Поезд мчался через Россию, из Сибири к её сердцу, к Москве… В водном из вагонов ехали военные. Иногда, отвлекаясь от весёлых разговоров, молодые офицеры косились на соседку - худую старуху с изрубцованным не то морщинами, не то шрамами лицом. Один из них счёл должным сообщить попутчице, что в поезде есть душевая кабина, которой можно воспользоваться на столь дальнем пути. Женщина оживилась и тотчас поспешила в указанном направлении. Она вернулась неожиданно быстро.

- Как прошли водные процедуры? – спросил удивлённый офицер.

- Там какая-то старушка моется…

- Нас здесь восемь офицеров в вагоне и вы. Больше никого.

- Но ведь я приоткрыла дверь и увидела ее!

- Мария Ростиславовна, давайте вместе посмотрим.

Пройдя к душевой, офицер открыл дверь:

- Вот видите, здесь никого нет!

Старуха в испуге вглядывалась в зеркало, из которого смотрело её отражение.

- Мамаша, да ведь это вы…

При этих словах женщина содрогнулась и как-то шатко отступила, вернулась, ни слова не говоря на своё место. Пассажиры лишь качали головами вслед, думаю, что у несчастной не всё в порядке с головой.

Они были не первыми, кто так думал… Она пела частушки, когда её вели на расстрел – и из шести пуль ни одна не попала в цель! В лагере, когда умер Сталин, все показно скорбели, а она… стала плясать от радости! Сочли помешавшейся, не тронули. Да что частушки перед расстрел! Кто бы в здравом уме стал останавливать своим телом вагонетку? А она остановила… Заметила, работая на шахте, что несётся вагонетка сорвавшаяся на народ, поняла, что не успеют люди разбежаться… А впрочем когда было понимать? Думать? Ведь решали всё секунды. Просто инстинкт сработал – закрыть собой людей. Бросилась под вагонетку и остановила… И ведь выжила! Несмотря на три месяца комы, на множественные переломы…

А кем было считать женщину, что так старательно натирала лицо угольной пылью, чтобы стереть с него следы прежней красоты? Это был единственный способ избавиться от домогательств лагерного начальства и вертухаев… И надо же, как удалось стереть красоту! Лицо и теперь тёмное, въелся в него уголь, а особенно – в глубокие шрамы, что смешались теперь с морщинами, следы побоев на допросах…

Кто узнает теперь в этом пугающем лице, в этом призраке – былую красавицу? А ведь она была красива… И её жизнь должна была сложиться совсем иначе…

Мариетта была младшей дочерью графа Ростислава Капниста и Анастасия Сирко. Она родилась в Петербурге в год начала Первой мировой войны. У Капнистов был в столице собственный дом на Английской набережной. В этом доме бывали Шаляпин, Маяковский, Айседора Дункан и Есенин… Айседора просила графа отдать дочь в «босоножки», Шаляпин учил её пению… Фёдор Иванович был влюблён в мать Мариетты. Шушукалась прислуга, сплетничала отцу:

- Это певец у барыни целый день поёт!

Граф лишь улыбался на это:

- Настоящий мужчина!

В доме на Английской набережной маленькая графиня сыграла свою первую роль – пажа в сказке «Золушка».

А потом была революция. Капнисты приняли её восторженно! Мать вывела детей с красными флагами на улицу. А отец… Отец ещё с давних пор выписывал «Искру» и сочувствовал большевикам. Правда, большевики отнеслись к графу и его семье безо всякого сочувствия. Сперва Капнисты вынуждены были бежать из Петрограда в своё крымское имение, а затем начался ужас.

После эвакуации армии Врангеля в Крыму развернулся самый «энергичный и массовидный» по завету Ильича террор. Ростислав Ростиславович не собирался скрываться и честно встал на учет. Но вскоре в его дом нагрянули чекисты, перевернули всё вверх дном, заставили онемевшую от ужаса старшую дочь графа Лизу подписать протокол об обыске и аресте и увели отца с собой. 15-летния девушка скончалась на другой день – не выдержало сердце. А самого Ростислава Ростиславовича большевики расстреляли.

