 Лживая модернизация и миф о Сталине как об эффективном менеджере — это основные точки отсчета, с которых начинаются споры о достижениях СССР. Уродливый выбор между геополитикой и экономикой, сделанный тогда, унаследован и путинской Россией. Есть только один выход — осознанный отказ от принципов социализма. Публицист Дмитрий Холявченко продолжает цикл о декоммунизации России.
У нашей страны самое страшное в ХХ веке прошлое. Никогда так много людей не становилось подопытными животными в бесчеловечных экспериментах. Их следствием стали массовый страх, десоциализация общества, маргинализация мировой культуры, равнодушие и апатия. Закономерный распад Советской империи принес с собой новые травмы — национальное унижение, инстинктивное умение включать в любых обстоятельствах режим выживания и равнодушие к собственному прошлому.
Ключевой термин, определяющий современное российское общество, — отчаяние. Отчаяние как адская смесь ощущения безвыходности и абстрактной тоски по уважению и смыслу. Унизительность ситуации в том, что последние четверть века мы потратили на попытки выдать фальсификаты изменений за реформы, но теперь не готовы в этом в полной мере признаться. Предательство современных коммунистов в том, что они пытаются (более, чем кто-либо) выдать эту липу за реальность, хотя на самом деле за эти годы ничего принципиально не изменилось.
История СССР — это история эпохи Сталина и последующей деградации сталинизма. Причем, с абсолютно закономерным и совершенно предсказуемым концом. В предыдущем тексте мы рассмотрели бессмысленные рудименты сталинского прошлого в России и консервирующий их процесс идеологизации в сфере отношений власти и общества. Сталинизм был крайне неэффективным репрессивно-мобилизационным режимом, причем, социалистическим. Именно социализм, а не вовсе не репрессии, стал основным фактором мнимого конца советского строя. Современная Россия —это то же самое глубоко социалистическое по сути своей пространство, дальнейшая деградация которого заложена в предшествующую эпоху. Именно поэтому вторая статья цикла о декоммунизации будет посвящена анализу этого чисто российского способа самоубийства.
О социализме следует говорить как о сочетании двух пространств явлений. Первое пространство базовое, оно связано с отрицанием и с частичным или полным демонтажем четырех принципов: рыночной экономики, предпринимательской активности, частной собственности и конкурентной среды. Демонтаж этих принципов происходит сразу в нескольких измерениях — физическом, правовом, когнитивном, ценностном.
Нормальная экономика невозможна при выпадении любого из этих факторов. При этом необходимо учитывать, что нормальной является только та экономика, которая способна гибко реагировать на индивидуальные и групповые потребности людей, имеет способность к развитию и самовоспроизводству, удовлетворяющая спрос при максимально эффективном балансе цены, качества, скорости и эффективности использования ресурсов. Базовая основа социализма отрицает эти принципы и поэтому приводит (что безо всяких исключений показывает мировой исторический опыт) к деградации экономической системы и, в итоге, к экономическую коллапсу.
Второе пространство социализма более поверхностное и связано в первую очередь с ограничением рынка, бизнеса, конкуренции и собственности государственным перераспределением ресурсов и доходов. В зависимости от масштабов этого перераспределения, уровня диверсификации экономики, материального благополучия общества и экономической культуры людей, оно способно как просто уменьшить темпы роста, так и нанести необратимый ущерб.
Как я уже сказал, уничтожение СССР было полностью детерминировано социалистическим характером советской экономики. Однако и современная Россия впадает в глубочайший кризис по той же причине. Давайте попробуем посмотреть на историю деградации этой системы с самого начала — с момента проведения так называемой сталинской модернизации. Но смотреть на любую экономику необходимо не только с точки зрения внутренней логики развития, но и в контексте мировых экономических процессов.
Лживая модернизация и миф о Сталине как об эффективном менеджере — это основные точки отсчета, с которых начинаются споры о достижениях СССР.
