Из многообразия исторических событий и коллизий довольно отчетливо проступает стремление наиболее энергичных и дисциплинированных народов к созданию империй. Причем, эпохи сменяются, а стремление остается.
С глубокой древности и по сей день племена и народы что-то делят между собой (например, Елену Прекрасную), враждуют порой веками (война Алой и Белой Розы), то сокрушая, то воздвигая царства-государства, которые зачастую можно пешком пересечь за пару-тройку дней. Но изредка появляются исторические общности, которые вырабатывают устойчивые, долговременные преимущества перед своими соседями – и становятся державными народами, определяя ход и облик важнейших событий на обширной территории на долгие-долгие годы.
Истоки возникновения империй обычно уходят в легендарные времена, полные волшебства и сказочных явлений, но подлинные причины возвышения столь мощных государственных образований всегда остаются не проясненными. Почему одно племя сумело включить в состав своих укрупнившихся владений множество других племен? Почему эта историческая общность стала обладать столь неоспоримыми преимуществами перед остальными народами? – Это тайны, которые остаются нераскрытыми.
В самом же факте возникновения империи обычно присутствует опыт наблюдения проницательными людьми за особенностями окружающей среды, элементы которой подлежат определенным градациям. Сортность, породистость, различная меновая ценность присутствуют даже среди камней, растений или рыб, не говоря уже о птицах или животных. Драгоценные камни, лекарственные растения, ценные породы рыб существуют с незапамятных времен, как, впрочем, и «цари зверей» и «птицы высокого полета». Все эти ранги определены человеком, все они преисполнены определенными наборами свойств. Ранги присутствуют и в иерархических обществах империй в качестве костяка государственного образования.
Подчиняя себе соседние племена и народы, создатели империй становятся народом народов, то есть от их волеизъявления зависят судьбы многих других исторических общностей. Таким образом, имперский народ как бы частично присваивает себе божественные полномочия, потому что издавна среди всех людей распространилось убеждение, что ими управляют божественные силы. Явное (окружающая действительность, преисполненная множеством дифференциаций и рангов) и неявное (духи и демоны, божества и небесные покровители) встречаются в империи, придавая важным событиям свойства исторических дат, а отдельным, особо замечательным людям – статус исторических личностей. Неявное обычно обозначают символы. Человек довольно легко может разорвать стяг или разрубить мечом герб, но он не в состоянии устранить те силы, которые стяг или герб представляют собой.
В империях присутствует величавость. Создатели империй – одни из самых известных людей в истории человечества. Их дела и поступки неустанно обсуждаются из века в век. Их биографии старательно изучают честолюбивые потомки и примеривают на себя. Ведь потомки тоже мечтают о создании своих империй. Ради осуществления подобных амбиций приносятся в жертву покой и безмятежность.
Тысячи воинов охотно гибнут в кровопролитных сражениях под водительством блистательных полководцев. А победители устремляются навстречу новым тяготам и лишениям, чтобы, преодолев их, стать виновниками триумфов и увековечить свои образы и свои имена на барельефах, стелах, вратах и обелисках. Презрение к опасностям и самой смерти движет зиждителями империй: ведь они чувствуют себя обласканными божественными силами.
Героизм полководцев воодушевляет на подвиги их соратников, которые своей грубой кожей чувствуют значимость и значительность вершащихся на глазах событий. Ведь они хотят установить вековечный порядок на земле и, тем самым, обуздать скоротечность времени и бесконечность окружающих пространств. А те народы, владения которых неудержимо сжимаются, как правило, теряются и во времени. Не затеряться на земле в виде бесконечно малой соринки, не быть стертыми в порошок жерновами времени – вот какие побуждения питают зачинателей империй. Но мало хотеть, нужно еще смочь сделать это.
В древнегреческом мире первым императором является бесподобный и всегда молодой Александр Македонский. Он видел себя порученцем верховного божества. На его царских регалиях и на стягах, реющих над знаменитой фалангой, был изображен гриф, который символизировал небесную власть еще при египетских фараонах. Гриф способен взмывать на высоту, недосягаемую для других птиц, но эта высота не мешает ему зорко высматривать себе добычу. Внешне гриф довольно страшен: превосходит остальных птиц не только своими размерами, но и силой своего клюва. Чем выше покоренная птицей высота, тем шире пространство для обзора. Гриф – стервятник, но похоже на то, что в те древние времена он олицетворял собой власть над всеми смертными.
