Лихолетье войны стало для нашей страны чудовищным испытанием. Народы СССР понесли страшные, не поддающиеся учету потери. Нет ни единой семьи, которую эта трагедия обошла стороной. Вынеся все тяготы и лишения, явив многочисленные примеры героизма и мужества, люди одолели агрессора, защитили Отчизну и будущее собственного народа. Но память о войне хранит не только доблесть и подвиг. Воспоминания современников и сохранившиеся архивные документы свидетельствуют об изобилии форм принуждения, эксплуатации, бюрократического произвола, а также прямых преступлений со стороны чиновников и представителей советских силовых структур. Применительно к Крыму на сегодняшний день подробно изучена только трагедия «наказанных народов», однако картина «изнанки» конфликта на полуострове ей не исчерпывается.
Цель настоящего выступления – не очернить, не подвергнуть сомнению величие подвига наших предков. Необходимо показать события во всей многосложности, что нельзя сделать, оставив за рамками обсуждения страшную повседневность войны, которую отягощали государственное насилие и некомпетентность.
Следует сразу отметить, что в условиях военной агрессии любое государство ведет себя жестко. Поэтому оценивать деятельность советских карательных органов в ходе противостояния с нацистской Германией как проводящих «массовые необоснованные репрессии» следует очень осторожно. В то же время, нельзя забывать, что победа над внешним врагом была одержана в условиях коммунистического режима. Режима, который утвердился в ходе Октябрьского переворота 1917 г. и кровопролитной Гражданской войны. Задолго до того, как армии агрессора пересекли границу СССР и совершили первые преступления, жертвами советской системы стали миллионы наших соотечественников. И это произошло в условиях мирного времени. Политика классовой сегрегации, убийства по социальному признаку, коллективизация, раскулачивание, антирелигиозные кампании, массовый террор и искусственный голод – вот наиболее масштабные эпизоды войны, которую советское государство вело против собственного народа.
Об этом также следует помнить, особенно в свете современных нездоровых тенденций, когда одержанная победа используется как некое универсальное средство для оправдания преступлений, совершенных режимом до, во время и после войны.
Отдавая должное солдатскому подвигу, помня о миллионах погибших от рук оккупантов, нельзя забывать и о позорных страницах. Это необходимо для понимания, какую страшную цену народам нашей страны пришлось заплатить за мирную жизнь будущих поколений. Также это необходимо, чтобы показать разрушительную природу, безумие и ужас войны.
В первые месяцы германской агрессии крымские чекисты провели целый ряд репрессивных мероприятий, которые затронули тысячи жителей полуострова. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 г. Крымская АССР, в числе других приграничных областей, была объявлена на военном положении. В рамках мероприятий по обеспечению порядка в тылу органы НКВД провели массовые аресты «сомнительных лиц», которые проводились по заранее приготовленным спискам. К числу «неблагонадежных» были отнесены граждане, которые ранее подверглись репрессиям по политическим мотивам, а также представители так называемых «нелояльных народов» - немцы, болгары, итальянцы и румыны.
Превентивные меры по очищению тыла был приняты уже в первый день войны, когда из Крыма были интернированы 11 подданных Германии, Чехословакии, Франции, Румынии и Италии[i].
Информация о ходе проведения оперативно-чекистских мероприятий докладывалась в Москву.
Так, в специальном сообщении о ходе операции по изъятию враждебных элементов в Крымской АССР, датированном 6 августа 1941 г., нарком внутренних дел Крымской АССР Григорий Каранадзе информировал начальника 2-го Управления НКВД СССР Петра Федотова о том, что с началом военных действий вследствие «чистки оборонных объектов от социально-чуждого и политически сомнительного элемента», арестовано 370 человек (в городах – 200, в селах – 170)[ii].
Наиболее многочисленной этнической группой среди задержанных были немцы-198 человек (на 10 сентября 1941 г. количество арестованных лиц немецкой национальности возрастет до 225 человек). Далее шли русские – 104 человека; татары – 22 человека; евреи – 19; болгары – 7; поляки – 4; румыны – 3; греки – 3 (на первую декаду сентября 1941 года в тюрьмах НКВД находилось 10 греков; иранцев – 3; итальянцев – 2; венгров и австрийцев – 2; чехов – 1)[iii].
Данные по распределению обвинений, предъявленных арестованным, выглядели следующим образом:
1. Шпионаж в пользу: Германии – 28; Турции – 10; Японии – 15; Италии – 2; Румынии – 2; Ирана – 3.
2. Террор и террористические намерения – 11.
3. Диверсии – 4.
4. Повстанчество – 7.
5. Вредительство и саботаж – 3.
6. Двурушничество – 9.
7. Паникерская пронемецкая агитация – 276[iv].
На основе статистических материалов НКВД Крымской АССР, поданных в Москву, можно утверждать, что на характере обвинений, выдвинутых задержанным, существенно сказывались обстоятельства военного времени. Подавляющее большинство граждан были обвинены в прогерманских и пораженческих настроениях.
6 июля 1941 г. Президиум Верховного Совета СССР принял Указ «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения». Слухами считалась любая информация, противоречащая официальной. Руководство страны скрывало от граждан правду о подлинном положении на фронте, видимо, не без основания полагая, что она может посеять панику и деморализовать общество. Вводилась жесткая иерархия подачи информации. Сначала она должна была быть в сводках Совинформбюро, а уже затем ее можно было печатать в газетах. В то же время, сокрытие от людей правды объективно создавало почву для распространения слухов. Сама реальность опровергала утверждения пропаганды, которая замалчивала оккупацию значительных территорий, страшные поражения, окружение и взятие в плен целых армий.
