К началу эпохи императора Константина Великого немало греков, радикально изменив свой образ жизни, стали выдающимися христианскими богословами, проповедниками, епископами. Одни продолжали жить в крупных городах, другие устремлялись в пустыни египетские или в пещерные лабиринты Каппадокии. Переезд Константина означал победу Слова над властью меча. Античный мир становился достоянием прошлого. Нарождался принципиально новый мир – христианский, стержнем которого являлся ярко выраженный религиозно-этический идеал.
Но античный мир не мог исчезнуть бесследно. За века своего существования он заложил весьма устойчивую историко-культурную традицию противостояния Востока и Запада. Сущность этой традиции незамысловата. В то время как Восток слабеет, западная половина мира набирает силу и вступает в пору своего расцвета. И наоборот. Когда Запад входит в период своего упадка, восточная половина мира предстает во всем своем блеске и величии. К блеску и величию тяготеют обе половины мира, но одна реализует это тяготение посредством творческой деятельности и мистических озарений, а другая – преимущественно насилием и закреплением определенного социального порядка. Восток подчиняется власти содержания. Запад – диктатуре формы.
Византия задумывалась как царство Божие на земле, поэтому главное направление деятельности новой империи – обожение жизни. Отнюдь не случайно в строительстве христианского мира ключевую роль играют богословы: некоторые из них удостоятся чести именоваться Отцами Церкви. Богословские воззрения на сущность Христа и Святую Троицу, церковную организацию и государственное устроение, на природу человека и его связи с метафизическими сферами играют ключевую роль в Византии. Малая толика подобных воззрений становится канонической, а остальные признаются ложными или еретическими. Богословские споры кипят как в отдельных приходах и монастырях, так и на Вселенских соборах, определяя судьбу тысяч и тысяч людей. Ведь от носителей еретических воззрений в империи избавлялись, как от носителей чумы или другой неизлечимой заразы. А уход из бренного мира Божьих угодников, праведников, святых, блаженных сопровождался знамениями и прочими чудесами.
Подлежащие грядущему суду, задумывались как один народ, сложенный из множества народов, соединенных верой в Христа-Спасителя. Строительство Вселенской церкви поражает своей грандиозностью и смелостью поставленных задач. Но далеко не все получалось, многое неисповедимыми путями искажалось. В Церкви случались не только отклонения от магистрального пути (ереси), но и досадные обособления. Здание Вселенской церкви получалось многокупольным, с пристроями, приделами, автономными часовенками. Довольно быстро обозначились купола армянской, сирийской, коптской церквей. А само общество новой империи приобрело многоярусный характер. Жизнь как служение религиозному идеалу и жизнь как служение империи не являли собой принципиальных различий, и многие высокопоставленные чиновники зачастую становились иерархами Церкви.
С первых же десятилетий своего возникновения Византия направляла за пределы империи миссионеров, которые смело шли к полудиким племенам с благой вестью: «Грядет, скоро грядет Спаситель рода человеческого!». В отличие от завоевательных походов Рима, правители Константинополя придерживались политики вразумления своих соседей, их последующего приобщения к лону Церкви Христовой. Проповедническая деятельность в местностях, где царили темные суеверия, магия и колдовство, а нравы жителей отличались грубостью, требовала от миссионеров исключительной смелости. Но оглядываясь на судьбы мучеников-христиан времен могущества языческого Рима, миссионеры вырабатывали в себе способность преодолевать панический страх перед угрозами и напастями мира, лежащего во зле, и стойко держаться своей веры.
Новообращенных варваров звали «божьими людьми». Особенно успешно миссионерская деятельность шла во Фракии и в приальпийских долинах. Для «божьих людей» были даже созданы специальный язык и письменность, которые позже станут называться готскими (от Бога). Приобщение к новому языку и новой религии смягчало или даже стирало родоплеменные различия варваров.
На готский язык незамедлительно было переведено Св. Писание, содержание которого неизменно производило огромное впечатление на неофитов. Большую роль в формировании новой исторической общности, сложенной из разношерстных кланов, родов, племен и небольших народов сыграли Ульфила Готский и Ариан. Богослужения, проводимые на готском языке, повышали самооценку новообращенных варваров: ведь даже надменные римляне не имели Библии на своем родном латинском языке и были вынуждены пользоваться греческими текстами.
Но когда арианство было официально объявлено ересью (Константинопольский собор 381 г.), «божьи люди» оказались без вины виноватыми. Нетрудно представить себе искреннее недоумение грубоватых и простодушных варваров, которым на протяжении многих лет взволнованно рассказывали о страстях и чудесах, связанных с кратковременным пребыванием Мессии на земле, которых убеждали креститься и взять новые имена, которым создали язык и на него перевели толстенную книгу ... и которым вдруг объявили, что все они впали в тяжкий грех ереси. Готам не только запретили торговать на границах империи, их прекратили нанимать для несения воинской службы. Их вообще перестали впускать в пределы империи, а тех, кто нарушал этот запрет, вылавливали и строго наказывали; порой даже прилюдно казнили, как отъявленных негодяев.
Готы жили севернее Византии. Христианская вера возожгла их сердца, но прохладные отношения с ромеями не могли не породить ответной гневной реакции. Их возмущение вместе с растерянностью возрастали год от года. Естественно, они ничего не смыслили в тонкостях богословия, но и не находили внятных объяснений происходящему. И действительно, весьма непросто было понять резко изменившееся отношение Константинополя к тем, кого первоначально настойчиво звали приобщиться к Церкви Христовой, а теперь отвергали, как преступников. Но и выказать свое возмущение хорошо организованной Византии готы не могли. И тогда они устремились на плохо защищенные италийские города.
Первыми отличились вандалы. Рим, немало переживший за свою долгую историю, еще не претерпевал столь тяжкого унижения. Вандалы все крушили на своем пути. Уверовав в удивительного человека, в которого вселился божественный дух (арианское толкование сущности Христа), они оказались изгоями христианского мира, и тогда в них вселился бес разрушения. Как известно, от любви до ненависти – путь недолгий.
После италийских городов вандалы черным смерчем пронеслись по Пиренейскому полуострову, затем перебрались через Гибралтар в Африку, разгромили еще несколько римских городов: в одном из них угасла жизнь единственного крупного богослова Запада – блаженного Августина. Предел бесчинствам вандалов положил карательный корпус, присланный из Византии.