Империи могут разрастаться довольно быстро. За десятилетие завоевательных походов Александр Македонский включил в состав своих владений территории от Нила до Ганга. Но подобная вспышка энергии и воли готовилась очень долго.
Из гомеровского эпоса мы знаем, как за тысячу лет до Александра Македонского уже процветали полисы, которые активно торговали между собой, ссорились, враждовали, мирились. За тысячелетие греки из скопища необузданных, полупиратских и полуразбойных шаек превратились в высококультурную историческую общность – «вышли в люди». Они терпеливо и старательно учились у финикийцев мореходству и обращению с алфавитом, у критян – архитектуре и гончарному ремеслу, у египтян – земледелию и космогонии, у персов – воинскому искусству и самоотверженности. Но их собственные достижения поражают воображение.
Мысленно всматриваясь в древнегреческий мир, неизменно испытываешь робость и благоговение перед относительно небольшим сообществом людей, достигших головокружительных высот в ваянии, архитектуре, философии, математике, физике, драматургии, лирике: ставших для многих других, более поздних народов образцами героизма (царь Леонид), мудрого правления (Перикл), врачевания (Асклепий), ораторского мастерства (Демосфен), историка (Геродот). И, наверное, навсегда, останется непонятным: за счет чего произошло столь впечатляющее самовозрастание в мастерстве и гениальности?
Греки привнесли в историю мечту о совершенном человеке, способном уподобиться божеству и стать объектом замещения божества на земле. Поэтому их боги внешне ничем не отличаются от людей. Древнегреческий мир поэтичен, т.е. в нем заключено долженствование творчества. В личностях знаменитых поэтов можно распознать некоторые сокровенные свойства древнегреческого мира.
Поэт в первоначальные годы своей жизни жадно впитывает знания, знакомится с произведениями своих предшественников: кому-то подражает, кого-то отвергает. Однако он на всю жизнь рискует остаться копиистом, если не скажет своего слова и не выразит свою оригинальную мысль. И в этом случае поэт уже ничего не вбирает со стороны, а как бы выходит из себя, стесненного обстоятельствами, и его воображение обретает широкий размах. Он уже видит то, чего прежде не замечал, обнаруживает то, о чем прежде и не подозревал, ощущает то, до чего прежде не дотягивался своими чувствами. Поэт обретает богатства, которые не добудешь тяжким и кропотливым трудом, а только посредством вдохновения.
Греческий мир, вобрав многое от более древних цивилизаций, тем не менее, сумел обозначить себя сам, а затем стремительно расширил пространства своего влияния. Александр Македонский нес с собой в глубины Азии греческое восприятие красоты: самоценной и бессмертной. Ведь благодаря созерцанию красоты человек обнаруживает присутствие божественного в этом мире. Но бесстрашная инициатива молодого полководца легла на землю, уже вспаханную другой культурой. Образно говоря, оливковые рощи не везде уместны. Несколько сотен греческих колоний, созданных молодым императором, не сумели стянуть в единое полотно жизнь на завоеванных территориях и довольно быстро сами растворились в других культурах, оформившихся задолго до завоевательных греческих походов.
С точки зрения наследников и преемников Александра Македонского, возвышение Рима было явной аномалией. Ведь основные исторические события никогда не происходили, да и не могли происходить западнее Адриатического моря.
Деление суши на континенты, наверное, необходимо, но в данном случае только запутывает восприятие процессов тех давних эпох. По сути, Азия, Африка и Европа – это один суперконтинент, а Средиземное море является его внутренним морем. Такой взгляд позволяет воспринимать средиземноморье, как отдельный регион, а не как мозаику, сложенную из побережий трех континентов: стереотипные образы Азии, Африки, Европы, укорененные в нашем сознании, уходят на второй и даже на третий планы, уступая место другим отличиям. В  эпоху античности более актуальным было деление средиземноморья на восточную и западную части (в дальнейшем на Восток и Запад). Запад традиционно воспринимался древними цивилизациями краем, обойденным вниманием богов: туда закатывается солнце и оттуда приходит тьма, там живут дикие племена и обитают чудовища. Невзирая на очевидные опасности, предприимчивые финикийцы и деятельные греки постепенно осваивали этот край. Наиболее крупной финикийской колонией являлся Карфаген. А гирлянда полисов на юго-востоке Апеннинского полуострова и на о. Сицилия стала называться Великой Грецией. Впоследствии это название вытеснит из нашего сознания Ахайю, Аттику, Элладу.
