Волна германского наступления докатилась до Крыма осенью 1941 г. Оборонявшие полуостров части Красной армии не смогли остановить неприятеля. Понеся значительные потери, они частично эвакуировались, частично – отошли к Севастополю.
Отступая, советские войска уничтожали объекты инфраструктуры.
«Горечь от поражений переходит в чувство неописуемого страха, - записал 31 октября 1941 г. в своем дневнике симферополец Хрисанф Лашкевич. - Падение Одессы, Киева, разрушение Днепровской плотины переживаются как болезненные раны собственного тела и души. Горит Сарабуз, горят нефтехранилища, наша армия отступает и сжигает запасы.
На северо-западе видны клубы черного дыма, прорезаемые бушующим пламенем. Это разгром, это страдания родины. За этим дымом, за этим пламенем мерещится несокрушимый и беспощадный идол войны в каске и со свастикой. Там бесконечные колонны танков и обозов, там необозримые массы моего (потому что я и родина — одно) вековечного врага.
Наши соседи наблюдают за пожарами. Растерянное выражение лиц, приглушенные голоса, страх на лицах, в голосах, в жестах и отчаяние, отчаяние, отчаяние. Я уже молчу»[1].
Вывозу подлежали продовольственные запасы. Но в связи с тем, что продвижение противника было слишком стремительным, это не удалось осуществить в полной мере. Специально выделенные руководители элеваторов раздавали хлеб населению.
Так, директор Сакского элеватора Иосиф Тертышный, раздал хлеб, взорвал нефтебазу, элеватор и мастерские, но не успел эвакуироваться. После прихода немцев по доносу местного жителя арестован оккупантами, и 3 декабря 1941 г. казнен[2].
В Симферополе при отступлении военные облили запасы зерна керосином. После прихода немцев из него стали печь хлеб и раздавать его населению.
«От такого хлеба нас тошнит, - делился впечатлениями Х.Лашкевич, - сватья и свояченица ругаются. Сережа (вероятно, приемный сын или племянник автора дневника – Д.С.) совершенно справедливо благодарит наши войска за то, что они при своем отходе пообливали зерно керосином: такое испакощенное зерно немцы не будут употреблять себе на еду и отдают нам, а если бы зерно не было облито керосином, то немцы не дали бы его нам и мы остались бы совсем без хлеба»[3].
Определенное представление о масштабе и последствиях реализации советской стратегии «выжженной земли» на территории Крыма дают выдержки из донесения руководителя германской полиции безопасности и СД о событиях в СССР № 145 от 12 декабря 1941 г.:
«Задолго до захвата Крыма, - сообщалось в донесении, - были массово выполнены поручения о мерах по уничтожению и разрушению. Питание, крупный рогатый скот, зерно и т. д. В значительной степени <вывезены> или уничтожены, так, что опасаются трудностей с питанием»[4].
Отмечалось, что жители полуострова ожидают помощь от новой власти в снабжении продовольствием, но «из-за значительного уничтожения и <вывоза> запасов продуктов питания, такую помощь все же не следует предоставлять.
Ранее Крым уже был значительным дотационным регионом. Из-за массовых разрушений восстановление сельского хозяйства почти невозможно»[5].
Мероприятия советских властей по уничтожению объектов инфраструктуры и запасов продовольствия при отступлении нацисты впоследствии будут использовать в своей пропаганде как несомненное доказательство преступлений большевиков и в оправдание собственных действий. Так, в декабре 1941 г. коллаборационистская газета «Голос Крыма» опубликовала на своих страницах целый ряд объявлений с призывом к населению о сдаче излишков продуктов, в которых давались следующие картины ущерба, нанесенного региону уходящей советской властью и в ходе грабежей, которые развернулись в городах в краткий период безвластья.
«…выведенный из строя железнодорожный транспорт, - читаем в газете, - временно затрудняет доставку продовольствия из других областей и стран, а большевистская клика, которая сверкнула пятками, захватила все ценности, остальное сожгла, бросив народ на произвол судьбы. Уничтожив продовольственные запасы, большевики обрекли народ на голодовку, а то, что они не смогли уничтожить, было разворовано выпущенными из тюрем криминальными элементами и несознательной частью населения»[6].
