Мартовский день 1953 года… Настороженно шептались люди в деревне Конево: не беда ли какая, упаси Господи? Машины в деревню по бездорожью не ходили, а потому почту и всякие вести приходили по старинке – привозил их всадник-вестник. Вот, и ныне примчался он – да весь какой-то сотрясённый! И сказано было срочно собрать всех жителей – важное, де, сообщение! Не война ли опять, упаси Господи?
Взрослые, как один, ушли, оставив детей дома. Жались боязливо на печи 4-летний Саша и его старшая сестрёнка Зиночка. Но, вот, растворилась с шумом дверь – вбежал, как обезумевший, дед и ринулся к углу, в котором висел портрет Сталина. На этот портрет дед крестился всякий раз перед трапезой. А теперь вдруг вскочил на софу, сорвал его, разломал об колено к изумлению и страху детей:
- Всё, Ирод!
А за сорванным портретом оказался образ Николая Угодника, на который и крестился дед, перебарывая ненависть к извергу, портретом которого пришлось сокрыть от глаз доносчиков святую икону…
На протяжении нескольких поколений предки Якова Токи, донские казаки, верой и правдой служили Царю и Отечеству. Четыре поколения служили в личной охране императоров. Сам Яков в Зимнем дворце отвечал за безопасность Золотой лестницы, по которой дипломаты и иностранные гости поднимались на прием к Императору. В те славные времена Тока с женой Аннушкой жили в Петербурге. В этом браке появилось на свет 11 детей. Последней родилась бойкая черноглазая девочка Грушенька. Однажды Аннушка с дочерью шли через Малую Невку к храму. К ним подошла цыганка и, посмотрев на девочку, сказала:
– Ну, Агриппина, доживешь до девяноста лет… Четверо детей будет. Но война начнется. Двоих детей во время войны потеряешь. Младшенький прославит семью, знаменитым будет.
Всё покуда сбывалось… Поглядеть бы, дожить бы ещё, каков это младшенький, Сашка, окажется? Ведь без него, пожалуй, и загнётся род, в котором сатанинская власть извела всех мужиков…
Первую мировую прошёл Яков от звонка и до звонка, награждён был не единожды орденами за доблесть. Ныне иногда под покровом ночи сходились с соседом Иваном Викуловичем, тоже бывшим офицером и ссыльнопоселенцем, выпивали, поминая былые дни, да перебирали те кресты, что оба сохранили, несмотря на опасность, и прятали в укромных уголках, завернув в платок…
После проклятого переворота остался Яков при Высочайшей особе и был в числе георгиевских кавалеров, которые сопровождали Государя с семьей до Тобольска в ссылку. Перед отправкой в Екатеринбург отослал их Император, будто уж предчувствовал развязку…
Трое сыновей Токи пошли тогда в Белую армию, а сам Яков с женой и младшими детьми до 27-го года жил в Петрограде. Затем понял – надо уходить за кордон. Решил эмигрировать в Харбин, но добрался лишь до Новосибирска, где был арестован. Обошлись, можно сказать, гуманно: сослали в Конево… Здесь в ту пору ещё ни единого дома не было, вместе с Иваном Викуловичем первые колышки забивали. А уж потом пошло-поехало… Кого только ни наслали… Бывших людей всех мастей… Одного «старого большевика» прислали, так тот, пламенный, узнав, что Тока (ныне Токарев – под этой фамилией отправляло НКВД в ссылку семью казака) – царский офицер, подкараулил его на улице и выстрелил. Слава Богу, ранил только… Перед войной немцев ссылали, после – родню бандеровцев…
А к детям токаревским без милости стал Господь… Троих сыновей расстреляли. Троих разбросали по лагерям. Одна дочь сгинула неведомо где, другую убили… А третья, младшая, ещё в том же 27-м году в 17 лет бежала из ссылки – с комсомольцем! Бесстыжая… А прочем, что вспоминать… Натерпелась уже беглянка, куда как натерпелась…
Муж её, Панкратов, из комсомольцев «подрасти» успел – в НКВД работал. А в последний год войны сгинул бесследно на японском фронте… Из троих ребятишек только младшая, Зина, уцелела, что в тот же год родилась. А старшие оба от голода померли. Агриппина, как муж сгинул, стала было искать его и лучшего не придумала, как по месту службы его пойти. А там тотчас и вычислили беглую ссыльнопоселенку! Хорошо ещё, панкратовский друг сжалился над вдовой, похлопотал, чтобы сослали её к отцу с матерью…
- Что, набегалась, сучка большевистская? – не сдержался Яков, вскипел, увидев на пороге блудную дочь. Да что уж…
В Конево Агриппина второй раз вышла замуж. За Ваську Гузева… Тоже казак, из запорожских, черниговских. С последней войны раненый пришёл, да, вот, не оценила власть сатанинская геройства, сослала и его в глухомань, как бандеровца какого… Василий, бедолага, недолго пожил, скоро оставил Агриппину вдовой. Правда, успел и мальчонку оставить, Сашку, двух родов казачьих продолжателя…
Сашка семимесячным родился, думали, не жилец. Бабы деревенские, дуры дурами, «утешали» мать:
- Не кручинься, помрёт скоро – лишнего рта тебе не будет!