Вообще история любого модернизационного или псевдомодернизационного процесса очень спорна с точки зрения оценки ее эффективности. С одной стороны, отстающая в своем развитии страна имеет уникальную возможность на чужом опыте понять, какие механизмы развития работают, а какие — нет. С другой стороны, видимая сторона процессов — это лишь надводная часть айсберга, в основе которого лежат корневые институциональные явления и, очень часто, уникальные особенности конкретного общества. То есть в точности повторить путь развития одной экономики в другой стране невозможно, но можно, например, отследить, какие сферы промышленности сиюминутно приносят наиболее видимый и масштабный вклад в экономическое развитие.
Сталинская индустриализация проводилась именно по этой модели, только еще и в самом примитивном виде — чаще всего, путем покупки и сборки готовых американских заводов. Средства для этого были взяты, в числе прочего, в ограбленной советской деревне, а наиболее перспективными отраслями были избраны тяжелая промышленность, имеющая оборонное значение, и производство, которое проще всего планировать с точки зрения производственных цепочек и планируемых потребностей.
Советское индустриальное развитие изначально планировалось как самодостаточное и перманентно готовое к вынесенному за рамки расчета эффективности полному циклу и комплексной экономической блокаде. Говоря проще, экономическая эффективность в рамках международного разделения труда жертвовалась в угоду экономической изоляции. Последнее было рациональным следствием выбора советским государством в качестве приоритета геополитики в ущерб экономике. Подобный уродливый выбор соотношения между политикой и экономикой полностью унаследован и путинской Россией.
Если же посмотреть на историю развития экономик стран, сходных по уровню развития экономики с СССР 20-30-х годов ХХ века, то мы увидим, что именно тяжелая промышленность давала наибольший вклад в темпы роста производства, а научно-технический прогресс в этих отраслях давал наибольший мультипликативный эффект с точки зрения всей промышленности.
Однако есть здесь и серьезная проблема. На каком бы этапе мировая экономика не находилась, со второй половины XIX века (в условиях формирующегося массового общества) наибольшими темпами роста обладали те сферы, которые считались базовыми не с точки зрения технократической логики производственных цепочек, а с точки зрения максимально гибкого соответствия массовому спросу. Спорные кейнсианские реформы Нового курса Рузвельта как раз и были попыткой ручного разгона затормозившегося процесса перманентного увеличения спроса со стороны массового потребителя.
Командная экономика против массового спроса
В мировой экономике второй половины XX века крупнейшие корпорации с самым большим оборотом — это те компании, которые ориентируются на максимально массовый спрос на максимально стандартизированные массовые товары и услуги. И чем более гибкая у компании реакция на изменения спроса, чем более эффективны вложения в маркетинг и рекламу, чем больше уровень конкуренции в отрасли, тем быстрее растет капитализация и выше темпы роста экономики в тех странах, которые не мешают естественным процессам.
Именно поэтому не производители стали, угля, проката и ядерных реакторов в итоге среднестатистически становятся основными инвесторами, а производители бытовой техники, бытовой химии, смартфонов, владельцы пенсионных фондов, страховых компаний и банков. Также за последние полвека невероятно увеличился вклад в мировую экономику медицинского и образовательного бизнеса, производства медицинского и диагностического оборудования, фармацевтики. То есть, несмотря на роль тяжелой промышленности в первой половине ХХ века, именно сохранение возможностей для свободной конкуренции на инвестиции и платежеспособный спрос большинства для производства товаров широкого потребления, торговли и сферы услуг стало залогом будущего экономического роста в странах Западного мира. А если упростить анализ ситуации, то не только залогом, но и единственной причиной.
Если же мы посмотрим на сталинский СССР, то в начале 30-х годов административно-командными плановыми методами была заложена основа очень слабо ориентированной на спрос экономики, критерии эффективности которой были вынесены за рамки всех факторов, которые способны автоматически влиять на прогресс, ассортимент товаров, качество продукции, риски, связанные с приобретением основных средств, гибкость реакции на изменяющиеся условия мировой экономики. Единственный за всю историю человечества критерий эффективности экономического производства — рыночные цены — был напрочь исключен из системы, что повлекло за собой создание громоздкой, отсталой, неэффективной и бюрократичной системы, способной развиваться только с помощью методов принуждения и крепостного права, подтасовок плана и коррупции.
