Свой путь всегда опасен, непредсказуем, и следование ему обычно предосудительно. Ведь общество обычно предлагает направления деятельности, проверенные опытом предшествующих поколений. Человек, ищущий своего пути, не доверяет обществу, а больше полагается на свой ум и на свои способности. В подобной жизненной позиции можно увидеть нарциссизм или гордый вызов устоявшемуся порядку вещей. Поэтому свой путь не сулит привычных призов, а чреват непредвиденными лишениями и утратой пленительных иллюзий. Посудите сами. Одно дело – парадные лестницы дворцов и представительных государственных учреждений, продвижение, регламентированное табелем о рангах или особенностями церковной иерархии, а другое дело – пустота, ждущая своего наполнения или своего покорения. Дело в том, что пустота имеет свойство притягивать к себе несуществующими секретами и поглощать любопытных и праздных. Так легко провалиться в эту пустоту, как в заброшенный колодец или в прорубь, запорошенную снегом, и примеров тому не счесть – кого бесследно поглотила всеядная пустота.
Вставая на свой путь, смельчаки волей-неволей испытают себя на прочность. Возьмем жизненный путь виднейших Отцов Церкви – Василия и Григория Великих. Оба первоначально поступили в знаменитую Афинскую академию, расположенную в городе, прославившем греческий народ на тысячелетия, а затем вдруг решительно ломают свою судьбу и, несмотря на блестящие перспективы ораторов, риторов, грамматиков, удаляются в дикий край, чтобы сосредоточиться на общении с метафизическими сферами и постичь сущность Христа – Спасителя. Или вспомним блаженного Августина, который отличался завидным красноречием и прекрасно ориентировался в античной культуре. К тому же собирался жениться на хорошенькой женщине… И вдруг он принимает обет безбрачия, чтобы стать проповедником и наставником тысяч людей, гибнущих вместе с обветшавшей Римской империей
Власть инстинктов самосохранения, размножения, как и давление общественного мнения в данных случаях уступает место иной власти. Формирующаяся личность оказывается прочнее требований природы или кастовых требований. И то, что зовет к себе столь выдающиеся личности, понуждая зачастую болезненно «ломать» свою судьбу, что неудержимо влечет их к себе, выбивая из привычной колеи, то, что помогает им, загнанным в угол, подняться в исполинский рост, мы, и называем Промыслом – силу, неведомую нашему рассудку, всегда таинственную и чудодейственную.
В геологии хорошо известны особенности месторождений алмазов, которые обычно залегают в так называемых кимберлитовых трубках. Последние представляют собой застывшие завихрения некогда раскаленной до газообразного состояния материи. В истории греческого мира мы также наблюдаем наличие схожих «трубок» – настоящих «рогов изобилия», обращенных сужающимся конусом к небесам. Подобные «завихрения» вряд ли можно как-то инспирировать. Они возникают сами по себе, вскрывая глубинную связь сегодняшнего с минувшими эпохами и, тем самым, восстанавливая прерванную связь времен.
Мир, существующий всего лишь как потенция, зовет к себе смельчаков, решившихся выбиться из привычной колеи и порвать путы рутины: мир оказывается светлым выходом из исторического тупика. В лице своих лучших представителей, имперские народы словно бы дотягиваются до высот, покорение которых оборачивается «золотым дождем» – на миллионы людей проливается божественный свет, происходит преображение окружающей действительности: смутное – проясняется, грубое – утончается и шлифуется, безобразное – облагораживается. Жить в своем мире – вот к чему, в конце концов, стремится любое общество. Только вот преодоление зияющей пустоты, отделяющей малость от величия, дается не всем. Это преодоление получается лишь у тех, кто наделен особой отвагой.
Храбрец ведь не тот, кто лишен чувства страха, как безумец, а кто преодолевает в себе страх перед надвигающейся угрозой. И праведник – не тот, кто обделен всевозможными желаниями и вожделениями, а кто превозмогает соблазны. И величие русского народа отнюдь не заключается в том, что он благоразумно избегал смут, расколов, междоусобиц и самообольщений, а в том, что он находил в себе силы обуздывать свои страсти, укрощать уродства и мерзости собственной жизни, выдвигая из своей среды праведников и гениев. Русские люди, забравшись в студеный край, в дремучие леса между Окой и Волгой, действительно «выпали» из европейской истории, но сумели раздвинуть свои пределы, смогли создать собственную историю, сохранить свои исконную веру и язык: русским людям удалось создать свой мир.