«лишения, которые переживает сейчас население Симферополя, - сообщалось в обращении к жителям города, опубликованном 25 декабря 1941 г., - следствие мер большевистских руководителей. Тысячи тонн зерна и других продуктов уже вывезено ими из города. Вам остались после них разрушены мельницы, взорванные заводы, подожженные стога и дворы, опустевшие без скота.
Следствие этого - горькая нищета!»[7]
Далее крымчанам, у которых имелись излишки продуктов, предлагалось немедленно их сдать. Неисполнение этих распоряжений каралось смертью[8].
Утверждалось, что сданное продовольствие будет немедленно распределено среди жителей, чтобы избежать голода. Несмотря на это, отмечает историк Владимир Гуркович, «инспирированная оккупантами кампания по выявлению излишков муки, жиров и сахара вызывала массовую негативную реакцию населения. Никто не хотел отдавать продукты, мало кто верил в мотивацию приказа (предостережение от тяжелого обнищания населения)». Мало доверия такие распоряжения вызывали и у тех, кто с надеждой ждал крушения ненавистной советской власти и установления германского «нового порядка»[9].
К теме разрушений объектов инфраструктуры, причиненных большевиками при отступлении, оккупационные власти в своих приказах апеллировали и в дальнейшем. Так, весной 1942 г. в газете «Голос Крыма» появилось первое обращение к гражданскому населению добровольно ехать на работу в Германию, которое начиналось со следующих слов:
«Сталин разрушил ваши заводы и фабрики, эвакуировал машины и лишил возможности продолжать нормальную работу производства.
Запасы зерна были злостно уничтожены, поэтому положение со снабжением населения становится серьезным и угрожающим»[10].
В аналогичном стиле в дальнейшем выдерживались и другие подобные обращения.
Устанавливая контроль над населенными пунктами, оккупанты разворачивали поиск функционеров компартии, работников НКВД, евреев и прочих «нежелательных элементов». После выявления их уничтожали.
Так, в упомянутом выше донесении СД о событиях в СССР № 145 от 12 декабря 1941 г. сообщалось, что согласно приговору военного суда «было расстреляно еще 2910 евреев и 19 коммунистических функционеров». Тем самым общее число казней в зоне ответственности айнзацгруппы Д достигло 54696[11]. При этом отмечалось, что «как в других областях, в только что оккупированных частях Крыма был зафиксирован побег почти всех без исключения руководящих лиц. Продолжается личный учет беглецов. Если бы они были задержаны раньше, их бы расстреляли»[12].
Надо сказать, что с помощью оккупантов некоторые местные жители сводили личные счеты. Люди, пострадавшие в ходе предвоенных репрессий, использовали представившуюся возможность и выдавали своих обидчиков. Подобные случаи не были единичными, они были характерны для всех территорий СССР, оказавшихся под властью нацистов, и их зафиксировали как немецкие, так и советские документы.
Этот аспект взаимоотношений оккупантов и местного населения не обошел стороной и Александр Солженицын.
«За два месяца отдали мы противнику чуть ли не треть своего населения — со всеми этими недоуничтоженными семьями, с многотысячными лагерями, разбегавшимися, когда убегал конвой, с тюрьмами Украины и Прибалтики, где еще дымились выстрелы от расстрелов Пятьдесят Восьмой.
Пока была наша сила — мы всех этих несчастных душили, травили, не принимали на работу, гнали с квартир, заставляли подыхать. Когда проявилась наша слабость, — мы тотчас же потребовали от них забыть все причиненное им зло, забыть родителей и детей, умерших от голода в тундре, забыть расстрелянных, забыть разорение и нашу неблагодарность к ним, забыть допросы и пытки НКВД, забыть голодные лагеря — и тотчас же идти в партизаны, в подполье и защищать Родину не щадя живота. (Но не мы должны были перемениться! И никто не обнадеживал их, что, вернувшись, мы будем обращаться с ними как-нибудь иначе, чем опять травить, гнать, сажать в тюрьму и расстреливать.)
При таком положении чему удивляться верней — тому ли, что приходу немцев было радо слишком много людей? Или еще слишком мало? (А приходилось же немцам иногда и правосудие вершить, например над доносчиками советского времени, — как расстрел дьякона Набережно- Никольской церкви в Киеве, да не единицы случаев таких.)
А верующие? Двадцать лет кряду гнали веру и закрывали церкви. Пришли немцы — и стали церкви открывать. (Наши после немцев закрыть сразу постеснялись.) В Ростове-на-Дону, например, торжество открытия церквей вызвало массовое ликование, большое стечение толп. Однако они должны были проклинать за это немцев, да?
