…Войско верит: Каппель доведёт,
Войско знает: с Каппелем победа.
Только час последний грозно бьёт,
Смерть спешит, гремя костьми, по следу.
Боже, Боже, армию спаси!
Выведи из ледяной чащобы.
Не забыть вовек Святой Руси
Сына, ей служившего до гроба.
Он и мёртвый будет впереди,
Словно знамя славы и победы.
Замер вздох измученной груди,
Спит герой, не встретивший рассвета.
Боже, пусть лишь армия живёт,
И однажды Родина воскреснет!
Белый Витязь Белый полк ведёт
Сквозь снега и скорбь дорогой Чести.

Елена Семёнова
 

С адмиралом Колчаком Владимиру Оскаровичу вскоре пришлось встретиться лично. Это была их последняя встреча. В морозном тумане, утром 3-го декабря, покрытый инеем вагон Каппеля остановился на станции Судженка. Генерала вызвал Верховный правитель, и Владимир Оскарович уже долго пытался догнать его поезд: дважды прибывая на очередную станцию, он узнавал, что эшелон адмирала уже покинул её. На станции Судженка было тихо - на запасных путях стояли два-три эшелона, но ни шума, ни беготни не было, только около одного эшелона во мгле прохаживались несколько офицеров. Внезапно до слуха Владимира Оскаровича долетел голос адмирала:
- Скажите, а скоро приедет генерал Каппель?
 Ускорив шаг, Каппель подошел к Александру Васильевичу и приложил руку к головному убору:
- Ваше Высокопревосходительство, генерал Каппель по вашему приказанию прибыл.
Колчак протянул к нему обе руки:
- Слава Богу, наконец! И, оглядевшись, спросил: - А где ваш конвой, Владимир Оскарович?
- Я считаю лишним иметь конвой в тылу армии и загромождать этим путь и так забитой железной дороги, - ответил Каппель.
Адмирал пригласил его в свой вагон. Их разговор длился три часа. Содержание его осталось неизвестным. В ночном мраке Верховный правитель во френче, с белым крестом на шее, вышел провожать Каппеля. Владимир Оскарович повернулся и отдал честь. Колчак спустился на одну ступеньку, протянул ему руку и сказал тихо:
- Владимир Оскарович, только на вас вся надежда…
Эти слова Каппель уже слышал накануне от генерала Пепеляева, неприятный инцидент с которым произошёл на станции Тайга. Кавалер двух офицерских Георгиев, лично безумно храбрый, любимый своими частями, 28-летний генерал Пепеляев был, по выражению Верховного Правителя, "революционным генералом". Он одерживал блестящие победы на Урале, его имя знал каждый сибиряк, но молодость, неуравновешенность, неумение бороться с первым впечатлением и анализировать события и собственные поступки нередко толкали его на ложные шаги. Когда же его брат В.Н. Пепеляев стал председателем совета министров, голова у молодого генерала закружилась еще больше. На станции Тайга братья Пепеляевы самовольно арестовали бывшего главнокомандующего генерала Сахарова, считая его неумелые действия причиной краха белых сил. Эшелон Сахарова был оцеплен частями 1-й армии, вход и выход из вагонов эшелона был запрещен. В это время на станцию прибыл Каппель и, узнав о случившемся, пришёл в негодование. Владимир Оскарович немедленно направился в вагон Пепеляева. Оба брата о чем-то горячо и взволнованно говорили. Генерал Пепеляев сидел за столом с расстегнутым воротником и без пояса. Молча, не говоря ни слова, Каппель всегда подтянутый и строгий к себе, и своей внешности, стоя у дверей, впился глазами в Пепеляева. Увидев его, юный генерал одел пояс, застегнул воротник, встал из-за стола и во время пребывания Каппеля в вагоне не проронил ни слова. Владимир Оскарович предпочёл вести разговор со старшим братом:
- По чьему приказу арестован главнокомандующий фронтом?
- Вся Сибирь возмущена таким вопиющим преступлением, как сдача в таком виде Омска, кошмарная эвакуация и все ужасы, творящиеся на линии железно дороги повсюду! – начал объяснять министр. - Чтобы успокоить общественное мщение мы решили арестовать виновника и увезти его Томск для предания суду…
Каппель не дал ему закончить:
- Вы, подчиненные, арестовали своего главнокомандующего? Вы даете пример войскам, и они завтра же могут арестовать и вас. У нас есть Верховный правитель и генерала Сахарова можно арестовать только по его приказу. Вы меня поняли? - резко повернувшись, не ожидая ответа, Каппель вышел из вагона.
Надо сказать, что слова Владимира Оскаровича оказались пророческими, и через несколько дней взбунтовавшиеся части генерала Пепеляева арестовали его самого. А в тот вечер юный генерал явился в вагон нового Главнокомандующего. Он был сильно взволнован и заявил:
- Арестовать главнокомандующего можно действительно только по приказу Верховного Правителя, и мы просим вас помочь нам достать этот приказ.
Пепеляев радостно приветствовал Каппеля и все повторял:
- Владимир Оскарович, только на нас одного теперь вся надежда.