Колонисты, греки и финикийцы, довольно интенсивно сообщались между собой и со своими метрополиями. Карфагеняне также поддерживали тесные связи с нумидийцами и иберийцами. Греки контактировали с латинянами, этрусками, с туземными племенами Сицилии. Но в целом, взаимоотношения колонистов с местным населением можно охарактеризовать как отношения «старших» к «младшим». Греки, стремившиеся придерживаться меры во всем, неприязненно воспринимали склонность этрусков к оргиям и пьянству. Латинян они считали пригодными только пасти скот. Впрочем, и карфагеняне своей алчностью и своим поклонением жестоким богам мало нравились грекам.
Во времена пунических войн колонисты, естественно, выступили на одной стороне. Так проявлялась солидарность людей просвещенного Востока против грубой силы невежественного Запада. Македонское царство (крупный осколок империи Александра Македонского на Балканах) помогало своим флотом в этом длительном вооруженном противоборстве. В ту пору у латинян отсутствовали известные правители и знаменитые полководцы, не было ни своей истории, ни культуры, а все, чем они располагали, за исключением своего языка, это племя позаимствовало со стороны. Однако к эпохе пунических войн латиняне успели зарекомендовать себя дерзкими и храбрыми воинами, которых требовалось наказать за их неуемную агрессивность. Коалиция союзнических войск против Рима составилась весьма внушительной. На стороне карфагенян были не только греки, но и нумидийцы, жители Иберийского (Пиренейского) полуострова и галлы; блестящие полководцы (Гамилькар, Ганнибал, Гаструбал) командовали армиями; выдающиеся изобретатели (Архимед) хитроумными новшествами наносили римлянам урон в вооружениях и живой силе. В распоряжении карфагенян находились лучшие на Средиземном море боевые корабли и самые опытные мореходы.
«Волчьих детей» (потомков Ромула вскормленного волчицей) союзники хотели поставить на подобающее варварам место – пусть живут в загоне для диких зверей и не смеют показывать свой нос на перекрестках тогдашних торговых путей. Положение римлян было незавидным. Они ниоткуда не ждали поддержки, а могли рассчитывать лишь на свои силы. Они могли приобретать навыки и умения лишь посредством вооруженных столкновений со своими хитроумными врагами. И римляне учились, старательно и терпеливо, напрягая все свои силы. Они приобретали опыт крупномасштабных сражений, посылая на гибель своих лучших сыновей. Этот был кровавый опыт. Они сражались за свою будущность самоотверженно и упорно даже тогда, когда их поджидали унизительные поражения.
Наконец, у латинян появился дееспособный полководец, еще совсем молодой человек (Сципион), который чудом уцелел, участвуя в нескольких битвах против войск Ганнибала. Сципиону пришлось вырываться из окружения, пережидать погони в укромных местах, быть свидетелем полного разгрома римских легионов, стать очевидцем паники и растерянности. Но он не только сражался, убегал от погони и гневался на своих приунывших соотечественников, но еще и подмечал, как выстраиваются и перестраиваются боевые порядки вражеских армий, как решает свои тактические задачи нумидийская конница.
Поначалу римляне терпели жестокие поражения и на море, но как-то сумели завладеть финикийским боевым кораблем, севшим на мель. Доставив драгоценную добычу в одну из своих гаваней, латиняне разобрали корабль по дощечкам, досконально изучили все его конструкционные особенности и незамедлительно приступили к строительству таких же кораблей.
Когда Ганнибал потерпел свое единственное поражение – это произошло в окрестностях Карфагена, – то просвещенный Восток, достигший совершенства во многих сферах человеческой деятельности, стал смутно понимать, что своим враждебным натиском на варваров с Апеннинского полуострова породил жуткого монстра. Это понимание постепенно прояснялось для жителей Востока во всей своей сокрушительной полноте и многозначительности.
