Фронт стремительно приближался к Омску. Все то же предложение о входе в цирк по книгам вместо билетов на первой полосе «Сибирской речи» 1 ноября выглядит уже какой-то глупой шуткой. Равно как и сообщение о выборах гласных городской Думы. Еще одно книжное: «не может быть, чтобы у вас дома не оказалось прочитанных и ненужных книг. 1-3 ноября за ними придут. Они пойдут на устройство солдатских библиотек». Чувство такое, что все это продолжают публиковать по инерции.
А рядом публикуется следующее воззвание: «В связи с событиями на фронте и решением приступить к разгрузке Омска у многих создается настроение покорной обреченности. Толкуют об эвакуации, и складывают чемоданы, и заколачивают ящики, как будто уже никаких вопросов об обороне Омска, о сопротивлении не существует. Это беженское устремление является не только позорным, но главное, бессмысленным. Нужно иметь смелость глянуть судьбе прямо в лицо. Положение серьезное, но не безысходное. Армия наша, теснимая превосходящим противником сохранила полную бодрость и твердость. Она отходит в образцовом порядке, нанося тяжелые удары врагу. Военное командование несомненно уже разработало план обороны Сибири и выбрало место, где наша армия, подкрепленная свежими резервами, даст бой зарвавшемуся неприятелю… Инстинкт жизни должен подсказать каждому, что ему нужно делать, инстинкт жизни скажет: спасение не в бегстве, а в обороне». Имя автора этих вдохновляющих строк, увы, осталось неизвестным.
«Все хотели бежать, унести ноги — ни о каком сопротивлении речи, конечно, и быть не могло. Все метались в поисках «информации», если не стояли в очереди у железнодорожных касс. День ото дня все быстрее неслись по улицам грузовые автомобили, доверху набитые разным скарбом. «Эвакуировались» под натиском революции комнатные цветы, пианино, зеркала, кровати. Словно сейчас вижу, как какой-то грузовик на Любинском проспекте давит собаку. Дама в шапочке с белым эспри, сидевшая рядом с военным шофером, даже ухом не повела на отчаянный визг несчастной. Ветка — этот целый квартал на рельсах, под иностранными флагами, где в вагонах жили именитые европейцы, приезжавшие смотреть, как делается русская история, мало-помалу освободилась от заморских гостей. Место их заняли разные составы, предназначенные для омских учреждений. Стояли уже зимние холода, и чиновники в форменных фуражках, в подпоясанных пальто, с поднятыми воротниками, пилили, кололи, таскали дрова — путь предстоял немалый, подальше от гражданской войны.
Я слышал, как один из таких дровосеков на ходу крикнул другому:
— Куда едете?
— А не знаю, — был беспечный ответ. — Куда повезут!
Да и кто бы мог ответить на такой вопрос?»
Автор еще одного, опубликованного в омской газете текста под заголовком «Кто виноват» пытается объяснить причины нынешней катастрофы обстоятельствами непреодолимой силы: «Поиски «виновных» вещь бесплодная и преступная. Виноваты, как говорит Достоевский, все за каждого и каждый за всех. Исторические события развиваются по своим внутренним законам. Они являются выявлением творческой деятельности Высшей Воли, судьбы которой для нас неисповедимы». Однако, события эти во многом стали результатом излишне творческой деятельности вполне конкретных персонажей, которые заигрались в политику.
Один из них, главноуправляющий делами Правительства Георгий Гинс пытается успокоить обывателей: «Войска сражаются геройски. Приходится преклоняться перед доблестью сопротивления наших частей… В печати уже сообщалось, что Правительство остается в Омске. Для успокоения населения подтверждаю, что Верховный Правитель и весь Совет Министров остается здесь. Выезжают только те учреждения, без которых сейчас можно обойтись».
Министерство внутренних дел высказалось за проведение срочных мер борьбы с эпидемией тифа - на места будут командированы летучие отряды, к населению выпустят обращение о том, как уберечь себя от тифа. Культурно-просветительный отдел Осведфронта объявил конкурс на составление сценариев для кинематографических картин.