В том же Ростове в первые дни войны арестовали инженера Александра Петровича Малявко-Высоцкого, он умер в следственной камере, жена несколько месяцев тряслась, ожидая и своего ареста, — и только с приходом немцев спокойно легла спать: «Теперь-то по крайней мере высплюсь!» Нет, она должна была молить о возвращении своих палачей.
В мае 1943, при немцах, в Виннице в саду на Подлесной улице (который в начале 1938 горсовет обнес высоким забором и объявил «запретной зоной Наркомата Обороны») случайно начали раскапывать совсем уже незаметные, поросшие пышной травой могилы — и нашли таких 39 массовых, глубиной 3,5 метра, размерами 3-4 метра. В каждой могиле находили сперва слой верхней одежды погибших, затем трупы, сложенные «валетами». Руки у всех были связаны веревками, расстреляны были все — из малокалиберных пистолетов в затылок. Их расстреливали, видимо, в тюрьме, а потом ночами свозили хоронить. По сохранившимся у некоторых документам опознавали тех, кто был в 1938 осужден «на 10 лет без права переписки».
Вот одна из сцен раскопки: винницкие жители пришли смотреть или опознавать своих <…>. Дальше — больше. В июне стали раскапывать близ православного кладбища — у больницы Пирогова, и открыли еще 42 могилы. Затем — Парк культуры и отдыха имени Горького, — и под аттракционами, «комнатой смеха», игровыми и танцевальными площадками открыли еще 14 массовых могил. Всего в 95 могилах — 9 439 трупов.
Это — только в Виннице одной, где обнаружили случайно. А — в остальных городах сколько утаено? И население, посмотрев на эти трупы, должно было рваться в советские партизаны? Может быть, справедливо допустить наконец, что если нам с вами больно, когда топчут нас и то, что мы любим, — так больно и тем, кого топчем мы?
Может быть, справедливо наконец допустить, что те, кого мы уничтожаем, имеют право нас ненавидеть? Или — нет, не имеют права? Они должны умирать с благодарностью?
Мы приписываем этим полицаям и бургомистрам какую-то исконную, чуть ли не врожденную злобу — а злобу-то посеяли мы в них сами, это же наши «отходы производства»[13].
Неоспоримо: преступления советской системы в предвоенный период стали одной из причин, побудивших определенную часть населения встать на путь активного сотрудничества с врагом. В свою очередь, нацисты активно использовали тему сталинского террора 1930-х гг. (реже – преступлений первых послереволюционных лет) в своей пропаганде.
«Добиваясь поддержки населения, - отмечает в одной из своих лекций известный исследователь истории Крыма в рассматриваемый период, Олег Романько, - оккупационные власти особенно охотно использовали факты недавнего советского прошлого. Неприглядные факты, надо сказать. В газетах, плакатах и других пропагандистских органах были представлены воспоминания, материалы разных лиц. Были преданы гласности трагические факты, связанные с коллективизацией, голодом, репрессиями, преследованиями религии и так далее, и тому подобное. Все, что было такого неприглядного в довоенный советский период. Эти и другие факты, неизвестные широкой публике, производили на население довольно гнетущее и тяжелое впечатление…»[14]
Из коллаборационистской печати люди во многом впервые узнали подробности многих неприглядных эпизодов советской истории. Хоть некоторые публикации и содержали недостоверную информацию (выпячивание «еврейского фактора», завышение количества жертв, хронологические неточности), многое впоследствии подтвердили современные научные разработки[15]. Известный крымский ученый, профессор Сергей Филимонов приводит в своей работе «Запретно-забытые страницы истории Крыма: поиски и находки историка-источниковеда» перечень некоторых материалов, затрагивающих тему советских репрессий, опубликованных в газете «Голос Крыма». Спектр затрагиваемых вопросов довольно внушителен. Так, 1 января 1942 г. появилась статья «Бела Кун – массовый убийца в Крыму: как неистовствовали большевики в Крыму», рассказывающая о красном терроре, который захлестнул полуостров в первые месяцы после окончательного установления советской власти осенью 1920 г. 11 февраля 1942 г. вышел материал о «лишенцах» - людях, лишенных избирательных прав. 16 и 23 августа 1942 г. – о разрушении православных храмов в Крыму в послереволюционный период. 10 ноября 1942 г. – о фальсификации результатов Всесоюзной переписи населения 1937 г.[16]
Много внимания в своей пропаганде нацисты уделяли и депортации крымских немцев, которую советские власти осуществили в августе 1941 г. Лица, причастные к выселению, разыскивались и репрессировались.