Избегая необходимости вдаваться в подробности истории, лишь укажем, что римляне изведут до полного исчезновения Великую Грецию, причем население некоторых городов будет подвергнуто поголовному истреблению. Карфаген претерпит разрушение до своего основания. Останутся только расплывчатые воспоминания от этрусков и даков. Римские легионы вторгнутся и на восточное средиземноморье, повсюду сея смерть и ужас. Такого сильного потрясения греческий мир еще не переживал. Последняя греческая царица, правившая Египтом в I в. до н.э., Клеопатра, предпочтет жало змеи перспективе быть закованной в кандалы.
Римская империя становится наиболее подходящим гнездилищем для орла – охотника за живой плотью. Орел выглядит благообразнее и строже в своих очертаниях, нежели стервятник, но нацелен исключительно на убийство. Орел и гриф почти родственники, с одним стилем полета, только вкусы несколько различны. Римский орел парил над железными легионами, зорко высматривая себе добычу.
Пожалуй, Риму более бы пристал образ волчицы, алкающей кровь агнцев. Среди римлян находились люди, которые бы хотели утвердить верования и символы, связанные с преданиями седой старины. Так, влиятельный патриций Катон–старший настойчиво призывал сенат вернуться к своим древним божествам, а не питать свое воображение заимствованными мифами. Его искреннее возмущение легко понять. Греческая культура заполнила собой все сферы жизнедеятельности римского общества и затмила саму память о многих сугубо латинских обрядах и праздниках. Но римляне не прислушались к призыву гордого патриция: ведь греческая культура своей красотой уже заворожила их сердца. К тому же она была связана тысячами нитей с древнейшими культурами (персидской, египетской, ассиро-халдейской, финикийской, критской и др.). Напитываясь греческой культурой, римляне стремились войти в поток истории, а не быть выкидышем этого потока.
Иного мнения о возвышении Рима придерживались греки. Они воспринимали историю как проявление воли божественного Логоса, как движение к благу, к знаниям, к красоте, к добру, к истине. Само возникновение римлян на исторической арене, их чудовищная жестокость ломали сложившиеся представления греков о руководящем начале и высшей справедливости. Завоеватели грабили, насиловали, превращали достойнейших людей в своих слуг и рабов, угоняли на рудники и в каменоломни, где несчастные истлевали буквально за несколько дней. Латиняне, пришедшие из тьмы Запада, затягивали в свою мглу тысячи и тысячи людей, и крайне трудно было обнаружить какой-то смысл в происходящих событиях.
Римская империя, действительно, возникла из ниоткуда. Но в империях подобного рода незримо присутствует заветная мечта легендарных правителей. Катон-старший, по сути, призывал сограждан к поклонению этой заветной мечте и почитанию ее родоначальников. И следует отдать должное римлянам. Несмотря на низкопоклонство перед греческой культурой, в своих душах они хранили смутную память о неотесанных и давнишних предводителях, которым были обязаны своей первоначальной сплоченностью.
Впрочем, мечтания родоначальников племен таятся в толще каждого мало-мальского народа, и никто не знает точных дат возникновения этих мечтаний. Ведь они пробуждаются еще тогда, когда завшивленный вождь с косматой бородой и горящими очами сердито взбирается на ствол поваленного бурей дерева (или на валун) и зычным голосом обращается к своим слушателям. Вздымаясь над ними, он пробует найти ответ на вопрос, который бьется в его сознании созвучно с биением собственного сердца: Кто мы?
Скорее всего, вождь вспоминает коварных соседей, которые терпеливо поджидают непроглядной ночи, удобной для нападения, или, наоборот, убеждает своих скучковавшихся сородичей, что пора, давно пора показать негодным соседям свою силу и поквитаться с ними за все прошлые злодеяния. В его взволнованной речи мог присутствовать и призыв к лучшей доле, которая осуществится, если им удастся прогнать из плодородной равнины тамошних жителей. Неужели они обречены из поколения в поколение гнить посреди топкого болота или прозябать на бесплодном каменистом плато?
Вождю внемлют, затаив дыхание: все понимают, что где-то рядом их ждет поворот в судьбе. Возле вождя стеснились мал и стар. Даже несмышленым детишкам передается напряжение, исходящее от взрослых. Ведь слова предводителя сулят скорую смерть или ошеломительную победу.