В Гарнизонном собрании каждый день события - то проходит ученический вечер, устраиваемый частной гимназией Шаниной, то ученики старших классов средне-учебных заведений устраивают благотворительный вечер в пользу казаков... В атаманском народном университете читаются лекции по астрономии и психологии.
2 ноября в Кафедральном соборе владыка Сильвестр служит молебен о даровании победы. Но победы ведь уже были, причем воистину чудесные, и все их свела на нет бездеятельность тыла... Так что, пожалуй, больше стоило молиться о вразумлении всех, оказавшихся в сибирской столице, а особенно, облеченных властью.
Именно бездеятельность тыла – преступная бездеятельность - стала причиной нынешней трагедии. «Армия дала высшее напряжение и победу; полуодетая, плохо снабженная наша армия гнала красных на сотни верст и, если бы ее поддержали хоть немного, она рассеяла бы дивизии большевиков, отбросила бы их за Уральские горы. Но, как будто нарочно, тыл не присылал ни одного вагона теплой одежды, ни пополнений, ни офицеров, даже хлеб и фураж доставлялись в армию не регулярно, несмотря на большие запасы и обильный урожай, бывший в Сибири в том году», - вспоминал бывший тогда на передовой генерал Константин Сахаров.
В прессе разными словами говорится об одном: «опасность, которая угрожает Омску и Западной Сибири – такая, перед которой покажутся раем все трудности жизни в настоящее время, когда мы терпим недостатки и бедствия. Дело общего спасения требует, чтобы все мы, кому не нужны большевики, серьезно, истово словно причастники принялись за общую для всего населения работу по защите и обороне». Ах, об этом всем стоило думать и говорить гораздо раньше – тогда бы не случилось непоправимого, теперь же ничего исправить нельзя...
Под заголовком «На защиту» во всех многочисленных газетах публикуется обращение Верховного правителя к населению Омска «Граждане города Омска! Армия защищала вас, но теперь она требует от вас выполнения долга перед Родиной… Призываю граждан города Омска к оружию для помощи Армии и защиты своего города».
Всеволод Иванов вспоминал: «Д. В. Болдырев развивал неутомимо правильные, по существу, мысли о возможной силе сопротивления населения больших городов — она была колоссальна. Он приводил в подтверждение своих слов примеры тех мобилизаций, которые проводили большевики в Петрограде, достигавшие цели, несмотря на антагонизм населения. Но реально Болдырев мог положиться только на своих крестоносцев.
О эти крестоносцы из православных! О эти дружины Зеленого знамени, формировавшиеся из антисоветски настроенных мусульман-беженцев, что в общем дало до шести тысяч надежных бойцов. Что с ними сделали! Во-первых, их разбрасывали по разным тыловым службам, в охрану, например, в конвой Колчака. На фронте их вливали в другие части, где над их обрядами, верой подтрунивали все, даже офицеры. И люди теряли уверенность в себе. Им выдавали новенькие американские винтовки, те самые, у которых затвор отказывал после нескольких выстрелов, не выбрасывал гильз. По линии снабжения этих верующих людей обрядили в широчайшие китайские ватные стеганые штаны без прорех, без поясов... Словно кто-то умышленно издевался над «святыми дружинами». О чем тут можно говорить?
И какой прок при таком раскладе от «знаменательного и глубоко значительного заседания» в зале Городской Думы, где обрались представители всевозможных общественных организаций? Какой прок от громких заявлений, которые озвучил этот «своего рода Земский собор или собрание разных чинов Земли»? «Большой город всем предыдущим был слишком приучен к сознанию безопасности.. Потому ощущение необходимости непосредственной обороны естественно для него ново и необычайно. Но вывод уже сделан. Тревожный рубеж перейден. Все, что нужно дать для вооруженной борьбы – будет дано».
