Приобрести книгу в нашем магазине: http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/15516/
К 1884 г. в Киевском университете студенчество «всецело пренебрегало» наукой, занимаясь устройством беспорядков. Поступившие в университет при допросах выказывали неспособность изложить показания на бумаге, делали элементарные «ошибки в правописании», зато университет был полон прокламациями [В.Д. Новицкий «Из воспоминаний жандарма» М.: МГУ, 1991, с.133-134].
Осенью 1888 г. 18-летний В.И. Ульянов в Казани вступил в один из кружков, основанных Н.Е. Федосеевым (1871 г.р.), который оказал влияние на молодёжные настроения в нескольких городах. В т. ч., «на прогрессивно настроенную молодёжь Вятской губернии». «В Кировском государственном архиве есть много документов, показывающих, что студенческая молодёжь, приезжая на каникулы в родные места, занималась распространением марксистской литературы». «В распространение «Искры» в Вятской и Пермской губерниях большую роль сыграл М.А. Безруков», который закончил реальное училище в 1900 г. В июле 1902 г. его арестовали при переходе границы [В.В. Наймушин «Заре навстречу» Кировское книжное издательство,1961, с.35-37, 42].
Опаснее полицейских для революционеров бывали сами рабочие и крестьяне. В 1895 г., в начале агитационной деятельности Дзержинского, рабочие завода Гольдштейна избили его за пропаганду: «мне нанесли ножевые раны по правому виску и голове». Естественно, Феликс сильно озлобился после такого приёма: «пусть капитализм шагает как можно быстрее и разрушит эту варварскую крестьянскую Русь и усилит нашу рабочую партию» [Ф.Э. Дзержинский «Я вас люблю…» М.: Кучково поле, 2007, с.14, 144].
Всю мощь и убийственное бесплодие разрушительной программы экстремистов сознавали симпатизирующие им либералы. Известное Приютинское братство к 1886 г. признавало следующую аксиому: «русская молодёжь давно уже чувствует, что так нельзя жить. И под влиянием этого сознания она набросилась на существующую жизнь и хотела её насильно уничтожить». Насилие и уничтожение – такие лозунги вышиты на молодёжном революционном знамени. Князь Шаховской к этому добавлял: «Я думаю, что революционное движение в России, как такое общее дело лучшей [!] части молодёжи, кончилось, и молодёжь чувствует, что и так – убивая и стремясь убийством [!] уничтожить [!] теперешнюю жизнь [!], стремясь в сущности лишь к водворению или уничтожению некоторых временных форм – ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ» [Г.П. Аксёнов «Вернадский» М.: Молодая гвардия, 2010, с.43].
Лев Тихомиров в 1888 г. выпустил брошюру с объяснением, почему считает ошибочной идею революции: «я писал программы в двадцать лет: теперь, когда мне почти сорок, я был бы весьма плохого о себе мнения, если бы побоялся своих двадцатилетних сочинений или не умел сказать ничего умнее их». Он считал тем более важным выступить против революционных идей открыто, поскольку «это обычное явление: многие, достигшие некоторого опыта и возраста, перестают верить в свои прежние основы и мечты – но молчат! Они не делятся опытом с молодёжью».
Более того, Тихомиров выступил с разоблачениями финансирования террористов конституционной либеральной лигой. Использование студентов в качестве пушечного мяса, пролагающего путь к власти для профессоров и земцев, сугубо разрушительным для монархического строя путём, ослабляющим лучшие национальные силы, требовало всяческого противодействия, когда «безнациональное и антинациональное западничество издавна и столь же естественно смотрело на молодёжь как на главную, самую удобную для воздействия среду», неопытную, бунтливую, внушаемую [Л.А. Тихомиров «Критика демократии» М.: Москва, 1997, с.29, 234, 561].