Всеобщую растерянность, панические настроения, неверие официальной информации в начальный период войны, передают в полной мере дневниковые записи симферопольца Хрисанфа Лашкевича:
«В городе паника, - записал очевидец 22 июня 1941 г. - Не успел Молотов кончить речь, как уже образовались очереди в сберегательные кассы и за продуктами, как будто бы враг уже на подступах к Крыму. «Патриоты» колхозники уже в 2 часа дня подняли цены на продукты на 100%. Везде лихорадочный обмен мнениями.
Какой-то идиот, еврей, пристал ко мне с полувопросом: правительство обещало ни пяди земли не отдавать и воевать только на вражеской территории, а сколько немцы захватили уже советской земли!
В злобе я хотел его побить, но подумал, что когда пройдет первая паника, этот идиот получит способность рассуждать, ведь я сам в панике, но только умею себя сдерживать. Говорить с ним я не стал. Жалко смотреть на моих соотечественников, настолько у них растерянный вид и пришибленные фигуры. Неужели и я так же выгляжу? — это было бы позором.
Уже сейчас распространяются слухи о наших победах, но никто им не верит, это ярчайший признак растерянности, страха и недоверия своему правительству. Сберегательные кассы ломятся от напора желающих взять свои деньги»[v].
«Ту же растерянность, - читаем в записи от 23 июня 1941 г. - наблюдаю и сегодня: говорят о непобедимости немцев, о глубокой продуманности их планов, о приукрашивании положения нашим правительством, об измене руководителей армии, о движении немцев на Москву и на Симферополь»[vi].
Запись от 13 августа 1941 г.:
«… с каждым днем обыватели все больше и больше падают духом. Растет убеждение, что наши войска не в силах противостоять немцам.
Сводки говорят о боях на реке «Д», у города «Б», у высоты «М». Нежелание информбюро посвящать нас в положение дел расценивается населением как зловещий признак наших поражений, притом поражений грандиозных.
Лучше было бы, если бы правительство откровенно сообщило нам об отступлении, это было бы воспринято нами как признак силы, не боящейся временных неудач, и население не питало бы себя нелепым страхом.
Обыватели внимательно следят за сводками и с каким-то остервенением растравляют свои душевные раны: «Немцы продвигаются... Они берут город за городом...» Очевидно, что буквы «Д», «Б», «М» никого не вводят в заблуждение относительно настоящего положения дел. Обыватели следят за местной жизнью и делают из наблюдений свои выводы: «Семьи НКВД эвакуируются... значит, немцы скоро придут к нам»[vii].
Нередко под вывеской пораженчества скрывались очевидные утверждения. Так, охранника склада в военном порту Севастополя О.Тропотягу Военным Трибуналом осудили к расстрелу за клевету на вождей и пораженческие взгляды. Перехитрил, мол, Гитлер Сталина, теперь с нами будет то, что с другими в Европе, — так можно резюмировать суть крамольных суждений, за которые человека лишили жизни[viii].Буфетчица штаба командного пункта Черноморского флота Ирина Морозова, оценивая темпы продвижения немцев вглубь страны, неосторожно заявила, что так они скоро дойдут и до Крыма, а механик института им. Сеченова Дмитрий Чернокожин открыто сомневался в правдивости сообщений советской прессы о положении на фронтах. В августе 1941 г. оба арестованы и приговорены к расстрелу[ix].
Органы НКВД активно «подчищали» тыл и от тех, кто в прошлом подвергался преследованиям по политическим мотивам. Так, жительница Зуи Агафья Лопатина, чей муж был репрессирован в 1937 г., 5 августа 1941 г. Военным Трибуналом приговорена к смертной казни. В вину ей вменялось то, что в декабре 1940 г. она восхваляла жизнь при царе и клеветала на положение трудящихся в СССР, дискредитировала руководство страны, а 10 июля 1941 г. «делала высказывания пораженческого характера»[x]. Житель Севастополя Наум Кац был осужден за то, что с 1926 г. якобы систематически проводил антисоветскую агитацию[xi].
Жестоко карались любые нарушения режима военного положения. Так, сторож парка Нижней Ореанды Андрей Косяк признан виновным в том, что 23 июня в 23 часа в своей квартире зажигал свет, нарушив тем самым правила светомаскировки. 25 июля 1941 г. приговорен к расстрелу[xii].
Широкое распространение получила шпиономания. То, что нацисты действительно во множестве забрасывали на советскую территорию своих агентов для проведения диверсий в тылу, не подлежит обсуждению. Однако в условиях всеобщей подозрительности поиск иностранных шпионов приобрел черты массовой истерии.
«Ожидаю увидеть и услышать много гнусностей, - записал 24 июня 1941 г. в своем дневнике Х.Лашкевич. - Печать не сообщает об изменниках и о шпионах, но население говорит о них много, то и дело, по словам кумушек, ловят шпионов. В существование у нас шпионов и скрытых предателей верю и я, но чтобы их можно было ловить на улицах, в это не верю»[xiii].
Такие настроения царили среди населения. Что же касается карательных органов, то наряду с выявлением настоящих шпионов в их деятельности были и случаи, подобные истории со слесарем Главвоенпорта Анатолием Кобзарем. Он был арестован 28 июня 1941 года, а спустя месяц Военным трибуналом НКВД Крыма был приговорен к расстрелу. Признан виновным в том, что, работая на заводе № 201, собирал секретные сведения о продукции и передавал их агенту немецкой разведки Колесниченко, с которым имел связь с 1937 г. Все обвинение было построено на признаниях самого Кобзаря. Иных доказательств не имелось. Колесниченко по делу Кобзаря не допрашивался.