Разрушительно-смертоносный рейд еретиков-ариан произвел неоднозначное впечатление на Константинополь. С одной стороны, этот рейд не мог не вызывать у ромеев ужаса, отвращения и возмущения. С другой стороны, Рим и сопредельные с ним города (Неаполь, Остия, Милан, Равенна) все более ветшали, и с точки зрения христианских ортодоксов – такая судьба была вполне закономерной для всех мест, обремененных пороками и преступлениями исчахнувшей Римской империи. То есть в рейде вандалов по Западу ромеи увидели Промысел Божий или проявление высшей справедливости.
Трудно сказать, каким был этнический состав Константинополя в первые десятилетия его исторического существования, в качестве столицы империи: тем более, этнические различия старательно затушевывались вследствие отказа христиан от своих прежних национальных особенностей. Но, тем не менее, не случайно же появились сирийская, армянская, коптская церкви. Другими словами, национальные отличия сохранялись, пусть пребывая под спудом нового мироотношения. В связи с этим трудно отрицать доминирование греков в Византии в качестве опоронесущего народа. Их возвышение происходило быстро, они составляли основной корпус богословов, иерархов церкви, чиновничества, да и аристократия оформлялась буквально на глазах. Достаточно вспомнить Юстиниана Великого, дед которого был простым земледельцем и командовал лишь парой медлительных мулов.
Пятивековая ненависть греков к римлянам не могла волшебным образом выветриться из греческих поселений. Не могли христиане полностью забыть о бессчетных унижениях, глумлениях, преследованиях и казнях, творимых завоевателями – римлянами. Пусть же все западные города превратятся в пустыри и груды руин. Пусть будут стерты все символы могущества носителей тьмы. Пусть на землях тиранов и душегубов прозябают лишь дикари, да еретики.
Отторгая от себя готов-ариан, ромеи волей-неволей указывали новообращенным варварам направление акта возмездия – там и только там, на Западе, варвары могут найти выход своему гневу и своей алчности. За вандалами на Апеннины придет армия Теодориха. За Теодорихом - армия Тотилы. Последний подвергнет изощренным пыткам остатки римской знати, желая выведать у нечастных о запрятанных  сокровищ. Римские женщины претерпят многократные изнасилования. Детишек будут собирать в гурты, и гнать, как овец, на невольничьи рынки под свист плетей. Мужчин будут топтать копытами коней, давить, как червей.
Историки охотно пишут о волнах варваров, затопивших западное средиземноморье. Но первые волны были христианские, готские. Именно эти пришельцы творили на исконных римских землях самые разнузданные насилия. А варвары-нехристиане объявятся несколько позже, когда латиняне, как историческая общность уже будут стерты с лица земли.
Да, римляне в свою бытность весьма неласково обходились с завоеванными народами: превратили иудеев в «сор на ветру», принудили греков мечтать о смерти, обращались с галлами и кельтами, как со скотом. И вот с возвышением Византии римлянам пришлось пережить то, что некогда пережили многие народы, насильно собранные в римский мир. От вандалов до викингов (это уже IХ в.) произошло как бы отраженное суммирование тех грабительских, карательных, завоевательных кампаний, которые творили римляне по отношению к своим близким и дальним соседям.
В годы, когда остготы, а за ними лонгобарды охотно резали, топили, разрывали на куски последних римлян, а те, кто чудом уцелели после этих жутких экзекуций и уже ни за что не хотели причислять себя к латинскому племени, в Константинополе достраивали бесподобный Софийский собор, обсуждали кодекс Юстиниана – плод многовековой работы правоведов. Византия расцветала, и особенно заметно преображались ее крупнейшие города, хорошея год от года.
Христианство, зародившись изначально как верование социальных низов, в Византии стало государственной религией. Вся жизнь империи была направлена на проявления величия религиозного идеала, воплощенного в образе Христа. Столица империи располагалась на живописных холмах, плавно спускающихся к морским заливам и проливам. Город застраивался величественными храмами и дворцами. Оборудовались новые гавани, мостились дороги, возводились неприступные крепостные стены и башни. В центре города располагался столб, от которого исчислялись все расстояния в христианском мире.
 Двуглавая птица византийская одновременно обозревала огромные пространства Востока и Запада. Таких птиц нет, и никогда не было в природе, но ведь и сама христианская империя подчинялась отнюдь не власти природных сил. О римском орле никто и не вспоминал: ведь сама действительность, сам ход истории искажаются, если смотреть на них только с одной стороны. Двуглавый орел обозревал весь окоем: перед символом христолюбивой империи жизнь представала во всей своей полноте. История, претерпев дьявольское искажение (могущество языческого Рима), вернулась в свое русло, чтобы слиться с Вечностью. Тысячи отшельников молились в пустынях египетских, тысячи монахов несли тяжелые обеты в монастырях, врезавшихся в горные массивы и прибрежные скалы. Истинные христиане денно и нощно приуготовлялись к предстоящему суду Божьему, рассчитывая встретиться с волнующим испытанием с чистым сердцем и светлой душой.
То, что происходило на Западе – разрушение городов, бесчинства разбойных шаек, хаос и анархия, ромеи воспринимали более чем спокойно: ведь западное средиземноморье в их глазах возвращалось к своему естественному состоянию варварства и дикости. Если Византия являлась охранительницей святыни (Церкви и церковного догмата), служительницей религиозно-этического идеала (Христа), предержательницей богословской высоты (откровения Отцов Церкви), то Запад становился вместилищем темных стихий, территорией беззакония и бесправия, местом прозябания скопища безликих и безмолвных людей. Если готы служили средством возмездия жестокому Риму и в то же время не внушали ромеям ничего, кроме отвращения к себе, то славяне для христианской империи были союзниками и желанными гостями. Политика славянизации племен, проживающих в бассейнах рек Эльбы, Дуная, Вислы, а также на восточном побережье Адриатики, в отличие от скороспелого «готского проекта», подразумевала многоэтапное, постепенное вовлечение варваров в орбиты христианского мира. Крещение рассматривалось как итог длительного окультуривания племен, т.е. терпеливого и неспешного привития примитивным обществам ясных представлений о добродетели, о государстве, о нравственной жизни. Название «славяне», скорее всего, является искажением в более поздние времена изначального «словены», т.е носители слова Божьего. Или служило похвальной характеристикой – «рабы Божьи».