В августе 1888 г. П. Аксельрод в письме к П. Лаврову беспокоился о влиянии на молодёжь отречения Тихомирова от революции, его пугал вероятный «переход заметной части молодёжи на сторону Тихомирова, который, в моих глазах, отнюдь не продажный ренегат, a несчастная жертва нашего славянофильского социализма, словом, народничества» [«Из архива П.Б. Аксельрода» Берлин, 1924, с.34].
В книге Троицкого приведены полные списки осуждённых в 1880-1891 гг., по которым можно наблюдать колебание возраста в среднем между 20-27 годами. Вполне вероятна поэтому реакция фельдмаршала И.В. Гурко на террор: «сошлю, повешу сотню студентов» [Н.А. Троицкий ««Народная воля» перед царским судом» Издательство Саратовского университета, 1971, с.11].
В январском 1895 года обращении к Государю Черниговского земского собрания говорилось: «мы всегда с негодованием относились к крайним увлечениям молодёжи, особенно к таким, которые доходили до преступных насилий» [В.М. Хижняков «Воспоминания земского деятеля» Пг.: Огни, 1916, с.206].
11 декабря 1895 г. И.Л. Горемыкин докладывал Императору Николаю II, что усиление брожения среди рабочих связано с агитацией кружка социал-демократов, состоящего «как из лиц интеллигентных, преимущественно учащейся молодёжи, так и распропагандированных ими рабочих» [«Ленин. Петербургские годы» М.: Политиздат, 1972, с.120].
В феврале-марте 1899 г., когда в Совете Министров разделились мнения насчёт применения к студентам силовых методов, защитники студентов, недостаточно зная историю революционного движения, недооценивали их мотивы и опасность.
31 марта 1899 г. издатель Алексей Суворин иронически записал: «просвещённое самодержавие, почти два месяца юношество борется с правительством» [А.С. Суворин «Дневник» М.: Независимая газета, 2000, с.329].
Насмешку следует направить на меру просвещённости молодёжи и неуместность направления её энергии. В советском издании дневника в 1923 г. слово «юношество» из этого предложения намеренно было исключено, избавив тем словесную конструкцию от всякого смысла.
Само по себе наличие множества студентов, разумеется, не является причиной революционной активности. Самое важное – кто и как направляет их в сторону революции – надо выявить технику управления.
Чисто статистически здесь ничего не доказать. К примеру, у историка с подмоченной репутацией после ряда неудачных полемик и трудов появились утверждения, что «эффект “молодёжного бугра” способен вызвать революцию даже в относительно благополучной стране». Вершина бугра приходится в России на 1901-1902 годы – 30% молодёжи 15-24 лет к взрослому населению. «Дополнительного изучения требует вопрос о политической активности крестьянской молодёжи в ходе начавшихся в 1902 г. крестьянских восстаний» [С.А. Нефёдов «”Молодёжный бугор” и первая русская революция» // «Социс», 2015, №7, с.141-142, 146].
Влияние такого бугра следует учитывать при расчёте потенциала мятежа, но важнее влияние продвигаемых идей и конкретные организационные меры пропаганды и террора.
Убитый в 1901 г. террористом министр народного просвещения Н.П. Боголепов боролся с «произволом студентов», «изгонявших из аудиторий преподавателей, создававших своими экстремистскими выходками с химическими веществами угрозу жизни учащихся». За эту борьбу министр и был убит одним из студентов [Т.Б. Перфилова ««Учёное сословие» в России в правовом пространстве уставов Императорских университетов» Ярославль: ЯГПУ, 2014, с.376].
В противостоянии между Самодержавием и революцией, как в данном случае точно подмечено автором, не монархисты, а их противники, были идейным воплощением произвола и самосудно погромного смертоубийства.
Н.П. Боголепов ещё в декабре 1894 г. писал в дневнике, что количество высланных студентов в процентах по факультетам совпадает «с тем, сколько профессоров-агитаторов существует по факультетам», особенно выделяя роль Милюкова, который «становится вдохновителем тайных студенческих обществ». Вредную агитацию среди студентов вёл и Вернадский. Дневники будущего министра народного просвещения дают точные представления о негативной роли интеллигенции в создании революционных настроений [«Русский Архив», 1913, Т.141, с.14, 43, 53].