А вождь, стоящий на валуне (или на стволе поваленного дерева) и не подозревает, что запечатлеется в памяти потомков легендарным героем. И, конечно же, не догадывается о том, что века спустя в его честь благодарные потомки установят памятник, переиначив валун или ствол дерева до тщательно отполированного постамента. Само собой разумеется, что одеяние того легендарного героя уже станет более роскошным или более строгим, а его осанка и черты будут исполнены сурового благородства и сдержанной силы.
Да, в империях, возникающих из пустоты степей или пустынь, из сумрака лесов и горных ущелий, пульсирует прилив-отлив звериной ярости. Люди, стоящие на краю небытия, преисполняются дерзновенного порыва, двигаясь навстречу более удачливым и благополучным пародам. Как молитву они шепчут примерно одно и то же: «Или мы их, или они нас».
Обычно, изголодавшиеся, исстрадавшиеся народы, движимые мечтой о лучшей доле, так и остаются за порогом истории. Но случаются и прорывы: вождей уже сменяют цари, а царей другие правители, которые неустанно будут призывать своих подданных к беспощадной борьбе с соседями и многочисленными недругами. Жажда господства и воля к могуществу уже безраздельно правят этими правителями.
Из тысяч племен, населявших Запад, латиняне единственные выбрались из зыбучего хаоса колдовства, невежества и сумели превозмочь свое ничтожество, Они сплотились вокруг своего самого крупного города – Рима и выработали в себе способность усиливаться, даже оказываясь в незавидном положении. Именно римлянам выпадет честь заключить все средиземноморье в границы одной империи. Римляне отвергли своих племенных богов, чтобы стать восприемниками древних и великих традиций. Но язык, на котором первоначальные вожди обращались к своим сородичам с призывами к решительным действиям, латиняне бережно  сохранили.
Исторический парадокс той давней эпохи заключается в том, что греки сосредоточили свои завоевательные усилия на азиатском направлении, где жизнь обществ уже давно была основательно возделана мудрецами и законодателями. Греки пришли в те края «со своим уставом», который тамошним народам был не нужен вследствие наличия собственных систем идей, ценностей, символов.
Империя Александра Македонского быстро распалась, и ее большие и маленькие осколки продолжали слабеть, но чем более они слабели, тем сильнее возрастало влияние греческой культуры на Западе. Похоже на то, что Александр Македонский пошел не в ту сторону. Видимо, молодой полководец находился под сильным влиянием рассказов историков о персидском вторжении вековой давности или пребывал во мнении, что ему как сыну верховного божества должны подчиниться все известные страны и народы. На Западе ему не удалось бы снискать себе ни славы, ни величия: в диком краю не может быть почетных побед и выдающихся свершений. Но латиняне, проступив в том краю из исторического небытия, добились славы и величия, заключив все средиземноморье в свои объятия.
Их агрессивность, присущая всем молодым народам, не имела никаких сдержек и противовесов: ведь они выдержали череду труднейших войн «на выживание», после чего их обуяла идея полного уничтожения всех потенциальных врагов Рима. Вот они старательно и вычищали, выскабливали территории, подпадающие под малейшее подозрение в нелояльности к имперской власти. К высококультурным народам  римляне относились, как к «старым» и уже отжившим свой срок. Захватывая древние государства и чиня в них произвол и насилие, римляне, тем самым, освобождали место для жизни новой, преисполненной молодого задора, ярких зрелищ и острых ощущений. Став победителями всех народов, проживающих в средиземноморском регионе, они быстро научились гордиться своим происхождением и своим гражданством, потому что стали хозяевами огромного мира – римского мира.
Что касается греков, то вторжение латинян и последующее их крайне грубое и бесцеремонное владычество стало восприниматься началом конца всех времен: с Запада приползло чудище невиданное, принялось пожирать целые города, флотилии, армии, осквернять храмы, загонять людей в мрачные подземелья, лишая их всякой надежды на спасение.
