Сто лет минуло с весеннего наступления белой армии (или армий) адмирала Колчака. Можно добавить «на Москву», можно и не добавлять, потому что до Москвы колчаковцы далеко не дошли. О трагических событиях, развернувшихся между Уралом и Волгой, с корреспондентом «Росбалта» беседует известный историк, руководитель Биографического института Университета Дмитрия Пожарского Сергей Волков.

— Сергей Владимирович, в нашем кинематограф и в песенной культуре гораздо чаще вспоминается «южный» или «деникинско-врангелевский» фронт Гражданской войны. Там было и куда больше офицеров, было с чем «позаигрывать», как в «Адъютанте его превосходительства», там и кавалерийские лавы, да и попросту было «потеплей и посуше». Адмирал Колчак гораздо чаще вспоминается в связи с его трагическим концом, нежели с кратким «рассветом» его воинства.

Между тем для тех из нас, кто «за белых», может быть, один из самых мучительных вопросов, почему армии Колчака и Деникина не смогли нанести одновременный удар по красному центру с востока и юга?

 — Это было невозможно. Белое движение на юге и в Сибири развивалось совершенно отдельно, и вопрос о реальной координации действий стоять не мог. Колчаковское наступление планировалось даже раньше — на январь—февраль. И именно тогда Колчак находился на пике своего могущества, а на юге к началу 1919 года белые находились в довольно тяжелом положении.

До Колчака антибольшевистские силы на востоке являли собой сплошной «винегрет». Эсеровский Комуч (Комитет членов Учредительного собрания) под красным флагом, более правое Сибирское правительство, уральские и оренбургские казаки сами по себе…

У Комуча никаких перспектив на победу не было: крестьян в массе поднять не удалось, а основной силой на фронте были офицеры-добровольцы, которые к Комучу относились так же, как относилась офицерская среда к Временному правительству накануне большевистского переворота. «Эти люди нас 8 месяцев травили, призывая продолжать войну и одновременно, указывая на нас как на контрреволюционеров, — вот что могли сказать офицеры. — А теперь они поджали хвосты, а мы их защищать должны? Да пошли они…».

А Комуч побаивался офицеров как возможных носителей «реакции». В общем, воспроизводилось то же, что творилось с весны по осень 1917 года. Колчак же, проведя мобилизацию, организовывал свою армию на регулярной основе по образцу старой русской армии.

А что в это время происходило на юге? Большая часть Донской области была потеряна, Добровольческая армия вела затяжные бои в Донбассе, в которых таял ее «золотой фонд» — малочисленные полки первых добровольцев: «марковцев», «корниловцев», «дроздовцев»; станции и полустанки по нескольку раз переходили из рук в руки. Деникин только в мае—июне получил возможность потихоньку наступать, когда Колчак уже потерпел поражение.

Связь с Колчака с Деникиным осуществлялась, но большого значения не имела. Деникин признал Колчака в качестве верховного руководителя Белого движения, но никакого стратегического руководства Колчак осуществлять, разумеется, не мог, тем более отдавать ему какие-то оперативные приказы. Все белые фронты Гражданской войны были абсолютно разобщены, и на каждом из них руководители делали то, что могли.

— Откуда и куда шло наступление, и каково было соотношение сил?

 — Колчак, силы которого были разделены на три армии: Сибирскую, Западную и Оренбургскую, наступал с Урала: на севере — на Ижевск-Воткинск, в центре — на Уфу, Бугульму и Бугуруслан, и его войска почти вышли к Волге, на юге — на Оренбург. Силы же сторон были невелики, а если сравнивать с фронтами Первой мировой, то и крайне невелики.

Колчаку удалось мобилизовать где-то до полумиллиона человек, но выставить на фронт в это наступление — около 135 тысяч. И надо сказать, что примерно такие же по численности силы встречали его со стороны красных. Но у них было существенно больше артиллерии и пулеметов.

— Кто командовал? Разбирался ли адмирал Колчак в сухопутной войне?

 — Нет. Колчак, хотя и прославился во время Мировой войны как талантливый руководитель флота, был фигурой чисто политической, взял на себя крест верховного возглавительства (титул Верховного правителя не им придуман, он предусматривался законодательством Российской Империи на случай временного отсутствия монарха), но в оперативных вопросах борьбы на сухопутном фронте был вынужден целиком полагаться на свое окружение.

Одним из главных отличий Восточного фронта от Южного было то, что у Колчака не было никакого избытка офицеров. Ему неоткуда было взяться на востоке. Через колчаковскую армию за войну прошло около 35-40 тысяч офицеров, но единовременно их никогда не было более 17-19 тысяч, считая и фронт, и многочисленные гарнизоны на огромных сибирских просторах

— И у Колчака, почти как и в Красной Армии, выдвинулись молодые командующие?