Ужо вам! Яков с Анною внука до смерти допустить не могли. Печь в июне растопили жарко, положили на него младенчика и выпаривали под одеялами. Анна сквозь марлю посахаренным творогом выкармливала его – у истощённой Агриппины молока не было. Выжил сорванец… Чернявый да бойкий. Сказки бабкины слушает во все уши, да не только слушает – запоминает, декламирует сам! Лучше бы, однако, трудом жить приучался… Сам Яков только трудом и выжил. Не только воин был бывший офицер царского конвоя, но и мастер – из дерева мог смастерить всё: от саней-розвальней до граблей. Как послабление сельскому люду сделалось, разрешили скот держать, так все сбережения истратил старый казак не на корову как другие, а на жеребца… Тешились над ним:
- Хоть бы кобылу купил!
- Настоящий казак на кобылу не сядет, - отвечал Токарев.
Дочери не мог он всё же простить побега. И даже на детей её, кровных внуков, нет-нет, а закипало сердце… Сашке, вон, и фамилию-то от комсомольца своего оставила – дескать, «чистая» она перед властью…
– О-хо-хо, все под Богом ходим, – вздохнул Яков, сойдя с софы и крестях на образ.
– Почему под Богом? – подал голос с печки Сашка.
– Потому что все видеть надо. Вот Он и вознесся… Над всем миром…
– Так там же небо!
Яков улыбнулся, потрепал внука по голове:
– А Он выше, а над Ним – никого.
Смутно понимал это тогда Саша Панкратов. Деда он побаивался. Суровый старик иной раз и вожжами мог отходить его, «поучая». Саша, едва завидев в руках его те вожжи или ремень, опрометью кидался на двор и забирался на высоченный тополь, прячась в его листве.
Деду не нравилось увлечение Саши сочинением стихов да мечтами о кино (единственное развлечение в деревне – когда в клуб привозили «фильму»).
-- При большевиках живём, привыкай к физическому труду, надо быть работящим: учись пахать, дрова колоть, лес валить, землю копать, тогда выживешь, - наставлял старик внука.
И Саша работал. Работал, как и вся семья. Много лет спустя Александр Панкратов-Чёрный вспоминал: «Сейчас это сложно себе представить, но я рос в деревне без электричества. На керосине экономили. Бабушка вставала очень рано, затемно, часов в пять-шесть утра. Чтобы приготовить еду, разжигала лучинку в кути (так на Алтае называли кухню). Эту лучинку я до сих пор помню. Иногда готовила со свечкой. Свечки либо сами делали из воска (пчел на Алтае всегда – тучи!), либо покупали в Камне-на-Оби. Ездили, как говорили тогда, «с оказией» – если кто-то туда направлялся, ему заказывали, – но только когда были деньги, а это бывало редко. В колхозе денег не платили. Работали все за трудодни.
Я стал работать с шести лет, возил копны – зарабатывал трудодни. Когда сенокос идет, женщины копнят сено, мужики мечут стог, а дети подвозят копны к стогу. Мама прикапнивала со мной, водила почти под уздцы лошадь, потому что я был маленького роста. Я часто падал с лошади от солнечного удара. Мама меня тихонько водичкой обольет, чтобы бригадир не увидел. Все время приговаривала:
– Не плачь, а то услышат и уберут тебя – меньше заработаем трудодней.
За трудодни платили тем же, что крестьяне производили: зерном или маслом от наших же коров (в колхозе маслобойка была, жители свозили туда молоко, потом маслом с ними и рассчитывались). Сколько у тебя трудодней – столько тебе полагалось килограммов масла, пшеницы. Чтобы хватало на семью, работали все: и мама, и сестра, и я. Пшеницу мололи на дому. Из этой муки и хлеб пекли в печи».
Как ни сильно было влияние деда на бойкого мальчика, но ни его наставления, ни надежды матери, что сын станет офицером, не смогли изменить предначертанного. Предсказание петербургской цыганки должно было исполнится, младший сын Агриппины Яковлевны должен был прославится.
Так и произошло. Ссыльный казачонок из деревни Конева сделался всенародно любимым актёром Александром Панкратовым-Чёрным. Увлечение же поэтическим творчеством однажды едва не стоило ему свободы. Но – все под Богом ходим. Бог Александра Васильевича уберёг, и ныне почитатели его актёрского таланта могут открывать для себя и Панкратова-поэта.
Родина, ах, моя Родина! –
Берег реки вдалеке,
Красная кровью смородина
Капелькой на руке…
Крик одиночества в осени…
И журавли… журавли…
С берега хочется броситься, –
С самого края земли…
Реки окажутся – речками,
Церкви – покажутся свечками,
И, умирая уже,
Самое-самое вечное –
Родина, болью в душе…
Русская Стратегия
http://rys-strategia.ru/ |
