Прежде чем перейти к новой главе, кратко изложим содержание предыдущих глав.
Греческий мир существует уже более двух с половиной тысячелетий. Это – двухполовинчатый мир. Причем, расцвет одной половины приходится на века практически полного исчезновения (или не присутствия) другой половины. В связи с этим жители доминирующей половины искренне верят в то, что они и только они представляют собой весь греческий мир со всем его прошлым и будущим. А все остальные сообщества и народы, несколько отличные (по исповедуемым верованиям, обычаям, целеполаганиям) и не принятые в ареал процветающей половины, являются прискорбным отклонением от единственного возможного (и допустимого) стиля жизни. И в подобной установке присутствует своя правота. Каждый локальный мир в период своего цветения – это и есть греческий мир в определенный исторический период. А все то, что уже отцвело или еще только набивает свои многообещающие «почки» – дело прошлого или грядущего. Прошлое неизбежно подвергается искажениям, вследствие особенностей склада ума его истолкователей, а грядущее, дабы перерасти в действительность, нуждается в спонтанных усилиях сменяющихся поколений, способных выдвигать из своей среды выдающиеся личности, способные определять облик целых эпох.
Жители доминирующей половины буквально не верят своим глазам, когда видят признаки возникновения из небытия (или из забвения) другой половины. И не верят своим ушам, когда слышат о первых заметных исторических достижениях жителей той другой половины. Зато охотно обвиняют противную сторону в варварстве и дикости (в других редакциях – в язычестве и зверствах) и считают тех людей не достойными своего внимания и, тем более, общения. Доминирующая половина неизбежно оказывается в роли обвинителя, резонно полагая, что на другой половине не действуют общепринятые нормы морали. А раз так, то там, если придется и самим оказаться при стечении неблагоприятных (роковых) обстоятельств, не следует придерживаться каких-то правил и законов – там место хаосу и беззаконию.
Увы, человеку свойственно не только прозревать, но и обольщаться, не только совершать удивительные открытия, упорно придерживаясь избранного пути, но и заблуждаться, не только расти и возвышаться, но и гнить и смердеть. А действительность наша, не располагая тенями, превратилась бы в неосязаемую прозрачность – в мираж. Но действительность наша, наоборот, тяжела, далеко не прозрачна, каждый из нас не раз набивал себе синяки и шишки из-за иллюзий. Иллюзии же мирового уровня возникают из-за того, что одна половина отождествляет себя с целым в ущерб другой половине, т.е. воспринимает действительность отчасти превратно. Ведь греческий мир целокупен только тогда, когда содержит в себе как доминирующую, так и латентную половины, а в любом другое случае – однобок. И, все происходящее в нем, таинственным образом взаимосвязано и взаимообусловлено, одно предваряет последующее.
Когда Гомер сочинял свой грандиозный эпос или когда Сократ намечал пути совершенствования человека, Рим уже строился, хотя и представлял собой в те века весьма жалкий вид. А когда первые императоры Рима задумывались о правилах устроения своего мира, в глубоких катакомбах или на отдаленных островах средиземноморья уже составлялась на греческом языке Благая весть о Спасителе. Когда проектировался в Царьграде Софийский собор, призванный придать Византии подлинное имперское величие, в отдаленном углу христианской империи Св. Писание переводилось на латинский язык. Уже тогда стала не шатко – не валко оформляться латинская церковь – зачинательница и собирательница единого европейского мира. А когда прелаты Ватикана в обществе королей и герцогов с чувством глубокого удовлетворения «сожалели» о падении Константинополя под натиском турок и с трепетом всматривались в извлеченные из-под земли (или пыльных архивов) прекрасные образы античности, Софья Фоминична Палеолог уже собиралась замуж за малоизвестного князя Ивана III, чтобы вдохнуть веру в московитов в грядущее возвышение Третьего Рима…
Каждый локальный мир уходит своими корнями в глубокое прошлое – во мрак варварства или подземелий: вызревает медленно, преодолевая в ходе своего становления множество преград. Мир оформляется, когда невозможное становится возможным, а неосуществимое осуществляется, когда поражение в решающем сражении оказывается не предвестником скорой гибели, а исходной точкой многообещающего восстановления и последующего расцвета. Но так как доминирующая сторона не воспринимает противную сторону за данность, а скорее за наваждение, то начинается тяжба многоопытной и всесторонне развитой стороны со стороной совсем молодой, но постепенно входящей в силу.