Римляне, закалив свой характер в горниле тяжких испытаний, сложились в народ прямого действия. Они ценили в людях, прежде всего, мужество и честность. В роли хозяев жизни они стали испытывать чувство превосходства перед всеми покоренными народами. И побежденные нередко сами давали для этого поводы, потому что присылали в Рим льстивых послов с богатыми подношениями. В столицу античного мира стекались многочисленные князья и цари, которые всячески ловчили перед императорами, интриговали, лгали, лишь бы сохранить крохи утраченной власти. Жестокости правления постоянно порождали восстания рабов. Римляне и сами охотно ввергались во внутренние распри, в дворцовые перевороты, не забывая при этом на корню пресекать сепаратистские поползновения вассалов. Кровь в империи текла ручьями, а порой и целыми реками, и реки те впадали в море скорби и слез.
Гигантское царство жестокости и насилия широко пользовалось плодами высочайшей греческой культуры, наиболее доступной правящему слою. И эта тенденция исподволь стала благотворно сказываться на смягчении нравов, прежде всего, в высших ярусах имперского общества. Большим достоинством среди римской аристократии стали считаться ораторское мастерство, подражания великим поэтам и мыслителям, способность увидеть и оценить прекрасное. Уже первый император (Октавиан) водил дружбу с писателями, архитекторами, историками.
Так окончательно сложился античный мир: противоречивый, антагонистичный, двухполовинчатый. В западной его части незримая волчица неустанно требовала, чтобы человек человеку был волком. Утонченная же восточная культура настаивала на том, чтобы человек постоянно совершенствовался и, тем самым, познавал свою сущность. Однако волчьи законы, распространенные в годы войны, в годы мира выглядели особенно отвратительными и провоцировали новые вспышки насилия. Наличие правил человеческого общежития, действующих на территории всей империи, превращалось в настоятельную необходимость. А в восточной половине все меньше оставалось личностей, способных к созерцанию высших истин, но среди униженных и раздавленных имперским гнетом широких социальных слоев развивалась иная способность сострадать горю ближнего своего. И над всем этим огромным и пестрым миром парил гордый орел, олицетворяя собой воления высших сил.
Чем более греки погружались в уныние, тем отчетливее римская аристократия постигала непревзойденное величие шедевров греческой культуры. Практически, каждое новое поколение хозяев жизни выгоднее отличалось от предыдущего – своей образованностью, манерами и целеполаганиями. И эта тенденция не замедлила принести свои плоды.
Став вместилищем множества племен и народов, империя все настойчивее пыталась придать единообразие стилю жизни на разных территориях. И плеяда просвещенных императоров, начиная с Нервы, всемерно споспешествовала этому благотворному процессу. А с другой стороны, в столицу империи из дальних, преимущественно восточных, провинций, приходили разнообразные верования, под обаяние которых легко подпадала неопытная римская душа. Рациональное и иррациональное постоянно соперничали на просторах империи, постоянно стремились к преобладанию, но никогда не достигали окончательных побед друг над другом.
Многотрудная деятельность юристов над сводом законом, касающихся всех сторон жизнедеятельности общества и конкретного человека, развернулась тогда, когда Рим стал снижать свою завоевательную активность и занялся обустройством своих обширных владений: повсеместно строились дороги и прокладывались акведуки, в городах возводили амфитеатры, на границах – крепости или оборонительные валы. «Где люди, там и правила», – эта поговорка не случайно появилась в столице античного мира. В империи происходили заметные перемены в стиле и ритме жизни. Эта поговорка призывала людей не к истреблению друг друга, а к соработничеству на основе всем понятных требований и норм поведения.
В стремлении сохранить свою целостность, империя постепенно ослабляла деспотизм власти. Одновременно с этим, римская аристократия пыталась преодолеть антагонизм между Востоком и Западом. Просвещенные императоры все более и более становились носителями греческой культуры высшей пробы. Одно время Андриан всерьез рассматривал перспективу своего переселения в Афины. То есть в правящих кругах империи мало-помалу стало слабеть чувство своего превосходства над завоеванными народами и постепенно созревало убеждение о целесообразности предоставления всем подданным статуса «гражданин Рима».
Каракала всего лишь легализовал это умонастроение предыдущих императоров, рассчитывая придать внутреннее единство всем частям обширного государства. «Гражданин Рима» на протяжении нескольких веков являлся в империи чем-то вроде почетного звания, обозначающего причастность его носителя к привилегированному меньшинству. Даже босяки столицы мира в качестве хозяев жизни могли громогласно требовать от всемогущих императоров «Хлеба и зрелищ!». Все же остальные подданные империи у Рима ничего не могли требовать – только просить и терпеливо надеяться, что будут услышаны всемилостивейшими ушами правителей мира.