Через некоторое время осиротевший дом вновь посетили незваные гости – матросы, явившиеся поживиться барским добром. На пути им встретились маленькая Мариетта и её тётка. Женщину застрелили тотчас. Тяжело осела она на крыльце, и алая, как знамя победивших бандитов, кровь разлилась по ступеням. Увидев взгляд малышки, вожак революционных разбойников рыкнул:

- Ишь как смотрит, барское отродье! Расстрелять её!

- Вы не имеете права! – крикнула неожиданно девочка. – У вас нет постановления!

В свои семь лет она знала уже всё…

А скоро узнала и ещё одно лихо. Голод. Страшен был пришедший с большевиками мор, какого не ведала благословенная Таврида. Люди таяли на глазах, доходящие бродили по улицам, мимо притихших дач, клянчили протяжно: «Хле-е-еба!» В их глазах стояло безумие…

Сперва добросердечные люди ещё прятали у себя и подкармливали вдовую графиню с детьми, но вскоре им самим сделалось нечего есть. И остатки семьи распались. Трое братьев решили спасаться по одиночке. Один из них в дальнейшем утонул, другой сгинул в ГУЛАГе, и лишь к одному судьба оказалась милостива. Анастасия же Дмитриевна с младшей дочерью сумели возвратиться в Петроград.

В родном городе Мариэтта выучилась «на актрису», начала работать и… встретила свою первую любовь. Вернее сказать, встреча эта произошла много раньше. Она была совсем крохой, он – десятью годами старше. Взрослый мальчик возился с малышкой, играл с нею. И, вот, малышка выросла в настоящую красавицу, и между ней и «кавалером» её детства вспыхнуло глубокое трепетное чувство.

Его звали Георгий Евгеньевич Холодовский. Для близких – Юл… Молодые люди много времени проводили вместе. Их любимым местом стал Петергоф. Сколько раз в эти кромешные 25 лет, в ГУЛАГовском аду виделись Марии те прогулки! Алмазные брызги фонтанов, роскошь дворцов и парков погибшей страны, Юл, читающий ей стихи, яркое-яркое солнце над ними…

Юл! Он не предал её во все эти 17 лет. Не бросил, даже узнав, что в заключении у неё родилась дочь… Он ждал её все эти годы, все эти годы писал, поддерживал, присылал посылки. Эти посылки спасали ей жизнь. Да и не ей одной, ведь большую часть их содержимого она раздавала другим…

17 лет… Теперь Мария ехала – к нему. Ехала, с трепетом предчувствуя встречу. Но встреча с собственным отражением ужаснула её. В лагере не было зеркала, и она не представляла, до какой степени изменилась. Если собственное лицо так потрясло её, то что же почувствует Юл, помнящий красавицу Мариетту и ждавшей её? Что почувствует он, когда увидит старуху, приехавшую к нему вместо той юной графини?

Откуда-то из памяти выплыло пушкинское:

Старушка дряхлая, седая,

Глазами впалыми сверкая,

С горбом, с трясучей головой,

Печальной ветхости картина.

Ах, витязь, то была Наина!..

Я ужаснулся и молчал,

Глазами страшный призрак мерил,

В сомненье все еще не верил

И вдруг заплакал, закричал:

«Возможно ль! ах, Наина, ты ли!

Наина, где твоя краса?

Скажи, ужели небеса

Тебя так страшно изменили?

