Умер друг у меня. Вот беда…
К. М. С.
И вот когда горчайшее приходит:
Мы сознаём, что не смогли б вместить
То прошлое в границы нашей жизни. . .
А. А. А.
Впервые я подумал о трусости нашей памяти на вечере в Александро-Невской Лавре, где о Ямщикове говорили ближайшие друзья. Савва был прежде всего воин, благословенный преподобным Сергием на защиту российской культуры и русских традиций. И он, изнемогавший под тяжестью непослушного громадного тела, не задумываясь, бросался в любое сражение с любым противником. Мы же стояли у Непрядвы в засадном полку для окончательного торжества. Но ведь хорошо известно, что в отсутствии Саввы придёт Тохтамыш и снова сожжёт Москву…
Познакомиться с Саввой можно было просто и без всякого повода. И вам бы обязательно нашлось дело: вы развозили бы по адресам только что напечатанные книги или участвовали бы в развеске картин на выставке, или искали очень нужного для Саввы человека, или организовывали съёмки вполне достойных событий, непосредственным участником которых был Ямщиков. В крайнем случае вы понадобились бы для того, чтобы первым услышать очень грозные слова, которые Савва только что написал по адресу своих врагов для произнесения в вечерней радиопередаче. Нет, вы ещё должны были (обязаны!) прослушать его взволнованную речь и ответить на вопрос: «Ну, как, старик, я им задал перцу?»
Вы, конечно, досадовали бы, что вас отрывают от важных дел, но не долго, только в первые мгновенья неожиданного СО-ТРУДНИЧЕСТВА, а далее уже могли гордиться, что вместе с Саввой привезли картины Честнякова, Зверева или Маслова, что держите в руках уникальные иконы и даже СО-ВЕТУЕТЕ, как и где их поместить в выставочном зале, чтобы свет из окна не мешал; пьёте чай с прекрасными провинциальными людьми и даже открываете памятник не каким-нибудь шигалёвым от марксизма-ленинизма, а самому протопопу Аввакуму.
СО-БЫТИЕ. Знакомство с Саввой и дружба с ним было громадным со-бытием моей жизни. Он открыл мне настоящую Россию, Святую Русь, которая и до сих пор жива для тех, кто умеет видеть, недостижимый идеал в целом и такие близкие и родные отдельные его составляющие. Не то чтобы я без Ямщикова не ведал о свершениях Великого Новгорода и Пскова, Ярославля и Костромы, но я знал и видел их как бы из окна экскурсионного автобуса, может быть, даже выйдя из него и внимательно слушая: «Посмотрите налево, посмотрите направо…» Савва открыл мне лучших людей моего Отечества, о которых я не подозревал, а большая часть моих современников и поныне их не знает, но они и есть настоящая элита страны, тихо и самоотверженно служащая родине. СО-БЫТИЕМ были наши поездки по русской провинции, а собеседниками Дионисий, Феофан или безымянные творцы живописного Евангелия на стенах псковского Преображенского собора в Мирожском монастыре.
СО-ГЛАСИЕ… Ранним летом мы ехали в нижегородское село Григорово. Наш старенький «Рафик» сломался там, где нужно: как раз напротив знаменитой жемчужины русского зодчества - церкви Покрова-на-Нерли. Пока шли к храму Савва расчувствовался. «В студенческие годы мы проходили здесь летнюю практику, здесь я испытал первую любовь…» Когда Савву охватывало вдохновение, из его памяти выпрыгивали удивительно образные детали: «В рукаве её платья стоял дивный запах шиповника».
- Шиповник - это ведь бывшая роза, - сказал я, вспомнив свой севастопольский горький опыт, где после смерти мамы кусты роз, одичав, превратились в шиповник.
- Нет, - ответил Савва, - у розы смрадный запах, а у шиповника дивный.
Дивный и смрадный - частые прилагательные саввиных речей.
В Григорово, родное село неистового Аввакума мы ехали вместе с первым памятником протопопу-старообрядцу и его автором известным скульптором Вячеславом Клыковым. И Вячеслав Михайлович, Слава, и протопоп были тогда одинаково близки Ямщикову, выросшему в старообрядческой семье. Слава был тогда «дивный друг» и СО-РАТНИК. Рассорились они в тот год, когда Клыков изваял маршала Жукова и добивался установки памятника у Исторического музея, а Савва стал яростным противником и самой скульптуры и особенно того, чтобы установлена она была в самом центре Москвы… В дальнейшем Ямщиков уже не принимал ничего из сделанного Вячеславом Михайловичем. Но в дни тяжелой болезни Клыкова, зная, что я бываю в мастерской скульптора на Ордынке, Савва спросил: «Ты был у Клыкова? Как он?»