Анатолий Николаевич Пепеляев будет арестован большевиками в 1923-м году в Якутии и 13 лет проведёт в Ярославском политизоляторе. После этого он всёго лишь год проживёт на свободе, работая краснодеревщиком, а затем вновь будет арестован и расстрелян в 1938-м году в Новосибирске.
Приказ об аресте Сахарова Верховный правитель отдал, и эшелон бывшего главнокомандующего был отправлен в Иркутск, куда, впрочем, так и не дошёл. Генералу Сахарову, фигура которого ещё долго будет вызывать ожесточённые споры, суждено было стать участником легендарного Ледяного Сибирского похода и вновь возглавить 3-ю армию. Со всей армией он доберётся до Забайкалья, после окончательного разгрома белых эмигрирует в Германию, где в 1923-м году опубликует весьма интересные мемуары «Белая Сибирь» и скончается в 1941-м году.
После встречи с адмиралом Каппель был неразговорчив.
- Все, не так, все не то, - мрачно говорил он. Генерал сказал лишь, что советовал Колчаку быть ближе к армии, быть с армией, но тот ответил, что находится под защитой союзных флагов…
На станции Тайга в купе вскочил вестовой генерала:
- Ваше Превосходительство - гусь, жареный гусь!
- Ты пьян? С ума сошел? Какой гусь? – рассердился Каппель, не имевший ничего во рту уже сутки.
- Ваше Превосходительство, у одной бабы гусь жареный есть - я его до вашего приезда задержал - сто рублей просит.
Каппель понял и сконфуженно полез в карман - там была какая-то мелочь.
- Василий Осипович, у тебя деньги есть? – спросил он Вырыпаева. Тот тоже вытащил какую-то мелочь, но нужной суммы не набралось. Главнокомандующий был вынужден отказаться от гуся и остаться голодным… Денег у генерала практически не бывало, поскольку он расходовал их почти целиком на нужды своих бойцов и их родных. Полковник Вырыпаев, некоторое время занимавшийся личной перепиской Каппеля, вспоминал: "Большей частью это были письма о помощи от жен и родственников, потерявших связь с ушедшими в белой армии бойцами. И многим Каппель оказывал помощь из личных средств - получаемого им жалованья, которое он расходовал до копейки, никому не отказывая. Среди писем, я нашел письмо от его семьи, уехавшей в Иркутск. Она была зачислена на военный паек, получаемый в небольших размерах и переносила настоящую нужду. Писала мать жены генерала, которая присматривала за внучатами. Письмо было от 2-3-го ноября. Я составил телеграмму командующему Иркутским военным округом сделать распоряжение о выдаче семье генерала Каппеля десяти тысяч рублей и подал Каппелю на подпись. Он пришел в ужас и никак не хотел согласиться на такую большую сумму, не видя возможности в скором времени вернуть ее обратно. Пришлось уменьшить на половину и только тогда Каппель дал неохотно свою подпись. И это было при условии, что сибирские деньги были очень обесценены и простой гусь стоил сто рублей".
Приняв, после возвращения со станции Судженка, дела штаба фронта от генерала Сахарова, Каппель включил свой эшелон в общую ленту эшелонов, и стал медленно двигаться на восток. Он часто задерживал свой поезд, чтобы поддержать живую связь с армией и находиться в непосредственной близости фронта. Каждый день, а иногда не один раз, Главнокомандующий, то в автомобиле, а чаще верхом, оставив поезд, отправлялся не передовую. В той путанице частей и обстоятельств, которые сопровождают отступление, он один знал все мелочи текущего дня, часто исправляя положение, казавшееся безнадежным. Основной его идеей стало вывести армию за рубеж, где она сможет отдохнуть и переформироваться. Для этого нужно было, прежде всего, ввести порядок в отступавшие части, научить командиров этих частей понятию дисциплины, выработать порядок движения, по возможности сменяя арьергардные части, искоренить своеволия в отношении населения, снабжать из встречных на пути интендантских складов бойцов, думать о двигающихся с армией семьях, вдохнуть дух бодрости, чтобы отступление не обратилось в бегство, строго следить за офицерским, корпусом и все это и многое другое проводить с учетом небывалых трудностей и мертвого мороза сибирской зимы.
Весть о назначении Каппеля Главнокомандующим вдохнула надежду в деморализованные войска. Участник Ледяного Сибирского похода Ф. Мейбом вспоминал: «Волжане и все белые бойцы как-то сразу воспрянули духом, говоря: «Там, где нашенский генерал Каппель, там поражения не может быть». Так думали волжане, и так думала вся армия. Он был не только простым руководителем Белой борьбы на Волге – для волжан он был олицетворением её, он был «наш генерал»! Рядовые говорили: «Каппель выведет нас даже из ада… С Волги вывел и теперь выведет».