К славянизации племен, проживающих на обширной территории от Альп до Карпат, Византия приступила только тогда, когда в самой империи завершилась борьба с ересями. Это обстоятельство существенно снижало угрозу того, что неофиты окажутся в рядах еретиков. Византии требовался «живой щит» от варваров Запада, и славяне предназначались для этой роли. Ромеи без всякого пиетета относились к воинской службе, считая ее, как и торговлю, низкими занятиями. Для ведения войн они предпочитали прибегать к наемникам, и славянизированные племена служили прекрасным резервуаром, откуда столпы христианского мира могли черпать свои вооруженные силы.
Всматриваясь в славянские лица, меня не покидает мысль, что ромеи приобщали к христианству лишь те племена, которые отличались внешним благообразием. Такой подход вполне соответствовал доктрине обожения жизни: благообразный человек скорее станет носителем образа Божьего, нежели некрасивый или уродливый. Достаточно взглянуть на иконы и фрески византийские, посвященные мученикам: на них мы не обнаружим безносые или безгубые лики, а ведь многие христианские мученики были страшно обезображены палачами, прежде чем отойти в мир иной. На византийских изображениях мы не найдем ни одного криворотого или страдающего косоглазием праведника, достигшего высот святости в эпоху, когда христианство стало государственной религией. Наоборот, на иконах и фресках мы видим исключительно благообразные лики. Короче говоря, славяне были продуктом терпеливого евгенического отбора, «сливками» варварского мира.
Но не стоит забывать и того, что далеко не все варвары однозначно положительно относились к миссионерам и отнюдь не все вразумлялись. Буйные и строптивые нападали на проповедников, убивали наставников, сжигали церкви, подавались в разбойники и морские пираты, хозяйничая на островах северных морей. Подобные эксцессы были не единичным, а частым явлением: многие миссионеры погибли на поле духовной брани. И все же ареал проживания славянских племен неуклонно расширялся. К IX в. земли восточнее Эльбы и Дуная преимущественно принадлежали славянам. Что же касается северных морей, то миссионеры до них вряд ли добирались: слишком холодно.
Византия всей своей историей демонстрирует наглядный пример того, что вразумление вместо завоевательных походов способно приносить впечатляющие результаты. Благодаря проповедям миссионеров, присвоению князькам и царькам примитивных сообществ титулов придворных Императорского Двора, благодаря преференциям в торговле и брачным союзам, благодаря пышным церемониям в столице империи, на которые приглашалось множество гостей из сопредельных территорий, Византии из века в век удавалось распространять свет христианства, но в империи сказывалась и недооценка военной силы.
С распространением учения воинственного пророка Мухаммеда Византия теряет административно-политический контроль над обширными регионами Малой Азии, Ближнего Востока, Северной Африки. То, что христианская империя столь уязвима для хорошо организованного вооруженного натиска, стало откровением для молодых европейских народов, прозябавших на обочинах исторических путей.
Из-за арабских завоеваний Восток и Запад христианского мира смещаются на север: уже не столько морские границы, сколько сухопутные делят этот мир на две половины. Эти границы были определены еще в пору военного могущества Римской империи, которая рассматривала Рейн и Дунай в качестве естественных восточных границ своих владений. Еще в античные времена истоки этих двух крупных разнонаправленных европейских рек были соединены оборонительным валом. Таким образом, владения языческого Рима совпали с Западом христианского мира в более поздние эпохи, и народы, поселившиеся на Западе после крушения Рима, составили костяк будущей европейской расы.
Положение европейцев в раннем средневековье нельзя назвать иначе, как бедственное. С Пиренейского полуострова, островов Средиземного моря на них энергично напирали арабы, а также неофиты мусульманства – племена Северной Африки. Последние активно занимались разбоем, захватывали целые европейские поселения и угоняли их жителей в рабство. Рослые, физически крепкие европейцы считались хорошим товаром на невольничьих рынках. Рабский труд широко применялся как в арабском халифате, так и в христианской империи. С Востока европейцев теснили славянизированные племена, которые, будучи продуктом миссионерской политики Византии, переняли от ромеев презрительное отношение к европейцам как к неисправимым варварам, еретикам и закоренелым преступникам.
Если в Византии известные монастыри состязались в строгости своих уставов, а братские общины монахов в Божьих обителях порой достигали несколько сотен человек, то монастыри на Западе постоянно разорялись шайками мародеров, быстро превращались в пепелища или груды руин. Если на Востоке бурно развивались христология, мариология, экклезиология, то в самом Риме в те века (VI–VIII в.в.) трудно было найти нескольких грамотных клириков. Сама постановка вопроса: откуда в Риме, погруженном в пучину варварства, брались ученые прелаты церкви и какого рода племени были понтифики? – предполагает невразумительность ответов. Вряд ли в римских катакомбах, скрытно от шаек разбойников, функционировали духовные семинарии и академии. И вряд ли подобные учебные заведения пребывали на труднодоступных вершинах Альп и сицилийских гор. И кто мог преподавать в тех фантастических семинариях? Неужели просвещенные римляне, чудесным образом, оставшиеся в живых после бессчетных варварских нашествий? Наверное, в Рим изредка попадали беглецы из Византии, не ужившиеся по каким-то причинам в христианской империи, но вряд ли подобные единичные вкрапления в толщи невежества могли порождать конструктивные перемены. В какой-то сплошной мутности пребывает папский престол на протяжении трех веков. В самом его существовании среди хаоса и анархии легче увидеть миф, позднее придуманный европейцами, нежели дееспособную церковную организацию. Липкая хмарь окутывает и подвижническую деятельность последователей св. Бенедикта, воздвигшего крест на горе Кассино, и учеников св. Патрика, обосновавшихся на бесплодных ирландских скалах. Ни одного звонкого голоса не доносится из тех веков и из тех местностей.
Стечение весьма неблагоприятных обстоятельств загнало европейцев в исторический тупик. У них не было устойчивых государственных образований, выдающихся предводителей, отсутствовали богословы, архитекторы, изобретатели. Они просто выпали из миропорядка и барахтались в собственной беспомощности из века в век. Жили в беспросветной нищете, опутанные взаимной враждебностью, суевериями и пригнетенные страхами – оказаться на невольничьих рынках в качестве ходового товара.