О некоторых членах компартии, агентах НКВД и других функционерах, выявленных в ходе зачисток, облав и карательных экспедиций, и их дальнейшей судьбе, свидетельствуют сохранившиеся немецкие документы.
Так, в ходе мероприятий по борьбе с партизанами в районе Бахчисарая 18 ноября 1941 г. нацисты провели аресты «подозрительных лиц», среди которых были «служащие и агенты НКВД, коммунист, который был причастен к уничтожению запасов зерна, партизан, который неоднократно участвовал в боях с немецкими частями Вермахта, ведущие члены партии и др.» Из «наиболее подозреваемых лиц» на момент составления документа (22 декабря 1941 г.) «по законам военного времени было расстреляно 10 <человек>»[17].
«После того, как Крым был в основном зачищен от очагов сопротивления и вражеских групп разного рода, - сообщалось в отчете айнзацгруппы Д командованию 11-й немецкой армии от 16 апреля 1942 г. - все больше ведется работа по обезвреживанию скрытых большевицких функционеров. Наиболее примечательный результат имела в противовес осуществленным ранее крупным акциям — внезапная проверка города Феодосии. <Результатом> четырех крупных облав в период с 5 по 20 марта 1942 г. стало задержание 52 агентов НКВД, коммунистических активистов и партизан»[18].
В Салах (ныне – с. Грушевка) были задержаны «пятеро агентов НКВД, среди них три лейтенанта. Наряду с коммунистическими функционерами также были обезврежены: украинец <Щербань> <...>, которого оставили как руководителя подрывного отдела в Геническе. Щербань еще во время немецкого вступления уничтожил большую мельницу путем поджога и подготовил дальнейшие разрушения. Обыск его квартиры обнаружил большие объемы оружия, боеприпасов и взрывчатых веществ. Украинец Федор Самара, сотрудник НКВД в Геническе, так же поджег большие фабрики, среди них — крупные предприятия по производству хлопка. С<амара> снова был назначен одной военной частью директором хлопковой фабрики. Красноармеец <Касьянов>, который имел поручение взорвать вокзал в Ново-Александровке и вместе с мобилизованными партизанами уничтожить инфраструктуру железной дороги»[19].
В районном центре Биюк-Онлар (ныне – с. Курортное в Белогорском районе) были расстреляны «пятеро русских, которые принимали активное участие в выселении фольксдойче». Отмечалось, что опустевшие немецкие села, вероятно, «являются сборными пунктами для большевистских элементов»[20].
Шестеро агентов НКВД, причастных к «тысячам депортаций и убийств», выявили в восточной части Крыма. Один из арестованных, человек по фамилии Буряк, «до недавнего времени был служащим НКВД в Харькове. Во время его служебной деятельности было расстреляно приблизительно 5 тыс. человек, а еще более 10 тыс. – принудительно выселены»[21].
В отчете также упоминается «агент НКВД Наковский» из села Дуванкой (ныне – Верхнесадовое), член партии с 1918 г., который в начале 1930-х гг. активно участвовал в раскулачивании и «вел себя по-звериному»[22].
По мнению севастопольского исследователя Александра Неменко, доносы антисоветски настроенных граждан послужили «причиной краха партизанского движения на начальном этапе». Так, бывший царский генерал, проживающий в Симферополе, сообщил немцам, что в бывшем Косьмо-Дамиановском монастыре, в 15 км от Алушты «укрылись коммунисты и партизаны, оборудовав там базу. Лидером этих партизан является один нытик <…>Мокроусов <…> убежденный коммунист в возрасте 50-60 лет». Сообщивший об этом вызвался быть проводником и передал другие полезные сведения[23].
Конфликты населения с партизанами особенно обострились в декабре 1941 г., когда отдельные отряды и группы «народных мстителей» на почве нехватки продовольствия перешли к практике реквизиций. Не способствовали взаимопониманию и эксцессы, которые некоторые партизаны совершали в отношении мирных жителей. Неконтролируемые проявления насилия со стороны партизан не были единичными. Только в отрядах 3-го района за военные преступления за 1942 г. было расстреляно 62 человека[24].