Изучая состояние частей, Каппель побывал в расположении Степной группы, находившейся под началом бывшего начальника Ставки Лебедева. Никто из встреченных офицеров не смог ответить Главнокомандующему, где искать командира и штаб. До предела разраженный он тотчас же послал генералу Лебедеву телеграмму с приказанием немедленно явиться в штаб фронта для дачи объяснений. На третий день ординарец доложил Каппелю, что с востока движется какая-то воинская часть. К штабу фронта ехал, в сопровождении конвоя, равного по тем временам целому полку, генерал Лебедев. Дверь открылась, и в вагон Каппеля вошёл невозмутимый бывший начальник Ставки:
- Владимир Оскарович, вы меня вызывали. Здравствуйте...
В бешенстве Каппель хватил кулаком по столу:
- Генерал Лебедев, вас вызывал не Владимир Оскарович, а Главнокомандующий!
- Ваше Высокопревосходительство, генерал Лебедев по вашему приказанию прибыл! – тотчас вытянулся Лебедев.
- Прибыли? – загремел Каппель. - Откуда? Из своей группы? Или находясь от нее за сто верст? Прибыли? Приказ был послан три дня назад, явились вы сегодня. Вы знаете положение вашей группы? Вы знаете, в чем нуждаются ваши офицеры и солдаты? Вы знаете, где сейчас ваша группа? Почему вы не делите с ней ее боевую страду? Я, Главнокомандующий, каждый день провожу на передовой линии, а вы? Или управлять вверенной вам частью легче, находясь от нее за сто верст? – и, понизив голос, добавил, не отрывая синих глаз от лица генерала: - А может быть безопаснее?
- Ваше Высокопревосходительство… - начал было тот, но замолчал.
- Генерал Лебедев, приказываю вам немедленно со своим конвоем отправиться к своей группе. Конвой включить в число бойцов частей. Оставлять группу, без моего особого разрешения, категорически запрещаю. О прибытии в группу немедленно мне донести. Время военное и ответственность за неисполнение боевого приказа вам известна. Вспомните генерала Гривина. Можете идти.
После ухода Лебедева Каппель продолжал стоять, а потом, опустившись на стул, сжал голову руками, плечи его задрожали. Полковник Вырыпаев бросился за водой.
- Не надо. Оставь, - пробормотал Владимир Оскарович. - Стыдно. Пойми, Василий Осипович, за него стыдно. И за себя стыдно, что не сумел это предупредить, не доглядел. А, может быть, сам слабым, недостаточным примером служу.

На станции Мариинск власть была захвачена местным земством, отличавшимся левым уклоном и склонным к сотрудничеству с большевиками. В городе находились большие склады военного имущества. В тот день земцы заседали в небольшом каменном доме. Внезапно на крыльце раздались быстрые шаги, и в комнату вошли два офицера. Один из них подошёл к столу и представился:
- Я генерал Каппель.
Все собравшиеся вскочили со своих мест и бросилось к дверям. Кое-как их удалось задержать. Каппель сел, закурил папиросу и спокойно заговорил. Он начал с того, что поблагодарил земцев за то, что, взяв власть, они поддерживают порядок в городе, затем объяснил, что сейчас подходит армия и понятно, что управление переходит к военным властям. Генерал рассказал, в каком состоянии двигаются отходящие части, как в сибирские морозы они идут часто в старых шинелях, голодные, полуживые, везя с собой сотни тифозных и раненых. Он говорил просто и ясно, без громких фраз, но в тоне его голоса чувствовалась такая боль за этих людей, что в зале была мертвая тишина.
- Вы русские и те, кто в армии, тоже русские - а дальше думайте сами, - резюмировал он и, попрощавшись, уехал в штаб фронта.
На утро земцы явились к Каппелю с хлебом-солью и списком всего военного имущества, находящегося на складах, для передачи его армии. И пока штаб фронта стоял в Мариинске, все проходившие части были снабжены продуктами и теплой одеждой, в чем так они нуждались.
Большое несчастье случилось в районе города Ачинск. Полковник Вырыпаев вспоминал: "Эшелон фронта стоял на восток от центра. Немного сзади его середины, с левой стороны, стояли три цистерны с бензином. Через несколько путей к северу от цистерн, в самом центре стоявших эшелонов стояли два вагона с черным порохом, ранее предназначенным для камчатских охотников. Цистерны стояли от нас, примерно, на расстоянии 20 вагонов. Я шифровал телеграмму на небольшом столе около окна. К Главнокомандующему приходили с очередными докладами начальники проходящих воинских частей и чины штаба. Был обычный для того времени день штаба. Но в 12 часов дня или позднее я услышал короткий гул, а затем один за другим два громовых раската, отчего толстые стекла салон-вагона, разбитые в осколки, влетели внутрь вместе с рамами. Я силой влетевшего от взрыва воздуха был буквально втиснут лицом в стол… Первое, что я услышал сквозь грохот и лязг летевших обломков, был спокойный голос Каппеля: - "Василий Осипович, ты жив? Дай мою винтовку". Я взял винтовку и, перешагивая через лежавшие на полу обломки окон, передал ее Каппелю, который уже выходил из вагона. Спустившись с высоких ступенек вагона, мы увидели как сверху, с большой высоты, летели тяжелые двери теплушек и обломки вагонов. Нам пришлось плотно прижаться к стенке нашего вагона, чтобы не быть раздавленными. Двери товарных вагонов, падая углом на промерзшую землю, взрыхляли ее на аршин и более. Жар от ревущего пламени, устремлявшегося на несколько саженей к небу, заставил нас вернуться к задней части нашего эшелона и обернуться туда, где справа и слева были нагромождены в несколько рядов горящие вагоны, набитые корчившимися от огня еще живыми людьми - тифозными и ранеными. От горевших вагонов загорелись и другие, уцелевшие от взрыва. Конвой штаба, состоявший из 70 человек, почти целиком погиб. Из всего нашего состава уцелело всего 17 вагонов. Генерал Каппель сразу же дал распоряжение железнодорожникам отцепить уцелевшие от огня составы и вывести их из сферы всепожирающего пламени. Был ли этот взрыв работой большевиков или произошел по чьей-нибудь собственной небрежности - неизвестно, но он внес расстройство в только что налаживавшуюся работу и лег еще лишним грузом на плечи Каппеля».