И, тем не менее, в этой мутности и в этой хмари то разгоралась, то опять затухала деятельность самоотверженных христианских подвижников. Эту деятельность инспирировало и поддерживало одно важное обстоятельство. Папский престол слыл охранителем могилы апостола Петра - первого ученика Христа-Спасителя, да и сама римская церковь по праву считалась апостольской церковью, т.е. она была органично включена в историческую традицию. Именно в Риме возникла первая христианская община, которая включала в себя представителей разных племен и народов и людей без рода-племени. И подобное обстоятельство являлось исключительно важным для всех тех, кто искренне готовился ко второму пришествию. Куда еще, как не к могиле своего первого ученика, явится Мессия, когда решит снова посетить бренный мир, воскрешая усопших?
Кстати, сам Константинополь не был отмечен апостольскими деяниями. Чтобы придать константинопольскому патриархату соответствующий статус, основатель христианской империи (Константин Великий) был официально признан равноапостольным. Но моральное преимущество, вытекающее из исторической традиции, оставалось за Римом, во всяком случае, для христианских подвижников Запада. И папство цепко держалось за это преимущество, пусть и пребывая в довольно жалком положении.
Конечно, европейцы искали выход из сложившегося исторического тупика. Они не могли не сравнивать себя с арабами, которые в течение всего нескольких десятилетий, сплотившись под зеленым знаменем ислама, сумели превратиться из оборванцев и бродяг в державный народ. Ключевую роль в обретении европейцами исторической самостоятельности сыграла Библия на латинском языке. Об этом резонно поговорить подробнее.
Как хорошо известно, блаженный Иероним приступил к переводу Св. Писания на латынь на исходе IV в. н.э. К тому времени уже существовали переводы Библии на армянском, сирийском и даже готском языках. На Апеннинах и других европейских территориях, входивших в состав Римской империи, пользовались богослужебными книгами на греческом языке. Богословы Запада создавали свои трактаты как на греческом (Иериней Лионский), так и на латинском языках (бл. Августин). Однако с разделом империи на восточную и западную половины, актуализировалось наличие богослужебных книг на латинском языке: многие римляне из социальных низов, приобщаясь к христианству, плохо знали греческий. Да и отношение ромеев к римлянам оставляло желать лучшего.
Перевод осуществлялся из двух источников: Ветхий Завет переводился с древнееврейского, а Новый Завет – с греческого языков. На том языке, на котором говорил Христос – на арамейском, в Св. Писании не написано ни строчки.
Конец IV в. – начало V в. н.э. – пора смут на Западе. Жители Римской империи еще хорошо помнили императора Юлиана Отступника, вернувшегося к почитанию языческих богов. Последующие христианские императоры Рима не привносили в жизнь общества желанного спокойствия и благополучия. А на Востоке уже набухала грозовая туча – разгневанные вандалы. Так что длительное пребывание бл. Иеронима в Византии вполне объяснимо: там он мог получить исчерпывающие консультации у высоко просвещенных ромеев и был защищен от внешних опасностей.
А теперь попытаемся пристальнее всмотреться в сложившуюся противоречивую ситуацию, связанную с переводом Библии на латинский язык. Перевод столь объемистой книги с древнееврейского и греческого языков требовал очень высокой квалификации и вряд ли мог осуществиться быстро. Иероним приехал в Византию в 385г. н.э. Большую часть своей творческой командировки он провел в окрестностях Вифлеема, в основном, рассчитывая только на свои силы. При самом удачном стечении обстоятельств переводчик вполне мог завершить свой труд только к началу V в. н.э. Далее ему необходимо было сделать хоть одну копию этой объемистой книги, чтобы в случае утраты рукописи остался ее дубликат. И лишь тогда можно было смело возвращаться в родные края, чтобы донести рукопись до заинтересованных читателей. И должно быть, на Апеннинах немало переписчиков трудилось над копиями Библии, когда туда ворвались вандалы. Бедные римляне…
Римляне фактически подверглись методичному, систематическому истреблению, начиная с 410 г. н.э. К середине VI в. н.э. остготы уничтожают последних знатных римлян. А чернь бесследно растворится в прихлынувших волнах варварства. Казалось бы, и Библия на латыни должна исчезнуть вместе с носителями латинского языка. Тем более, имелись варианты Библии на готском и греческом языках. Но почему-то Библия на латинском языке становится официальной книгой папства, испытывающего острый дефицит в ученых клириках. Налицо явный парадокс.
Возможно, этот парадокс имеет следующее объяснение. Да, римляне были не в чести. Им пришлось в полной мере испить полную чашу горя горького. Их пытали, насиловали, казнили, угоняли в рабство, да и сам латинский язык вряд ли мог вызывать воодушевление у христиан. На этом языке разговаривали Нерон, Понтий Пилат и Диоклетиан. Латынь считалась государственным языком в одной из самых жестоких империй. Все это неоспоримые факты. Но очень многие признаки указывают на то, что молодые европейские народы, отстаивая свою будущность, копируют «римский сценарий».
Еще раз придется вспомнить Катона-старшего, который призывал сограждан вернуться к почитанию своих племенных богов, но был не услышан. Обретшие немало блистательных побед в беспрестанных войнах, римляне ощущали над собой большее могущество, нежели представляли сами со всеми своими храбрыми легионами: они хотели стать участниками историко-культурной традиции, берущей свои истоки с незапамятных времен, хотели быть «орлами», а не «волчьими детьми». По сути, они не имели ни своей истории, ни своей культуры. Но, почитая олимпийских богов, шедевры искусства греческих гениев, равняясь на философов, историков, врачевателей, математиков греческого мира, римляне обретали спасительную связь времен, включались в мировой исторический процесс, переставали быть варварами и становились строителями своего мира – римского.
В схожей ситуации оказались и европейцы. После исчезновения (фактически, истребления римлян) варвары, воссев на руинах городов сокрушенной империи, с особой остротой почувствовали себя на отшибе всех основных исторических процессов и событий. Из века в век отторгаемые Византией в хаос и анархию, европейские народы влачили жалкое состояние, раздавленные пониманием того, что пришли из ниоткуда, и никому не нужны в христианском мире. И здесь еще раз не будет лишним упомянуть об арабах. Последние стремительно прогрессировали благодаря тому, что смогли приобщиться к древней персидской культуре, пусть это приобщение и произошло вследствие вооруженного натиска. Европейцы же пребывали вне времени, коснели в невежестве, и за их спинами не было никакого прошлого.