Следуя принципу «разделяй и властвуй», нацисты использовали конфликты партизан с местными жителями в своих интересах.
И все же коммунисты, советские активисты, агенты НКВД, подпольщики и партизаны на данном этапе составили сравнительно меньшее количество от общего числа репрессированных.
Массовый террор был важной составляющей нацистской политики. По степени организованности, жестокости и количеству жертв насилие оккупантов в кратчайший период превзошло преступления советской системы, оставив их на время в тени.
Жизнь населения регламентировалась грозными приказами и правилами, нарушение которых каралось расстрелом или заключением в концлагерь. С первых дней оккупации Крыма гитлеровцы развернули преследование «расово неполноценных» народов: евреев, цыган, крымчаков. Реализация этой задачи была возложена на упомянутую выше айнзацгруппу Д, под командованием оберфюрера СС Отто Олендорфа. При этом военная администрация потребовала ускорить процесс ликвидации, обосновывая это голодом и нехваткой жилья.
Уничтожение евреев и крымчаков в крымских городах происходило в несколько этапов. Вначале проводилась регистрация. Евреям было приказано носить на своей одежде шестиконечные звезды. Затем начались массовые казни. Все было организовано так, чтобы исключить любые попытки сопротивления или бегства. Как следствие, уже в течение ноября-декабря 1941 г. подавляющее большинство евреев и крымчаков в городах были ликвидированы. В дальнейшем не прекращался поиск и уничтожение отдельных скрывавшихся групп и одиночек. По приблизительным подсчетам, всего в ходе Холокоста в Крыму погибли примерно 40 тыс. евреев и крымчаков, то есть все, кто оставался на полуострове на момент оккупации или более половины всей численности крымских евреев в довоенный период[25].
И здесь определенная часть местных жителей попыталась использовать трагедию в своих интересах. Без активной поддержки определенных групп населения нацисты не смогли бы осуществить уничтожение крымских евреев в столь короткие сроки.
Развернутая гитлеровцами пропаганда этнической ненависти легла на благодатную почву.
«Население Крыма, - отмечалось в цитируемом выше донесении руководителя германской полиции безопасности и СД о событиях в СССР № 145 от 12 декабря 1941 г., - настроено против евреев и в отдельных случаях приводит евреев к командам для уничтожения. Старосты просят разрешения самим уничтожать евреев»[26].
С декабря 1941 по август 1942 г. также проводились массовые казни цыган, которые по нацистской терминологии относились к «асоциальным элементам». Всего за этот период было уничтожено около 2 тыс. человек – большая часть цыганского населения Крыма[27].
Впрочем, поначалу цыгане также приветствовали приход оккупантов, ликовали в связи с падением советской власти и принимали участие в травле евреев.
«Цыгане не признают нашу страну своей родиной, - писал Х.Лашкевич, - кажется, у них нет понятия о родине. Нет у них понятий и о честности, и о своих обязанностях по отношению к приютившей их стране. <…>
С приходом немцев цыгане особенно усиленно принимали участие в грабежах. Целыми подводами они свозили к себе муку, зерно, они разбивали магазины и первые бросались в них с заготовленными мешками и наполняли эти мешки всякими припасами и вещами. В начале немецкого владычества цыгане были веселыми, особенно оживленными и предприимчивыми. Они первые из городского населения начали громко выражать свою радость по поводу падения советской власти. Цыгане же делали нападения на городские статуи Ленина и Сталина. Это они, цыгане, разбили камнями и потом свергли наземь статую Сталина возле пединститута. Они без стеснения кричали проходившим по улицам евреям: «Прошла ваша жидовская власть». Но радость и оживление цыган скоро померкли»[28].
После расстрелов, унесших жизни сотен единоплеменников, уцелевшие цыгане «стали очень скромными, перестали быть такими назойливыми, как были раньше, и потеряли всю свою живость»[29].
Военные неудачи Красной армии обернулись массовым дезертирством. Оставив свои части, красноармейцы расходились по домам. Появились они и на улицах Симферополя.
«Они предполагали, - делился своими наблюдениями очевидец, - что своим появлением обрадуют своих родственников и знакомых, но вместо радости и поздравлений они получили негодующие упреки и без стеснения бросаемое им слово «дезертир».