Чтобы навлечь на себя подозрение, достаточно было просто оказаться в не подходящем месте и в не подходящее время. Так, 27 июня 1941 г.в Севастополе арестован учитель естествознания средней школы № 9 г. Севастополя В. Вишняков, собиравший растения в районе военного аэродрома. К счастью, его история разрешилась благополучно. Почти два месяца проведя в камере, пережив не один допрос, 25 августа 1941 г. учитель был освобожден «за недоказанностью обвинения»[xiv].
Как и в предвоенный период, в работе карательных органов имели место случаи фабрикации дел. Не имея достаточных оснований для привлечения задержанных граждан к ответственности, сотрудники НКВД предлагали им самим рассказать, в чем состояла их антисоветская деятельность. Так, начальник отдела снабжения Керченского Железнорудного комбината, Василий Лопатинский, был арестован 28 июня 1941 г. по обвинению в антисоветской агитации. При этом у органов не было никаких доказательств вины, в связи с чем, следователь требовал от арестованного, чтобы тот лично признался, в чем именно состояло его преступление. Лопатинский, в свою очередь, категорически отказывался давать показания против себя. Был эвакуирован из Крыма, и уже на большой земле приговорен к 10 годам лагерей. Реабилитирован в 1956 г.[xv]
По мере приближения линии фронта арестованных крымчан эвакуировали в Иркутск. Вместе с репрессированными в Иркутскую тюрьму прибыла группа следователей во главе с начальником следственного отделения ЭКО НКВД Крыма младшим лейтенантом госбезопасности Голкиным, которая получила приказ в самые короткие сроки завершить следственные действия и должным образом оформить дела для направления их в суд. Однако рассмотрение дел на 390 заключенных затянулось до марта 1942 г. Причиной затягивания следствия Голкин назвал отсутствие надлежащей документации антисоветской деятельности, которая проводилась обвиняемыми, в результате чего «необходимо было активно заниматься внутрикамерной агентурной работой, что естественно отвлекало от непосредственно следственной работы». Данные аргументы позволяют сделать вывод, что в начальный период войны органы НКВД осуществляли репрессии в превентивном порядке. Тем не менее, отсутствие доказательств антисоветской и шпионской деятельности, не помешало следователям 13 марта 1942 г. оформить дела на 351 человек для передачи в суд и Особое совещание при НКВД СССР[xvi].
Но, без сомнения, наиболее массовой репрессивной акцией советских властей на территории Крыма в начальный период войны стала депортация немцев. Согласно Всесоюзной переписи населения 1939 г., накануне войны в регионе проживало 1 126 429 человек, в том числе 51 299 немцев. Они занимали по численности пятое место (4,55%) после русских (49, 57%), татар (19, 43%), украинцев (13, 68%) и евреев (5,81%)[xvii]. В августе 1941 г. крымские немцы потеряли свое доброе имя, и были объявлены врагами советской власти.
14 августа 1941 г. вышла Директива Ставки Верховного Главнокомандования №00931 «О формировании и задачах 51-й отдельной армии», один из пунктов которой ставил задачу перед Военным советом армии: очистить немедленно территорию полуострова от местных жителей — немцев и других антисоветских элементов[xviii].
Крымские немцы фактически стали первыми советскими немцами, кто в годы войны подвергся насильственному переселению. Их депортация (формально она называлась эвакуацией) планировалась в период с 15 августа по 9 октября 1941 г. Фактически она была проведена в течение одной недели – с 15 по 22 августа[xix].
По информации наркома Г.Каранадзе, в ходе операции всего было «эвакуировано немецкого населения и лиц, родственно связанных с немцами других национальностей (русские, поляки, татары – женаты на немках и наоборот) – 59 744 чел<овека>, в числе их – члены и кандидаты ВКП (б) и члены ВЛКСМ»[xx]. Более 50 тыс. расселили в Дивенском, Благодарненском и Буденновском районах Орджоникидзевского края и еще около 3 тыс. человек — в Ростовской области[xxi].
Эвакуация происходила спешно и непродуманно, что признавали сами работники НКВД. Так, в письме в вышестоящий орган заместитель начальника 12-го отделения Орджоникидзевского краевого управления НКВД СССР Семен Гусев сообщал:
«31 августа 1941 г.
Из Крыма в настоящее время производится эвакуация немцев — граждан СССР. Процесс эвакуации не продуман. В ряде районов (Алуштинский, Ялтинский и другие) допускалась совершенно ненужная спешка. Эвакуируемым, как правило, не говорилось о том, куда они вывозятся, сколько времени будут в пути, какой запас нужно взять с собой продуктов питания. В результате большинство эвакуируемых из городской местности через 2–3 дня осталось без продуктов питания, что вызывало недовольство. При отправлении эшелонов начальники эшелонов не назначались. В одном и том же эшелоне было по несколько человек старших, отвечающих за эвакуацию нескольких вагонов, в зависимости от эвакуируемой организации: колхоз, селение и т.д.
Такое положение создало безответственность и внесло сумятицу в работу дежурных по станциям, так как к ним обращалось вместо одного начальника эшелона много старших и просто едущих с эшелонами граждан.