Таким образов, рациональный, казалось бы, выбор приоритетов развития в рамках мобилизационной плановой экономики привел на практике к потере возможностей для развития тех сфер, которые несли в себе (в условиях совершенно конкретной мировой экономики) базовые возможности для экономического прогресса. Необходимо подчеркнуть, что произошло это не потому, что государственные и партийные деятели и специалисты-плановики неправильно ткнули пальцем — верный прогноз изначально случаен. Причины катастрофического провала лежат в самом социализме. Нормальная экономика, способная к развитию, должна быть настолько свободной, насколько свободно (вне зависимости от планов государства, систем социальной защиты или профсоюзных требований) капитал и труд будут перетекать из одной сферы в другую.
Это теория. На практике же главные проблемы советской экономики были обусловлены двумя особенностями. Первая из них — это отсутствие основной рыночной конкуренции не внутри каждой отрасли, а между отраслями, с учетом предпринимательского риска по выбору приоритета в инвестировании.
Проще говоря, в любом процессе функционирования государственной власти ключевым вопросом становится вопрос бюджета, а для экономики — вопрос выбора объекта для инвестиций. И логика этого выбора принципиально иная, нежели логика выбора объекта для финансирования государством. При инвестировании принципиальное значение имеют прибыль и увеличение капитализации — а, значит, увеличении самой базовой возможности для будущего экономического и научно-технического развития.
Для власти приоритетом является сохранение системы, цепочки запланированных производственных связей, консервации технологий и отказ от учета факторов, которые могут привести к изменению плана. Поэтому советская экономика — это моногорода, дефицит товаров широкого потребления, невозможность соблюдения стандартов качества при массовом серийном производстве и огромное количество брака.
Вторая проблемная особенность советской экономики — это принципиальное отсутствие рынка труда. Принципиально здесь не то, что в итоге единственным работодателем являлось государство, а то, что размер заработной платы не зависел от объемов и качества произведенной ими работы в системе, которая учитывает спрос на их труд со стороны потребителя. То есть, вне зависимости от того, полезную ли работу производил человек, размер его дохода был с точки зрения рынка неэффективен. Он мог быть большим, а мог — и маленьким. Но, в любом случае, не был связан с объективной реальностью. В связи с этим важнейшими вопросами для понимания становятся вопросы эффективности и динамики.
Эффективность и динамика — это ключевые понятия для осознания того, какое тяжелое наследие нам осталось от Советского Союза. Российскую экономику лишь в очень небольшом сегменте можно назвать рыночной. В остальном она представляет собой гигантский госсектор и сферу применения госзаказа, «великих строек» и коррупции. Что касается рынка труда, то с советских времен ничего не изменилось — подавляющее большинство людей до сих пор получает зарплату из бюджета, и их доход никак не зависит от массового спроса на их труд в таком объеме и качестве. Кроме того, с советских времен нам досталось самое тяжелое наследие — государственная пенсионная система таких масштабов, которые себе не может позволить страна с таким уровнем развития.
В свое время я уже писал, что одной из самых масштабных идейных катастроф, произошедших в позднем СССР, была потеря прогрессом пусть и формальной, но массовой поддержки.
С точки зрения общества, потерявшего рациональное представление о прогрессе, самым важным идеологическим штампом становится неразрешимый парадокс понимания экономической эффективности, вне связи с представлением о динамике. Он оказался чуть ли не главным ментальным фактором идеологизации современным россиянином своих потребностей.
И дело здесь лишь отчасти в том, что экономика воспринимается не как центральный фактор развития общества и общественных отношений. Дело скорее в том, что, с одной стороны, у экономики есть только одна важная функция — обеспечивать социальные функции государства. А, с другой, экономика в глазах наших соотечественников — это, в первую очередь, рентный фактор: количество природных ресурсов, обязательства перед нами и зависимость от нас других стран, которым можно диктовать условия, иллюзорные геополитические победы, сродни водружению флага над рейхстагом.
Цифры не могут поколебать этой уверенности. Элементарные принципы современной экономики — продать сложнее, чем произвести, производительность труда и качество рабочей силы важнее наличия природных ресурсов, емкость внутреннего рынка и богатство населения серьезнее низкой стоимости труда — остаются далеко за рамками повседневного мышления россиян.