Между тем, всё чаще стали приходить донесения о творимых чехами бесчинствах на железной дороге. «Как хозяева распоряжались они, отбирая паровозы у эшелонов с ранеными, а иногда и просто выбрасывая из вагонов этих раненых и эвакуировавшихся женщин и детей. Украшенные зелеными еловыми ветками их поезда вывозили не только чешские воинские части и военное имущество - в вагонах можно было видеть все, до пианино и мягкой мебели включительно - все, что удавалось достать предприимчивым "братьям" во встречающихся городах и станциях. А в эшелонах без паровозов или на снегу гибли тысячи русских раненых, женщин и детей. Описать эту страшную картину смогли бы классики русской литературы, как Л. Толстой, Тургенев или Гончаров, но мне лично пришлось видеть на каком-то полустанке три вагона-платформы, загруженных высоко трупами замерзших людей, сложенных как штабеля дров. Эти штабеля были связаны веревками, чтобы не развалились, и среди защитных форм погибших мелькали и женские платья и тела детей. А дальше нам приходилось также замечать около линии железной дороги и какие-то большие мешки, чем-то заполненные. В мешках мы находили замерзших русских женщин в легких платьях. Это были те русские женщины, которые связали свою судьбу с кем либо из чехов и которым они надоели. Несчастная женщина заталкивалась в мешок, завязывалась веревкой и выбрасывалась из вагона на снег. Всего не описать, но те из нас, кто видел это, не забудут никогда…» - вспоминал Вырыпаев.
Владимир Оскарович слал бесчисленные телеграммы чешским командирам, лично ездил к некоторым из них, но ничего не помогало. Теперь, кроме чисто военных вопросов, он вынужден был ещё помогать жертвам "братьев" чехов, которых нельзя было бросить на произвол судьбы. Бесчисленные обозы беженцев присоединялись к отступающей армии, делая её нелёгкий путь ещё более трудным и опасным. Из Нижнеудинска пришла телеграмма Верховного правителя: чехи силой забрали два паровоза из его эшелонов, и он просил, чтобы Каппель повлиял на них, заставил прекратить эти бесчинства. Всякое выступление против чехов с оружием еще более ухудшило бы положение адмирала, а армию поставило бы в безвыходное положение - с востока появился бы чешский фронт, а с запада шли красные. Всю ночь Каппель мучительно пытался найти выход. Наутро он составил телеграмму:
"Генералу Сыровому, копия Верховному Правителю, Председателю совета министров, генералам Жанену и Ноксу, Владивосток Главнокомандующему японскими войсками генералу Оой, командирам 1-й Сибирской 2-й и 3-й армии, Командующим военных округов - Иркутского генералу Артемьеву, Приамурского генералу Розанову и Забайкальского атаману Семенову. Сейчас мною получено извещение, что вашим распоряжением об остановке движения всех русских эшелонов, задержан на станции Нижнеудинск поезд Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего всех русских армий с попыткой отобрать силой паровоз, причем у одного из его составов даже арестован начальник эшелона. Верховному Правителю и Верховному Главнокомандующему нанесен ряд оскорблений и угроз, и этим нанесено оскорбление всей Русской армии. Ваше распоряжение о непропуске русских эшелонов есть не что иное, как игнорирование интересов Русской армии, в силу чего она уже потеряла 120 составов с эвакуированными ранеными, больными, женами и детьми сражающихся на фронте офицеров и солдат. Русская армия, хотя и переживает в настоящее время испытания боевых неудач, но в ее рядах много честных и благородных офицеров и солдат, никогда не поступавшихся своей совестью, стоя не раз перед лицом смерти от большевицких пыток. Эти люди заслуживают общего уважения и такую армию и ее представителя оскорблять нельзя. Я, как Главнокомандующий армиями восточного фронта, требую от вас немедленного извинения перед Верховным Правителем и армией за нанесенное вами оскорбление и немедленного пропуска эшелонов Верховного Правителя и Председателя совета министров по назначению, а также отмены распоряжения об остановке русских эшелонов. Я не считаю себя в праве вовлекать измученный русский народ и его армию в новое испытание, но если вы, опираясь на штыки тех чехов, с которыми мы вместе выступали и, уважая друг друга, дрались в одних рядах во имя общей цели, решились нанести оскорбление Русской армии и ее Верховному Главнокомандующему, то я, как Главнокомандующий Русской армией, в защиту ее чести и достоинства требую от вас удовлетворения путем дуэли со мной. N 333. Главнокомандующий армиями восточного фронта, Генерального штаба генерал-лейтенант Каппель".