Н.П. Боголепова выдвинул на министерский пост после смерти И.Д. Делянова Великий Князь Сергей Александрович, убитый террористами позднее. Сам граф Делянов, по воспоминаниям Е.А. Боголеповой, называл Государю желаемым своим преемником её мужа. Будучи министром, Н.П. Боголепов докладывал Императору, что студенческие беспорядки 1899 г. вызываются «общей малой культурностью» интеллигенции [«Русский Архив», 1906, Т.122, с.363, 392].
Как отмечают биографы П.Н. Милюкова, их герой, содержавшийся в тюрьме во время убийства министра Боголепова, имел основания опасаться обвинений в подстрекательстве к совершившемуся убийству в выступлении перед студентами, собравшимися по поводу смерти в Париже П.Л. Лаврова. Милюков посещал нелегальные собрания, организованные студентами, с привлечением нескольких рабочих. На таких собраниях Милюков подталкивал студентов к террористическим актам, приводя им в качестве примера деятельность народовольцев [А.В. Макушин, П.А. Трибунский «Павел Николаевич Милюков: труды и дни (1859-1904)» Рязань, 2001, с.256-257].
Отчим А.А. Блока особо выделял роль студентов в подрыве правопорядка: «стоял на стороне царя, его слуг и войска и испытывал враждебные чувства к революционно настроенной оппозиции, а в особенности к студентам» [М.А. Бекетова «Воспоминания об Александре Блоке» М.: Правда, 1990, с.316].
Описывая очередные студенческие беспорядки в феврале 1902 г., бывший адъютант московского генерал-губернатора пишет, что студенты «страшно добивались» вызвать беспорядки на фабриках, но это им не удалось, и некоторых из подстрекателей рабочие задерживали и сдавали в полицию [В.Ф. Джунковский «Воспоминания 1865-1904» М.: Издательство им. Сабашниковых, 2016, с.621-622].
Обе враждующие стороны отлично сознавали, кто составляет действительную движущую силу революции. Так, лидер лишь по наименованию рабочей партии Ленин в феврале 1905 г. объяснял: «в России людей тьма, надо только шире и смелее, смелее и шире, ещё раз шире и ещё раз смелее вербовать молодёжь», их надо «с отчаянно быстротой объединять и пускать в ход», не боясь «их неопытности и неразвитости» [С.В. Тютюкин, В.В. Шелохаев «Марксисты и русская революция» М.: РОССПЭН, 1996, с.80].
Советские историки излагали порядок революционного процесса так: в Петербурге, Москве, Харькове и других городах в начале 1901 г. прошли «политические выступления рабочих со студентами. В 1902 г. рабочий класс выступил уже как самостоятельная политическая сила». Но совершенно нигде такая самостоятельность на наблюдается, что можно проверить по любой губернии и городу. Затем партийные писцы повторяли преувеличения Ленина, будто «только волны массовой стачки» рабочих «пробудили широкие массы крестьянства от летаргического сна» [В.Г. Тюкавкин, Э.М. Щагин «Крестьянство России в период трёх революций» М.: Просвещение, 1987, с.65, 71].
Определённое провокационное влияние тут есть, но можно говорить и про обратное влияние крестьянских выступлений, а главное – студенческих, и всего важнее – рассмотреть руководство интеллигенцией всеми этими движениями.