У каждого локального мира своя правда, которая часто воспринимается другим локальным миром за пагубу и ложь. Так уж получается, что правда и ложь присутствуют в каждом мире и стремятся возобладать друг над другом. И нет в этой тяжбе окончательных побед, как нет и бесповоротных поражений. Но мир проступает из небытия не самопроизвольно, а возникает вследствие борьбы, упорства, геройства и проявлений гениальности многих людей, сумевших возвысить свой индивидуальный опыт до исторического события или до национального достояния. Становление мира происходит не одномоментно, а требует века.
Рим три века подряд вел непрерывные войны, чтобы стать римским миром. Три века христиане терпели жестокие гонения, чтобы утвердить свою веру. Четыре века европейцы тщетно доказывали ромеям, что способны на нечто большее, кроме торговли да военных походов. Мир оформляется в жестоком противостоянии, преодолевая несправедливости более опытной и могущественной стороны. Строители мира часто оказываются на грани своего дальнейшего существования: в их свершениях немало чудесного или беспрецедентного.
Дороги каждого локального мира – это пути к совершенству определенных видов человеческой деятельности. А достижение совершенства предопределяет величие этого мира, то есть величие отнюдь не проявляется в подавлении и порабощении многих немногими. Величие достигается через умения и навыки, через жертвенное служение и творческий взлет. Любые человеческие возможности, осуществляясь, имеют пределы своего роста. Эти пределы красноречивее всяких слов свидетельствуют о том, что мир не вечен, что грядет другой, новый мир.
В сложившейся историко-культурной традиции проявляется значимость религий, империй, смысл оригинальности определенных человеческих архетипов. Ведь если смысла нет, то сам феномен человека предстает всего лишь длинным перечнем мутаций некоего морского червя из придонного ила, а религии – всего лишь бредовыми фантазиями пылких натур. Если отсутствует смысл в историко-культурной традиции, да и самой традиции нет, как таковой, то империи предстают всего лишь громоздкими политическими конструкциями, возведенными жестокими деспотами и тиранами, свихнувшимися на идее своего превосходства над всеми остальными людьми.
В греческом мире произошло немало катастроф, и все же многое в нем сохраняется. Именно сохранность символов, идеалов, представлений о добре и красоте обнаруживает неразрывность связи между столь полярными на первый взгляд явлениями, как античность и христианство, или как Восток и Запад. Складывается впечатление, что ложь, несмотря на отвратительные примеры ее торжества, так же необходима, как и правда. Да, ложь приводит людей к пагубным заблуждениям и обольщениям, но, испив хмельную чашу лжи до дна, несчастные впадают в затяжное похмелье, мучаются, страдают, и эти состояния целительны для их свернутых или ревматически скрюченных душ. Страдания понуждают людей отворачиваться ото лжи, испытывать ко лжи не влечение, а неприязнь: страдания открывают пути к истине. И люди начинают стремиться к истине со всей искренностью существ, переживших и превозмогших собственные тяжелые недуги.
Русский мир оформляется во второй половине XIX в. как совокупность многовековых усилий жителей земли Русской, стремившихся к политической суверенизации, к сохранению своей религии, к созданию нации. Эти стремления осуществлялись вопреки неослабевающему враждебному натиску близких и дальних соседей. В глубинах русского мира, самых сокровенных и мало понятных представителям других культур, тлеет негасимое чувство мессианизма, доставшееся в наследство от погибшей Византии. Русский мессианизм можно охарактеризовать как устойчивое и преодолевающее все смуты и смятения предчувствие своего мира. Но русская нация, не являясь европейской по существу, немало позаимствовала у Запада. Науки, искусства, философия, спорт, индустрия, боевые порядки – все оттуда. Необходимо и дальше ценить достижения Запада, перенимать их, восхищаться и обогащаться ими.