- Навряд ли Сыровой примет вызов, - заметил кто-то из чинов штаба.
- Он офицер, он генерал - он трусом быть не может! – взорвался Каппель.
Инициативу Владимира Оскаровича поддержал атаман Семёнов, заявивший, что готов заменить генерала у барьера в случае, если дуэль окончится для него трагически. Но Сыровой так и не ответил на брошенный ему вызов.
Армия продолжала свой крестный путь. Её взоры были обращены к Красноярску, где измученных людей должен был ждать отдых. Страшным ударом грянула весть, что комендант города генерал Зиневич изменил и перешел на сторону красных. Из Красноярска шли подлые летучки, гласившие: "Братья, протянем друг другу руки, кончим кровопролитие, заживем мирной жизнью. Отдайте нам для справедливого народного суда проклятого тирана Колчака, приведите к нам ваших белобандитов, царских генералов, и советская власть не только забудет ваши невольные заблуждения, но и сумеет отблагодарить вас".
Чины штабы собрались в вагоне Каппеля. Главнокомандующий стоял спиной ко всем и смотрел в окно. Все взоры, как присутствовавших здесь, так и невидимые, всей армии, верящей в своего кумира, были обращены на него и ждали ответа, потому что «на него была вся надежда».
Наконец, генерал, лицо которого потемнело, отошёл от окна, сел и сказал негромко, но твёрдо:
- Идти вперед должны и будем. Красноярск не гибель, а одна из страниц борьбы. Скажу больше - это тяжелый экзамен, выдержат который только сильные и верные. Но они будут продолжать борьбу. Слабые отпадут - их нам не нужно. Крепкие пойдут со мной - и я спасу, или погибну с ними. Но, если это суждено, то я буду с войсками до конца и своей смертью среди них докажу им свою преданность. Сегодня будет написан приказ, в котором я скажу об обстановке, создавшейся благодаря измене. Этим приказом, кроме того, я разрешу всем колеблющимся и слабым оставить ряды армии и уйти в Красноярск, когда мы к нему подойдем. Тем, кто останется со мной, я в этом приказе скажу, что нас ожидает впереди только тяжелое и страшное, может быть гибель. Но если останется только горсть, я и ее поведу. Красноярск мы должны будем обойти. Наперерез нам будут, конечно, брошены красные части - мы прорвемся. Мы должны прорваться, - голос его зазвенел. - Вы поняли - мы должны прорваться!
Поручик Бржезовский, молодой адъютант Каппеля вскочил и воскликнул:
- Прорвемся! Обязательно прорвемся!
У самого Красноярска пришла телефонограмма от генерала-изменника Зиневича.
- Когда же вы наберетесь мужества и решитесь бросить эту никчемную войну? Давно пора выслать делегатов к советскому командованию для переговоров о мире.
- Если бы он был здесь! – задыхаясь, вымолвил Каппель, хватаясь за кобуру. Плечи его задрожали, но он взял себя в руки и продиктовал ответ:
- Вы, взбунтовавшиеся в тылу ради спасения собственной шкуры, готовы предать и продать своих братьев, борющихся за благо родины. И прежде, чем посылать делегатов для переговоров о мире, нужно иметь их согласие - захотят ли они мириться с поработителями России… - внезапно у генерала перехватило дыхание, и потемнело в глазах, он покачнулся, схватился за край стола и докончил: - С изменниками родины я не разговариваю!
На подступах к Красноярску стало известно, что власть в городе перешла к большевикам, а генерал Зиневич, «сын рабочего и крестьянина», как он сам себя именовал, арестован и посажен в тюрьму. «Каппелевцы» в целях отвлекающего манёвра предприняли слабую атаку на город. Всем слабым и не желавшим бороться частям Каппель разрешился оставить армию и уйти в Красноярск, чем воспользовались многие. Таким образом, остались лишь воины, готовые идти до конца. Они двинулись в обход города с двух сторон. Сам Каппель, пропустив последние части, покинул свой эшелон, движение которого дальше было невозможно, и приказал сделать то же своему штабу. Через несколько минут поезд оказался в руках передовых частей красных. Все чины штаба успели к тому моменту покинуть его, и лишь, поручик Бржезовский, крикнувший «Прорвёмся!», по иронии судьбы, попал в плен…
В ночном мраке остатки полуживой армии с огромным обозом больных, раненых, детей, женщин обходили предавший их Красноярск, постоянно отбиваясь от высланных им наперерез красных частей, превосходящих их многократно. И всё-таки они прорвались. Ещё раз генерал Каппель со своими бойцами совершил невозможное, но сколько испытаний ждало впереди…
После Красноярска, в деревне Чистоостровской, Каппель созвал совещание начальников своих частей. Железная дорога была захвачена большевиками, и было решено продолжить путь по льду замерзшего Енисея. Этот переход затруднялся стычками с местными партизанами, но Каппель вывел армию к деревне Подпорожной, лежавшей у впадения в Енисей реки Кан. Здесь снова собралось совещание для решения вопроса о дальнейшем движении. На этом совете мнения разделились. Каппель считал, что нужно дальше двигаться по реке Кан, но другая группа начальников настаивала, что безопаснее двигаться на север по Енисею, почти до Енисейска, а оттуда по Ангаре идти к Байкалу. Конечным пунктом этого крестного пути белой армии было Забайкалье, занятое атаманом Семёновым и японцами. Путь по Енисею был длиннее больше, чем на тысячу верст, и частям пришлось бы идти по почти безлюдной снежной пустыне. Каппель, учитывая это, горячо отстаивал свой вариант, но так как в обоих случаях над частями висела опасность гибели, то он разрешил своим оппонентам вести свои части по намеченному ими пути. Этим путем двинулся Барнаульский полк и несколько частей, а Каппель с оставшейся частью армии начал свой последний поход по Кану.