Общество Российской империи во второй половине ХIХ в. представляло собой многокрасочную картину, вследствие своей сословности и полиэтничности. В ходе подготовки к празднованию тысячелетнего юбилея Руси, многоярусное общество явственно ощущало подпор длинной череды славных предков, память о которых сохранилась в названиях поселений, в сказаниях и песнях, в созданным ими правилах общежития, в построенных храмах, в военных победах, в произведениях искусства. Вслед за «реабилитацией» Москвы, начавшейся вскоре после завершения наполеоновских войн, все более заметную роль в жизни страны начинают играть Киев, Казань, Нижний Новгород и другие старинные города. Либерализация социального устройства, связанная с реформами Александра II, способствует созданию различных обществ: музыкальных, географических, краеведческих, археологических, филантропических, религиозно-философских. В бессчетных селах и деревнях собираются сходы, на которых обсуждается «земельный вопрос». Каждое крупное село представляет собой автономное общество со своим приходом, погостом, престольным праздником, церковным старостой, а также со своими кузницами, мельницами, маслобойками, крупорушками, пахотными землями и покосами, рощами и ловлями, барскими усадьбами и поместьями. В крестьянском мировосприятии преобладающее влияние играл культ Богородицы, а не поклонение Святой Троице, которая обычно представлялась в виде далекой абстракции. Культ Богородицы безболезненно накладывался на языческое поклонение земле, в то же время Царица Небесная виделась милосердной заступницей всех подневольных людей, доброжелательной слушательницей жалоб сельчан, уставших от непосильного труда.
Многие уездные и губернские города соревновались друг с другом в качестве мест регулярного проведения шумных и пестрых ярмарок. Некоторые торжища к концу ХIХ в. приобрели всероссийский размах, привлекая десятки и даже сотни тысяч людей. В дни ярмарок население близлежащего города обычно увеличивалось в несколько раз. У речных причалов теснились расшивы, баркасы, утлые ботики; не заставили себя долго ждать и пароходы. На крупных ярмарках торговые ряды специализировались по видам предлагаемых товаров: в одних рядах покупателям предлагали ткани и одежду, в других – кожи и кожаные изделиями, в третьих мед и воск. Постоялые дворы, конюшни, гостиницы, доходные дома – все было заполнено приезжим людом до отказа. До утра не стихало веселье в балаганах, трактирах и домах терпимости.
Крестные ходы, вращающиеся вокруг намоленных мест или направляющиеся к знаменитым святыням, собирали под расшитые золотом хоругви тысячи паломников, странников жителей окрестных сел и деревень. Крепкие мужики на специальных носилках несли огромные иконы в драгоценных окладах. Священнослужители, возглавлявшие крестные ходы, были облачены в парчовые стихари, в клобуки и митры, украшенные драгоценными камнями и жемчугом: своими молитвами и песнопениями священнослужители задавали ритм движению всей процессии.
В уездных, губернских и столичных дворянских собраниях регулярно проводились балы (рождественские, пасхальные, приуроченные к определенным историческим датам), собирающие весь цвет общества. Также балы организовывались в университетах, институтах благородных девиц, инженерных и военно-морских училищах. На широких столичных площадях или «полях» проводились парады и смотры частей регулярной армии. Во дворцах, размеры которых были подстать просторам империи, шла бесконечная череда торжественных приемов и церемоний.
Языческая стихия с ее склонностью к разнузданному веселью, византийское православие, пестующее суровый аскетизм и неотмирность, западноевропейский этикет, радеющий о любезном общении и достоинстве личности – все это наслаивалось, перемешивалось, спорило между собой, претендовало на свою значимость в обществе. Купцы не жалели денег на постройку храмов и сиротских (или вдовьих) домов. В своей кипучей деятельности, движимые корыстью, они испытывали чувство вины перед бедными и обездоленными. Духовенство денно и нощно пеклось о своей пастве: проводило богослужения, крестило, венчало, причащало, отпевало. Чиновничество и офицерство усердно служили империи, отпусков почти не брали. Аристократия, не чуждая влечения к творчеству, рассматривала эту деятельность не как жертву (своим временем, материальным достатком), а как движение души, позволяющее обрести полноту бытия.
