полная, безраздельная, монопольная, беспрекословная власть организованной в компартию интеллигенции». «Революция – не больше чем насильственный захват власти, имеющий целью насильственное истребление всех инакомыслящих» и раздробление сопротивляющихся социальных структур. «Содействуя революции – интеллигенция только добивается конечного торжества своих классовых целей». «Революцию проводили и проводят всегда и всюду, в первую очередь именно интеллигенты» [«Возрождение» (Париж), 1966, сентябрь, №177, с.72-73].
Зависимость идёт по нисходящей: интеллигентские идеологи направляют учащуюся молодёжь, которая пытается вовлечь в мятежи солдат или рабочих. Любая успешная и качественная работа требует финансовых средств, потому сами вожди интеллигенции впадают в тайную зависимость от мощных закулисных сил, преследующих свои цели, зачастую отличающиеся от замыслов идеологов партий.
В существующей русской политической традиции допустимо отождествлять понятие интеллигенции не со всем умственно развитым слоем, а только с деструктивно настроенным к идейным основам Российской Империи. Но во избежание путаницы полезно ввести уточнение, что не интеллигентность в положительном смысле принадлежности к высокой культуре, а именно культ пантеистического народобожия лежал в основе непримиримо враждебного неприятия строя Империи и требовал замены его демократией. Философское противостояние внутри интеллектуальной элиты шло по линии пантеизма в области науки, культуры, политики.
Даже не монархисты, занимающиеся историей Империи, как биограф Александра I, способны увидеть преобладающее религиозное влияние на Царскую власть в России: «Самодержавие в уваровской триаде – лишь форма правления, наиболее подходящая для православного сознания в его русской огласовке, политическое следствие религиозной и национальной причин» [А. Архангельский «Базовые ценности. Инструкции по применению» СПб.: Амфора, 2006, с.40].
Ровно то же можно сказать и о демократии как логическом следствии пантеистического мышления. Тем хуже, если оно недостаточно отчётливо сознаётся, т.к. тогда оно не получает достоинств развитой религиозной доктрины, а остаётся суеверием.
Страшную даль декабристов от народа никто отрицать не пытается. Хождения в народ нигилистов заканчивались неудачами. Один из популяризаторов «Народной воли» советской эпохи, знакомый с источниками, замечает: «средний возраст в партии был студенческим – как правило, 20 с небольшим» [М.Р. Хейфец «Книга счастливого человека» М.: Новый хронограф, 2013, с.75].
Вот первое, что требуется заметить. Основной чертой всех революционеров на протяжении десятилетий до 1917 г. оставался студенческий возраст, когда малосознательные юноши поддавались внушению немногочисленных идеологов старшего возраста и становились пушечным мясом революции.
Наблюдение о возрасте распространяется и на декабристов. А.С. Пушкин, состоявший в дружбе со многими из них по возрасту 1799 г. р. К примеру, у декабриста И.А. Анненкова, 1802 года рождения, революционные убеждения воспитал наставник, швейцарец Дюбуа, который с презрением относился ко всем правительствам, кроме швейцарского. Затем повлияло знакомство с сочинениями философов типа Руссо в Московском университете. Генерал Левашев в следственной комиссии сказал ему и Д.А. Арцыбашеву (тоже 1802 г. р.): «вы слишком много на себя взяли, молодые люди» [«Воспоминания Полины Анненковой» Красноярск, 1977, с.5, 73].
Точно так В.С. Печерин рассказывает, как 24-летний учитель-немец, бонапартист и отчаянный революционер по убеждениям, надоумил его Вольтером и Руссо умываться «от грязи» официальной монархической газеты «Северная пчела», после чего он грезил глупейшими фантазиями о том, как в Соединённых Штатах любой может стать президентом – это самые примитивные и далёкие от механизма выборной системы представления о демократическом устройстве.
Вступив на Престол, Император Николай I поспешил установить контроль за учебными заведениями. Поступающие студенты должны были давать подписки о непричастности к тайным обществам. Шеф жандармов А.Х. Бенкендорф в 1827 г., давая обзор настроений общества, выделял главное: «экзальтированная молодёжь мечтает о возможности русской конституции». Среди «особливо молодёжи» приветствовали переворот во Франции в 1830 г. и польский мятеж 1831 г. Жандармские отчёты «традиционно» называли именно студентов либералами и конституционалистами [«Русское общество 30- годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников» М.: МГУ, 1989, с.15, 17, 20, 152, 159, 161].
«Увековеченный Пушкиным «француз убогий» стал постоянным кошмаром российского дворянства. Из уст в уста передавались истории о том, как наивные родители нанимали учителями лакеев и кучеров, а то и вовсе преступников» [«Новая и новейшая история», 2012, №2, с.212].
