«И никто не знает своего времени», - утверждается в Евангелии. Может быть, никогда эта мысль не была так актуальна, как в годы страшной и нелогичной гражданской войны в России. Если бы это относилось только к «малым сим», малообразованным и не способным разобраться в бесовской демагогии! Но болезнью отвержения исторической России, русских ценностей и русского образа жизни заболели прежде всего высокообразованные деятели в университетах и духовных академиях, интеллигенты, деятели церкви, поэты и работники культуры. Приведу ярчайший пример. Максимилиан Александрович Волошин, как известно, в стихах и в жизни «молился за тех и за других». Я не критикую поэта - я только хочу сказать, что даже с христианской точки зрения молиться за тот рой бесов, который налетел на Россию в лице большевиков, наверное, всё - таки негоже. Но Волошин был подготовлен к этому объективному бездействию. В 1905 году в Париже после принятия его в масонскую ложу (экзаменатором был другой русский интеллигент, актёр и писатель, масон со стажем Александр Амфитеатров) Волошин записывает в дневнике: «Каким бы я мог быть великолепным французом. В конце концов, единственное, что соединяет меня с Россией, - это Достоевский». Комментировать эту запись не стоит, и так всё ясно. Добавлю только, что также мыслили в трагические дни тревожного для Отечества 1905 года Александр Блок, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Леонид Андреев и многие другие.
И вот финал - для М. А. Волошина. Запись в его дневнике 7 июля 1931 года: «Вчера за работой вспомнил уговоры Маруси (жены поэта - ВП): Давай повесимся». И невольно почувствовал всю правоту этого стремления. Претит только обстановка - декорум самоубийства. Смерть, исчезновение - не страшны. Но как это будет принято оставшимися и друзьями - эта мысль очень неприятна. Неприятны и прецеденты (Маяковский, Есенин). Лучше «расстреляться» по примеру Гумилёва. Это так просто: написать несколько стихотворений о текущем. О России по существу. И довольно. Они быстро распространятся в рукописях…
М. А. Волошин умер с помощью главного союзника большевиков - голода…
Увы, но «своя своих - не познаша» - это довольно часто встречающийся принцип в нашей истории двадцатого века.
Белое движение в русской поэзии, на мой взгляд, занимает значительно меньшее место, чем должно было бы занимать. Но для этого надо было сначала увидеть и почувствовать сердцем всю отчаянную жертвенную красоту, чистоту и возвышенность, желание жизнь отдать за Отечество и за други своя Белой Гвардии, мощное магнетическое притяжение для беззаветного служения молодёжи - гимназистов, реалистов, кадетов и юнкеров.
Если бы необходим был эпиграф для моего краткого очерка, я выбрал бы четыре строчки современного поэта:
…Был сумрачный восход, и мало было нас…
А снилось, весь народ живой восстал в тот час.
А были только мы. Но, Господи спаси,
Сияли среди тьмы мы айсбергом Руси.
(Елена Семёнова)
Белый айсберг посреди тёмной толпы, не ведающих, что творят, полоса сгущённого плотного света посреди тяжёлой удушающей тьмы - в этом для меня образ Поэзии Белого Движения.
Но повторю: «И никто не знает своего времени». Лидеры среди русских поэтов в эмиграции - Владислав Ходасевич, Георгий Иванов, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Иван Бунин, позднее Владимир Набоков не заметили Поэзии Белого Движения. Они оказались представителями какой-то другой России…
Если воспользоваться терминологией М.М. Бахтина о театре, то можно сказать, что время Белой борьбы было большим поэтическим временем, и современные поэты (о них речь ещё впереди) чувствуют притягательность ПОЭЗИИ БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ. В самом Белом Движении содержалась высокая поэзия, опиравшаяся на благородство, честь, чистоту сердца, глубину души и обречённость избранного пути. Многим современникам, сбитым с толку бесовской пропагандой, очевидно, этого было не оценить. (И им вовеки не понять, тех, с обречёнными глазами - Александр Блок).
Марина Ивановна Цветаева была первым поэтом, написавшим едва ли не целую книгу о Добровольческой Армии. Причём, написана она была в большевицкой Москве, и Цветаева никогда и нигде не скрывала своей любви и симпатии к белым воинам, но Бог хранил тогда Марина Ивановну от красных вурдалаков. 4 декабря 1917 года было написано короткое стихотворение «Корнилов»:
…Сын казака, казак…
Так начиналась - речь.
- Родина. - Враг. - Мрак.
Всем головами лечь.
Бейте, попы в набат.
- Нечего есть. - Честь.
- Не терять ни дня!
Должен солдат
Чистить коня…
И примечание поэта: «Я уже тогда поняла, что это: «Да, и солдаты должны чистить своих лошадей!» (Москва, лето 1917 года - речь на Московском Совещании) - куда дороже всего Керенского (как мы тогда говорили)».
Или 17 марта 1918 года Цветаева напишет:
Кто уцелел - умер, кто мёртв - воспрянет,
И вот потомки, вспомнив старину:
«Где были вы? - вопрос как громом грянет,
Ответ как громом грянет: «На Дону!»
«Что делали?» - «Да принимали муки,
Потом устали и легли на сон…»
И в словари задумчивые внуки
За словом долг напишут слово Дон.