Как отдельный лист своими очертаниями воссоздает контуры кроны, на которой произрос из почки, так и русский человек стремился быть носителем и предержателем своего мира: хотел быть участником всех важнейших событий в стране. А так как это было невозможно осуществить практически, пытался в подробностях узнать об этих событиях. И потому активно стремился к общению: со странниками, шагая рядом с ними на крестных ходах; с приезжими на ярмарку торговцами, отдыхающими от своих многотрудных дел в трактире; с участниками и героями сражений, которых чествовали на балах и торжественных приемах. Каждый такой «листик» ощущал себя частью большого целого, и чувство сопричастности с жизнью всей империи резко возрастало у обывателя, когда он спешил из своего дома на улицу или просто на большак, чтобы увидеть уланский полк, меняющий свою дислокацию, или карету губернатора, спешащего в Петербург на прием к самому государю императору. В такие минуты обыватель ощущал себя каплей, слитной со всем необъятным русским морем. И схожее чувство накатывало на него, как высокая волна, когда он слышал тугое гудение колоколов, плывущее над окрестностями, или когда узнавал о том, что где-то на дальних границах империи опять вспыхнула война.
Когда струи воздуха проходят сквозь крону дерева, то ветви раскачиваются, листья трепещут – дерево шумит. Все это знакомо, привычно каждому из нас с детства. Но в физике есть и другие явления, которые органы наших чувств не ощущают. Так сквозь деревья, человеческие тела и даже сквозь толстые стены проходят радиоволны или телесигналы, которые могут нести с собой движущиеся изображения, мелодии, последние новости…. Чтобы их обнаружить, необходимы соответствующие воспроизводящие устройства – приемники.
Мир тоже пронизан множеством идей, которые «витают в воздухе», и постоянно вибрирует от толчков и различных импульсов. Эти импульсы зачастую возникают самопроизвольно, будь то стихийный всплеск негодования от несбывшихся ожиданий тысяч людей или будь то смутное воспоминание о древнем ужасе, таящееся в предчувствии неминуемой войны. Мир предоставляет немало поводов для ликований и восторгов, потому что он – победоносен, плодотворен. Впрочем, для большинства жителей мира он – привычен: это естественная социокультурная среда их обитания. Каждый день люди слышат знакомую речь, видят привычные символы и образы (например, кресты на маковках церквей), откликаются на определенные события и праздники, т.е. поживают да добра наживают.
В то же время, присутствуют в обществе люди, обладающие обостренным восприятием мира. Они похожи на листики, которые начинают дрожать тогда, когда вся крона стоит не пошелохнувшись. Их беспокойство вызвано отнюдь не трусливостью: просто такие люди предчувствуют грядущие удары в ствол дерева, или видят дали дальние, которые для других людей скрыты дымкой горизонта. Они различают в поднявшемся шуме «кроны» скрытое и нарастающее раздражение. И все эти редкостные свойства оказываются для них не козырями в игре, не привилегиями, а дополнительными обязательствами. Такой человек уже не может молчать, являясь свидетелем бесчинств и вопиющей несправедливости. Как некое повеление, он испытывает потребность идти добровольцем на войну или, наоборот, решается принять схиму. И, конечно же, подобное повеление зачастую чревато осложнениями в жизни (затвором, тяготами боев, болезнями и ранами, а то и смертью), но оно роднит этого человека с другими людьми, испытывающими схожий внутренний императив. И среди этой категории индивидуумов – людей с беспокойной душой и отзывчивым сердцем – выделяются те, для кого судьба мира становится личной судьбой. Именно им известны «переходы» из одного плана бытия в другие, не всегда понятные для родных и близких, да и вообще – для окружающих.
Римский-Корсаков с юных лет готовился к службе на флоте, стал морским офицером. Но вот он слышит нечто такое, что его не отпускает от себя и понуждает сойти на берег, чтобы переложить услышанное на нотную бумагу. Успешный в своей профессиональной деятельности Бородин (занимался преподаванием химии в Московском университете) усердно «перелицовывает» древний «плач» в гимн легендарному князю Игорю. Мусоргский явственно слышит стоны и вопли давно минувших мятежей, точно сам являлся участником тех драматичных событий.