Латынь позволяла им почувствовать себя причастными к историческому опыту некогда могущественной империи. Европейцы хотели походить на римлян, перед которыми все народы некогда испуганно или почтительно расступались. Сдавленные недружественными империями (халифатом и Византией) европейцы страстно шептали вечерами в своих убогих лачугах «Te Deum» и пристально всматривались в распятие, ожидая знаков благоволения высших сил. Латынь связывала их с истребленным племенем, некогда выказавшим поразительную волю к могуществу. Классическое язычество, ереси, христианская ортодоксия, собственные родоплеменные примитивные суеверия – все это причудливым образом смешивалось, переплеталось, переваривалось в плавильном европейском котле, постепенно формируя новый архетип. Европейцам не оставалось иного выхода, как терпеливо учиться у тех, с кем они воевали. Римляне в свою бытность поступали так же.
И вот, в канун наступления нового IX в., Запад предпринял небезуспешную попытку создания самостоятельного обширного государства. Папа римский увидел в лице короля франков своего заступника и свою надежду. Государство поспешили назвать империей, а его основателя – императором. Это событие было очень важно для самооценки европейцев. Ведь никто (арабы, ромеи, славяне) не верил, что европейцы способны к государственному устроению.
С возникновением империи Карла моментально ухудшилась ситуация для славян. Они оказались в железных «клещах»: с северо-запада напирали франки, с юго-востока степняки-мадьяры. Славяне дрогнули, побежали к островам Северного моря, к Карпатам, в Византию. Немалая часть славян, столкнувшись с убедительным аргументом франкского меча, перешла под сень папского престола. Это был самый крупный и долговременный успех Карла, получившего титул Великий. Его империя быстро распадется, но приверженность западных славян латинской церкви останется.
Карл велик тем, что с него зачинается история европейских народов. Тесня славян, он тем самым теснил и внешнюю политику Византии. Объявив свои владения империей, он фактически бросил вызов уже существующей империи в христианском мире. Он стал самым эффективным распространителем Библии на латинском языке. В своей небольшой по размерам столице (г. Аахен) Карл содержал десятки переписчиков Св. Писания. С этой увесистой книгой в руках миссионеры-энтузиасты несли слово Божье на языке древних римлян-завоевателей.
Сдвоенный удар по славянам (франков и мадьяр), вынужденный переход части славян в латинскую церковь выявили военную слабость Византии, и ее серьезные упущения во внешней политике. Дело в том, что в первой половине IХ в. у славян еще не существовало своей письменности, соответственно, и отсутствовала Библия на славянском языке: все богослужения велись на греческом языке. Перед ромеями славяне чувствовали себя всегдашними учениками, людьми второго сорта: мало чего знали, умели, мало что могли делать без подсказки и поддержки христианской империи. Что же касается миссионеров Карла, то они заметно уступали ромеям в учености, учтивости, но их очевидные недостатки оборачивались в глазах славян достоинствами. Грубоватые и простоватые франки многим славянам казались «своими». Быт франков, их нравы были более близки и понятны славянам, нежели образ жизни утонченных ромеев. Т.е. нарождающийся католицизм в силу своей недоразвитости выглядел гораздо демократичнее сложного иерархического общества Византии. А православие, опирающиеся на труды выдающихся богословов, на решения Вселенских соборов, включало в себя столь сложные толкования Святой Троицы как духовной субстанции, Церкви как тела Христова, что неискушенные в этих тонкостях славяне неизменно испытывали робость перед своими учителями.
Похоже на то, что именно переход правителей Моравии, Богемии, а затем и предводителей ляхов в латинскую церковь подтолкнул ромеев к безотлагательному созданию славянской письменности и к переводу богослужебных книг на этот язык. Как нельзя исключить и того, что Михаил III (император Византии), Фотий (патриарх Константинопольский) приложили все дипломатические усилия для развала империи франков. Эта империя, как и славяне, также оказалась между молотом (в данном случае имеются в виду пиратские рейды викингов) и наковальней (Византией), неодобрительно относившейся ко всем инициативам Карла Великого и его преемников.
Две империи в одном христианском мире явно придавали тому миру двусмысленность. К тому же происходило уравнивание примитивного и сложного, грубоватого и утонченного, временного и вечного. Византия замысливалась на вечные времена, а все, что не вписывалось в рисунок ее жизни, было обречено на упадок и разложение. Империи на Западе не могло быть в принципе, потому что не может быть несколько хозяев в мире. А если такое случается, то мир ждут серьезные потрясения. И чтобы их предотвратить, Михаил III и Фотий должны были приложить максимум усилий для развала обширного варварского государства. Империя могла быть только в единственном числе и могла быть только на Востоке – в этом ромеи были непоколебимо убеждены. Ведь империя – это не просто крупное царство-государство, империя тесно связана с волениями божественных сил. Император представлял собой не слепую силу, способную покарать любого строптивца, а выступал милостивым благодетелем, пользующимся поддержкой метафизических сфер. Он представительствовал собой волю Промысла.
Чем была бы история мира без империи? Она была бы чередой беспрерывных войн, беспорядков, безобразий. Мировые империи обнаруживают в истории глубинный смысл, проявляют его в сакральных обрядах и ритуалах, в символах и царских регалиях, попирая и пригнетая власть случая и соблазны анархии. Чтобы пресечь возникновение новых императоров-самозванцев (имеется в виду Карл – король франков) в Византии возродили древнейший обряд помазания на власть кесарей константинопольских.
Но двойственность изначально присутствовала в христианском мире, и наиболее выпукло она проявлялась в статусе и в репутации Рима. С живописных константинопольских холмов Рим воспринимался столицей огромной рабовладельческой империи, впавшей в мерзость запустения за свои неизбывные грехи. На протяжении многих веков Рим был истоком страданий для миллионов людей. Христиане же Запада воспринимали этот город как место проповеднической и мученической смерти апостола Петра. Именно оттуда, из Рима, начало распространяться христианство по всей Римской империи: именно в римских каменоломнях и были заложены основы богослужений и обрядов. Рим как пандемониум и Рим как прародитель первых христианских мучеников; Рим как дальняя окраина христианского мира и Рим как неофициальная столица этого мира оказывался в эпицентре трений и разногласий между Востоком и Западом. В сознании адептов латинской церкви существовал только Ветхий Рим в качестве неиссякаемого истока подлинной религии; именно в этом городе власть Бога победила власть тиранов. Но ромеи усматривали в формирующемся католицизме лишь очередную ересь, а все претензии понтификов играть главенствующую роль в христианском мире, обнаруживали «римский синдром» – волю к могуществу и господству. Ромеи видели в европейцах потомков монтанистов и ариан (еретиков), или наследников Римской империи (жестоких язычников) – короче говоря, варварскую стихию, пребывающую во тьме невежества и грубых нравов.