Историки, которые говорят о необходимости неидеологизированного подхода к источнику, сами показывают неспособность выйти за пределы советских интерпретаций. Так, в подготовленном И.М. Пушкарёвой сборнике «Трудовые конфликты» безосновательно и в полном противоречии с фактическими данными оказывается отброшенным на третий план первенствующее влияние интеллигенции на “рабочее движение”, зато неоднократно повторяется идиотский вымысел о развязанной Россией войне с Японией для устранения опасности пролетарских протестов. Обильное воспроизведение лживой советской пропаганды сочетается с ссылками на маргинальную публицистику С.Г. Кара-Мурзы. В подобной бессмыслице теряются такие существенные материалы, каков доклад Святополк-Мирского за 1901 г. про то как «горсть молодёжи» руководит «массой» рабочих [«Трудовые конфликты и рабочее движение в России на рубеже XIX-XX вв.» СПб.: Алетейя, 2011, с.166].
Ю. Мартов писал, что Ленин в книжке «Что делать» за 1902 год «обобщил и возвёл в принцип специфические условия развития русской социал-демократии, зародившейся в кружках буржуазной (по происхождению) интеллигенции в стороне от рабочего движения», причём в этом схема Ленина не отличалась от эсеровской политики – обе партии были сугубо интеллигентскими. Когда ещё одна социалистическая партия, Бунд, объявляла себя единственным представителем еврейского пролетариата, Троцкий от РСДРП настаивал, что он также считает себя представителем еврейских рабочих, сам таковым не являясь, будучи самозванцем в качестве рабочего, цепляющимся, однако, за принадлежность к еврейству [«Пролетарская революция», 1921, №2, с.28-29, 32].
17 апреля 1902 г. Владимир Крутовский писал в Красноярске: «дети начали протестовать. В Железнодорожной школе ребята в виде протеста пожелали убрать сторожа и лучше кормить – там интернат – повыбили 60 стёкол, переломали столы, сожгли у сторожа часть одежды». 24 июля 1902 г. снова революционные акции проводят одни дети: «на Столбах опять была целая политическая демонстрация. Арестовали 10 человек, но из них уже 7 выпущены, 100 человек переписано. В общем, глупая детская шутка, и характерная для наших мест». Осенью 1902 г. по поводу молодёжных волнений приезжал поговорить со студентами, созванными со всей Енисейской губернии, заместитель министра внутренних дел Святополк-Мирский. Каждый студент получил прогонные для встречи и рубль суточных [А.В. Броднева «Кто Вы, доктор Крутовский?» Красноярск, 2014, с.75, 79, 82].
Не соглашаясь с самым точным суждением, что такие интеллигенты как Владимир Крутовский старательно готовили триумф большевизма, соавторы его биографии считают, ссылаясь на книги убийцы Кравчинского, что «лучшие умы молодёжи были увлечены народническими идеями». Что это были за умы видно из их же биографической работы. Коллектив под общей редакцией доктора медицинских наук В.И. Прохоренкова прославляет политические убийства, соглашаясь с листками «Земли и воли», в которых такие убийства назывались актом мести, самозащиты, подъёма на «нравственную высоту» (Н.А. Морозов). Убийство ещё «и один из лучших агитационных приёмов» [«Патриарх сибирской медицины» Красноярск: Класс плюс, 2014, с.36, 205].
Такие современные писатели, на словах озабоченные патриотическим воспитанием, способны при сугубо нигилистическом взгляде на подлинное развитие Империи, внушить неприязнь ко всей исторической России, противопоставив ей отдельные группы организованных убийц. Выход подобной литературы представляет отвратительное, но закономерное явление современной культурной жизни среди других образцов пропаганды “патриотизма”.
Милый сердцу нашим интеллигентам Степняк-Кравчинский в 1892 г. издавал в Англии брошюры о величайшей нравственной силе социализма. Величие это выражалось в следующем: «в политике мы – революционеры не только до прямого народного восстания, но до военных заговоров, до ночных вторжений во дворец, до бомб, до динамита». В программе газеты «Земля и Воля», представители революционного нравственного величия писали о желаемом: «изгнание, а иногда поголовное истребление всего начальства, всех представителей государства». Вполне солидарный с ними, террорист А.И. Ульянов ненавидел мирную спокойную жизнь в Симбирске и часто повторял: «я не верю в террор, я верю в систематический террор» [«Голос минувшего на чужой стороне» Париж, 1926, №3, с.230, №4, с.51-54].