Полковник Вырыпаев вспоминал: "Части во главе с генералом Каппелем стали спускаться по крутому, почти отвесному берегу порожистой и местами незамерзшей еще реки Кан, зажатой между отвесными ущельями гор, покрытых непроходимой, дикой тайгой. Обычно зимой таежные охотники проезжали по льду реки до первой деревни Барги в девяноста верстах от Подпорожной. Передовым частям, с которыми следовал и Каппель, представилась картина ровного, толщиной в аршин, снежного покрова, лежащего на льду реки. Но под этим покровом по льду струилась вода, шедшая из незамерзающих горячих источников с соседних сопок. Ногами лошадей перемешанный с водой снег при 35-градусном морозе превращался в острые бесформенные комья, быстро становившиеся ледяными. Об эти комья лошади портили себе ноги и выходили из строя. В аршин и более толщины снег был мягок, как пух, и сошедший с коня человек утопал до воды, струившейся по льду. Валенки быстро покрывались толстым слоем примерзшего к ним льда, отчего идти было невозможно. Поэтому продвижение было страшно медленным. А через какую-нибудь версту сзади передовых частей получалась хорошая зимняя дорога, по которой медленно с долгими остановками, двигалась бесконечная лента повозок и саней, наполненных самыми разнообразными, плохо одетыми людьми. Незамерзающие пороги реки приходилось объезжать, прокладывая дорогу в непроходимой тайге. Через 4-5 верст пути по Кану проводники предупредили генерала Каппеля, что скоро будет большой порог и если берега его не замерзли, то дальше двигаться будет нельзя, вследствие высоких, заросших тайгой сопок. Каппель отправил приказание в тыл движущейся ленты, чтобы тяжелые сани с больными и ранеными временно остановить и на лед не спускаться, чтобы не оказаться в ловушке, если порог окажется непроходимым.
При гробовой тишине пошел снег, не перестававший падать почти двое суток; от него быстро темнело и ночь тянулась почти без конца, что удручающе действовало на психику людей, двигавшихся вперед со скоростью одна-полторы версты в час. Идущие кое-как, прямо по снегу, на остановках, как под гипнозом, опускались на снег. Намерзший на валенках лед делал их невыносимо тяжелыми, ноги отказывались двигаться. Поэтому многие продолжали сидеть, когда нужно было идти вперед, и оставались сидеть навсегда, засыпаемые хлопьями снега. Последние дни, часы Каппеля отсчитывала судьба. Спускаясь по скалистому берегу Кана на его предательский лед, Каппель вел армию, спасая ее и приближаясь к гибели сам. То верхом, то ведя коня в поводу, он делил с армией ее труд и боль, армией, которая прорываясь в бесконечных стычках и боях, полуживая, шла за ним, потому что ее вел он. В туманном сорокаградусном морозе, как в бреду, шли люди, забывшие что такое теплая изба, спутавшие день с ночью, утолявшие голод горстью муки или куском мерзлого сырого мяса, отрубленного клинком, с обмороженными черными лицами, люди готовые каждую минуту схватить заржавевшую винтовку, страшные в своих разношенных валенках и уродливых разномастных шубах, удивленно озиравшиеся, если кругом было тихо и морозный воздух не резали пулеметные очереди и винтовочная трескотня - люди призраки, до идолопоклонения верящие в того, кто их вел.