Примерно век спустя после развала недолговечной империи Карла Великого готско-франко-варяжский интернационал сколачивает новую империю, которую именует Священной Римской. Поляризация в умонастроениях Востока и Запада приобрела необратимый характер. Если сочетание слов «священный» и «римский» было недопустимым для ромеев (как, например, праведный преступник), то для европейцев появление новой империи, да еще с таким названием («Священная Римская») было преисполнено воодушевляющей многозначительности. Да, некогда Римская империя слыла греховной, не отрицали католики, но из-за этого империя претерпела множественные страдания. Мария Магдалина тоже поначалу слыла распутницей, а затем встала на стезю добродетели и смогла лицезреть воскрешение распятого Христа. На то она и вера истинная, чтобы творить чудеса, преображать греховное в священное. А, как хорошо известно, один раскаявшийся грешник угоднее Богу, нежели сто нераскаявшихся праведников.
Схизма (или раскол) в христианском мире стали неизбежностью. Предавая анафеме католиков, ромеи полагали, что избавляются от еретиков, обрекая последних прозябать в невежестве. И подобное мнение имело под собой прочное основание. Все крупнейшие богословы, Отцы Церкви (за исключением бл. Августина), проживали и творили на Востоке. Не будет лишним перечислить наиболее звонкие имена: это Григорий, Василий, Афанасий, Антоний Великие, Григории (Богослов и Нисский), Иоанны (Златоуст, Лественник и Дамаскин), Максим Исповедник, Дионисий и псевдо – Дионисий, Исаак Сирин, Климент и Кирилл Александрийские, Феодор Студит. На Востоке находились все апостольские кафедры, за исключением римской, пять патриархатов, сеть крупнейших и древнейших монастырей, практически все христианские реликвии. Также на Востоке располагались школы иконописи, зодчества, богословия, богатейшие библиотеки. Византия обладала восьми вековым историческим опытом в качестве империи и очага христианского благочестия. Византийские храмы поражали своим внутренним убранством и своими величественными размерами. Все крупнейшие города христианского мира располагались на Востоке.
В ХI в. все города на Западе больше напоминали деревни, застроенные жалкими лачугами. Рим не являлся исключением. Труды Петра Абеляра, Ансельма Кентерберийского и других клерикальных деятелей той эпохи выглядели наивными и примитивными в сравнении с богословскими трактатами византийских писателей. В Европе отсутствовал исторический опыт государственной жизни и дипломатических отношений. Но Запад с оптимизмом всматривался в будущее. Там зарождалась культура рыцарства (сугубо варварская, с точки зрения ромеев), там стали возникать религиозные ордена нищенствующих монахов и воинов-крестоносцев. Как некогда римляне перенимали у карфагенян технические новшества, так и европейцы, воюя с арабами, учились у последних наукам, искусству, архитектуре. От Византии они перенимали опыт государственного строительства, храмовоздвижения, церковную организацию. Можно сказать, что славу и знания, мудрость прошлых веков европейцы добывали себе с мечом в руках. Это был трудный путь людей, к которым высокоорганизованные народы (арабы, персы, ромеи), относились с нескрываемым презрением.
Особенно плодотворным для европейцев было медленное вытеснение мавров с Пиренейского полуострова. В мавританских городах они обнаруживали сложнейшие инженерные сооружения, красивейшие дворцы, университеты, в которых хранились сочинения великих мыслителей Древней Греции, поэтические сборники персидских поэтов и труды арабских математиков, астрологов, врачевателей. Арабы, будучи относительно молодой исторической общностью (они вышли на историческую арену в VII в. н.э.), являлись для европейцев наглядным примером того, каких выдающихся успехов достигает народ, воодушевленный светом открывшихся божественных истин. Реконкиста – освобождение «земли вандалов» (так в те времена звали Испанию) – на самом деле была освобождением европейцев от оков варварства.
Крестовые походы, завершившиеся для европейцев полным военным конфузом, имели другой ценный прибыток – христианские реликвии. После завоевания арабами Палестины многие святыни, связанные с подвижнической деятельностью Мессии и его ближайших учеников, оказались в руках магометан. Но «неверные» не уничтожали эти реликвии, потому что считали Христа великим пророком. Христианские храмы и монастыри магометанами не осквернялись и не разрушались. А реликвий скопилась в Божьих обителях немало. Византия до арабского вторжения на восточное побережье Средиземного моря интенсивно занималась археологическими изысканиями, начало которым положила еще мать Константина Великого. Археологами было обнаружено довольно много материальных свидетельств о кратковременном пребывании Мессии на земле обетованной. Кроме того, были обнаружены мощи первых святых христианской религии (начиная с Иоанна Крестителя), первых христианских пророков (в частности волхвов, возвестивших о скором рождении Мессии).
Вначале военные действия были довольно успешны для крестоносцев, и на занятых территориях они обнаруживали существование реликвий. Схизма развязала им руки. Они стали смотреть на Восточную христианскую церковь, как на церковь, отжившую свой срок.
Походы в Палестину не случайно назывались войнами за освобождение Гроба Господнего. Гроб, предназначенный для распятого преступника, вряд ли когда-то существовал, и, скорее всего, был плодом поэтического воображения некоего анонима. Как, впрочем, и св. Грааль и прочие увлекательные басни, крайне будоражившие европейское средневековое сознание. Но реконкиста в Испании, крестовые походы сопровождались ценнейшими приобретениями и освобождали европейцев от участи всегдашних маргиналов. Если Библия на латыни мистическим образом соединяла католиков с могущественным, но канувшим в Лету Римом, а могила Петра - с первой христианской общиной в исчезнувшей империи, то реликвии Востока непосредственно связывали их бытие со страстями Христовыми.