Беда пришла вместе с выстрелом в Смольном. Мать и дочь Капнист знали Кирова, благосклонно относившегося к творческому сословию. Знали они и то, что в убийстве его были виновны не контрреволюционеры и даже не чей-то обманутый муж, на обосновавшийся в Кремле деспот… Как-то Мариетта неосторожно высказалась об этом в присутствии нескольких свидетелей…

Из Ленинграда она успела уехать, сперва в Киев, затем в Грузию. Но сколь веревочке не вейся… Она была арестована в 1941 году. И началась многолетняя одиссея по лагерям… Карабас… Карлаг… Переход через казахскую пустыню, раскалённую до 57 градусов…

«Изнурительная работа в невыносимой жаре, воды чуть-чуть, в бараках ночью нестерпимо. Начальник лагеря Шалва Джапаридзе охоч до лагерных женщин. Ночью присылал “сваху” из наших же, лагерных, и она приводила ему назначенных. Как-то приходит такая в барак и говорит: “Шалва помирает, просит тебя написать письмо его дочке”. Я пошла... Когда он попытался меня схватить, ударила его от страха и ненависти... И Шалва решил отомстить. Конвойные бросили меня в мужской лагерь к уголовникам. Затаилась, жду. Подходит вразвалку старший. И где у меня силы взялись. Крикнула: “Черви вонючие! Война идет! На фронте гибнут ваши братья, а вы дышите парашей, корчитесь в грязи и над слабыми издеваетесь. Были бы у меня пули...” Один предложил убить меня, но тот, кто верховодил, приказал: “Пусть говорит — не трогай!“ Между ними началась свалка, конвоиры пришли, забрали меня».

В Карлаге конвоир-казах выстрелил в лицо женщине, отказавшейся стать его наложницей. Тогда остальные узницы бросились на него и живым зарыли в песок…

Мария считала того вертухая мёртвым, но он выжил. Их следующая встреча произошла в Джезказгане, где она была уже бригадиром. Казах узнал её тотчас. Ухмыльнулся и принялся зверски избивать… 

Джезказган… Угольные шахты… Утром опускают в бочке на глубину 60 метров, а ночью поднимают обратно… Так и не увидишь Божиего света… И всё же даже там, в царстве Аида, не оставлял Бог. На всю жизнь запомнила Мария сон, что приснился ей в начале крестного пути: «Лежит мешок с зерном на дороге, а люди смотрят на него и не знают, как взять. Не пойму, как очутилась возле мешка, подняла его и закинула на спину. И для меня он показался легким, как пух. Раздала людям пшеницу... На душе стало легко, светло. Проснулась и поняла: сон вещий. Делай людям добро и станешь всесильной…» Так и следовала Мария этому вещему сну – может от того и выжила?  

Лагерь – страшная школа жизни. Но эта школа подчас дарит встречи незабвенные. Да и как иначе, если за колючей проволокой очутились лучшие люди России? Интеллигенция, священство… В Карлаге Мария (так записали её имя вместо изысканного «Мариетта» в документах) встретила родственную душу – не успевшая раскрыть своих талантов дочь ректора московской консерватории, художница, поэт, артистическая натура… Её звали Анна Васильевна Тимирева. Гражданская жена адмирала Колчака. Первый раз её арестовали ещё в 20-м, вместе с адмиралом, и с той поры тянулась нескончаемая вереница тюрем, ссылок, лагерей. В 37-м арестовали и её сына Одю, о судьбе которого с той поры не было известий. Конечно, эта хрупкая женщина не могла делать саманные кирпичи, давать норму… И Мария делала две нормы – свою и подруги.

По вечерам Мария и Анна, вместо того, чтобы отдыхать, ставили спектакли и играли их для других заключенных. Это была отдушина, которая помогала выжить, не сойти с ума, сохранить живую душу, способную даже в этом аду чувствовать и откликаться прекрасному.

А ещё свела судьба с великим учёным Чижевским, с писателями Фейербахом и Фибихом. С последним Мария работала в паре - вместе на носилках таскали глину на прохудившуюся крышу. Однажды Даниил Владимирович перестал выходить на работу, и Марии мужества, чтобы узнать что с ним, надела мужскую одежду и пошла в мужскую часть лагеря. Фибих лежал на нарах в жару и бреду, лишь изредка приходил в сознание… Чуть свет Мария бросилась в медпункт:

- Спасите Фибиха, его уже, наверное, в коридор вытащили, пайку разбирают...