2 ноября в Омске состоялось Особое совещание по добровольческому формированию при генерале Голицине. Снова звучали вдохновенные речи. Блестящий оратор Валентин Жардецкий был лаконичен: «Пришло время определиться кто ты. Ибо настал вопрос: жить или умереть. Теперь нечего делать так как никаких нормальных обыкновенных дел нет. Нужно причащаться и драться! Потом уже, когда мы победим большевиков можно будет приняться и за нормальные дела». Верховный правитель закончил свою речь словами «Омск отдан быть не должен. Потеря его как политического центра явилась бы тяжелым ударом всему делу возрождения русской государственности.. Я приказал вывести из Омска все наиболее ценное, но это далеко не полная эвакуация. Все необходимое для армии – средства и учреждения остаются в Омске. Армия будет иметь все, в чем она нуждается – люди и теплые вещи». Но слишком поздно – момент упущен…
Пожелтевшие страницы старых газет сохранили для нас и редкий образец лицемерия так называемых «союзников». Там опубликована телеграмма генерала Сырового, адресованная Верховному Правителю: «Искренно благодарю за выраженный Вами привет по поводу первой годовщины независимости чехословацкой республики. Мы начали свою борьбу за независимость в великой могучей братской России. Мы достигли этой независимости во время тяжелого упадка ея. Положение близко касается будущего нашего государства и поэтому тем более мы чувствуем горячее желание вновь видеть Россию единой великой и свободной». Но очень скоро этот сладкоречивый господин продаст адмирала Иркутскому политцентру…
С хлебом и зрелищами в столице все в лучшем виде - в кинотеатре «Гигант» состоятся сеансы картин, все места на которые будут бесплатно предоставлены частям войск Омского гарнизона На 4 и 5 ноября запланированы гастроли известных итальянских комиков музыкальных эксцентриков…
На зимнюю стоянку стало несколько барж и пароходов, большинство пассажирских пароходов еще совершают рейсы. Иртыш замерзать не спешит.
«И так повелось в те дни, что мы все, все Русское бюро печати, собирались между двенадцатью и часом дня на Гасфортовской улице в кабинете директора-распорядителя А. К. Клафтона и ждали его. Пока того не было, Н. В. Устрялов вдохновенно набрасывал отчетливые схемы международного положения, которое должно обязательно вызволить Омск. Врывался Д. В. Болдырев в своей форме унтер-офицера с белым крестом на груди он часто бывал у «верховного» и оттуда приносил всякие новости. Наконец приезжал как всегда возбужденный А. К. Клафтон. Все замирали, все превращались в слух. Директор-распорядитель только что был у премьер-министра В. Н. Пепеляева, брата генерала.
— Положение безнадежное. Конец! — говорил Клафтон. — Впрочем, генерал Дитерихс имеет интересный план...
Роковой человек Дитерихс! Неудачный военный. Мистик, годами выдвигавший планы, из которых не был реализован ни один. Кончил он свою жизнь в Шанхае кассиром французского банка», - вспоминал Всеволод Иванов.
4 ноября адмирал Колчак вызвал в Омск телеграммой генерала Сахарова.
«Большая комната с длинным столом, покрытым малиновым сукном, с высокими стульями, расставленными кругом, по казенному; стол, за которым обыкновенно происходили заседания совета министров. Два больших венецианских окна выходили на Иртыш. Могучая, величавая река катила свои мутные воды, а за ней расстилалась бесконечная Сибирская равнина. Весной она зеленела и блестела молодыми всходами, обещая светлое будущее, как бы укрепляя надежду на наше возрождение к осени. Теперь, когда наступила эта осень, прошли месяцы упорной кровопролитной борьбы, когда было достигнуто многое и мы подошли почти к полной победе, — все начало рушиться. Какая-то темная сила сводила на нет великие жертвы, труды и усилия.
Мрачно становилось на душе. Преступным представлялось то, что сделали с армией, с этими сотнями тысяч лучших русских людей, беззаветно шедших на смерть, чтобы добиться жизни для своей страны... У стены, сзади большого стола, стояла синяя горка, вся уставленная блюдами, солонками, папками с адресами, подношениями разных городов, заводов и общественных организаций из местностей, освобожденных от большевиков. Так знаменательны и полны веры были надписи на них; какими жалкими и беспомощными, оставленными, выглядели они теперь… Верховный Правитель и генерал Дитерихс сидели за столом, один против другого с лицами, выражавшими большие переживания, причем впервые за все время я видел в глазах адмирала такую сильную усталость, доходившую почти до отчаяния.».