Но русский мир возникает не как повторение Византии и не как размытая копия Запада. Это вполне самостоятельный мир, обладающий сугубо своими чертами и свойствами. Он возникает как альтернатива эллино-христианскому миру, история которого близится к завершению. Но завершение истории европейского мира отнюдь не означает окончание истории греческого мира. Исторический яд разложения способствовал возникновению в Европе целого набора человеконенавистнических доктрин, концепций, идеологий, объединенных крайне пессимистичным отношением к сущности человека. Западный мир объят параноидальными ожиданиями ядерной катастрофы, всемирного потопа, неизбежного столкновения Земли с крупным астероидом. Пессимистический взгляд на сущность человека и параноидальные настроения вполне оправданы: ведь все то, что имеет начало, имеет и свое завершение. История европейского мира близится к своему завершению.
В то же время, начиная с пророчеств Серафима Саровского, предрекавшего России великое сияние, у русских довольно оптимистичное видение грядущего. Идея нового мира и нового человека воодушевляла гениальных русских литераторов, историософов, композиторов, не чуравшихся темных сторон жизни. Именно на этих оптимистических ожиданиях и настроениях так долго паразитировал марксизм. Эта экстремистская идеология утвердилась в огромной стране благодаря усталости и раздражению русского общества от затяжной, истребительной войны. Чтобы удержаться у власти, марксисты прибегли к чудовищному террору и тотальным фальсификациям, извратив традицию противостояния Востока и Запада до жуткой классовой резни в границах одного государства. Хотя они взялись за изначально провальное дело, нельзя утверждать, что у них ничего не получилось. Им удалось выкопать гигантский котлован и заполнить его кровью, слезами, потом миллионов людей. Им удалось придать обществу свойства порошка. О крупных величинах, выдающихся личностях в марксистском и постмарксистском обществе просто неуместно говорить.
Крушение Российской империи, затяжное торжество тоталитарного режима нанесло русской нации колоссальный урон. Но русский мир не исчез. Он пульсирует и по-прежнему излучает свой свет. В качестве герба Российской Федерации появился не муравей с лопатой и не голубь сизокрылый, а очень знакомый всему православному Востоку двуглавый орел. Русский мир нельзя отнести к новому локальному миру, скорее, это предтеча грядущего возрождения восточного мира, в котором славянской расе отводится ключевая роль. Славянской расе предстоит в обозримом будущем представлять собой новую доминанту греческого мира, древнего и неизменно готового к своему обновлению. Славянской расе необходимо стать собой – особенным, вполне самостоятельным культурным феноменом, способным к водительской миссии. Становление и оформление русского мира наглядно показывает нам многообещающие потенции Востока. Отнюдь не случайно в русском языке слово «восток» ассоциируется с восходом, восхождением, возвышением, и даже с восторгом. «Мы – русские. Какой восторг!» (Суворов). Русская нация выступила всего лишь зачинателем нового мира. Если же славянская раса так и не сложится в достаточно сплоченную и дееспособную историческую общность, русский мир вынужден будет прибиться к берегу Запада, став его дальней окраиной. В этом случае русские, как и все прочие славяне, в качестве людей второго сорта, будут ежедневно благодарить судьбу, что их держат в прихожей европейского Дома, а не за крыльцом этого Дома. Они будут постепенно завершать свою историю, коснея в пьянстве и провинциализме, и кручиниться от собственных низких самооценок. В рамках такого сценария развития событий марксизм предстает всего лишь необходимой, переходной ступенькой к опрощению и деградации. Маргинализм станет судьбой исчезающей русской нации. А небольшим славянским народам не останется ничего иного, как раболепно применяться к сильным мира сего.
Существуют ли какие-то предпосылки для перерастания русского мира в славянский мир? Сможет ли славянский мир достойно представлять возрожденный Восток? Или русский мир изначально был обречен на свое одиночество? На участь окраины западного мира и на последующее растворение в массовом потребительстве, оборачивающемся повсеместным непотребством? Вопросы эти отнюдь не праздные. Попробуем поискать ответы на них.
Словосочетание «славянская взаимность» в широкий оборот ввел словацкий поэт Ян Коллар еще в первой половине ХIХ в. Однако в русской общественной мысли всеславянская идея не пользовалась популярностью. Приведу несколько высказываний.