Члены ВКП (б) и комсомольцы, эвакуируемые вместе со своими семьями, не использовались как агитаторы, а большинство эвакуируемых нуждалось в разъяснении вопросов, связанных с эвакуацией»[xxii].
В ряде районов эвакуации были подвергнуты целиком колхозы и села. Сроки на сборы были крайне сжатые (на них отводилось всего несколько часов), и перед отправкой выселяемые не успевали приготовить даже минимальный запас продуктов. Высылаемые даже не всегда могли получить справку о составе семьи в связи с тем, что сельсовет был не в каждом селе, а в другие села их не выпускали. Немцам разрешили взять с собой лишь котомку с провизией, смену белья и то, что они могли унести с собой. Людей увозили в вагонах, в которых раньше перевозили скот. Хотя в один вагон полагалось загружать 40 человек вместе с вещами, в реальности известны примеры, когда в него загружали до полутора сотен людей[xxiii].
Люди отправлялись в безвестность, не сообщая даже о приблизительном месте следования.
Остальные народы, населявшие полуостров, эвакуацию немцев восприняли положительно. Антигерманские настроения среди местных жителей были очень сильны.
Как записал в дневнике 24 июня 1941 г. Х. Лашкевич, «определенные изменники, предатели и шпионы — это немцы, живущие у нас в Южной Украине и в Заволжье. От них было бы необходимо избавиться»[xxiv].
Удовлетворение крымчан в связи с выселением немцев зафиксировали и официальные советские документы. По информации Г.Каранадзе, большинство жителей «высказывались о своевременности этого мероприятия, заявляя, что теперь можем вздохнуть свободнее, когда не будем чувствовать возле себя этих немцев. Колхозники (не немцы) проявили большую активность в организации ухода за хозяйством и несения охраны немецких поселков. Как в период эвакуации, так и после нее».
Но эти настроения не были абсолютными. Отмечалось, что в ходе операции «имели место отдельные факты, когда русские из числа контрреволюционных элементов высказывали сожаление по поводу эвакуации немцев, так, например: В дер<евне> Надежда Колайского р<айо>на колхозница ВАНЮШИНА Феня Кузьминична, происходит из кулаков, заявила, что с приходом немцев в Крым она будет указывать на всех партийных и советских работников. <…>
Жительница дер<евни> Табулды Биюк-Онларского района ГОНЧАРЕНКО Евдокия, сожалея, что эвакуировали немцев, заявила: «Придут немцы, они вам дадут, жаль мне их, я целыми днями плачу».[xxv].
В отдельных местах имели место попытки расхищения имущества высланных бойцами народного ополчения.
Так, «в дер<евне> Семь Колодезей в ночь на 18-е августа пом<ощник> комвзвода народного ополчения НЕЧИТАЙЛО Марк Федорович и боец МАСОЛИТИН Петр Яковлевич, будучи назначены охранять оставшееся имущество, залезли в квартиру эвакуированного немца ГЕШЕЛЬ Генриха и похитили домашние вещи и постельную принадлежность». Обоих арестовали[xxvi].
Крымские немцы подверглись депортации дважды: месяц спустя после прибытия на Северный Кавказ и в Ростовскую область, в связи с приближением линии фронта, их вывезли в восточные регионы – Казахстан и Сибирь.
По оценке историка Владимира Брошевана, всего за годы войны из Крыма были высланы 100% крымских немцев, а вместе с лицами, входившими с ними в родство, число их составило 63 500 человек[xxvii].
Тем временем обстановка на южном участке фронта становилась все более угрожающей. Несмотря на принятые жесткие меры по укреплению тыла, к середине ноября 1941 г. весь Крым, за исключением Севастополя, был оккупирован гитлеровцами.
Отступая, советские войска уничтожали объекты инфраструктуры. Вывозу подлежали продовольственные запасы. Но в связи с тем, что продвижение противника было слишком стремительным, это не удалось осуществить в полной мере. Специально выделенные руководители элеваторов раздавали хлеб населению.
Так, директор Сакского элеватора Иосиф Тертышный, раздал хлеб, взорвал нефтебазу, элеватор и мастерские, но не успел эвакуироваться. После прихода немцев по доносу местного жителя арестован оккупантами, и 3 декабря 1941 г. казнен[xxviii].
Определенное представление о масштабе и последствиях реализации советской стратегии «выжженной земли» на территории Крыма дают выдержки из донесения руководителя германской полиции безопасности и СД о событиях в СССР № 145 от 12 декабря 1941 г.:
«Задолго до захвата Крыма, - сообщалось в донесении, - были массово выполнены поручения о мерах по уничтожению и разрушению. Питание, крупный рогатый скот, зерно и т. д. В значительной степени <вывезены> или уничтожены, так, что опасаются трудностей с питанием»[xxix].
Отмечалось, что жители полуострова ожидают помощь от новой власти в снабжении продовольствием, но «из-за значительного уничтожения и <вывоза> запасов продуктов питания, такую помощь все же не следует предоставлять.
Ранее Крым уже был значительным дотационным регионом. Из-за массовых разрушений восстановление сельского хозяйства почти невозможно»[xxx].
Тем временем Севастополь мужественно оборонялся, отражая натиск превосходящих сил неприятеля. В условиях осады деятельность карательных органов ужесточилась, и это было закономерно. 28 октября 1941 г. городской комитет обороны выпустил обращение к трудящимся с призывом к бдительности, организованности и дисциплине.
«В нашей борьбе, - гласило воззвание, - решающими являются выдержка, дисциплина, революционный порядок. Необходимо, чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам <…>.