На счастье успели вовремя, забрали, выходили…

Говорят, что война все спишет. Лагерь та же война… Хотя нет. На войне любить не запрещено. А в лагере за это можно заплатить ужесточением режима, а то и жизнью. Вольнонаёмный инженер Ян Волконский спас Марии жизнь – спас из горящей степи, вынес из огня, при этом сильно обгорев.

- Чем я тебе обязана? – спросила она, когда они вышли из больницы.

- Рождением дочери, - словно предвидя будущее, ответил шляхтич.

Их встреча, их близость была подобна вспышке… И хотя Ян предлагал ей руку и сердце, но женой шляхтича она не стала, ведь был Юл, человек, которого она бесконечно любила. Волконского расстреляли через три года, а рождение его дочери стало истинным чудом… Когда факт беременности заключённой стал известен, начались новые истязания. Ведь это было нарушением режима! И «народная власть» не желала, что враги народа плодили своих отпрысков…

Удары сапогами в живот… Обливания ледяной водой… Палачи употребили весь арсенал пыток, добиваясь, чтобы узница согласилась на аборт, но потомица малороссийских казаков сохранила их крепость и живучесть. Ни лишения, ни пытки не возымели действия, и явилась на свет дочь, Рада…

Рада, Радость… Недолго с нею привелось быть Марии. Сперва, чтобы не быть переведённой на другой объект, она нарочно выпала из окна 2-го этажа и сломала ногу. В это время девочку хотела забрать себе прокурорша, суля «вырастить её человеком». Но не соблазнилась этим Мария и высокое звание охотницы за чужими детьми не запугало её. Некоторое время Рада жила в семье вольнонаёмных, и чтобы видеть ей хотя бы издали мать одевалась в мужскую одежду и таскала мешки на пристани. Однажды упала в обморок, и тогда вскрылся обман…

Затем два года жили с дочкой на поселении, и при всех тяготах, всей горечи было то время почти счастливым. Природа наделила Мариэтту большой физической силой и выносливостью, и она справлялась с тяжелой работой, поднимала дочь. Но «народная власть» не оставляла попыток истребить своих «врагов»… Радочка стала приходить из детского сада в слезах и синяках, боялась идти туда. Однажды Мария, отведя девочку, заглянула в окно класса, желая понять, что так пугает дочь. И увидела, как воспитательница бьёт малышку на глазах у остальной ребятни, приговаривая:

- Я выбью из тебя врага народа!

Дальнейшее Мария помнила смутно. Помнила, что ворвалась в класс и стала яростно избивать садистку. Окажись в руках топор, дело, пожалуй, кончилось смертоубийством, но оружия не оказалось, и изверг в женском обличии отделалась лишь побоями… Помнила Мария ещё, как тащили её прочь прибежавшие кочегары, как отчаянно плакала Радочка…

С той поры дочь она не видела. Её долго допрашивали, избивая до полусмерти, выбили зубы, изуродовали шрамами лицо, а затем отправили по этапу «давать стране угля»…

Потянулись очередные годы заключения. И здесь выручила крепкая казачья порода, не каждому под силу работать в шахте, таскать неподъёмную тачку, не видеть Божия света, задыхаться от угольной пыли… Здесь обрела Мария еще одну подругу. Валентину Базавлук.  Донос на нее написал собственный муж – племянник художника Нестерова и приятель наркома Берии. Написал, невзирая на грудного ребенка, который был отнят от матери – лишь потому, что жена, не выдержав его попоек, решила уехать к родным. Малышка вскоре умерла, а бедная Валентина оказалась в заключении. Женщины условились, что та из них, что первая окажется на воле, заберет из детдома Радочку и будет растить её.

