Безусловное осуждение сталинских преступлений могло бы стать точкой нового общественного договора в России, но почему до сих пор не стало?
Об этом корреспондент ИА "Взгляд-инфо" спросил одного из экспертов фильма Дудя, директора Государственного Музея истории ГУЛАГа, руководителя Фонда памяти жертв политических репрессий, члена СПЧ Романа Романова.
- Почему люди в России по-прежнему оправдывают репрессии? Ведь часть общества задается вопросом, пусть и спорным: почему в Германии оправдывать нацизм недопустимо, а у нас сталинизм - допустимо?
- В Германии совсем другая история. Германия была агрессором, напала на другие страны, была побеждена. И Нюрнбергский процесс проводился над проигравшей страной.
Для нас история с репрессиями гораздо сложнее. У нас не было юридической оценки репрессий. Мы 70 лет находились в этой системе, и система скрывала эти преступления, и принудительный труд интерпретировался как воспитание, перековка. И по большому счету сегодня мы по-прежнему находимся в той пропагандистской системе. Мы из нее окончательно не вышли.
Сегодня многие по-прежнему ничего не знают о репрессиях, зато имеют положительный опыт проживания в Советском Союзе, многие люди получили и квартиры, и образование, и медицинское обеспечение, и, конечно, для них Советский Союз это благо. А то, что происходит сегодня – люди сталкиваются с несправедливостью, с ситуациями, из которых они не могут найти выход, и они обращаются к этому советскому позитивному образу, и Сталин - часть той же мифологии. И когда люди говорят: "Вот был бы Сталин", они имеют в виду не репрессии, а порядок.
Оправдание репрессий - это давняя история. Некоторые люди занимаются этим профессионально и идеологически, кто-то играет в это и получает политические выгоды.
В Германии был водораздел, а в России его не было, поэтому у нас другой путь. Мы являемся и судьями, и обвиняемыми, и защитниками самих себя, потому что мы это делали сами с собой.
И все эти высказывания депутатов, которые могут быть поддержаны народом или, наоборот, вызывать праведный гнев, это в каком-то смысле естественная стадия пути к осмыслению и называнию преступления – преступлением.
- И что нам, простым людям, нужно для этого делать?
- В стране должна быть выстроена музейно-мемориальная инфраструктура – структура памяти. Да, есть Государственный музей ГУЛАГа в Москве, есть небольшие экспозиции в регионах, но в то же время в местах, где захоронены десятки тысяч наших сограждан, могут быть свалки, игровые площадки, спортивные тренажеры, гаражи – что угодно. Я говорю не приукрашивая.
И то обсуждение, которое есть сейчас в Саратове, это поверхностная информационная часть. А если оглянуться на землю – остатки лагерей исчезают, и это – исчезающие доказательства и подтверждение массового истребления людей. Места массового захоронения не выявлены или могут быть в удручающем состоянии.
В любом краеведческом музее, если вы туда придете, вряд ли обнаружите экспозицию, посвященную репрессиям, зато можете встретить выставку, посвященную выдающемуся деятелю конкретного региона. И там будет рассказываться, как много он сделал для региона, города, страны, и если его жизнь обрывается в 1937 году, то нигде не будет написано, что с ним произошло.
- А если вернуться к политике. Ведь не случайно отдельные представители политического класса берут на себя роль активных сталинских защитников. Они знают – им за это ничего не будет, даже социального осуждения. Может, стоит обществу поставить этому заслон? Чтобы было понятно, что человек совершил нечто неприличное, недопустимое и общество это не принимает и отвергает…
- А так ли это? Не принимает ли общество? Мне кажется, что это такой болевой вопрос, ключевой и показательный.
Подобные высказывания - это же вопрос их совести, чести, понимания и вообще IQ. Или душевных качеств. Потому что оправдание репрессий – это еще и вопрос, подчеркну, душевных качеств.
Но это еще и вопрос демократии, ведь есть люди, которые за вашего Чернышевского голосовали, которые его поддерживали. Если бы у нас был правовой механизм: репрессии и все, кто принимал в них участие, были осуждены, и это было прописано в законе – тогда можно было, как вариант, потребовать сдать мандат.
- А моральная оценка? Разве она потеряла силу?
- А моральную оценку может высказать любой гражданин. Я в силу своей деятельности вижу подобные высказывания не только среди депутатов, но и среди самых разных людей – разного уровня и кабинетов. Люди, которые раньше осуждали репрессии и делали все для того, чтобы их обличить, сейчас для них это становится нормой. Может быть, это конъюнктура, может, люди пытаются сориентироваться, а как сейчас выгодно говорить.
Честно вам скажу - и Чернышевский, и Бондаренко, и другие подобные им депутаты меня возмущают меньше, чем свалка на местах массовых расстрелов и захоронений. И люди могут ходить вокруг этой свалки и говорить, что репрессии это недопустимо, а там под этой свалкой захоронены наши предки. И вот из этого отношения прорастают, в том числе, и вот эти депутаты.
- 70 лет несвободы – это немало. Может, у нас стокгольмский синдром?
- Нет, просто путь осмысления – он тяжелый, болезненный и очень долгий. И памятник жертвам политических репрессий, о котором говорили еще при Хрущеве, но так и не установили, его не установили и в девяностые, при Горбачеве. Он появился только два года назад.
- Но если лояльно относиться к подобным высказываниям, где гарантии, что мы все осмыслим правильно, и что у нас опять не возникнет культа личности?
- Гарантий никаких нет, только наша ответственность и наши поступки. Оправдание допустимо, пока нет правовой оценки.
- А где эту правовую оценку приобрести?
- До нее надо дорастать. Нужно больше активных людей, которые захотят этот камень перевернуть и отодвинуть. Ведь многие действительно про репрессии ничего не знают, огромное количество молодых людей. И как бы многие не хотели, это не удастся в один момент сделать. В девяностые это не произошло, нам в школе про это никто ничего не говорил. Учителя тогда пытались выжить и понять, как им жить дальше, так что информация о репрессиях прошла мимо моего поколения. Это было гражданской ответственностью отдельных учителей. И сегодня все то же самое. Есть учителя, которые говорят точно так же, как ваш депутат. И это индикаторы того, где мы находимся. И перепрыгнуть эту стадию невозможно.
У нас есть закон об увековечивании памяти жертв политрепрессий, есть закон об их реабилитации, там написаны красивые и правильные слова, но что с ними дальше делать – это вопрос нашей совести и нашего пылкого сердца.
И мне кажется, что на самом деле преодоление происходит. Может быть, вот эти выкрики несколько сбивают фокус, но в целом у меня есть предчувствие, что мы на верном пути. Молодые люди, мне кажется, ваших депутатов совсем не слушают.
- У Николая Бондаренко много лайков.
- В интернете вообще много всего. Для меня это не показатель. Для меня показатель скорее фильм Юрия Дудя и реакция общества на него.
Надо просто делать свое дело. У нашего Музея есть много программ, с которыми мы выезжаем в регионы. Можем приехать и в ваш регион, если будет приглашение от какой-либо институции.
Наш приезд - это не только выставка, но и кинопоказы, и презентация книг, мастер-классы по работе в архивах и многое другое. И если мы приедем, обязательно пригласим господина Бондаренко и господина Чернышевского.
Этот диалог и это общественное обсуждение очень полезны – они нас продвигают вперед. И люди, которые говорят что-то против, лишь делают нашу позицию сильнее.
Материал подготовила Елена Балаян
Источник |