Когда римское гражданство стало доступным для жителей даже отдаленных провинций, начали проступать во всей своей сакраментальной очевидности масштабы неприязни и ненависти к столице империи. Провинциалы не хотели быть римлянами, а хотели быть греками, фракийцами, басками, галлами, сирийцами, хотели жить в своей стране, иметь своих правителей и т.д. Более того, обнаружилось немало людей, особенно из социальных низов, которые вообще не относили себя к подданным империи, а считали себя подлежащими грядущему суду, который будет вершить некий мессия: его второго пришествия они ждали со дня на день.
Настроения отторжения от Рима волнами покатились по пространствам империи. Наиболее примечательным событием той эпохи следует назвать отложение от Рима крупного города Пальмиры, населенного преимущественно греками. Правительница этого великолепного города, расположенного в Малой Азии,  вела свою родословную от Клеопатры.
Попытка возрождения независимой греческой государственности была решительно пресечена. От цветущей Пальмиры буквально не оставили камня на камне. Мятеж пальмирцев, пожалуй, следует считать последним и самым отчаянным шагом древних греков к обретению свободы и достойного места в мире, где им довелось родиться и жить. С той поры, когда от римского меча погиб первый гениальный грек (Архимед из Сиракуз) и до сокрушения Пальмиры (его правительница Зенобия умерла вскоре подавления мятежа) прошло около пяти веков. Греки бесконечно устали от терпеливого ожидания лучших перемен, их ум отказывался принять и признать происходящее вокруг в качестве проявления воли олимпийских богов. Греки разуверились в существовании гармонии и высшей справедливости. Низвергнутые в пропасти неизбывного страдания, они отрекались от своего славного прошлого и своей великой культуры: они не желали быть больше греками, и, тем более, не желали числиться гражданами ненавистного им Рима. Они крестились, т.е. умирали для мира, чтобы возродиться в новом качестве – христианами: с новым именем, с другими родителями (крестными отцом и матерью), они становились людьми не от мира сего и молились о приближении Судного дня.
Это массовое умирание и воскрешение в новом качестве облегчалось тем обстоятельством, что благая весть о Христе-Спасителе была изложена на греческом языке: соответственно, на этом же языке проходили и тайные литургии от Рима до Александрии. Сейчас уже нелегко объяснить, почему евангелисты, чей родной язык был арамейским, предпочли изложить свои версии о последних годах и днях жизни не земле Назарянина именно на греческом языке. Но очевидно другое: в III в н.э. в христианских общинах доминировали выходцы с Востока, и первенствующее значение в этом доминировании принадлежало тем грекам, которые перестали быть греками, а стали называть себя христианами.
В свете новой религии столица античного мира представала уже не политико-административным центром и местом пребывания божественных императоров, а средоточием грехов и скверны, логовом зла. Христиане, бегущие от власти мира сего и стремящиеся к вечному спасению, не хотели иметь ничего общего с Римом-пандемониумом, и, тем более, не хотели числить себя его гражданами и пользоваться соответствующими правами.
Впрочем, и сами коренные римляне находили все меньше поводов гордиться своим городом. Бесконечная череда низвержений императоров вызывала у людей серьезные сомнения в легитимности действующих законов и правил. Нередко подобные низвержения сопровождались жуткими избиениями приверженцев бывшего правителя. В чертогах власти возобладал тип авантюриста и выжиги. Да и сам город был переполнен достопримечательностями, свидетельствующими о кровавых ристалищах и очагах самого разнузданного разврата, о сомнительных ритуалах божествам, чье сияние давно померкло.
Невозможность так жить дальше и, тем более, править – вот что побудило императора Константина оставить Апеннинский полуостров. Его переезд в небольшой греческий городок, до того игравший роль сторожевой заставы, означал нравственную победу Востока над Западом. Великий император устремился навстречу новой жизни, взыскуя божественного света. А Рим был обречен погружаться в пучину пороков и забвения.

Продолжение следует...

Юрий Покровский

для Русской Стратегии

http://rys-strategia.ru/