Василий Розанов ключом своих «Сумерек просвещения» называл обучение гувернанткой французскому языку детей прежде молитв и закона Божьего [В.В. Розанов «Литературные изгнанники. Книга вторая» М.: Республика, СПб.: Росток, 2010, с.506].
Эту идею выразил и П.Н. Краснов в талантливой повести «Фарфоровый кролик» в 1912 г.
Некритическое восприятие иностранной литературы и авторитет недостойных, враждебных всему русскому лиц, превратил этих молодых людей студенческого возраста в революционных заговорщиков. Московский университет, как заключают историки, ещё перед 1812 г. пользовался славой учреждения, находящегося под руководством масонов, его справедливо звали гнездом якобинцев [А.О. Мещерякова «Ф.В. Ростопчин: у основания консерватизма и национализма в России» Воронеж: Китеж, 2007, с.146].
О ведущей роли масонов в заговоре писали самые либеральные историки. «При имп. Александре ложи получили, несомненно, политическое значение». 23 масона предстали перед судом «как наиболее видные участники декабрьского восстания». Следствие искало нити заговора в Париже, Дрездене, Италии и Австрии. Связи с иностранцами были найдены только у Южного общества [П.Н. Милюков «Роль декабристов в связи поколений» // «Голос минувшего на чужой стороне» (Париж), 1926, №2, с.52, 58].
Из пяти казнённых декабристов старшему было 33 года.
Исследовали замечают, что вопреки распространённому заблуждению, идеология декабристов никак не могла сформироваться ко времени окончания наполеоновских войн и основываться на военном опыте, поскольку к 1814 г. «около 40% будущих декабристов ещё находились в детском или отроческом возрасте» и не далеко от него ушли к 1825-му. По делу кружка братьев Критских в 1827 г. арестовали 13 молодых людей, из них пятеро в возрасте 20-25 лет, остальным – 16-19. Тайное общество во главе с Н.П. Сунгуровым было раскрыто в 1831 г., в нём из 33-х человек было 12 студентов, 11 человек – младше 20 лет [В.А. Дьяков «Освободительное движение в России 1825-1861 гг.» М.: Мысль, 1979, с.17, 19-20, 50, 71].
Н.М. Карамзин говорил о декабристах: «заблуждения и преступления этих молодых людей суть заблуждения и преступления нашего века». П.Г. Каховский знал, на кого опиралось движение декабристов: «смело говорю, что из тысячи молодых людей не найдётся и ста, которые бы не пылали страстью к свободе». Их свобода была куда хуже постепенно выправляющегося от деспотического абсолютизма монархического режима. Признавая, что Каховский намеревался лишить жизни Императора, застрелил генерала Милорадовича и полковника Стюрлера, ранил свитского офицера, современный историк, отошедший от монархических позиций к либеральному центризму, считает, что Каховский «конечно, не был ни закоренелым злодеем, ни низким негодяем» [Л.М. Ляшенко «Декабристы. Новый взгляд» М.: АСТ-пресс, 2013, с.118-122, 166].
Считая освободительные, а не какие иные идеи, самыми достойнейшими, придерживающийся довольно старых либеральных взглядов автор не даёт уточнений, с какого именно числа запланированных и осуществлённых убийств и ранений злодей становится закоренелым, а негодяй низким. При том избравший не какую-то, а титулуемую историком «уникальную» роль убийцы Государя террорист, оказывается, предпочитал «привычный выдуманный мир» (Ляшенко). Лучше б ему не выбираться оттуда в реальную политическую жизнь для попытки её катастрофического сокрушения.
Претенденты на революционное переустройство не отличились ничем значимым в уже подвластной им области. Вот ярчайший деятель русского национализма министр народного просвещения А.С. Шишков совсем не брал оброка с крестьян [М.А. Чванов «Русский крест» М.: Институт русской цивилизации, 2012, с.203-204].
А декабрист Якушкин, расходясь с правительственными проектами, пытался «освободить» крестьян без земли, но его крепостные, разумеется, категорически отвергли посягательства “реформатора” на обезземеливание западнического типа [С.А. Экштут «Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи Великих реформ до Серебряного века» М.: Молодая гвардия, 2012, с.55].
Их представления основывались на ложных философских догматах о воображаемом будущем, а не на историческом опыте, не на систематизированном комплексе познаний о реальных достоинствах России и своеобразии её культуры, сравнительно с сокрушительным для Европы опытом революции. Согласно представлениям министра народного просвещения С.С. Уварова, мышление декабристов – образец незрелого пресмыкательства перед новшествами. Как описывает историк, «даже высшие слои в России всё ещё тешились юношескими [!] «сновидениями» о республиках и революциях и ничего не смыслили в солидном, неспешном естественном развитии» [Ц.Х. Виттекер «Граф Сергей Сергеевич Уваров и его время» СПб.: Академический проект, 1999, с.32, 103].
Приобрести книгу в нашем магазине
|