В очень «подходящий» момент – «в минуту, когда требовалось напряжение всех и каждого» генерал Дитерихс решил сложить себя полномочия главнокомандующего. Вечером 5 ноября адмирал вновь вызвал Сахарова и приказал ему принять пост главнокомандующего Восточным фронтом.
«Мне приходилось подчиниться приказу. Нерадостные, черные были перспективы. Армия неудержимо катилась на восток. Эвакуация была затруднена до невозможности, так как до самого последнего времени не было предпринято никаких шагов для вывоза огромнейших военных складов в Омске, — наоборот до конца октября все прибывали новые транспорты с различными снабжениями. Надо было собирать и эвакуировать огромные министерства, спасать раненых, больных и семьи военных».
Разумеется, «Смена командующего в решающий момент только умножила хаос. Все распоряжения Дитерихса об эвакуации были отменены. Поезда, следовавшие из Омска, были задержаны. Некоторым частям приказано было выйти из Новониколаевска в Омск, выехавшим чинам военного министерства — вернуться. Все перевернулось вверх дном.
Между тем совершалось нечто непредвиденное. Взоры всех с тревогой впились в сторону Иртыша. Он не замерзал. Падал мокрый снег, стояла распутица, зима упорно не приходила. Незамерзшая, непроходимая река на пути отступающей армии — это грозило такой катастрофой, о которой язык отказывался говорить» - писал Георгий Гинс.
По Иртышу шла шуга (мелкий лед) и не было возможности не только навести мосты, но даже устроить паромные переправы. В результате «какой-либо маневр под Омском был совершенно невозможен».
Указом верховного Правителя к несению караульной службы были призваны все живущие в Омске мужчины в возрасте от 18 до 35 лет. Военно-Инженерное управление приступило к устройству в окрестностях города Омска позиций» силами граждан от 18 до 40 лет. В прессе особо отмечается, что «труд на позиционных работах будет оплачен».
В 6 км от города строят линию обороны – роют окопы и устанавливают проволочные заграждения. Позиция была удобной: излучины Иртыша суживали фронт, прикрытый с флангов рекой и болотами. Но..
«К обороне Омска как будто готовились, строили некие «предмостные укрепления», на тот случай, если Иртыш к подходу красных еще не замерзнет. Объявили принудительную повинность на эти работы, вывели в поле до двух тысяч человек, которым, правда, платили, но не позаботились о горячей воде для них, не говоря уже о пище.
Уже после оставления Омска я разговорился с добродушным саперным прапорщиком, строившим эти «укрепления». Было построено несколько окопов «с колена», без прикрытий, без проволочных заграждений. Прапорщик, этот безвестный офицер-сапер, очень волновался, ему было приказано сдать эти укрепления частям, которые должны были оборонять их, а никто к нему не явился принять окопы. Они так и остались брошенными.», - констатировал Всеволод Иванов.
«В тех пунктах, где ведется запись добровольцев, наблюдается такая масса людей, желающих исполнить свой гражданский долг, что принимающие запись не успевают справляться с делом.» Они еще не знают, что вместо боя – пусть даже почти безнадежного, будет бегство в зимнюю степь...
6 ноября в Гарнизонном собрании будет поставлена опера «Травиата» и кабаре. Чистый сбор пойдет в пользу инвалидов и их семей. Омское Городское Самоуправление опубликовало семь избирательных списков кандидатов в гласные Городской Думы. А смысл?
В самом Омске был большой гарнизон, но Сахаров считал, что город защитить нельзя – нужно собрать силы к востоку от Иртыша и там дать красным генеральное сражение: «Спасти общее наше положение было тогда еще возможно; все силы надо было направить к двум главнейшим целям: спасти кадры армии и удержать ими фронт в дефиле примерно на линии Мариинска; в то же время сильными, действительными мерами, не считаясь ни с чем, надо было очистить тыл и привести его в порядок».