Миллионы русских людей вовлечены в городскую сутолоку, в суету ярмарок, в подготовку к парадным смотрам и торжественным церемониям, в крестные ходы и крестьянские сходы, и тоже слышат мотив солидарности эпох, слагающихся в историю народа. Просто композиторы различают этот мотив четче, явственнее, и только они способны выразить его через гармонию звуков.
Русские гениальные литераторы и мыслители нигде специально не учились сочинять книги: этому вряд ли можно научиться в самых лучших образовательных учреждениях. Кто-то из них собирался стать врачом (Леонтьев), а кто-то – инженером (Достоевский). Но вот Россия нежданно-негаданно «забурлила», как река в половодье, и точно происходит мобилизационный призыв. Умнейшие, талантливейшие люди, изначально придерживающиеся вполне определенных направлений, решительно меняют свою жизнь. Причем, при всей ярко выраженной оригинальности, присущей каждой гениальной личности, несложно выделить и схожие черты, связывающие их с изменениями в умонастроениях всего общества.
От рождения И.С. Тургенева до рождения К.Н. Леонтьева, замыкающего плеяду гениев, проходит всего 12–13 лет. Но первый всю жизнь последовательно придерживался атеистических воззрений, а второй от эпикурейства приходит к византийской аскезе и умирает монахом в Черниговском скиту. Если в личности Тургенева еще много постоянства и «прямизны», то родившиеся вслед за ним Достоевский и Данилевский – натуры мятущиеся, беспощадные к себе и своему прошлому. А Л.Н. Толстой постоянно подвергал себя суровому суду. Каждый из великих идет своей дорогой, подчас довольно опасной, где могут ждать обструкции и даже анафемы. И все же их жизненные пути складываются в необъявленное общественное движение. Так и в своем творчестве они восходят от сиюминутных впечатлений и личных переживаний к выверенным обобщениям: отталкиваясь от частных тревог и забот, они достигают понимания важности общего дела; отказываясь от привычных путей, они самовозрастают в своем творчестве.
Многие люди испытывают схожие переживания, надежды и огорчения. Но русские гении – единственные во всем мире люди, которые способны выразить подобные состояния человеческой души. Они стремятся ответить на самые животрепещущие вопросы: Что есть русский человек? Что для него является истинным? А что – ложным? Зачем он страдает, мучается, мечтает, продолжает себя в детях своих? Что для русского значит – быть собой?
Новый архетип, весьма отличный от европейского архетипа, обнаруживают писатели на просторах России: архетип, способный созерцать бездну высших идеалов и оказываться в пропастях самого зловонного падения. Русский человек явно противостоит «фаустовскому» типу европейца. Он – страстен до исступления и безжалостен, прежде всего, по отношению к себе. А «всемирная отзывчивость» как решающее свойство русского человека, выросшего до творческой личности, предстает альтернативой буржуазной ограниченности и рациональности.
Театральные действа в России перестали быть только развлечением: они наполнились жаром давно остывших сердец, блеском давно погасших глаз. Прожитое, прошлое и почти забытое заново переживалось, переосмысливалось, перевоплощалось. Театральные подмостки представали перед зачарованным зрителем скатерью-самобранкой: только вместо яств и вин возникали на поверхности жизни легендарные богатыри и вечно юные красавицы.
К читателям, зрителям, слушателям приходило понимание того, что не создай русский народ своей государственности, некому было бы рассказывать об Илье Муромце и Александре Невском, о граде–Китеже и Псковитянке. Все эти и многие другие примечательные фигуры давнего прошлого давно бы растворились в бурном историческом потоке, как бесследно исчезли Хазария и Волжская Булгария со всеми своими правителями, героями и чаровницами.
Русский мир вызволял из плена прошлого исторические личности, вдохновляющие своими поступками и своей судьбой романистов, композиторов, художников, скульпторов, стихотворцев, драматургов. Пришла такая пора, когда потомки, ради которых столько сил положили далекие предки, возвращали в текущую жизнь наставников, заступников, властителей своих праотцев и праматерей. Слова персонажей спектаклей, обращенные к театральному зрителю, зачастую воспринимались публикой как откровение или прозрение.