Выше революционную бдительность. Разоблачайте врага. Истребляйте шпионов и диверсантов. Усильте охрану предприятий. Боритесь с распространителями слухов, со всеми, кто пытается сеять панику, нарушать строжайший порядок, организованность, дисциплину в наших рядах»[xxxi].
Приказом командования Черноморским флотом о мероприятиях по обороне города от 10 ноября 1941 г. был определен комплекс мер по обеспечению порядка в тылу. Их реализация была возложена на органы НКВД, милицию и военных. Устанавливался жесткий контроль за проживанием и пропиской граждан в городе. Виновные в нарушении порядка подлежали суду по законам военного времени, шпионы и провокаторы расстреливались на месте. На руководство НКВД и милиции возлагалась обязанность «немедленно выселить из пределов Севастопольского района на Кавказское побережье весь неблагонадежный элемент населения»[xxxii].
В городе продолжались аресты за антисоветскую деятельность. Усиленные за счет сотрудников, эвакуированных из других городов, репрессивные органы продолжали выявлять распространителей критических суждений и слухов, и привлекать их к суровой ответственности. Отдельные проявления панических и пораженческих настроений среди населения в период обороны фиксировались ежемесячно. Они возрастали по мере того, как ситуация на фронте складывалась не в пользу защитников города.
Так, в спецсообщении секретарю горкома Борису Борисову от 7 июня 1942 г. заместитель наркома НКВД Крыма майор милиции Н. Смирнов отмечал проявление паникерских и упаднических настроений, называл фамилии работниц филиала завода № 1, которые предсказывали «неизбежное падение Севастополя» и то, что они скоро будут получать по 400 г. хлеба, а их иждивенцы – по 150 г. и они будут умирать от голода. В следующем своем спецсообщении Смирнов информировал, что антисоветские элементы в городе активизировали свою деятельность, распространяют провокационные слухи. Например, слесарь автогаража 25 стрелковой дивизии своим знакомым говорил: «Еще несколько дней – и немцы от г. Севастополя ничего не оставят. Я воевать за Советскую власть не хочу, так как пройдет еще немного времени – и ее немцы уничтожат». Путеобходчик «СевГРЭСа» рабочим электростанции рассказывал: «немцы народ культурный, их не сравнить с нашими русскими, пьяницами и грубиянами». Некоторые жители Инкермана, ожидая прихода гитлеровцев, сняли у себя в домах все портреты руководителей партии и правительства[xxxiii]. Все эти люди были арестованы.
Также отмечались случаи враждебных высказываний на межнациональной почве. В июне 1942 г. убежище по улице Ленина, 63, учитель Зеври Насибула и его жена Зеври Гульсум, угрожали укрывавшимся вместе с ними гражданам, заявляя: «Как Вы нам русские надоели, будьте Вы прокляты. Скоро кончится Ваше счастье, скоро немцы заберут Севастополь и тогда мы Вам покажем»[xxxiv].
Надо при этом сказать, что органы НКВД адекватно оценивали причины распространения упаднических настроений. Так, 5 июня 1942 г. Н.Смирнов прямо указывал, что этому способствовала непрерывная бомбежка города неприятельской авиацией, а также недостаточная массово-разъяснительная работа[xxxv].
Освобождение части Крыма в ходе Керченско-Феодосийской десантной операции в декабре 1941 г. также отмечено резкой активизацией деятельности карательных органов. Репрессии обрушились на тех, кто проживал на захваченных противником территориях, и вместо борьбы с оккупантами, пошел к ним на службу. Причины, толкавшие людей на коллаборационизм, следствие не интересовали. В результате суровое наказание понесли те, кто не совершил никаких преступлений, а просто был вынужден сотрудничать с немцами, чтобы не умереть с голоду. Одним из городов полуострова, наиболее пострадавших в ходе репрессий, стала Керчь.
По далеко не полным подсчетам, произведенным руководителем научно-редакционной группы «Реабилитированные историей», действовавшей в Крыму в период пребывания полуострова в составе Украины, Дмитрием Омельчуком, по Керчи и прилегающим районам, освобожденным в результате Керченско-Феодосийской операции, были выявлены данные на 239 человек, из которых 84 были приговорены к расстрелу. Кроме них еще не менее 17 человек умерли во время следствия или погибли от попадания немецкой авиабомбы в здание Керченской тюрьмы 28 апреля 1942 года. 93 человека осуждены к различным срокам исправительно-трудовых лагерей (две трети из них получили 10 лет ИТЛ). 8 были высланы из Крыма. 37 человек освобождены за недоказанностью обвинения, но перед этим от 1 до 5 месяцев провели в тюрьме[xxxvi].
Люди, которые остались на оккупированной территории, и продолжали выполнять свои профессиональные обязанности: преподавать, лечить, выращивать хлеб, строить, ремонтировать, стирать, убирать и т.п. рассматривались как изменники Родины. Так, Ольга Мазина в период оккупации работала уборщицей штаба немецкой армии — приговор: 10 лет лишения свободы[xxxvii]. Учитель из деревни Хаджи Бей Ленинского района Джафар Аблаев приговорен к расстрелу за то, что немцы вернули ему в собственность колхозную мельницу, ранее принадлежавшую его тестю. Анатолий Лебедев, работавший до войны начальником Керченской городской пожарной команды, при немцах продолжал выполнять свои обязанности. Михаил Иванов из Эльтигена (ныне – Героевское) не стал эвакуироваться на Тамань (или не смог — следствие это не выясняло), вернулся домой, работал у немцев на дизельной станции. Оба расстреляны[xxxviii].
