Но что происходит с самим советским обществом, превращенным в железобетонный монолит? Молодой офицер армии-победительницы А. Солженицын, вместо того, чтобы с почетом вернуться домой с фронта, получает длительный срок за антисоветскую деятельность. А В. Некрасов, обласканной властью за повесть «В окопах Сталинграда», просто целенаправленно ломает свою жизнь. И А. Синявский - подающий большие надежды ученый-филолог, зарабатывает срок за «дрянную книжицу», написанную в соавторстве с Ю. Даниэлем.
С материалистических (и даже буржуазных позиций) подобное поведение не поддается разумному объяснению. Гораздо легче такое поведение квалифицировать, как психическое отклонение. И действительно, во второй половине ХХ в. уже трудно понять подавляющей массе народонаселения СССР, что у человека может быть чувство собственного достоинства, что его совесть может быть израненной от повсеместной фальши и клеветы.
С точки зрения властей предержащих, творческие союзы в СССР находились в самых благоприятных условиях для своего развития. О подобных условиях в самодержавной России можно было только мечтать. Тысячи писателей, художников, композиторов, журналистов, архитекторов, кинематографистов буквально ежедневно пользовались щедрой материальной, моральной, информационной государственной поддержкой. Но признаки Божьей помощи в деятельности этих союзов явно отсутствовали. Индивидуум с обостренным восприятием мира, способный созерцать «горних ангелов полет», был в таком союзе чужеродным явлением. Озаренный божественным светом человек способен восходить к подлинной реальности и не блуждать в потемках интриг. Но когда столь дивный свет вязнет и никнет в тумане лжи, такой человек начинает остро переживать свою богооставленность. В подобных условиях «быть со всеми» означает профанацию своей собственной жизни, добровольное признание, что «закопал свой талант в землю». Ведь дар творчества нельзя прибрести, поднакопив деньжат, нельзя выпросить у властей, как квартиру или дачу: его можно только развить или погубить. И примеров того и другого предостаточно.
В свое время Чаадаев тоже столкнулся с раздражением властей (монархических) и неприязнью многих своих современников. То был голос одиночки, неприкаянного человека, стремящегося любить свою родину и не понимающего – за что ее следует любить: он хотел бы гордиться Россией, но не видел для этой гордости достаточных оснований. Будучи гусаром, он смело ринулся один против всех – в его поступке много отчаяния, запальчивой горячности, безоглядности. Его обвинения в адрес своего народа и своей страны не могут не ранить русскую душу, но и задорят, понуждают искать доводы, опровергающие его обвинения. Так и гибнет настоящий герой, обретая упоение в бою. Нет у него своей крепости, где можно было укрыться, но и сидеть всю жизнь в кустах он не намерен.
Другое дело, когда мир уже сложился в своих основных контурах; есть духовное ядро, восполняемое каждым последующим поколением, есть немеркнущее обаяние образов, идей, символов; есть пантеон величайших личностей. Человек, даже оказавшись в застенках или один на один с враждебно настроенной толпой, ощущает поддержку этого мира, его притягательность и его милость. Чувство неоплатного долга может сорвать такого человека с «насиженного места» или сообщить ему неведомые доселе переживания и сомнения. Не гасит ли он в себе нечто драгоценное и невосполнимое? Не является ли он пособником Зла? Он вдруг сознает, что если ничего не изменит в своей жизни, то, тем самым, подтвердит полную победу над собой мерзости лжеучения, торжество невежественных и тупых партфункционеров.
Многие жители русского мира в ХХ в оказались разобщены, распылены, рассеяны по белу свету. Многие томились в заключении или таились во внутренней эмиграции. Ровным счетом, ничего не зная друг о друге, они сумели претерпеть зной человеконенавистнической идеологии и коллективистский холод вековой стужи. Их всех объединяло схожее чувство: они хотели жить в русском мире. И это чувство придавало им стойкости. Они не только пережидали, но и благоухали мудростью, сияли, разгорающимся в их отзывчивых сердцах огнем веры: веры в правоту своего дела. Они были не столь озабочены улучшением своего быта, повышением своего общественного статуса, сколько желанием исполнить вполне определенное пожизненное задание. Это задание – отнюдь не циркуляр имперской канцелярии или приказ диктатора: оно проступает в сознании русского человека по мере взросления и возмужания, проступает, как смутное воспоминание или как заветная мечта, как внутренний императив или приходит из беспокойных сновидений. Это задание дается через ощущения – как таинственный взгляд, снисходящий не с остроконечных высот власти, не с сахарных холмов славы, а из прозрачных пространств, ведомых лишь одиночному полету ширококрылой птицы. Оно приходит вместе с неотступной мыслью, что, даже погибая, русский человек не исчезает окончательно: есть пристанище его душе, есть пространство, где его мысли и переживания обретут самостоятельность своего бытия. Найдутся, обязательно найдутся потомки, которые продолжат его дело.