Мир – это не след выдвижения общества из настоящего в будущее, это - разомкнутый объем, в котором прошлое народа не уходит безвозвратно. Мир сверкает «дарами чудесными» и, тем самым, склоняет людей к сотрудничеству между собой, предполагает вовлечение индивидуального жизненного опыта в коловращение опыта исторического, каким располагает народ как соборная (или коллективная) личность. И частное переживание или впечатление, или открытие возвеличивается до национального достояния. В этом пространстве идей, образов, мотивов, символов, мифов, отражений быстро текущей действительности находят себе достойное место мастера своего дела.
От чего отталкивается, удаляется и что не приемлет русский мир в лице своих выдающихся представителей? К чему он тяготеет? В поисках ответов на эти вопросы обратимся к конкретным произведениям.
В своем романе «Война и мир» Толстой видит Европу в качестве очага агрессии, а Россию страной, которая вынуждена жертвовать своими лучшими сыновьями (кн. Болконским, юным Ростовым), чтобы эту агрессию обуздать. Автор знаменитого произведения ничуть не идеализирует правящий слой Российской империи, видит в нем немало самодуров (кн. Болконский – старший), лжецов-интриганов (кн. Куракины), но и не смакует изъяны аристократии. Он воспринимает свою родину нравственной цитаделью, способной в одиночестве противостоять похоти мирового господства – бонапартизму. Платон Каратаев, простой русский мужик с даром проповедника, отрицает неизбежность насилия и, тем самым, противостоит реальному историческому персонажу – солдату Шови. Этот солдат, явно ошалев от военных побед революционной, а затем императорской армии, увидел французов на самой вершине человеческой истории в качестве ее подлинных вершителей, а остальным племенам и народам предрек судьбу безропотных исполнителей воли полководческого гения Наполеона Бонапарта. В пору наполеоновских войн происходило жестокое противоборство Добра в лице всего русского народа со Злом – французской армией под водительством новоиспеченного императора и покорителя Европы. Противостоя нашествию вчерашних борцов за свободу, равенство и братство, Россия берет на себя роль Удерживающего Начала от сползания всего эллино-христианского мира в круги ада.
В своем трактате «Россия и Европа» Н.Я Данилевский пишет без обиняков:
«Россия не может считаться составной частью Европы ни по происхождению, ни по усыновлению; ей предстоит только две возможности: или вместе с прочими славянами образовать особую культурную единицу, или лишиться всякого культурно-исторического значения – быть ничем».
Ф.М. Достоевский, воспринимая русских как народ-богоносец (т. е. как историческую общность, несущую с собой истину), буквально обвиняет Запад, в частности, католичество в том, что второе пришествие, имевшее место, по его мнению, в XV в. (когда латинская церковь окончательно восторжествовала над христианской ортодоксией) закончилось новой казнью Мессии. Казнь организовал сам Великий Инквизитор. В своем отрицании православия Европа дошла до отрицания и самого религиозно-этического идеала – Христа, заменив этот идеал расплывчатым образом земного человеческого счастья и благоденствия.
А вот как оценивает исторический путь, проделанный Россией, К.Н. Леонтьев. Выдержка взята из его философского произведения «Византизм и славянство».
«Византийские идеи и чувства сплотили в одно целое полудикую Русь. Византизм дал нам силы перенести татарский погром и долгое данничество. Византизм дал нам силу нашу в борьбе с Польшей, со Шведами, с Францией и Турцией. Под его знаменами, если мы будем ему верны, мы, конечно, будем в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы, если бы она, разрушивши у себя все благородное, осмелилась когда-нибудь и нам предписать гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблажестве, о земной радикальной всепошлости».
Вслед за Достоевским, Толстой в своей публицистике также усматривает в эпохе Возрождения наличие заряда, взорвавшего христианскую мораль. Граф не чужд предвзятых оценок и пристрастных суждений, ему очень многое не нравится из того, что окружает его. Он хотел бы вернуться в века зарождения христианства, чтобы последующие поколения более содержательно смогли прожить свои жизни. Фактически Толстой отрицает ценность всей истории Европы как социо-культурного феномена.