Какое-то время все пребывали в полной неопределенности. Об этом в подробностях рассказал в своих мемуарах Георгий Гинс: « Страна потеряла всякую связь со столицей. Правительственный вестник» дальше Омска не выходил. Учреждения перестали работать. Сам Совет министров тратил время на бесплодные споры об эвакуации. Вопрос решил сам адмирал. Он приказал выезжать. Спешно приняли мы положение о Государственном экономическом совещании, на всякий случай закон о денежной реформе.. В субботу 8 ноября состоялось последнее совместное заседание Совета министров с Верховным правителем. Министры сердечно простились с адмиралом».
На следующий день Гинс побывал у Колчака еще раз. «Настроение у него было мрачное. Он производил впечатление нравственно измученного человека. Казалось, все было сделано для защиты Омска, Начальник гарнизона докладывал Совету министров, какие у него части, какие приняты меры, и выходило, что беспокоиться не о чем. Был издан указ о призыве всего мужского населения. Я лично провел ночь в типографии, чтобы этот указ был своевременно опубликован. Защита города была поручена одному из самых энергичных и смелых генералов, Войцеховскому. Я видел его у адмирала. Это было поздно, часов в 12 ночи. Он показался мне глубоко сосредоточенным, как-то несоответственно явной молодости, и своим печальным и серьезным видом он резко отличался от других генералов». Войцеховский, как и сам Александр Васильевич понимал, что в ситуации нынешнего хаоса рассчитывать практически не на что.
Гинс пишет, что «Колчак очень беспокоился о своих министрах и не мог скрыть беспокоившую его мысль, что правительство не сможет выехать». Воистину благородный человек – они ведь его и погубили…
Это был «Целый ряд сумбурных дней, полных неизвестности, полных работы среди каких то диких невозможностей. Армия каждый день приближалась верст на 15—20. Опасность росла, а эвакуация затруднялась все сильнее. А тут надо было отправлять все иностранные, союзнические миссии, хотя бы главнейшие аппараты министерств. Иртыш не становился, продолжался ледоход. Предстояло, видимо, повернуть армию, не доходя до Иртыша, на юг, с целью отвести ее затем в Алтайский район. Я сделал приготовления, чтобы ехать в армию и быть при ней. Адмирал колебался, то решая ехать со мной, то склоняясь на поездку в Иркутск, куда переезжал совет министров и главнейшие аппараты управления», - вспоминал генерал Сахаров. Дальнейшие события показали, что первый вариант был бы вернее. Но у истории нет сослагательного наклонения.
Город напряженно ждал..
«В воскресенье распутица усилилась еще больше. Улицы и тротуары были залиты водой. Не переставал падать мокрый снег. Комендант Совета министров сам разъезжал на паровозе, формируя состав. Одни вагоны не находились, другие нельзя было вывести, потому что на пути произошло какое-то крушение. Вечером здание Совета министров превратилось в станционный зал. Повсюду набросаны были груды багажа, и сидели фигуры в пальто и шубах. Освещение было тусклое. Только к десяти часам вечера получено было сообщение, что часть поезда готова.
Мы тронулись в путь на другой день утром, 10 ноября. На станции были расклеены объявления о том, что адмирал решил защищать Омск, и что он не оставит армии. Говорилось, что красные еще далеко, но никто не знал точно, где. Однако, адмирал так торопил правительство с отъездом, так беспокоился о министерском поезде, что все чувствовали инстинктивно, что опасность гораздо ближе, что она вокруг нас. В день отъезда ударил мороз. Стало легче на душе: армия сможет отойти на Иртыш.» - продолжает свой рассказ Гинс. Кроме отступления других вариантов, увы, не предусматривалось..
«Было решено закончить спешно эвакуацию, уничтожить все военные запасы в Омске и отводить армии на восток; чтобы там дать сражение всеми силами, включая и армию генерала Пепеляева. Войска наши не разлагались, нет, они только безумно устали, изверились и ослабли. Поэтому отход их на восток делался все быстрее, почти безостановочным», - пишет Константин Сахаров, здесь на удивление солидарный со штатским чиновником.