Но сложнее всего то, что за пределами понимания находится самый главный фактор эффективности экономики — это ее способность к саморазвитию и сохранению динамики. Как я уже писал выше, заранее никто не может предположить, какая из отраслей даст те самые инвестиции и тот бизнес, который готов рискнуть, чтобы инвестиции пришли в перспективные отрасли и создали пространство прогресса.
Если посмотреть на ручное управление экономикой в современной России, то можно увидеть, что ее глубоко социалистический, плановый, характер нисколько не изменился. Также, как и в сталинское время, для государственных инвестиций выбираются, казалось бы, очевидно передовые для современной мировой экономики сферы — строительство инфраструктуры, высокие технологии, ВПК.
Но очевидно, что темпы роста экономики только замедляются или становятся вообще отрицательными, как это произошло в недавнем прошлом. И дело здесь даже не в масштабах коррупции, которая сопровождает великие государственные стройки, а в том, что верно тыкать пальцем на протяжении длительного времени в распределении государственных инвестиций еще никому не удавалось.
Более того, инвестиции в мост, ведущий в депрессивный Крым, Сколково, какая-нибудь «Титановая долина» и другие «соборы в пустыне», убыточный газопровод в Китай — это не просто бесцельно потраченные деньги. Нет. Все гораздо страшнее — это деньги (потенциальные инвестиции), которые предварительно были выкачаны из других сфер, многие из которых могли бы стать источником для нормальных частных инвестиций, экономического роста и создания рабочих мест.
Подавляющая часть средств, которые государство централизовано выкачивает из последнего настоящего рыночного бизнеса, уходит вовсе не на неэффективные государственные инвестиции, госзакупки или воровство. Она перераспределяется государством на пенсии и зарплаты бюджетникам. Причем, вопреки мнению большинства россиян, размер государственного финансирования пенсий, зарплат, образования, здравоохранения, социальной защиты в России, хоть и жалок с точки зрения абсолютных цифр, просто феноменален с точки зрения уровня развития экономики. Ни одна страна в мире, находящаяся на уровне развития России, не имеет такого объема расходов на социальные нужды.
Говорю прямо: мы сейчас через социалистическое государственное перераспределение проедаем не только свое будущее, но и любые шансы на экономический рост. И себестоимость этого перераспределения в условиях постоянно увеличивающегося госсектора и социальных обязательств бюджета только растет. Лишь в периоды резкого повышения цен на нефть мы умудряемся затыкать возникающие в бюджетах дыры, но с каждым днем этих случайных всплесков цены на энергоносители хватает все меньше.
Если говорить с точки зрения логики экономического прогресса, то в мире пока не было ни одного примера, когда бы социализм не наносил ущерба экономическому росту. При этом, во-первых, вопрос в степени государственного вмешательства в экономику, а, во-вторых, в базовом уровне развития этой экономики.
Скажем, социалистические эксперименты в Скандинавии привели к тому, что темпы роста экономики в этих странах в последние десятилетия замедлились, и из самых богатых стран мира они постепенно смещаются во второй и третий десяток. Россия же — это бедная страна с бедным населением, и постоянное использование социалистических принципов в экономике для нас — это вопрос не торможения экономического роста ради реализации мечты всего народа окончательно уйти на пенсию. Нет, для России это наиболее эффективный способ самоубийства.
Самоубийство страны через социализм — это весьма распространенный способ ухода государства в небытие. Венесуэла выбрала более быстрый вариант. Для России пока еще не все потеряно, но выход из петли для нас возможен только одним способом — целенаправленным ответственным отказом страны от деструктивного советского идеологического наследства в виде социализма.
Причем, как и в случае осознания бессмысленности советского наследия и всего ужаса социальной дезинтеграции общества, только через способность на уровне социально-экономическихи политических процессов, на уровне человека, способного почувствовать значение свободы, сказать о том, что есть добро, а что есть зло. Что хорошо, а что плохо.
Социализм — это наркотик, который с помощью ложного сциентизма и развращающей иллюзии отказа от персональной ответственности не только смешивает добро и зло и убивает индивидуализм, но и лишает человека свободы и человечности.
Дмитрий Холявченко, специально для Тайги.инфо |