Да, такова традиция: новый мир возникает из отрицания мира старого. Леонтьев недвусмысленно выказывает готовность к титаническому противоборству:
«Гармония не есть мирный унисон, а плодотворная, чреватая творчеством, по временам и жестокая борьба».
Окидывая мысленным взором жизненный путь этих гениальных писателей, чуть ли не погодков, практически не общавшихся между собой и двигавшихся в одиночестве к обретению особой зоркости и особой четкости мысли, мы обнаруживаем определенную схожесть перемен в их умонастроениях. Будучи аристократами, они с младенческих лет воспитывались в атмосфере восхищения и преклонения перед достижениями европейской культуры. Они принадлежали к тому слою русского общества, который был хорошо осведомлен о многих подробностях европейской истории и который относился к этой истории с величайшим почтением. Аристократия с удовольствием проводила время в европейских столицах и на знаменитых курортах, отдавая дань налаженному быту и вежливости тамошних обывателей. Но, занимаясь творчеством и, тем самым, дистанцируясь от своего привычного окружения, русские гении демонстрируют свое противостояние Западу. Причем, они смотрят в корень. Они критикуют, а порой даже опровергают западные идеалы и ценности, ведут свою полемику с устроителями европейского мира при помощи выразительных художественных средств, отточенных суждений и концептуальных обобщений.
«Всемирную отзывчивость» они противопоставляют «всепошлости», «цветущую сложность» – «упрощающему вторичному смешению», обретение свободы посредством творчества – приземленному «материальному интересу», движение души – движению плоти. Но стремление к обособлению от европейского мира не означает обскурантизма и автаркии. Наоборот, русские писатели – поэты высшей пробы, ярчайшие светильники разума, всадники на поле духовной брани. Они верят в силу Слова. Безмерно страдая от подлостей и равнодушия своих современников, они ищут грядущего человека как носителя образа Божьего. Они сражаются за любовь, превозмогающую вражду и ненависть. Они не призывают русский народ требовать и разрушать, а настаивают на том, чтобы люди возрастали в мастерстве и благородстве. Исполинские фигуры… Но земля не стонала под тяжестью их ног.
История наглядно демонстрирует нам примеры того, что империя оказывается наиболее подходящим «полем» для создания многочисленной и дееспособной нации, для возделывания целостной, самостоятельной и оригинальной культуры, для оформления особого стиля жизни. Отнюдь не все империи отличаются такими свойствами, а лишь те, которые нацелены на заметную роль в историко-культурной традиции. Отнюдь не случайно в таких обширных и рассчитанных на долговременные созидательные перемены государственных образованиях, пестуют аристократию, предоставляя последней, среди всех прочих привилегий, привилегию разговаривать со временем, богами, с роком, с соседними державами и тенями славных предков. Аристократия – очень тонкий слой, как кожа на человеческом теле, но именно этот слой придает обществу величавость и подлинную красоту.
Мир как смысловое и знаковое пространство, не поддающееся измерениям ни в ширину, ни в высоту, будучи связан с империей бессчетными отблесками, отзвуками и отражениями, все же автономен по отношению к политической конструкции. Зачастую события в мире и в империи имеют диаметрально противоположную направленность. Так, появление литературных и музыкальных шедевров не уберегло Александра II от взрыва бомбы. Вершины аристократической культуры постулируют представления о человеке как о творце и как о носителе благородного образа. Но человечество как целокупность заражено низменными «интересами», и скорее напоминает плесень, расползшуюся по поверхности земли.
Гении как поборники нетленной красоты волей-неволей вводят в заблуждение толпу, всегда завистливую, неисправимо невежественную. А во времена, когда толпа смеет хотеть, т.е. выражает претензии на водительство в обществе, красота подменяется соблазном, власть Слова примитивной агитацией, благородный облик – безликой фигурой человека «прямого действия».