 — Да. Среди командующих колчаковскими армиями во время этого наступления был только один «царский генерал», получивший генеральские погоны при царе — генерал-лейтенант Михаил Ханжин, командующий Западной армией, наступавшей в центре на Уфу. Выдвинулось много молодых; начальником штаба Колчака стал полковник Дмитрий Лебедев, которого, правда, многие обвиняют в поражении, блестяще выдвинулся подполковник Владимир Каппель. Немало генералов вышли из младших офицеров, как, например, поручик Александр Рычагов, который создал в Красноуфимском уезде партизанский отряд, развернул его в полк, потом в дивизию, и генералом уже погиб в январе 1920 года под Красноярском.

— И даже из чехов — знаменитый Радола Гайда. А чехи принимали участие в колчаковском наступлении?

 — Чехи — уже нет. Они ушли с фронта осенью 1918 года. После окончания Первой мировой им там нечего было уже делать, как и всем союзникам. Да и состав чехов сильно сменился. Наиболее боевой и жертвенный элемент был выбит в летних боях, и чешские части были пополнены другими чехами из лагерей военнопленных, которые в свое время, когда в русской армии создавались чехословацкие части, вовсе в них не рвались. Они стали отводиться в тыл охранять железную дорогу, которую они позже использовали в своих целях, сильно навредив эвакуации белых войск при отступлении с осени 1919 года.

А Гайда, изначально капитан Чехословацкого корпуса, за свои успехи — взятие Перми — был поставлен во главе Сибирской армии Колчака, которая наступала на севере. Он был авантюрист, но Пермь-то взял.

Со стороны красных Восточным фронтом командовал бывший полковник Сергей Каменев (не путать с Львом Каменевым). В центре — командующим 5-й армией вскоре стал Михаил Тухачевский, но, пожалуй, главную роль в этих событиях сыграл Михаил Фрунзе во главе своей Южной группы. Личность это интересная, самородок, обладавший большой интуицией, он знал, как со своими войсками обращаться, и из деморализованных, находящихся на грани мятежа частей смог создать сильную боеспособную группировку. Ну, а аналог Колчака сидел в Москве, это Троцкий.

— Еще важный вопрос. Наступление шло практически в дикой местности, где почти не было дорог, проходили какие-нибудь три железнодорожных линии. Это наступление началось при 30-градусных морозах и продолжалось в весеннюю распутицу. Как это реально происходило? Во что все эти люди были одеты, хотя бы?

 — Естественно, когда мы где-нибудь в кино видим белых в отличной дореволюционной, а то и довоенной форме, с галунными золотыми погонами — это никакого отношения к реальности не имеет. Во время Гражданской войны во всех воюющих армиях господствовала «форма номер восемь — что имеем, то и носим». Только на белых были погоны из подручных материалов.

Никаких сплошных линий фронтов с траншеями на этих просторах, разумеется, не было. Основные действия — вдоль железных дорог и почтовых трактов. Передвигаться было очень трудно. На юге хотя бы была относительно густонаселенная местность с сетью железных дорог.

— Кавалерия играла большую роль там?

 — Нет, кавалерии особенно много не было. Регулярной кавалерии у Колчака — три-четыре полка. В основном — сибирские, уральские и оренбургские казаки. Действовали они на тех направлениях, где большого успеха достичь не смогли: на юге, где Оренбург взять так и не удалось. Да и бронепоездов на востоке было куда меньше, чем на юге.

— Есть ведь и такое мнение, иногда довольно эмоционально выражаемое: мол, «если бы англичане вовремя прислали Колчаку патроны, вся история России пошла бы иначе»…

 — Нет, я с этим согласиться не могу. Англичане прислали Колчаку то вооружение, которое было заказано во время Первой мировой (вернее, — часть его). Но это было совершенно несопоставимо с запасами русской армии, которые достались большевикам в центральной России.

Вот если бы белым была оказана помощь войсками, то был бы совсем другой разговор. Но об этом не могло быть и речи. Союзники интересовались Россией, пока шла Первая мировая. Когда же она кончилась, они оказались в идеальной ситуации. Они победили, а делиться не с кем.

Англичане поддерживали не столько белых, сколько лимитрофные отделившиеся государства. Совсем им было не нужно, чтобы Россия получила Проливы, Константинополь, турецкую Армению, Галицию, Буковину и Карпатскую Русь, как было обещано (этот вопрос был главами держав решен летом 1916 года). А опасности большевизма они недооценивали. Хотя и англичане тоже были разные: Черчилль последовательно поддерживал белых, но ничего не мог сделать, когда уже пришло правительство левое. Никто из бывших союзников России по Антанте так де-юре и не признал правительство Колчака (и, таким образом, Белое движение в целом).