Всё это воплотил большевизм. Не приходится удивляться поклонению Кравчинскому в стране победившего нацизма, где ежегодно прославляются советские победы величайшего преступного режима, и никого не смущают и не интересуют ни оккупационные преступления победителей, не отличающиеся от нацистских, ни участие настоящих «лубянских палачей» в качестве организаторов Нюрнбергского процесса. Главный обвинитель от СССР Роман Руденко и тот причастен «к массовым убийствам людей даже без имитации следствия и суда» [А.И. Ваксберг «Моя жизнь в жизни» М.: Терра-спорт, 2000, Т.1, с.226, Т.2, с.54].
Отделить победу 1945 г. от этих преступлений невозможно, как и всю революцию – от террора, на котором она основана. Обе попытки схожи своей пропагандистской лживостью в интересах советской антикультуры и демократической мифологии.
С иной, несоветской стороны, современные отъявленные либералы, по самодурству не желающие вникать в описываемое, лишь бы поскорее раскрутить развлекающую читателей событийную карусель, более всего помешанные на лживой революционной мифологии о еврейских погромах, оказываются способны одновременно и признавать, что ««Народная воля», устраивая взрывы царского поезда или Зимнего дворца, не думала о невинных жертвах», и находить положительные стороны в террористической деятельности Боевой организации эсеров. «Каковы были результаты его деятельности? Как ни странно, скорее положительные. Деятельность Азефа-революционера объективно способствовала переходу России к конституционной демократии в 1904-1905 годах» [В.И. Шубинский «Азеф» М.: Молодая гвардия, 2016, с.135, 336].
Таковы “лучшие” писательские умы нашего времени, подобные интеллигенции начала ХХ века.
Круг чтения натасканной на террор молодёжи оставлял желать лучшего. Как писал в 1898 г. Василий Розанов, политическое брожение комплектуется «исключительно адептами 16-27 лет», для обмана и возбуждения которых существует специальная радикальная литература, а именно «журналы для юношества», «детская история», «детская критика», художественная литература исключительно про юношей и для них, при полном отсутствии героев старше 35 лет [В.В. Розанов «Религия и культура. Статьи и очерки 1902-1903» СПб.: Росток, 2008, с.86-87].
В сообщении министру Плеве 3 мая 1903 г. саратовский губернатор П.А. Столыпин описывал последствиях агитации тех, ранних, “лучших” умов: поджоги, покушения на убийства, совершаемые крестьянами под влиянием ссыльного землевладельца: «местная крестьянская молодёжь, заражённая его идеями, слывёт у крестьян под названием «Ченыкаевских студентов»». Только крестьянская молодёжь, начитавшаяся прокламаций, «терроризирует большинство» верноподданных [П.А. Столыпин «Нам нужна великая Россия» М.: АСТ, 2013, с.356-358].
Про студентов в 1908 г. Столыпин писал, что руководство партии к.-д. использовало их для давления на правительство, как средство усиления своего политического влияния [Ф.А. Гайда «Власть и общественность в России» М.: Университет Дмитрия Пожарского, 2016, с.71].
Можно было бы подозревать, что государственные служащие использовали такие объяснения происхождения террора для прикрытия каких-нибудь личных просчётов или менее благоприятного положения дел, однако правительственные данные полностью подтверждаются всеми иными видами источников.
Представители не вполне дружественного к чиновничеству «Союза 17 октября» видели, что революционеры «насильно» втянули рабочих в свою политическую борьбу, используя их в качестве оружия устрашения и вымогательства. А относительно крестьян князь Волконский в 1-й Г. Думе объяснял, что малоземелье не вызывает аграрных беспорядков, их создают люди, наталкивающие одни слои землевладельцев с другими [В.В. Шелохаев «Партия октябристов в период первой российской революции» М.: Наука, 1987, с.92, 105].
|