Старики глубоко возмущены их поведением и ругают их, а женщины и дети при упоминании о них говорят: «Мой дезертир». И «дезертир Ванька», «дезертир Петька». Дети кричат им вслед: «Вот пошел дезертир». Пристыженные дезертиры дают обещание бежать в леса и стать партизанами, но некоторые стараются оправдаться в глазах родственников и знакомых. На правах наблюдения событий я считаю себя обязанным привести их оправдания, хотя мне и претит это дело: будущий историк разберется в этом вопросе лучше меня, а мне некогда — только бы успевать записывать то, что я вижу и слышу.
Вот что говорят эти «вояки»: «Мы не желали воевать за советскую власть, которая раскулачивала нас, ссылала, держала впроголодь, заставляла работать до изнеможения и за малейший проступок отдавала под суд». Все они как сговорились, твердят одно: «За что воевать? У нас не было родины, у нас была нищенская жизнь, у нас было рабство».
Трое молодых людей расспрашивали меня на улице: «Как попасть в крымские леса?» На мой полувопрос, полуупрек их поведению они ответили мне: «Мы русские, но у нас не было даже нации, мы даже боялись называть себя русскими, русское национальное чувство мог унизить и оскорбить всякий татарин, всякий украинец, и мы не имели даже права поддержать наше достоинство. На Украине нас насильно обращали в украинцев, в Крыму по неизвестным причинам из нас составляли крымскую республику, из Грузии нас выгоняли, в Армении нас заставляли говорить по-армянски, и мы везде были в подчиненном положении»[30].
Оказавшись вне советской системы, люди стремились всячески приспособиться к новым условиям. Даже не ставшие на путь активного сотрудничества с врагом старались выразить лояльность оккупационным властям. Это поведение зачастую принимало отталкивающие и аморальные формы.
«В день прихода немцев, - писал Х.Лашкевич, - во всех семьях уничтожались портреты вождей, все без исключения книги советского направления, даже учебники: география, история, грамматика, даже арифметика, так как в учебниках встречаются черты советского строительства.
Мало того, уничтожаются документы о службе, трудовые книжки, похвальные отзывы о работе. Все это делается из страха перед доносчиками, которые могут обвинить своих знакомых в советских симпатиях, а за советские симпатии немцы, по слухам, будут наказывать вплоть до казни. И действительно, в желающих доносить — предавать нет недостатка.
Сестры П. неистовствуют. При советской власти они активно выступали убежденными большевичками, были безбожницами и держали религиозных старушек в постоянном страхе разоблачения их религиозных настроений, а религиозность, по мнению П., служила прямым доказательством контрреволюционности.
П. грубо, бесстыдно оскорбляли религиозное чувство верующих, хамски поносили как самих верующих, так и предмет их веры и поклонения — Бога, иконы, церковь, таинства, священников. Теперь же сестры неистово ругают Сталина, партию, советскую власть и громко, по-прежнему бесстыдно, угрожают всем и каждому доносами немцам за советские симпатии. В моей семье также уничтожались советские книги. Портретов вождей у нас не было. Единственный снимок Сталина из детской книжки я запаковал в стеклянную банку и отнес к знакомым закопать в землю, вместе с трудовой книжкой Сережи и со своими стихотворениями.
С грустью наблюдал я готовность русских людей отречься от своего правительства, от своей национальной гордости в угоду завоевателям — тысячелетним врагам своего народа.
С отвращением, с гадливостью смотрел я на заискивание моих сограждан перед немцами, на их стремление брататься со своими завоевателями. Особенную гадливость во мне возбуждают женщины: уже 4 ноября наиболее красивые и выхоленные женщины гуляли с немецкими офицерами, подчеркивая свою интимную близость с ними.
Женщины — жены советских бойцов — зазывают к себе на квартиры немцев и предоставляют себя в их распоряжение. Сразу стало в моде восхищаться всем немецким: немецкими самокатками (авто), немецкими танками, лошадьми битюгами (кажется, наших же заводов) и самими немцами, белыми, румяными, жирными, презрительно самоуверенными. Мало того, наши мерзавцы восхищаются умением немцев вести войну, и их техникой, и их победами. И я принужден глотать эти пилюли»[31].
Вероятно, это позволило немцам в конце 1941 г. заключить, что население к оккупации «относится очень позитивно»[32]. Пусть данное утверждение было далеко от реальности, но уровень коллаборационизма в Крыму во всех его проявлениях был довольно высок.