«Не будь Великороссии, особенно Москвы, все наши окраинные русские земли представляли ту же картину обезличенной раздробленности, как весь остальной славянский мир» (Тихомиров).
«Творческое выявление культурного лица болгар и сербо-хорвато-словенцев принадлежит будущему. Поляки и чехи в культурном смысле принадлежат к западному «европейскому» миру» (Савицкий).
«Славянская взаимность, проистекающая из родо-племенной общности народов, именуемых славянскими, проявлялась в поддержке русской армии национально-освободительных движений сербов и болгар, стремившихся сбросить многовековое турецкое иго. Но дальше как-то дело не пошло» (Леонтьев).
«Формула «евразийства» учитывает невозможность объяснить и определить прошлое, настоящее и будущее культурного своеобразия России преимущественно обращением к понятию «славянство». Она указывает как на источник такого своеобразия на сочетание в русской культуре «европейских» и «азиатско-азийских» элементов» (Савицкий).
Век спустя после призыва Коллара к славянской взаимности, выдающий чешский художник Альфонсо Муха создал великолепную серию широкоформатных полотен, посвященную «славянской эпопее» с древних времен. Что касается «русской темы», то из двух десятков полотен этой теме посвящена всего лишь одна картина, показывающая день освобождения крестьян в России от крепостного права (19 февраля 1961 года). Морозным деньком на Красной площади, на фоне Покровского собора, изображены люди разных возрастов и разных сословий Центральное место на картине отведено нищему старику, который стоя на коленях, молится и благодарит высшие силы за дарованную свободу. А рядом с ним расположена молодая женщина с ребенком на руках. Этому ребенку предстоит жить в новой России. Красная площадь и Покровский собор на картине изображены отнюдь не случайно.
Именно на Красной площади в начале XVII века глашатаи царя Бориса Годунова объявили о закреплении крестьян на землях своего постоянного проживания и принадлежащих служилому сословию. Эта картина, обладающая несомненными художественными достоинствами Мастера, примечательна еще и тем, что из многовековой истории России взято событие, связанное с долгожданной эмансипацией самого многочисленного сословия русской нации. Изображенному на картине ребенку принадлежит будущее без сословных предрассудков и бесправия. Завершается долгая русская зима, скоро растает царство льда и снега.
Антиимперские настроения близки всем славянским народам, за исключением русского. Но у всех славянских народов есть негативный опыт пребывания в составе какой-либо империи. ХХ век, бесспорно, только усугубил антиимперские настроения славян. Ведь только-только добившись политического суверенитета, славянские народы были приобщены к Третьему Рейху в качестве низшей расы. А после разгрома нацистской империи попали в социалистический лагерь. Насильственное объединение славян в «лагерь» мало способствовало взаимопониманию народов, говорящих на схожих языках. Годы торжества марксизма, вместо славянской взаимности, породили славянскую разобщенность и раздробленность.
Полувековая «холодная война», конечно, не могла не наложить своей печати на самосознание как крупных, так и небольших народов всего греческого мира. А после окончания той войны, завершившейся распадом СССР, Югославии, Чехословакии, Запад, естественно, почувствовал себя абсолютным победителем. И его представители вели себя на Востоке, как завоеватели.
Но марксизм – гремучая смесь маргинализма и человеконенавистничества – и не мог создать долговременной политической конструкции и эффективной экономической системы, не говоря уже о более тонких материях. Единственной его сильной стороной являлась возможность концентрации ресурсов на нескольких крупных и важных проектах, при полном застое или деградации других отраслей и целых обширных регионов. Марксизм был безумной растратой надежд людских на жизнь прекрасную, до которой строителям «светлого будущего» никогда не суждено было дожить. При торжестве полицейско-казарменного режима запуганные люди вели себя так, чтобы не вызывать гнев властей. А власти ничего иного не умели, как только гневаться и «хмурить брови». Лишь эксплуатируя колоссальные ресурсы, доставшиеся марксистам, как манна небесная, властители социалистического лагеря продержались столь долго. А постмарксистское общество напоминает «пейзаж после битвы»: за коммунизм, за урожай, за правильного человека, за счастливое детство, за мир во всем мире.
Юрий Покровский
для Русской Стратегии
http://rys-strategia.ru/ |