Это задание, по своей сути, является обязательством – действовать, созидать, творить, а не горевать и не тужить. Куда бы ни забросила русского человека его судьба, постепенно он обретает дар видеть то, что не дано видеть глазам, слышать то, что не дано слышать ушам. И благодаря этим дополнительным свойствам, обнаруживает свой исток и, в то же время, цель своих метаний, борений – русский мир как место подлинной жизни. Эта завороженность давно звучащим в груди мотивом, до поры до времени заглушаемым бравурными маршами или резкими командами тюремщиков-надзирателей, или просто городским шумом, застигают человека врасплох. Он вдруг отчетливо понимает свою причастность русскому миру, сидя в номенклатурном кабинете (вспомним «русское дело» в конце 40-х годов, унесшее с собой жизни сотен государственных и партийных деятелей, включая Н. Вознесенского, Родионова) или среди вечной мерзлоты, среди уголовников (как Шаламова) или за занятиями сложными математическими исчислениями (Шафаревич). Эта обнаруженная связь, скорее мистическая, нежели материальная, властно меняет человека. Он как бы умирает и заново воскресает. Еще недавно ему хотелось просто выжить или занять высокий пост, или получить престижную премию, и вдруг он различает сквозь сумбур окружающих звуков «музыку сфер», чувствует, как что-то ведет его руку с пером. Упоминая различные фамилия, мы имеем в виду выдающиеся личности, участвовавшие в расширении пространства русского мира в условиях тоталитарного марксистского режима. Но кроме них жили тысячи и тысячи других людей со схожими чувствами и переживаниями, менее даровитых и плодотворных и, тем не менее, не безразличных к своему внутреннему голосу, к своей совестливости и своей памяти. Тысячи и тысячи таких людей томились в концентрационных лагерях и ссылках, в заштатных городках, в военных гарнизонах и засекреченных научных центрах. Изнемогая от непосильного труда, скучая на бессчетных собраниях, следуя уставу службы, пребывая в постоянном окружении лозунгов и цитат из трудов классиков марксизма-ленинизма, выведенных аршинными буквами на красных транспарантах и различных плакатах, они в то же время чувствовали могущественное притяжение русского мира. Точно также чувствовали это притяжение и эмигранты, проживая в ином культурном пространстве, в чужой языковой среде. Влияние этого мира опосредованно, ненавязчиво и в то же время неодолимо.
Оно порождает неутихающее коловращение людских страстей, чаяний, надежд, разочарований, отчаяний, восторгов и ликований. Восходящее коловращение выявляет таланты и дарования, которые поднимаются в своих прозрениях к метафизическим сферам, видят иные времена, не отвлекаясь на осуждающее гудение толпы и грозные окрики сильных мира сего. Отдельные дарования, достигая высот гениальности, слышат даже трубный глаз архангелов или чарующее пение сирен.
Мир, как духовное пространство, приподнимает русского человека над его «малой родиной» и над всей советской империей, или обволакивает его в чужом краю, как прозрачной оболочкой, становится чем-то вроде кокона: этот кокон заглушает крики команд карателей-надзирателей, смягчает зной лжи и клеветы, защищает от лютой стужи суровых приговоров и осуждения «железобетонных масс», делает малоинтересной иностранную речь. Но позволяет в разноязыком гомоне чутко различать знакомые интонации и слова. Русскому, даже прожившему всю жизнь на чужбине, всегда интересно, как идут дела «дома» – пусть от родного дома не осталось даже пустого места и пепла. Он может годами полемизировать со своими современниками, понимая, что до них никогда не донесется его голос. Он будет это делать не как гражданин страны своего проживания-пребывания, а как житель русского мира, давно не нуждающегося в государственных границах.
Каждый такой житель подобен тугому узелку, стягивающему незримые, прочные связи, соединяющие близкое с далеким, личное с общим, прошлое с настоящим. Эти связи не разъединить колючей проволокой и толстыми стенами, не разорвать изгнаниями и дальними ссылками: ведь они исходят из внутреннего единства мира, которое и оказывается для русского человека сферой морального принуждения и, в то же время, драгоценным пространством свободы. А в другом мире он неизбежно чувствует себя, как в темнице или как в золотой клетке. Чтобы поселиться в другом мире прочно и навсегда, ему необходимо изменить состав своих чувств, избирательность своих впечатлений, направленность своих переживаний: сделать переливание крови, перелицевать свою душу, перестать слышать одни мотивы и научиться различать совсем другие, разрушить прежние привычки и приобрести новые.
Русский мир в своих сокровенных глубинах содержит опыт возрастания из варварства и жестокой удельной разобщенности: в нем залегает память тысяч и тысяч людей, неуверенно и мучительно преодолевающих растерянность перед открывшимися их взору беспредельными пространствами Русской земли, уходящими во мрак вечной мерзлоты. Русское преодоление – это многовековое движение от дальних окраин разрушенной восточной половины греческого мира к созданию своей империи, а затем и к столице всего православного мира – к Константинополю: это мужественное отражение нападок Зверя и его последующее обуздание.
Юрий Покровский
для Русской Стратегии
http://rys-strategia.ru/ |