— А собственные оружие и боеприпасы у белых как-то производились, на Урале?

 — Практически нет. На тогдашнем Урале единственный центр военной промышленности — это Ижевск и соседний Воткинск. В Ижевске делали винтовки, в Воткинске — пушки. И, кстати, одни из лучших колчаковских дивизий — это Ижевская и Воткинская: квалифицированные рабочие-оружейники, которые при царе жили в каменных коттеджиках вокруг заводов и уж имели все, что им могли посулить большевики.

После Ижевско-Воткинского восстания против большевиков рабочие были вынуждены отойти. В ходе весеннего наступления Ижевск и Воткинск белые снова освободили, но вскоре опять отошли. А ижевцы-воткинцы, после того, как они побывали в своих краях в ходе наступления и увидели, что там натворили комиссары, они пушки протащили на себе через тайгу и остались верны Колчаку до конца.

— Еще один вопрос: о роли башкирских националистов. Говорят, что они сыграли большую роль в победе красных, и их лидер Ахмед-Заки Валидов считается как бы «восточным Махно»…

 — Нет, это очень сильное преувеличение. В обстановке того хаоса было создано Башкирское национальное правительство, которое первоначально, как и Алаш-Орда казахская, поддерживало антибольшевистские силы. Но Валидов, как и все националисты, думал прежде всего о своих интересах: кто им обеспечит более полную автономию. Им показалось: не лучше ли договориться с красными?

Это сыграло роль в том, что наступление Колчака несколько задержалось: его отложили на апрель, когда наступать уже было менее удобно из-за распутицы. Но собственно-боевых сил у башкир было только несколько тысяч человек: две пехотных дивизии и несколько кавалерийских полков по 700-800 человек. «Башкирский отдельный корпус», сформированный в начале сентября 1918 года, был расформирован уже в середине октября, а «Башкирский корпус», сформированный в конце января 1919 года, с середины февраля перешел на сторону красных, а в начале марта был ими расформирован. Отдельные же башкирские части воевали у Колчака, и были одними из самых надежных, участвовали в боях в Приморье и отошли в Китай.

— Что же в итоге?

 — Колчак отошел к Уралу. В течение лета 1919 года он был вынужден отходить все дальше, на Челябинск и на линию реки Тобол. Там тоже планировалось дать сражение и повернуть, но это тоже не удалось. Потом уже сплошное отступление до Омска и оттуда уже начался «Сибирский ледяной поход» в Забайкалье, а в конце 1920 года отступление оттуда в Китай и переезд части армии на Дальний Восток.

— И еще одно. Пушки и пулеметы очень важны. Но все-таки, если численность бойцов с двух стороны была примерно равной — значит, Красной Армии нельзя отказать в храбрости, а ее командирам — в умении воевать?

 — Я этого не отрицаю. Хотя примерно равной численность была только во время отдельных операций (как вот в этом колчаковском наступлении), а вообще-то она была у красных обычно существенно выше, не говоря о мобилизационных резервах.

Но важнее другое. В каждом лагере было «надежное ядро», а остальное — как бы «шлейф» из мобилизованных, попавших случайно и т. д. Так вот, красное «надежное ядро» было в несколько раз крупнее. Примерно я оцениваю его в 200 тысяч «Красной гвардии» и еще столько же так называемых интернационалистов — прежде всего немецких и венгерских военнопленных, китайцев, корейцев, латышей.

А белое «надежное ядро» — это высокомотивированные добровольцы из офицеров и учащейся молодежи — примерно тысяч 10-15 на востоке и тысяч 40 на юге. Когда первые белые формирования состояли исключительно из них, они могли одерживать верх над противником, многократно превосходящим их численностью, но вскоре эти добровольцы растворились в массе «примкнувших» и мобилизованных и были в основном выбиты, так как постоянно находились на фронте и гибли в первую очередь.

Вообще же из всего населения Российской Империи, в Гражданской войне (считая не только военнослужащих, но и политических активистов и т. д.) участвовало процента четыре — в 2-3 раза меньше, чем в Первой мировой. Подавляющее большинство стремилось избежать участия, и было озабочено собственным выживанием.

Образованная Россия, понимавшая, что должна быть свобода и законность, была, во-первых, не очень велика, а во-вторых, очень сильно расколота всей прежней историей. Крестьяне же во время Гражданской войны, за небольшим исключением (в основном в казачьих регионах), еще не успели в полной мере почувствовать на себе стальную большевистскую хватку, поэтому основные масштабные крестьянские восстания развернулись уже после полной победы большевиков, на год-полтора «разминувшись» с Белым движением.

Беседовал Леонид Смирнов

Источник