Валентина вышла на волю первой и уже несколько лет воспитывала Раду, как родную дочь. И томилась душа мукой, как-то примет свою настоящую мать девочка, уже забывшая её образ? Уже привыкшая к другой женщине? А Валентина - захочет ли делиться ставшей ей родным ребёнком, заменившим собственного, так жестоко загубленного? Ребёнком, чтобы вызволить и забрать которого, она дошла до самого Микояна, благодаря чему саму Марию освободили на целых семь лет раньше окончания срока? Одно дело пообещать подруге по заточению в то время, когда обе они не знали своего завтра, и совсем иное – исполнить, оторвать от исстрадавшегося сердца дорогое существо теперь…

Тяжелым грузом ложились на душу все эти думы. А ведь к тому – ребёнку нужна не только мать, но и кров, достаток... А что есть у Марии? За 17 лет у неё не осталось ничего и никого. Никого, кроме Юла. С ним счастье ещё могло бы улыбнуться ей, но… Стоял мучительно перед глазами призрак, увиденный ею в зеркале… А Юл? Каков он теперь? Сильно ли изменило его время?

Хотя не перроне было множество народа, но Юла Мария узнала сразу, как только сошла с поезда. Годы почти не изменили его! Красивый, статный мужчина, ещё полный сил! И плащ этот очень к лицу ему… А в руках цветы – это для неё, Мариетты… Господи, как давно никто не дарил ей цветов!..

Юл беспокойно вглядывался в лица проходивших пассажирок, но Марию не замечал. Не узнавал!.. Наконец, перрон опустел, и они остались на нём вдвоём. Юл решительно шагнул к ней, протянул цветы:

- Вас никто не встретил, и меня никто не встретил... Примите эти розы и пожелайте Марии здоровья, - и развернувшись, направился к выходу.

На несколько мгновений она остолбенела, не зная, что делать, а затем бросилась следом. Подбежав к нему и на цыпочках, шепнула на ухо, как в детстве, когда играли в жмурки:

- Юл, Юл, ну хоть обернись...

Он обернулся, и лицо его сказали гримаса ужаса и боли:

- Мира, что они с тобой сделали?!!

Прежде он целовал ей руки, а теперь словно онемел, поражённый её видом… Мария отступила на шаг:

- За все тебя благодарю! Но, самая большая благодарность за то, что ты и сейчас был честен... Ты не мог вынести моего теперешнего вида, ты как ребенок чист... Теперь такой обрыв возник между нами, что ничем не соединить...

Она бежала прочь не помня себя, он пытался догнать её, остановить. Но она всё решила. Не надо жалости, ещё большей жертвы, чем та что он уже принёс, двух безвозвратно загубленных жизней вместо одной… Как сможет она быть рядом с ним? Как сможет всяким миг чувствовать его сокрушение о ней? Как сможет жить с сознанием, что отняла у него последний шанс быть счастливым, устроить свою жизнь? Да, он немолод уже. Но что такое «немолод» для красивого, полного сил мужчины? Да ещё в обескровленной войной стране? Он легко найдёт себе хорошую жену, которая родит ему детей и даст то счастье, которое он заслужил больше, чем кто-либо другой…

А сама Мария – разве не заслужила? Заслужила, быть может… Но нельзя быть счастливой за счёт других… Тем более за счёт тех, кого любишь…

Так решила она и решению своему не изменила. Спустя годы иногда являлись сомнения – не напрасно ли? Юл ведь любил её даже такую. Вероятно, оттого и не сложилась его жизнь с молодой женой, не принесла она ни детей, ни счастья. На склоне лет они, оба оставшиеся одинокими, часто виделись, и во время прогулок Юл также трепетно поддерживал под руку свою графиню, как и много лет назад в Петергофе.

Дочь не приняла родной матери, когда та вернулась. Девочка успела привыкнуть к приёмной и боялась, что их разлучат. Страшно и больно было видеть испуг и неприязнь в глазах самого дорогого существа, надежда на воссоединение с которым давала силы жить. На вопрос уполномоченного лица, с кем бы она хотела остаться, Рада выбрала приёмную мать. Отсутствие у матери родной постоянного жилья и работы, а к тому справка в расстройстве нервной системы лишили её на всякий шанс вернуть ребёнка. И как бы могла она вернуть девочку против её воли? Причинить горе своей Радости?