В городах империи появляются совершенно отвратительные сообщества: они гнездятся в подпольях, сплетаются в клубки ядовитых змей, захлебываясь от ненависти к монархам, аристократам, к святыням и древним символам. Маргиналы испытывают ненависть ко всей русской истории, ко всем текущим событиям в России, даже к балам и парадам, ярмаркам и крестным ходам, к литературным и музыкальным салонам, к театрам и академиям, к офицерству и купеческим гильдиям, к тяжелому земледельческому труду – ко всей той среде, в которой сектанты, революционеры, участники коммун томятся, как в тюрьме. Маргиналы мечтают о том, чтобы стать объектами замещения «властелинов дум». Пока русские гении ведут спор с европоцентризмом и негодуют по поводу «слезы ребенка», приверженцы человеконенавистнических доктрин настаивают на тотальной эмансипации: только тогда, по их мнению, Россия из «тюрьмы народов» превратится в дивный сад.
Так называемая прогрессивная общественность охотно зачисляла русские гениев в реакционеры. Тургенев не любил опростившихся народников, Достоевский не скрывал своей неприязни к полякам и евреям, Данилевский страстно отрицал дарвинизм, Толстой противился урбанизации, а также женской эмансипации, Леонтьев восставал против эгалитарно-либеральных процессов в обществе. В то же самое время, ничем не подкрепленная самонадеянность социал-революционеров производила определенное впечатление на все слои русского общества, рекрутируя в легион преобразователей мира немало сторонников и просто сочувствующих. Все эти кружки, ячейки, коммуны, партии и фракции, по свой сути, составляли антимир, где вместо созидательных сил доминировали разрушительные, где вместо человека как носителя образа Божьего почитался человек, наделенный сатанинской энергией. Носитель подобной энергии стремился унизить все высокое, испоганить все благородное, растлить все невинное, осквернить все святое, убить все животворящее.
Это может показаться странным, но литература, историософия, живопись, музыка никак не откликались на повсеместное распространение в России усложняющихся технических систем. Архипастыри русского мира предчувствовали грядущее иго бездушной мощи атеистического государства, в котором найдется место лишь для людей-винтиков и людей-болтиков. Несмотря на то, что в стране прокладывались тысячекилометровые железнодорожные магистрали с мостами через полноводные реки и с тоннелями, пробитыми сквозь горы, несмотря на то, что возводились крупные заводы и фабрики, а также активно разрабатывались месторождения полезных ископаемых, мы не найдем в шедеврах русской культуры даже отголосков этих процессов. Паровоз появляется только в заключительном эпизоде одного из романов Толстого.
Совсем иная картина наблюдается во Франции, которая на протяжении пяти веков играла роль духовного ядра всего европейского мира. Там художники рисуют железнодорожные перроны, вагоны, паровозы («Вокзал Сен-Лазар» Моне), в мельчайших подробностях описывают добычу угля («Жерминаль» Золя). На Всемирной выставке в Париже выдающийся инженер-проектировщик Эйфель возводит металлическую, сужающуюся кверху башню, призванную стать символом единства французской нации.
Темы социальной реорганизации и рациональной организации материи в технические системы сопряжены между собой и широко обсуждаются как в Европе, так и в русском антимире. Детерминистские законы естественных наук проецируются на историю и обустройство общества. На обезьян посматривают с неподдельным интересом как на своих пращуров. Прочность стали порождает мечты о придании подобных же свойств живой человеческой плоти.
Между тем, русский мир развивается, несмотря на политические потрясения в империи, и его развитие отнюдь не означает захвата территорий, порабощения народов. Мир прирастает шедеврами. Каждое новое поколение стремится привнести свой вклад в его сокровищницу. Каждое новое поколение в лице своих лучших представителей в разных вариациях повторяет метаморфозы взросления, которые претерпевали строители русского мира. Бердяев вступил в студенческую жизнь марксистом, а затем становится глашатаем новой эры Св. Духа. Отдают дань эпикурейству Волошин и Вышеславцев, прежде чем начать одиночные восхождения к высшим планам бытия. С. Булгаков, будучи экономистом по образованию, а П.Флоренский – математиком, примут священнический сан. Также поступит и знаменитый хирург Войно-Ясенецкий. Русские мыслители, врачеватели обретают твердость убеждений, приобщаясь к многовековому опыту православия. Они противостоят «естественному отбору», «естественному праву сильного» и «власти естества». Они считают, что человек естественен лишь в своих низменных побуждениях и вожделениях. Так называемый «естественный ход вещей» заставляет человека только брать, ничего не отдавая. Природа вложила каждому из нас лишь умение кусаться, драться и гадить: в этом все люди, безусловно, одинаковы. Но сообщество подобных людей можно удерживать вместе лишь страхом жестокого наказания, и такое сообщество трудно назвать народом, скорее, это – жалкий сброд. А народ и, тем более, нация – это достижение культуры и результат длительных созидательных исторических процессов. Культ естественных потребностей имеет мало общего с творчеством или с самопожертвованием. Жить вовсе не означает приближаться к смерти: в человеческой жизни есть немало путей и к бессмертию. Таков пафос метаморфоз творческих личностей на переломе XIX–XX веков.