Пять литерных поездов, составлявших личный штаб Верховного Правителя (один из них был с золотым запасом) выехали из Омска 13 ноября. Как и подобает капитану, Колчак покинул тонущий корабль последним. Гинс и прочие чиновники уехали раньше: «По обе стороны пути тянулись обозы отступающих частей. На станциях стояли длинной цепью эшелоны эвакуирующихся министерств и штабов. Платформы были наполнены всяким скарбом.. Мы тронулись дальше. Ехали спокойно, но чувствовали себя путешественниками, а не правительством. Все разбилось, разорвалось на части и жило своею жизнью по инерции, не зная и не ища власти». Да, лучше бы эти господа с самого начала ее не искали…
А вот как описывает последние дни Белой столицы Всеволод Иванов остававшийся в Омске до финала: «Холодный закат ярко горел на снегу. Вот и наш поезд с машинами, бумагой, служащими. Кто-то заботливо волок к вагонам пустую золоченую раму от какой-то картины. Зачем? Омск затихал. Уехал и адмирал Колчак — в поезде, защищенном «пятью флагами пяти дружественных держав», под покровительством представителя Франции генерала Жанэна и чешского генерала Сырового. Уезжали чехословаки не с пустыми руками. С ними уходили огромные транспорты русского военного имущества — все, что лежало навалом в складах вдоль всей магистрали. Они увозили амуницию и автомашины, продовольствие и мебель — все, что только можно было вывезти»
Иванов переселился в гостиницу «Россия»: «Гостиница пустела понемногу, а когда уехало министерство внутренних дел, — опустела сразу. Уехал начальник добровольческих формирований генерал Голицын. Оставался один Болдырев со своими крестоносцами.. «Значит, оборонять Омск уже некому!» — отметили мы.
Вытягивались и отходили кое-как поезда: это было очень трудно даже при добром отношении железнодорожников. Поезд омского правительства тоже прокладывал себе путь на восток с помощью взяток... Деньги, а в особенности спирт, творили чудеса».
Сводки с железной неумолимостью каждый день все придвигали и придвигали линию фронта к Омску. Иванов с коллегами по-прежнему выпускали «Нашу газету», телеграфировали в Иркутск о положении на фронте и готовились к отъезду.
«Днем 13 ноября я ездил на станцию. Была сильная метель, сухой острый снег несся над Веткой; ежась от холода, шли и шли отступающие части, конные и пешие; громыхала артиллерия; двигались походные кухни. Из гостиницы «Россия» пришлось нам выселиться, перебраться в РБП. Здесь уже появились тревожные признаки расхищения обстановки и типографии. Началось с того, что две уборщицы поволокли по коридору большой шкаф, причем оказалось, что стулья и прочее уже утащены, а со двора на подводах повезли запасенные для типографии дрова.»
Настал вечер 13 ноября. Иванов с Сергеем Ауслендером пошли в Крепость —« старинное укрепление на холме над Иртышом», чтобы узнать в штабе о ситуации на фронте. Но там уже никого не было.
«Ничего не добившись, ничего не узнав, двинулись обратно. Снег слепил глаза, ноги тонули в сугробах, лежавших горками поперек улиц. И вдруг среди воя, свиста, шума издалека тихо, но гулко, как вздох, донесся пушечный выстрел. Вот он, первый вестник наступающей силы — неведомой, грозной, жуткой, яростной, как этот снежный ветер в пригнувшемся к земле, опустевшем городе».
А утром следующего дня к Омску подошли красные: «Со стороны Иртыша доносилось стрекотание пулеметов; ровно, не умолкая, били орудия. Надо было сматываться. Я бросился во внутренний двор распорядиться, чтобы запрягали нашу тройку лошадей в кошевку с запасами. Не тут-то было! ... Возницы нигде не было. В суете прошло еще с полчаса, больше ждать было нельзя. Выстрелы уже гремели у театра, на площади тревожно метался народ. Пока мы судили и рядили, выстрелы загремели на площади, под нашими окнами. Народ бежал теперь сплошной толпой из города. Бежали офицеры, солдаты, служащие, женщины с ребятами, охваченные паникой, подхлестываемые выстрелами. Надо было уже нам не идти, а бежать. Я взял ружье, патроны сунул в карман, и мы с Сергеем Ауслендером тронулись в путь, который для меня кончился лишь в марте 1920 года».