Одним из направлений репрессий стали преследования бывших советских военнопленных. Так, оказавшись в плену и зная о том, как немцы обходятся с евреями, Михаил Куперман из Артемовска Донецкой области, нашел спасение в том, что стал переводчиком у немецкого офицера. За это 5 февраля 1942 г. его приговорили к расстрелу, который потом заменили на 10 лет лагерей.
Уроженец Киева капитан Павел Ерин при отходе войск выбросил в море оружие и остался в Керчи. Работал у немцев техником на почте. Расстрелян.
Бывший солдат 51-й армии Абдураман Бариев, бежавший из германского плена, был арестован сотрудниками Особого отдела. После проверки его отпустили, зачислив в ряды действующей армии. Но этому предшествовало пребывание в фильтрационном лагере и многочисленные допросы. В своих воспоминаниях Бариев так описал деятельность советских военных чекистов после освобождения Керчи:
«Дела, которые совершают солдаты Особого отдела – облавы, заключение в тюрьму, допросы, - приводят людей в ужас…Население в тяжелом положении, как будто на фронте и в огне. Из городов и сел в тюрьму посадили очень много людей за то, что работали у немцев, значит, им сочувствовали»[xxxix].
Жестоко карали за антисоветскую агитацию и любые критические высказывания, сделанные в период первой оккупации в отношении руководства страны. Так, Военный трибунал приговорил кочегара из Керчи Петра Узлякова к расстрелу за то, что он негативно отзывался о способностях советских руководителей и говорил о силе немецкой армии.
Особенно суровые приговоры достались тем, кто успел за два месяца оккупации поработать в городской управе, был старостой села или его помощником. Преобладало наказание в виде расстрела, реже 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Формулировки приговоров стандартны: «был старостой деревни», «активно сотрудничал с оккупантами». В ходе короткого следствия (обычно 3-5 допросов) подробности такого сотрудничества, как правило, не выяснялись. Достаточно было или признания подследственного, или показаний свидетелей. Следователи не утруждали себя поиском иных доказательств.
Продолжалась практика этнических депортаций. Так, в январе 1942 г. с территории полуострова было выселено 438 итальянцев[xl].Операция по выселению проходила в зимних условиях, что усиливало страдания людей, вело к гибели ослабевших. Всего, по данным отчета о работе НКВД Крыма за пять месяцев 1942 г., из освобожденной территории полуострова было выселено 2157 человек враждебного населения, в том числе 588 семей изменников Родины, осужденных за контрреволюционную деятельность; 53 человека, ранее отбывавших наказание за контрреволюционную деятельность; 2 бывших белогвардейцев и 78 женщин, обвиненных в занятии проституцией при оккупантах[xli].
Репрессии проводились и внутри армии. Военные неудачи и неразбериха в частях усугублялись вмешательством представителя Ставки Верховного Главнокомандования Льва Мехлиса. Он не считался с мнением специалистов, часто требовал выполнять свои приказания через головы прямых начальников, создавая в работе сумятицу. Собственную некомпетентность он перекладывал на руководящий состав фронта. В Москву отправлялись доклады, содержавшие нелестные оценки значительной части генералитета. В результате по инициативе Мехлиса полностью сменился состав военных советов Крымского фронта и входивших в него армий. С подачи представителя Ставки в руководстве фронта воцарилась атмосфера тотальной подозрительности и слежки. Органы НКВД взяли неугодных Мехлису генералов под негласный надзор.
Справедливую, на наш взгляд, оценку, дал Льву Захаровичу известный писатель Константин Симонов:
«Это был человек, который в тот период войны, не входя ни в какие обязательства, считал каждого, кто предпочел удобную позицию в ста метрах от врага неудобной в пятидесяти – трусом. Считал каждого, кто хотел элементарно обезопасить войска от возможной неудачи, - паникером; считал каждого, кто реально оценивал силы врага, - неуверенным в собственных силах. Мехлис, при всей своей личной готовности отдать жизнь за Родину, был ярко выраженным продуктом атмосферы 1937-1938 гг.»[xlii]
Некомпетентное вмешательство Мехлиса в управление войсками обернулось чудовищными потерями. Десятки тысяч человек погибли, замерзли и попали в плен. В ходе Керченско-Феодосийской операции проявились типичные практики сталинизма в ведении войны. Солдаты были пушечным мясом, расходным материалом, с которым не считались. Как следствие, всего за 111 дней существования Крымского фронта безвозвратные людские потери составили около 450 тыс. человек[xliii]. 170 тыс. бойцов попали в плен[xliv]. При этом потери немцев составили всего 7588 убитыми[xlv].
Провал Керченско-Феодосийской операции предвосхитил падение Севастополя. Позорной страницей в истории города и полуострова в годы войны стала трагедия его защитников, которые в июле 1942 г. были оставлены своим командованием без эвакуации на мысе Херсонес. Ожидая прибытия транспортов с большой земли, бойцы сопротивлялись до последнего, но силы были слишком неравными. Тысячи советских солдат в итоге оказались в плену. Их ждали ужасы нацистской неволи, издевательства, голод. Многие были расстреляны, умерли от истощения и непосильной работы. А после освобождения их приняли советские фильтрационные лагеря. Даже если они проходили проверку, факт пребывания в плену ложился на них тяжким клеймом.