- Исхудал. Тень от того красивого, высокого широкоплечего курского богатыря.
- Спроси как-нибудь осторожненько, не могу ли я чем-нибудь ему помочь. СО-СТРАДАЛ.
СО-ЖАЛЕНИЕ. Теперь умерли оба. И там, где «апостол Пётр ещё позвякивает ключами» (из письма И.П. Золотусского) Савва и Слава, конечно, встретились и по-братски обнялись. Оба они были в моей жизни уколами, прививками от глупости, пошлости и бездарности.
СО-РАТНИК. О том, что Савва обладал достоинством истинно русского интеллигента, никогда не терялся перед лицом самых высокопоставленных державоносцев, будет кому рассказать и без меня. Я не был свидетелем этой его отваги и знал о ней из уст других его друзей.
Но не все, наверное, могут представить себе нашего друга не в качестве «горлана-главаря», не подавляющего своей убеждённостью и аргументами, а усердно внимающего и даже что-то записывающего на клочках бумаги. Было это в Питере, на Коломенской улице, сначала в коммуналке, а затем в отдельной квартире, полученной Львом Николаевичем Гумилёвым за полтора года до его кончины в 1992 году.
Имя Большого Льва, как звали Гумилёва близкие, во многих наших спорах превращалось в высшего и мгновенного арбитра.
Третий час ночи. Савва звонит мне в Питер, захлёбывается: «Витя, я тут познакомился с потрясающим историком Ж. Он мне такие документы о Сталине показал и хвалил его, что я засомневался, старик!»
- Савва, представь себе, что ты это говоришь Льву Николаевичу, что было бы?
- Он бы меня обматюкал!
- Обматюкай своего историка Ж. И спи спокойно.
О-СО-ЗНАНИЕ. 16 июля за рулём «Улана» я ехал в Севастополь. Огибая Псков (тогда мы ездили через Чернигов-Киев), позвонил Савве. Он лежал в псковской больнице и сразу закричал, что всё уже в порядке, что его перевели из реанимации в обычную палату, что половина Пскова его навещает, завалили ягодами и фруктами… Кажется, именно в этот же день депутаты местного совета (Законодательного собрания?) тайным голосованием отказали Савве в чести стать почётным гражданином Пскова. Но Ямщиков об этом уже никогда не узнает. О его смерти мне сообщили на севастопольском городском кладбище, куда я пришёл к свежей могиле одноклассника и друга капитана первого ранга Олега Белонина.
В моих сумерках стало ещё темнее…
Псков был последней любовью Саввы. О красоте и своеобразии Пскова он мог говорить бесконечно, часами, о судьбе этого города Савва постоянно тревожился. «Половина жителей средневекового Пскова были художниками, иначе кто бы смог создать столько храмов и написать такое невероятное количество икон!» В битве за Псков Савва испытал немало поражений, но никогда не отступал и побед у него было значительно больше. Не случайно, что и его священная дорога, последний путь вёл к псковскому холму Воронич с видом на пушкинское Тригорское, к восстановленной церкви Святого Георгия, православного воина, кем по-настоящему и был в этом мире наш Савва. А похороненным на холме Воронич забвение не грозит.
Без Саввы нам всем, его друзьям, жить стало тяжелее. Приведу очевидный пример.
Прошлым летом в день памяти и скорби, 22 июня 2011 года, в качестве воинского мемориала было открыто Богородицкое поле, на котором 16-я армия генерала Лукина сражалась в окружении и на несколько решающих дней задержала германское наступление на Москву. Открытие Богородицкого поля состоялось благодаря многолетним усилиям Виктора Евгеньевича Кулакова, директора музеев грибоедовской и нахимовской Хмелиты. Но осенью прошлого года какой-то негодяй ночью, разворачиваясь на машине, разбил три стеллы-памятника в честь погибших в вяземском котле армий. Кулаков буквально рыдал в телефонную трубку. Памятники тихо-мирно восстанавливали на средства смоленского губернатора.
Но какой крик поднял бы Савва в газетах, на радио и на ТВ!
Ямщиков был СО-ЛИСТ с обострённым чувством СО-ВЕСТИ.
Мы так кричать не умеем.
Июнь 2012 года.
Приобрести книгу В.С. Правдюка в нашем магазине
|