Антимир пробуждает в человеке зверя: мир – зверя укрощает, преображая человека в личность. Зверь жаждет воли, но государство ему уготавливает клетку. Личность же стремится жить в своем мире. Личности знакомо чувство благоговения и священный трепет, присуще уважение к другой личности. Зверь хочет подавлять окружающих, топтать соперников, насиловать их жен, алкать кровь непослушных. Личность просветляет свое окружение, не стремясь командовать, но избегая быть и у кого-то в подчинении или в зависимости. Как все живое тянется к солнцу, так и личность тянется к своему миру. Зверь чувствует себя неуязвимым, когда дышит огнем и выжигает вокруг себя все живое. Ему лишь там хорошо, где вдоволь еды и где он чувствует себя в безопасности. Он ценит засовы, решетки, кованые двери, крепкие петли, системы сигнализация и оповещения о приближении очередного врага. Он уважает лишь власть кнута и рык более сильного зверя.
Если мир – это место встречи человеческого с божественным, то антимир – это пространство, где правит инстинкт самосохранения. Идти с миром означает самодисциплину и приверженность к добровольному привитию у себя самоограничений. Жить в антимире означает борьбу без правил, лишь бы выжить в этой борьбе. В антимире человек охотно творит безобразия, поругания, глумления, осквернения, растления, поношения, травли, ложь и клевету. Естественно, он оскотинивается, матереет, дичает – расчеловечивается.
Становящийся мир, выдерживая пренебрежение к себе доминирующего (европейского) мира, вынужден еще противостоять и антимиру: ведь победы последнего означают историческое поражение нового мира. Создание и последующее неустанное расширение пространства русского мира предстает моральным и интеллектуальным оправданием предшествующих войн и насилий, свершившихся на Русской земле, наградой за вековые тяготы и лишения. Мир придает смысла добровольным жертвам предыдущих поколений, совершенствованию умений, воспитанию чувств. Мир воссоединяет миллионы людей, когда-то живших, с живущими сегодня. Подытоживая эту главу, хочется сказать о следующем.
Русский мир сложился благодаря синтезу различных пластов культур, способных к самостоятельному развитию и плодоношению. Некогда разведенные в разные русла, святоотеческая и аристократическая культуры в ХIХ в. обнаружили способность к взаимопроникновению, притягивая к себе разрозненные фрагменты фольклора. В ходе интеграции этнографического пласта культуры в русский мир дал о себе знать и языческий элемент, который легализовался благодаря красочным театральным постановкам («Чародейка», «Послеполуденный отдых фавна», «Весна священная»). Русская нация сложилась из четырех полнокровных этносов, охотно приглашая на поле своей культуры одаренных представителей и других народов. Благодаря такому «перекрестному опылению», русская литература, а также историософия обрели невиданную доселе высоту. Русский мир органично вобрал в себя не только опыт Петровской империи, но также и Московии, Православного Севера, Запорожской Сечи, Малороссии, Белой Руси, Киевской Руси. Он чутко реагировал на малейшие вибрации, исходящие от Запада, старательно учился у Запада, не уставал восхищаться достижениями Запада, не забывая о своей инаковости по отношению к Западу. Русский мир сконцентрировал в себе творческий опыт многих малых народов, накрепко вросших в Русскую землю, освещался мистическими прозрениями Отцов Церкви и мудростью Учителей древнегреческого мира. Он рос вширь и в высоту, как тесто на дрожжах, благодаря спонтанным творческим усилиям лучших представителей русской нации. А в качестве закваски выступали заветные мечты о новой жизни, новом мире, мечты, родословная которых уходит вглубь столетий.
Юрий Покровский
для Русской Стратегии
http://rys-strategia.ru/
|