В годы войны насилие и принуждение не были прерогативой одних лишь карательных органов и не исчерпывались репрессиями. Так, военные и партизаны проводили реквизиции продуктов у населения. С обеих сторон имели место бессудные убийства военнопленных.
Разумеется, нацистский «новый порядок» не был приемлемой альтернативой сталинскому режиму. Преступления оккупантов известны, документированы и осуждены. Массовое уничтожение пленных. Истребление евреев, цыган, крымчаков. Карательные экспедиции. Публичные казни. Тысячи крымчан нацисты угнали на работу в Германию, не меньшее число их отправили в концентрационные лагеря. Один из таких лагерей располагался на территории симферопольского совхоза «Красный». За два с половиной года здесь было замучено более 8 тыс. человек[xlvi]. Всего за период оккупации на гитлеровцы и их союзники уничтожили более 135 тыс. человек[xlvii].
Как отмечал в своих воспоминаниях белоэмигрант Юрий Лодыженский, «безумие и зверства национал-социализма стерли временно представление о зверствах и бесчеловечности коммунизма, также как о его неизбывно преступных замыслах»[xlviii].
Освобождение полуострова весной 1944 г. положило начало новой волне советских репрессий. В результате чекистской операции, осуществлявшейся с 17 по 20 мая, в Узбекскую ССР, Поволжье, Урал и Сибирь было выселено около 190 тыс. крымских татар[xlix]. Вслед за татарами из Крыма депортировали более 15 тыс. греков, 12 тыс. болгар и 10 тыс. армян[l]. Депортации также подверглись оставшиеся в живых цыгане, которые в период оккупации выдавали себя за крымских татар.
От участи изгнанников людей не спасало даже недавнее партизанское прошлое.
«Никакие боевые заслуги… не оградили нас от произвола, — с горечью констатировал депортированный из Крыма грек Константин Апостолиди, в период оккупации руководивший подпольем в селе Кисек-Аратук (ныне – Кленовка). — Жителям села под дулом автомата было приказано в течение 15 минут покинуть свои дома. Согнанных на железнодорожную станцию людей погрузили в товарные вагоны, в которых перевозили скот…»[li]
Положение спецпереселенцев, особенно в первые годы, было крайне тяжелым. Неприспособленные для жизни условия, болезни и скудная пища вызвали высокую смертность. Согласно статистике НКВД, только за 1945 г. умерло 15 997 депортированных из Крыма[lii].
Переименовываются населенные пункты, в названиях которых содержались татарские, немецкие и греческие топонимы.
Выселение целых народов отрицательно сказалось на состоянии экономики региона, и без того разоренной войной. Восстановление и развитие Крыма было задержано и искажено ввиду отсутствия тех, кто хранил традиции ведения хозяйства с учетом местных условий.
Депортации не были единственной формой репрессий, которой подверглись крымчане. Тысячи жителей полуострова были осуждены за сотрудничество с врагом. Только до 5 июля 1944 г. в результате произведенной «зачистки» территории полуострова от «антисоветского элемента» было арестовано 7883 человека[liii]. Поиск и выявление «германских пособников» продолжились и в последующие месяцы. Но, как и в 1942 г., возмездие обрушилось не только на преступников.
Аресту и тюремному заключению подверглись и те, кто просто был вынужден работать на оккупантов, чтобы прокормиться самим и прокормить свои семьи.
Так, арестованный 8 мая 1944 г. уроженец деревни Байдары Илья Журавский, работавший при немцах на должности начальника пожарной охраны в Крымском драматическом театре, постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 19 августа 1944 г. был приговорен к 5 годам лишения свободы, а уроженец Севастополя, Вартан Калустьян, в период оккупации работавший заготовителем зерна в симферопольской городской управе, был осужден к 8 годам лагерей[liv].
Как и пребывание в германском плену, жизнь в оккупации стала настоящим клеймом, которое на долгие годы и даже десятилетия закрывало людям и их близким родственникам путь к образованию и успешной карьере.
Несмотря на колоссальные людские потери, которые в годы войны понесло население полуострова, в условиях острого дефицита рабочих рук, после освобождения власти провели мобилизацию в армию, поставив под ружье 40 тыс. крымчан[lv]. В ходе мобилизации осуществлялось сплошное прочесывание местности от Перекопа до Сиваша, в ходе которого было задержано 2 тыс. человек, из них 1 104 – уклоняющихся от призыва[lvi]. Призванные в ряды действующей армии отправлялись на фронт.
Таким образом, в годы войны жители полуострова подвергались не только обычным тяготам и лишениям военного времени, но и прямому государственному насилию, нередко проявлявшемуся в самых чудовищных формах. Фактически крымчане оказались между двух огней: как угрозой жизни в связи с нашествием внешнего врага и последующей оккупацией, так и сильнейшим ужесточением и без того огромного государственного давления, террора и принуждения.
Накладываясь друг на друга, эти обстоятельства умножали демографические потери.
[i] Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга вторая. – Симферополь: АнтиквА, 2006. – С.8
[ii]Крим в умовах суспільно-політичних трансформацій (1940–2015): Збір- ник документів та матеріалів. Упоряд.: О. Г. Бажан (керівник), О. В. Бажан, С. М. Блащук, Г. В. Боряк, С. І. Власенко, Н. В. Маковська. – К.: Інститут історії України НАН України, 2016.–С.9
[iii]Там же. – С.9-10
[iv] Там же. – С.10
[v] Лашкевич Х.Г. Дневник // http://dnevniki-okkupacii.narod.ru/lashkevich-dnevnik.html
[vi] Там же.
[vii] Там же.