А он, с каждым шагом приближавшийся к своему концу, худой, с покрытыми инеем бородой и усами, такой же голодный и промерзший, уставший еще более их, неумолимо требовал сам от себя только одного - спасти тех, кто пошел за ним, кто в него верит. Это стало его больной идеей, главным смыслом жизни, это заставляло двигаться вперед усталое тело, казаться бодрым, когда сами собой закрывались глаза, улыбаться и шутить, когда в душе была мучительная боль. И как древние полководцы или русские князья вели свои рати, возглавляя их, находясь впереди всех своих воинов, так шел этим проклятым путем впереди всех и Каппель…»
Река Кан была коварна. Как всегда, генерал Каппель шёл впереди своих частей, прокладывая путь. Одетый в бурочные сапоги он месил ногами вместе со своими бойцами глубокий пушистый снег и вдруг по пояс провалился в ледяную воду. Промокшие бурки отяжелели и через несколько минут покрылись пленкой льда и сжали ноги. О произошедшем генерал никому не сказал и продолжал идти, не показывая вида, а ноги коченели… До ближайшего селения было 70 вёрст. В какой-то момент, силы оставили Владимира Оскаровича, и он упал в снег. С трудом поднявшись с помощью подоспевших людей, генерал хрипло прошептал:
- Коня…
Но и в седле он продержался недолго. Вскоре Каппель склонился головой на гриву коня и стал падать. Уже без сознания его сняли с коня, положили на сани, укрыли шубами, шинелями, одеялами… Через несколько верст полозья саней провалились в глубокий снег и, попав в протекавшую под снегом воду, сразу примерзли ко льду. Оторвать их было невозможно. Несколько человек посадили Каппеля на коня, а сбоку его встал богатырского сложения доброволец верхом. Он охватил генерала за талию, чтобы тот не упал, и шагом двинулся с ним впереди растянувшейся ленты армии.
В селении Барга Каппеля внесли в теплую, большую избу, быстро сняли шубу и, с трудом разрезав, стащили примерзшие к ногам бурки. От колена до ступни ноги были белые и одеревенели. Пока разыскали врача, шедшего с какой-то частью, несколько человек оттирали снегом отмороженные ноги. Каппель метался в бреду, что-то приказывал, что-то требовал. Наконец запыхавшийся доктор прибежал и мгновенно определил:
- Пятки и часть пальцев сейчас же ампутировать.
Но операцию было нечем произвести - все инструменты пропали где-то в походе.
- А иначе? – спросил Вырыпаев.
- Иначе гангрена и конец, - шёпотом отозвался врач, взглянул на лежавший на столе кухонный нож, взял его в руки, осмотрел, задумался, а потом привыкшим к приказам в госпиталях голосом распорядился:
- Спирту - скорее.
В топящейся печке докрасна прокалили нож, протерли спиртом, и доктор склонился к ногам Главнокомандующего.
Каппель пришел в себя через сутки и спросил тихо:
- Доктор, почему так больно?
Узнав об операции, он на минуту задумался, а потом, приподнявшись на постели, приступил к организации порядка движения, вызывая к себе начальников частей и отдавая необходимые приказания. Так прошел день, больному становилось то лучше, то хуже, но сознания он не терял. На другое утро, наладив движение и убедившись, что большая часть армии уже прошла Баргу, Каппель решил двинуться дальше и сам. В Барге, у богатого мехопромышленника, нашли большие удобные сани, в которые хотели уложить больного генерала. Услышав это, он удивленно взглянул на окружающих:
- Сани? Это напрасно - дайте мне коня.
Все переглянулись, думая, что он снова бредит, но, повысив голос, тоном строгого приказа Главнокомандующий повторил:
- Коня!
Сжавшего зубы от боли, бледного, худого генерала на руках вынесли во двор и посадили в седло. Он тронул коня и выехал на улицу - там тянулись части его армии и, преодолевая мучительную боль и общую слабость, Каппель выпрямился в седле и приложил руку в папахе. С закутанными одеялом ногами генерал продолжал свой последний путь. Стоять и ходить он не мог. На ночлегах его осторожно снимали с седла и вносили на руках в избу, где чуть обогревшись, Владимир Оскарович, лежа в кровати, приступал снова к своим обязанностям Главнокомандующего, вызывая отдельных начальников, отдавая приказания, направляя движение. Через неделю ему стало хуже: усилился жар, участились обмороки. Ни термометра, ни лекарств не было, и врачи, сосредоточившись на обмороженных ногах, упустили развившуюся у генерала пневмонию.
А армия, умиравшая от тифа, холода и ран, устилавшая каждую пройденную версту мёртвыми телами, продолжала верить в своего генерала. Ф. Мейбом вспоминал: «Последние запасы консервов кончились. Стали есть падшую конину; хлеб кончился, перешли на заваруху (смесь муки со снегом, получается клейстер). Кончились спички, не стало костров. Спали на снегу, и многие, засыпая, уже не просыпались. Сотни вёрст глубокого снега, тысячелетние гигантские деревья и непроходимый кустарник. Без дорог, по таёжным тропам, наша Белая армия шаг за шагом шла без всякого ропота за своим вождём генералом Каппелем…»
Верстах в тридцати от Нижнеудинска был большой бой, в ходе которого противник был разбит и отступил. Руководить лично боем Каппель уже не мог, но когда доложили ему о результатах, он чуть улыбнулся:
- Иначе быть не могло.
После Нижнеудинска движение армии шло параллельно железной дороге, по которой сплошной лентой шли чешские эшелоны. Чешские офицеры хорошо знали Каппеля по Волге и, в отличие от своих старших начальников, относились к нему с большим уважением. Узнав о состоянии Каппеля, они предлагали вывезти его, гарантируя секретность и безопасность, давая место для сопровождающих его двух-трех человек. Вырыпаев передал это предложение Главнокомандующему, и получил ответ:
- Я не оставлю армию в такой тяжелый момент, а если мне суждено умереть, то я готов умереть среди своих бойцов… Ведь умер генерал Имшенецкий среди своих и умирают от ран и тифа сотни наших бойцов.