- Мама, прости! – она впервые назвала Марию мамой, когда по указанию Валентины побежала за ней, перед тем выбрав перед уполномоченным её, а не родную мать…

Поборов страдание, Мария отозвалась:

- Ты всё правильно сделала, деточка!

Она отступила и здесь, уступила и здесь своё счастье, как когда-то в лагере уступала присылаемую Юлом еду.

Пройдёт время, и повзрослевшая Рада иначе отнесётся к матери, станет часто бывать у неё, уже известной к тому времени актрисы, разорванная связь восстановится.

Лагерь не привил графини Капнист ни злобы, ни скверных манер, ничего чужеродного. Когда однажды дочь употребила при ней грубое слово, Мария Ростиславовна укорила её, заметив, что к ней подобные выражения не пристали даже за четверть века лагерей и общения с уголовниками. Глубоко верующий человек, аристократка, в перестроечные времена она будет активно участвовать в возрождении дворянского собрания в Киеве, но выезжая заграницу, на вопросы журналистов о пережитом ею кошмаре предпочтёт отмалчиваться, не считая возможным на чужой стороне давать повод к хуле стороны своей. Графиня считала, что внутренние беды России мы должны преодолевать сами, не ища помощи и заступничества у наших противников:

«26, почти 17 лет я была в заключении... Там такое кино было, что такого уже не снять! Вы знаете, я не любитель, совершенно не любитель рассказывать о себе. Если вы что-то хотите на этом интервью построить, учтите, выворачивать свою душу наизнанку я не буду. Думаю, у вас хватит такта и изящества подумать о том, что очень трудно об этом вспоминать... Вспоминать – значит заново все переживать.
Во время моего пребывания в Париже, мне предложили рассказать о том как меня истязали в ГУЛАГе, но я отказалась. Если бы я не любила Россию, может я бы и разоткровенничалась... Но я люблю Россию, она моя! Великая Россия - одна шестнадцатая часть света... Я никогда ее не оставлю... Если будет хорошо, как было до революции, я туда поеду... А оставить Россию в таком неблагополучии, в состоянии слякоти как сейчас... Нет, никогда не оставлю!
Сейчас много говорят и пишут плохого о советских временах, но это значит – уничтожать верно и постепенно... Ведь меня «посадила» на Россия, ни СССР, а сволочи кремлевские! У власти собрались: убийцы, воры, предатели... Я б их сама картечью прошла… Вот они и уничтожили колоссальное количество народа...»

Одна из многих страстотерпиц ХХ века, Мария Капнист, никогда не роптала на судьбу, её чистая вера, её сердечная любовь к Богу сами страдания её исполнили света. «Любите друг друга, и не пожелайте другу того, чего себе не пожелаете - вот и вся истина... – говорила она. - Чуть уважения, и хоть немного любви... Это такое счастье... Разве бы вы хотели сделать человеку плохо? А если бы вы хоть немного любили этого человека, вы бы были счастливы помочь ему... Ведь мы люди, человеки... Мы имеем колоссальные преимущества перед зверюшками... Мы – великие творения Божьи!»

Истинная графиня, волею судьбы ставшая главной «ведьмой» советского экрана, она до самого конца оставалась крепка духом и телом. Несмотря на повреждённый в лагере позвоночник, никогда не сутулилась, в 70 лет прекрасно плавала и с лёгкостью делала берёзку, руками могла согнуть металлическую трубу. Она носила костюмы и платья начала века и была душой всякого общества. Страдая клаустрофобией после рудников, Мария Ростиславовна не пользовалась подземными переходами и погибла под колёсами автомобиля в 1993 году, лишь немногим пережив своего Юла.

Русская Стратегия

http://rys-strategia.ru/