[viii] Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга вторая – С.8
[ix]Омельчук Д.В. «За распространение ложных слухов…». Неизвестные страницы героической обороны Севастополя (1941-1942) // Ученые записки Таврического национального университета им. В. И. Вернадского [Текст] : научный журнал. Т. 16 (55). № 2. История / Ред. кол.: Багров Н. В., В. Н. Бержанский, . В. Г. Ена. - Симферополь: Таврический национальный университет им. В. И. Вернадского, 2003. – С.52
[x] Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга вторая – С.8
[xi]Омельчук Д.В. Указ. соч.
[xii]Омельчук Д.В. Жертвы, которых можно было бы избежать // Историческое наследие Крыма, N3−4, 2004. — С.87; Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга вторая – С.8; Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга третья. – Симферополь: АнтиквА, 2007. – С.229
[xiii]Лашкевич Х.Г. Указ. соч.
[xiv]Омельчук Д.В. «За распространение ложных слухов…» - С.50
[xv] Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга вторая – С.75-76; Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга третья – С.353
[xvi]Крим в умовах суспільно-політичних трансформацій (1940–2015) – С.10
[xvii] Рисс Г.Я. Крым наша Родина. Депортация немцев в 1941, 1944 гг. – Симферополь: КАГН, 2005. – С.33
[xviii]Русский архив: Великая Отечественная: Ставка ВГК. Документы и материалы. 1941 год. Т. 16 (5–1). — M.: TEPPA, 1996. - С.115
[xix] Рисс Г.Я. Указ. соч. – С.34
[xx]Крим в умовах суспільно-політичних трансформацій (1940–2015) – С.22
[xxi] Сталинские депортации. 1928-1953/Под общ. ред. акад. А.Н. Яковлева; Сост. Н.Л. Поболь, П.М. Полян — М.: МФД: Материк, 2005. – С.280
[xxii] Бугай Н.Ф. Депортация народов Крыма — М.: «ИНСАН», 2002. – С.78-79
[xxiii] Рисс Г.Я. Указ. соч. – С.37
[xxiv] Лашкевич Х.Г. Указ. соч.
[xxv] Крим в умовах суспільно-політичних трансформацій (1940–2015) – С.23
[xxvi] Там же. – С.25-26
[xxvii] Брошеван В.М. Симферополь: белые и темные страницы истории (1918-1945 гг.). Историко-документальный хронологический справочник. – Симферополь: ЧП ГУК, 2009. – С.215
[xxviii] Пащеня В.Н., Пащеня Е.В. Крымская АССР в годы II-й мировой войны (1939-1945) – Симферополь: ДИАЙПИ, 2009.-С.163
[xxix] Насильство над цивільним населенням України. Документи спецслужб. 1941-1944. — К.: Видавець В. Захаренко, 2018. – С.200
[xxx] Там же. – С.200-201
[xxxi] Крым в период Великой Отечественной войны 1941-1945. Сборник документов и материалов – Симферополь, Таврия, 1973. – С.71
[xxxii] Там же. – С.77
[xxxiii] Терещук Н.М. Обзор документов Севастопольского городского комитета обороны (ГКО) за 1941-1942 гг. // О некоторых подходах к изучению и преподаванию истории Крыма и Севастополя в Великой Отечественной войне – Севастополь, 2010. – С.48
[xxxiv] Пащеня В.Н., Пащеня Е.В. Указ. соч. – С.174
[xxxv] Там же. – С.173-175
[xxxvi] Омельчук Д.В. Жертвы, которых можно было бы избежать – С.90
[xxxvii] Там же.
[xxxviii] Там же.
[xxxix] Бекирова Г. Крымские татары. 1941-1991 (Опыт политической истории) / Том I. – Симферополь: Издательский дом «Тезис» - С.29-30
[xl] Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга вторая - С.12
[xli] Там же.
[xlii] Рубцов Ю.В. Мехлис. Тень вождя – М.Вече, 2011. - С. 259
[xliii] Там же. – С. 269
[xliv] Дворниченко О. Клеймо: судьбы советских военнопленных – М.: Культурная революция, 2016. – С.250
[xlv] Бекирова Г. Указ. соч. – С.31
[xlvi] Нацистские лагеря смерти. Очевидцы свидетельствуют. Из серии «Рассекреченная память». Крымский выпуск. Том 2. / Сост. Валякин А.В. – Симферополь: издательство «ДОЛЯ», 2010. – С.67-68
[xlvii] Там же. – С. 68
[xlviii] Лодыженский Ю.И. От Красного Креста к борьбе с коммунистическим Интернационалом. — М.: Айрис-пресс, 2007. — С.528
[xlix] История Крыма с древнейших времен до наших дней — Симферополь: Атлас-компакт, 2007. — С.362
[l] Телицын В.Л. «СМЕРШ»: Операции и исполнители. — Смоленск: Русич, 2000. — С. 282
[li] Джуха И.Г. Спецэшелоны идут на Восток. История репрессий против греков в СССР: депортации 1940-х г. г. — СПб.: Алетейя, 2008. — С. 123
[lii] Бугай Н.Ф. Указ. соч. – С.100
[liii] Там же. – С.93
[liv] Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга третья – С.50-51; 54-56
[lv] Крым в Великой Отечественной войне 1941-1945 / Сост. В.К. Тарагуля, И.П. Кондрашов, Л.П. Кравцова – Симферополь: Таврия, 1994. – С.137
[lvi] Пащеня В.Н., Пащеня Е.В. Указ. соч. – С.330 | 