Значимость реликвии заключалась в том, что она играла роль своеобразного духовного ядра храма или монастыря. Благодать, исходящая от щепки креста, на котором был распят Христос, или от мощей первых христианских святых и праведников, как бы ограждалась от внешнего мира стенами храма или Божьей обители. И храм или Божья обитель преисполнялись этой благодатью, и ею напитывались священнослужители, монахи, прихожане, паломники. Если Промысел Божий является незримой осью, вокруг которой вращается все сущее на земле, то реликвия, таящая в себе печать или знак божественной власти, становится центром жизни монастыря или «краеугольным камнем» храма.
В средневековой Европе храмы и монастыри испытывали острейший дефицит реликвий: им просто неоткуда было взяться. И поэтому намоленные места Европы оставались как бы «замками на песке», лишенными прочного духовного фундамента. Реликвия была точкой притяжения Св. Духа или, наоборот, истоком немеркнущего божественного света, восходящего к астральным далям. И вместе с этим светом, к небесам восходили молитвы и помыслы христиан.
Европейские храмы долгое время лишенные этой таинственной мистической связи, являлись всего лишь сооружениями для проведения литургий. Но крестовые походы позволили существенно исправить ситуацию. Приток реликвий с Востока вызвал волну религиозного энтузиазма. Европейцы с воодушевлением взялись за сооружение новых храмов и монастырей, не жалея для этого ни средств, ни сил, ни творческого пыла.
Вначале военные действия были довольно успешны для крестоносцев, и на занятых территориях они обнаруживали существование реликвий. Схизма                 (отложение католической церкви от Вселенской христианской церкви) послужила для европейцев мощным толчком для осознания того, что они единственные являются защитниками христианской веры. Они стали смотреть на Восточную православную церковь, как на церковь, отжившую свой срок. Но крестоносцам не удалось закрепиться в Палестине и тогда они стали воспринимать Византию, как  территорию, где можно разжиться не только богатствами, но и драгоценными реликвиями для строящихся в Европе храмов.
Четвертый крестовый поход (1204 г.) вылился в разнузданный погром столицы христианского мира – Царьграда. Основной корпус погромщиков составляли итало-французские рыцари и венецианские дельцы и авантюристы. Новый архетип входил в христианский мир – фаустовский человек, энергичный добытчик злата, знаний, реликвий, титулов и красивых женщин. Восемь веков спустя после нашествия вандалов, Запад сформулировал свой ответ постылому Востоку. Грабеж города носил избирательный характер. Одни выносили из храмов серебряные и золотые кубки, чтобы немедленно переплавить их в слитки, другие выдирали из дворцов кованые врата и двери и тащили их на суда, специально пригнанные для транспортировки добычи. Третьи опустошали библиотеки, в которых хранились труды мудрецов античности. Четвертые потрошили священные раки и выколупывали драгоценные камни, жемчуга из икон. Пятые охотились за женщинами и разыскивали винные погреба. Шестые специализировались на изысканной посуде, парчовых и бархатных одеждах из дворцов и особняков знати…
Никогда еще нищая Европа не видела такого притока сокровищ. Прежде недосягаемое богатство, посредством меча и откровенной подлости, стало доступным. Но стал размыкать свои низкие своды и исторический тупик, в котором европейцы томились долгие века.
Если XIII в. европейцы начали с гнусного преступления (погром в Константинополе), то заканчивали этот век в более благостных тонах. То был переломный для европейской судьбы и европейского сознания век, в течение которого они воздвигли целый ряд замечательных соборов (включая шедевр зодчества – Шартрский собор), создали бессмертную «Божественную комедию» и фундаментальную «Сумму теологии». Европейцы «пустили корни», которые соединили их с истоками христианства и даже, более того, тесно связали с античным миром. Ведь по кругам ада Данте бредет не с христианским подвижником, а с Вергилием, точнее, ведом поэтом, гордостью Древнего Рима. Фома Аквинат (создатель «Суммы теологии») в своем творении органично соединяет христианскую мистику с философским наследием Аристотеля.
В Европе появляются блестящие умы, выдающиеся мастера своего дела. И текущая, мимолетная, столь суетная, изменчивая жизнь начинает рассматриваться лучшими европейскими дарованиями не как нагромождение случайностей, а как промежуточный итог, как сумма достижений всех предыдущих эпох. Вектор долговременного развития был найден. Европейцы почувствовали себя участниками историко-культурной традиции. Даже свое запоздалое включение в эту традицию сумели вполне убедительно объяснить: им и только им суждено сказать последнее слово об этом мире. А для этого они возьмут опыт всех предшествующих времен. Им и только им суждено стать подлинным венцом творения.
Преемство с Ветхим Римом в сознании европейцев постепенно, но неуклонно срастается с чувством восхищения и гордости былым могуществом и величием античного Рима как столицы огромной империи, сумевшей все Средиземное море заключить в цельнометаллическую оболочку. Некогда прекрасный город, пролежавший около тысячелетия в руинах, начинает проступать из «травы забвения», восхищая своим новым обликом миллионы католиков. Рим из ветхого города превращается в вечный город, и сердцевиной этой омоложенной вечности является Ватикан.
 Петрарка кропотливо штудирует не труды Отцов Церкви, а письма Цицерона и сочиняет пространную поэму «Африка» о победах римлян над карфагенянами. Рафаэль приступает к созданию «Афинской школы», а Микеланджело вызволяет из куска мрамора фигуру царя Давида. Тициан изображает на холсте нагую Венеру Урбинскую. Прекрасные образы древних правителей, мудрецов, героев, красавиц приходят к европейцам в виде гениальных произведений живописи и скульптуры. Сборники сонетов привносят лирические интонации, диссонируя с воинственными кличами и неизбежной бранью на бесчисленных полях европейских сражений. Если на византийских иконах присутствуют только лики и руки, то в европейском искусстве реабилитируется красота человеческого тела – трепетная, нежная или мускулистая и энергичная, пульсирующая переизбытком желаний. Происходит активная апология красоты земной, обласканной божественным светом.
Процесс возрождения античных идеалов истины, добра и красоты назовем эллинизмом, хотя этот термин появился много позже (только в ХIХ в.), потому что доминирование греческой культуры даже в римском мире является очевидным фактом. И потому нарождающийся европейский мир по существу стал эллино-христианским, то есть суммирующим в себе все достижения предыдущих эпох, имевших место в средиземноморском регионе. Но вернемся на Восток.