Вокруг была полная сумятица: «Я схватил под уздцы пару лошадей, которыми правил какой-то солдат, остановил их, посадил в кошевку моего спутника, сел сам... Поехали через мост. На мосту был затор: по нас стреляли справа, со стороны железнодорожного моста. Охнул и упал где-то рядом офицер. Наш возница, все время неистово бранившийся, выскочил из кошевки, обрезал постромки у пристяжной, взвалился на нее верхом и, облаяв нас последними словами, ускакал. А мы? О, мы имели, стало быть, лошадь и экипаж. Уже был шанс!
И мы выскочили из Омска, куда уже с Иртыша и от Загородного сада входили красные части. Я видел, как немолодой офицер, присев под поленницей дров, плача срывал с себя погоны. Вот она, гражданская война!».
Красные с севера обошли бывшую столицу Сибирского Правительства, и белые войска принуждены были оставить линию реки Иртыша. Омск пал..
Люди уходили в заснеженную степь: «Наконец мы оказались за городом. Впереди синела заснеженная степь, по которой растянулась бесконечная вереница обозов. Справа и слева, в версте-полутора от нас, чернели еще две такие же змеи, исчезавшие в сумерках. Голосов уже было не слышно один скрип, скрип полозьев...Солнце село в клубы стелющегося дыма. А когда погасла заря и на небе встало зарево пожара, загремели взрывы. То горели огромные склады на станции Московка. Склады были и на станции Омск — в пакгаузах, в составах. И все это обмундирование, продовольствие, снаряжение, вооружение гибло. Гибло! А части омской армии отходили в стужу в шинельках, в кожаных сапогах, без теплых валенок, без шапок-ушанок… И вот мы тянемся в ночной степи. Пожар остался сзади бурым пятном, над снежной степью — звездная ночь. Я тогда впервые увидел свет звезд. Синий свет их был словно ниоткуда, и в этом сплошном нежном сиянии впереди, справа, слева от нас брели тысячи людей, вдруг лишенных крова».
Иванов оставил и описание места, где произошло единственное в окрестностях Омска сражение: «Около полуночи впереди показалось зарево — то было большое село Сыропятово, раскинувшееся на берегу реки Омки, в лощине; вокруг торчали несколько высоких ветряных мельниц. По лощине стлался дым от бесчисленных костров — избы не могли вместить всех беженцев, и был он красно-золотой, словно на половецком стане давних лет. Как хотелось есть в эту холодную ночь... Как просты были желания. Есть. Спать. Отдохнуть... Пермяки закусили мукой, разведя ее горячей водой. Одолевала дрема. Чудились дом, самовар…Встала наконец заря, и, отдохнув, табор снялся и потянулся ей навстречу». Начался Сибирский ледяной поход...
16 ноября отступавшие белогвардейцы закрепились в Сыропятском логу, чтобы не дать красным выйти на железную дорогу (до нее здесь всего 5 км) и перекрыть путь уходившим на восток эшелонам.
«Фактически армия теперь сошла на задачу прикрытия эвакуации», — писал Сахаров. И эту задачу она выполнила достойно. У села Сыропятово заняли оборону три егерских, один казачий и один резервный полк белогвардейцев. Зная точно, что на этом месте все они и останутся. Умело организовав оборону, они сумели выиграть для отступавших целый день...
Казавшееся таким благоразумным решение оставить Омск оказалось роковым. У него было ровно два результата. Сильнейший удар по репутации белой власти - со всеми логичными последствиями. «Сидите ли вы в кафе, ходите ли по базару или на вокзале, — везде таинственные, чудовищные, прямо-таки сказочные рассказы о сдаче Омска», - вспоминал современник. И штабеля трупов вдоль Трансиба – на всем пути от Омска до Новониколаевска, тысячи безвинных жертв – умиравших от тифа или просто замерзших в остановившихся ввиду отсутствия топлива поездах..
«Падет Омск, и мы потеряем не только столичный город и Сибирь, мы потеряем все», говорил один из участников совещания 2 ноября некий А.П. Эрахтин. Так и случилось. Да, оборонять большой город на равнине очень сложно. Но те, кому не на что надеяться, порой совершают невозможное…
Елена Мачульская
Русская Стратегия |