В начале 60-х, в мои студенческие годы, мы в «Самиздате» находили эти стихи, перепечатывали их, а стихи изменяли наше студенческое сознание, и как я им благодарен сегодня…
«Лебединый стан» - не простой крик на площади, хотя Марина Ивановна могла и на площади прокричать свои стихи о Белой Гвардии, не имела она страха в душе. Этот цикл ещё и глубокий анализ нравственного падения, которым сопровождалась лживая большевицкая новь и навьи чары:
Конь на всаднике должен скакать верхом,
Новорождённых надо поить вином,
Реки жечь, мертвецов выносить в окно,
Солнце красное в полночь всходить должно.
И задолго до Ивана Лукьяновича Солоневича в «Лебедином стане» дана поэтическая формула «народной монархии»:
Это просто, как кровь и пот:
Царь - народу, Царю - народ.
Это ясно, как тайна двух:
Двое рядом, а третий Дух.
Цитировать эту удивительно бесстрашную книгу можно было бы долго. Я закончу благодарное воспоминание о ней коротким стихотворением. Воспоминание, потому что она была тайной частицей и моей жизни.
Белогвардейцы! Гордиев узел
Доблести русской!
Белогвардейцы! Белые грузди
Песенки русской!
Белогвардейцы! Белые звёзды!
С неба не выскрести!
Белогвардейцы! Чёрные гвозди
В рёбра антихристу!
В эту же эпоху, в «яростном и безжалостном мире», маститый поэт Владислав Ходасевич сообщает читателям:
Вдруг слышу ропот огня -
И глаза закрываю.
А Георгий Иванов демонстративно восклицает:
И вашей России не помню,
И помнить её не хочу.
Молодой Владимир Набоков публикует свой краткий идейный манифест:
Ночь лихая… Тоска избяная…
Что ж не спится? Иль ветра боюсь?
Это - Русь, а не вьюга степная!
Это корчится черная Русь!
Ах, как воет, как бьётся - кликуша!
Коли можешь - пойди и спаси!
А тебе-то что? Полно, не слушай…
Обойдёмся и так - без Руси.
Конечно, большому писателю Владимиру Владимировичу Набокову это удалось - «обойтись кое-как без Руси». Набоков родился в 1899 году, как и поэты-воины Иван Савин и Николай Туроверов, которые без Руси не обошлись, успев повоевать и в Первой мировой и в гражданской войнах, и на себе испытали всю тяжесть борьбы с большевизмом. Как и 17-летний сын полковника Евгения Васильевича Величковского Анатолий, вступивший в Белую Армию, писавший:
В шестнадцать лет румяные,
Безусые и пьяные
От счастья пасть в бою
За Родину свою.
Они владеть винтовкою
Учились в конском топоте,
А боевой сноровкою -
Кто выживал - на опыте.
Их кости трактор распахал,
Перемешал, переломал.
Прежде чем перейти к творчеству и судьбам поэтов-воинов Белого Дела, которых сегодня вполне заслуженно называют лучшими людьми России той бурной и безумной поры, остановлюсь на судьбе известного дореволюционного и умышленно в советское время забытого донского писателя, предполагаемого автора романа-эпопеи «Тихий Дон» Фёдора Дмитриевича Крюкова. Не буду описывать подробно биографию этого мастера русской прозы, как и события на Дону. Скажу только, что в результате междоусобицы и политики расслоения казачества даже традиционный Донской войсковой гимн, который был написан в дни обороны Севастополя в 1855 году с начальными словами: Всколыхнулся, взволновался
Православный Тихий Дон,
И послушно отозвался
На призыв монарха он,
был коренным образом изменён. В новом гимне монарх был заменён «свободой» и теперь стал звучать не совсем вразумительно:
И послушно отозвался
На призыв свободы он.
Единство России было сдано в этом гимне казачьему сепаратизму.
Писатель Крюков исповедовал совсем другие взгляды. Фёдор Дмитриевич стал верным соратником атамана, генерала-от-кавалерии Петра Краснова. С оружием в руках участвовал в знаменитом восстании против большевиков в Усть-Медведицком округе, когда погибли 16 юношей реального училища, похороненные в братской могиле на холме, который называли «Пирамидой». На большом деревянном кресте на могиле были выбиты слова Крюкова из стихотворения в прозе «Пирамида». Не было в те годы казака, который не знал бы и другого крюковского стихотворения в прозе - «Край родной». Его часто декламировали и пели:
Звенит и плачет, и зовёт
То край родной возстал за честь
Отчизны, за славу дедов и отцов,
За свой порог и угол.
Кипит волной, зовёт на бой родимый Дон,
За честь Отчизны, за казачье имя
Кипит, волнуется, шумит седой
Наш Дон, - родимый край.
Это стихотворение фактически заменило тот неудачный гимн, который был принят Большим Войсковым кругом 20 сентября 1918 года. В последующей борьбе Ф.Д. Крюков был ранен и контужен, взят в плен красными и едва не расстрелян. Умер писатель в отступе в районе Новороссийска 4 марта 1920 года от тифа. Его могилу большевики сравняли с землёй. А две большие сумы с рукописями попали к тестю Михаила Шолохова, Петру Громославскому…
Приобрести книгу В.С. Правдюка в нашем магазине
| 