На протяжении долгих веков ромеи привыкли считать Европу «диким полем», где правят произвол и насилие. Они признавали в европейцах только склонности к войне и торговле: оба этих занятия в Византии считались не достойными истинного христианина. Все реалии европейской жизни не только не нравились ромеям, но вызывали у них настоящее отвращение. Их возмущала мрачная готика, (особенно наличие нетопырей, горгульей, химер на крышах и фронтонах храмов), которую они считали очередным проявлением варварских суеверий. Они осуждали европейскую знать за ее пристрастие к турнирам, в которых видели возрождение традиции гладиаторских боев, столь популярных в языческом (поганом) Риме. Они выделяли в европейцах только недостатки: алчность, агрессивность, аморализм. Ромеи не хотели знать ни одного европейского языка, включая латынь, а европейца, не знакомого с греческим языком, считали недостойным для общения. Когда правящие круги Константинополя получили перевод «Суммы теологии»       (этот перевод сделал византийский писатель и дипломат Дмитрий Кидон), то ромеи не могли не оценить достоинства этого выдающегося богословского трактата. Но появление на Западе богослова, не уступающего по интеллекту и духовному развитию знаменитым богословам Востока, сочли всего лишь за исключение из правила. Ну, а погром крестоносцами Константинополя, увлечение европейцами древнегреческой культурой в ее римском варианте, только укрепили ромеев во мнении о неисправимой и сугубо порочной природе европейцев. Если языческий Рим в глазах ромеев представал в образе вавилонской блудницы, восседающей на спине Зверя, то католический Рим, притязающий на власть над всеми христианами, все отчетливее обретал в Византии характеристики местопребывания Антихриста. Начавшийся в северных итальянских городах Ренессанс ассоциировался в сознании ромеев с блудницей и Антихристом, слившихся в пароксизме греховной страсти.
Дистанцируясь от столь субъективных и предвзятых оценок, можно констатировать, что запущенный в древние времена принцип действия «песочных часов» (чем более опустошается одна половина, тем содержательнее и полновеснее становится половина другая), работал безотказно. Драматичные события, происходящие на Востоке,  только укрепляли европейцев во мнении, что Византия, а вместе с ней и Вселенская православная церковь отжили свой срок. Чувство своего превосходства и своей правоты буквально окрыляло европейцев. Они отважно устремлялись в дальние дали, и новые горизонты открывались их пытливому взору. Они плыли к неведомым землям, блазнящим сокровищами, диковинными растениями, птицами и животными. Они неутомимо возводили замки и дворцы, крепости, соборы и монастыри и гордились своими кораблями. Они быстро распробовали прелесть роскоши и пряных удовольствий, пышных церемоний и торжественных ритуалов. Титаны Возрождения неутомимо одаривали Европу своими шедеврами. Конечно, многие европейские правители мечтали о возрождении античного Рима во всем его блеске и величии. Леонардо да Винчи даже набросал план такого города, а Франциск I (король Франции) всерьез намеревался воплотить тот план в жизнь - в ту самую жизнь, которая бурлила, кипела в Европе, переливаясь яркими красками. Только цепь военных неудач помешала французскому королю осуществить заветную мечту – стать правителем нового Рима.
Имперский символ – двуглавый орел – отнюдь не был погребен под руинами Константинополя. Еще тогда, когда Византия, израненная, сдавленная со всех сторон враждебным приступом, продолжала излучать свет благочестия, древний герб был присвоен Священной Римской империей. Двуглавый орел переместился на фасады представительных европейских зданий, на знамена и даже на паруса кораблей. Под этим гербом восседал император Священной Римской империи. Герб присутствовал на самых важных печатях, скрепляющих политические договоры.
Тысячелетние сияние Византии в христианском мире европейцы сочтут «темным средневековьем», о котором будут неохотно вспоминать. Но знак божественной власти радостно позаимствуют, вознесут на свои штандарты и стяги. Европейцев легко понять: наконец-то они поймали птицу счастья и крепко ее держали в своих мускулистых руках.

А теперь, дорогой читатель, представьте себе то досадливое изумление, смешанное с ядовитым сарказмом, какое испытали полновластные правители Европы, когда прознали о том, что далеко-далеко, гораздо дальше восточных окраин самой восточной страны европейского мира – Польши, в дремучих лесах, куда не вступала нога благочестивого католика, в заокской глухомани появилось царство, которое не только не отказалось от православия, давно отжившего свой срок, а, наоборот, всемерно культивировало его в качестве своей государственной религии и даже более того – провозгласило себя Третьим Римом. Но и этого показалось мало русским царям. Они свою государственность увенчали двуглавым орлом. Символ имперской власти проступил на совершенно неизвестной территории, недвусмысленно выказывая претензию на грядущую власть над всеми христианскими народами. Двуглавый орел, символ божественного волеизъявления, приобрел непозволительную раздвоенность и двусмысленность. Имперская птица могла гнездиться только в одном месте, как бывает только одна истина.
В те времена, чтобы добраться из Мадрида до Милана или Вены требовалось много дней пути, сопряженного с бесчисленными тяготами. Тогда еще и карет не существовало, передвигались преимущественно верхом на лошадях. А расстояния от Милана или Вены до Москвы поистине казались астрономическими или океаническими. Если открытие Америки европейцы восприняли как обнаружение Нового Света, то земли восточнее Днепра, а тем более, восточнее Оки воспринимались ими «краем света».
Конечно, правители Европы отнеслись к появлению на «краю света» Третьего Рима как к курьезу. Инфернальный всполох исчезнувшего прошлого, связанного с Византией, просто был обречен быстро погаснуть в нехоженых лесах и непроходимых болотах.  До Третьего Рима в Европе никому не было никакого дела, потому что основные события тогда вращались вокруг Рима вечного. К тому же со скоростью лесного пожара в Европе разрасталось протестантское движение, потрясая здание католической церкви до основания.
Но между тем, «курьез» в дремучих лесах, протянувшихся за восточными окраинами эллино-христианского мира, не исчезал сам по себе, а все очевиднее превращался в долговременное, устойчивое явление. И на этом пока прервем свой обзор сложившейся историко–культурной традиции и спустимся на Русскую землю.

Юрий Покровский

для Русской Стратегии

http://rys-strategia.ru/