«На Юге, - читаем в воспоминаниях Марии Рунне-Федоренко, работавшей врачом и пережившей немецкую оккупацию в Новороссийске и в Крыму, - много людей, которые хотели избавиться от коммунистов. Это желание превозмогло национальное чувство. Многие русские иностранцев, и особенно немцев, ставят выше себя. Поэтому и возлагали на них надежды. Были уверены, что немцы сделают для них то, чего лишили их большевики. Одному нужна была собственность, другому – уют, третьему – пища, четвертому – модное платье, пятому – Бог и церковь, шестому – месть, седьмому не хотелось воевать.
Никто из этих людей не думал: а что немцам от них нужно и ценою чего получат они эти блага, если вообще получат»[33].
Таким образом, агрессия нацистской Германии и ее союзников против СССР, оккупация значительных территорий, где жили миллионы людей, обнажила социальные, политические и межнациональные противоречия. В том, что определенное число советских граждан встало на путь добровольного сотрудничества с врагом, не последнюю роль сыграли преступления сталинского режима, совершенные накануне войны.
Д.В. Соколов
для Русской Стратегии
http://rys-strategia.ru/
[1] Лашкевич Х.Г. Дневник // http://dnevniki-okkupacii.narod.ru/lashkevich-dnevnik.html
[2] Пащеня В.Н., Пащеня Е.В. Крымская АССР в годы II-й мировой войны (1939-1945) – Симферополь: ДИАЙПИ, 2009.-С.163
[3] Лашкевич Х.Г. Указ. соч.
[4] Насильство над цивільним населенням України. Документи спецслужб. 1941-1944. — К.: Видавець В. Захаренко, 2018. – С.200
[5] Там же. – С.200-201
[6] Окупаційний режим в Криму: 1941-1944 рр. За матеріалами преси окупаційний властей: Пер. з рос. / Упоряд. В.М. Гуркович. – Сімферополь: Таврія, 1996. – С.5
[7] Там же. – С.6-7
[8] Там же. – С.5-9
[9] Там же. – С.104
[10] Там же. – С.23
[11] Насильство над цивільним населенням України. Документи спецслужб. 1941-1944. – С.200
[12] Там же.
[13] Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ, 1918-1956: Опыт художественного исследования, Ч.V -VII Екатеринбург: У-Фактория, 2008. – С.16-17
[14] Романько О.В. Крым в годы Великой Отечественной войны // https://www.youtube.com/watch?v=KRODUdjTccg
[15] Филимонов С.Б. Запретно-забытые страницы истории Крыма: поиски и находки историка-источниковеда. – Симферополь: Н.Оріанда, 2012. – С.30
[16] Там же. – С.29-30
[17] Насильство над цивільним населенням України. Документи спецслужб. 1941-1944. – С.202
[18] Там же. – С.210
[19] Там же. – С.211
[20] Там же.
[21] Там же. – С.213
[22] Там же.
[23] Неменко А.В. Крым 1941-42 Обратная сторона войны // http://samlib.ru/n/nemenko_a_w/osw.shtml
[24] Мальгин А.В. Партизанское движение Крыма и «татарский вопрос». 1941-1944 гг. – Симферополь: СОНАТ, 2008. – С.53
[25] История Крыма. Т.2. – М.: Кучково поле, 2018.– С.562-563; ХОЛОКОСТ В КРЫМУ / Документальные свидетельства о геноциде евреев Крыма в период нацистской оккупации Украины (1941-1944). Материалы ко Второму научно-методическому семинару «Голокост — минуле i сучасне». — Симферополь: БЕЦ «Хесед Шимон, 2002. – С.7-8
[26] Насильство над цивільним населенням України. Документи спецслужб. 1941-1944. – С.200
[27] История Крыма. Т.2. – М.: Кучково поле, 2018.– С.563
[28] Лашкевич Х.Г. Указ. соч.
[29] Там же.
[30] Там же.
[31] Там же.
[32] Насильство над цивільним населенням України. Документи спецслужб. 1941-1944. – С.200
[33] Рунне-Федоренко М.А. Воспоминания и дневник, 1877-1970: Симбирск, Женева. Санкт-Петербург. Феодосия. Новороссийск. Земство. Белая армия. Тридцать седьмой. Великая Отечественная – Феодосия; М.: Издат. дом Коктебель, 2017. – С. 643-644
| 