Начальник Самарской дивизии генерал Имшенецкий, вышедший на борьбу с красными со всеми своими сыновьями, недавно умер от тифа в селе Ук.
В ночь на 26-е января Каппель на мгновенье пришел в себя и прошептал:
- Как я попался. Конец...
Полковник Вырыпаев в отчаянии бросился к стоявшему около остановки румынскому эшелону, где разыскал врача. Захватив нужные инструменты, тот поспешил к больному генералу. Быстро осмотрев и прослушав его врач безнадёжно развёл руками:
- Он умрет через несколько часов.
По определению доктора у Каппеля было двухстороннее крупозное воспаление легких - одного легкого уже не было, а от второго осталась лишь часть. Главнокомандующий был перенесен в румынский лазарет. Поезд скоро тронулся. Когда в 11 часов 50 минут утра, 26-го января 1920-го года, румынский эшелон подходил к разъезду Урей, сердце Владимира Оскаровича Каппеля остановилось…
- Пусть войска знают, что я им предан был, что я любил их и своей смертью среди них доказал это, - были его последние слова.
Генерал Сахаров писал: «…25 января ушёл от жизни один из доблестнейших сынов России, генерал-лейтенант Владимир Оскарович Каппель. Всю свою душу он отдавал русскому делу, став с самого начала революции на борьбу с её разрушительными силами. В.О. Каппель был полон веры в правду Белого движения, в жизненный инстинкт русского народа, в светлое будущее его, в возвращение на славный исторический путь. Чистый офицер, чуждый больного честолюбия, он умел привлекать к себе людей и среди подчинённых пользовался прямо легендарным обаянием. Смерть его среди войск, на посту, при исполнении тяжёлого долга, обязанности вывести офицеров и солдат из бесконечно тяжёлого положения, - эта смерть окружила личность вождя ореолом светлого почитания. И без всякого сговора, как дань высокому подвигу, стали называться все наши войска «каппелевцами»; так окрестили нас местные крестьяне, так пробовали ругать нас социалисты, так с гордостью называли себя наши офицеры и нижние чины».
Незадолго до смерти Каппель передал командование генералу Войцеховскому, с которым когда-то вместе учился в академии Генштаба, куда тот поступил годом раньше.
Сергей Николаевич Войцеховский, происходивший из дворян Витебской губернии, сын подполковника, был ровесником генерала Каппеля. Пройдя всю Мировую войну, в чине подполковника в 1917-м году он был назначен в Чехословацкий корпус и исполнял обязанности начальника штаба его 1-й дивизии по июнь 1918-го, а после стал командиром 3-го Чехословацкого полка. Сергей Николаевич владел четырьмя языками: французским, немецким, словацким, и чешским. Присутствуя 20 мая 1918-го года на Съезде делегатов всех частей корпуса в Челябинске, Войцеховский вошел в Военный Совет, созданный для координации действий разрозненных групп корпуса и установления связи с местными антибольшевистскими организациями. Вместе с Яном Сыровым, имя которого впоследствии стало синонимом измены и подлости для русского войска, он командовал Челябинской группировкой чехословацких войск из 9 тысяч человек, сосредоточенной в районе Челябинск – Златоуст, организовал успешное выступление против большевиков в Челябинске 26 мая 1918-го года, где разоружил два "интернациональных" пехотных полка из немцев и австрийцев, захватив огромные трофеи. Впоследствии, Сергей Николаевич был награжден за это Георгиевским крестом 4-й степени. Проведя ряд успешных боёв против красных у Златоуста, Бердяуша, Усть-Катава, Войцеховский осуществил соединение своих сил с Пензенской группировкой генерала Чечека, после чего перенес боевые действия на екатеринбургское направление и 28 июля 1918-го года захватил Екатеринбург, отразив яростные контратаки красных, пытавшихся его отбить, и был назначен командующим Екатеринбургской группой войск. В это время он лично руководил боями у Верх-Нейвинского завода, возглавив обходную колонну чехословаков и взяв Нижний Тагил. После производства в чин генерал-майора Сергей Николаевич был назначен командующим Самарской группой войск в Уфе, куда переведен с Екатеринбургского направления. Здесь он не только остановил наступление красных, но и отбросил их за реку Ик, упрочив положение белых на Самарском фронте. Войцеховский пользовался среди чехов и словаков большой популярностью, в Уфе, став командующим тамошней группой войск, был с недоверием встречен русскими войсками, но быстро завоевал их симпатии. В это время он вышел из-под контроля КОМУЧа, создал маневренную группу из 7 чехословацких батальонов в районе Белебея при обороне Уфы, разместил силы Каппеля в центре своих позиций и разбил этими силами красных на направлениях Уфа-Троицкосавск-Белебей в ноябре 1918-го. Тогда же для спасения измотанных частей Каппеля генерал Войцеховский двинул в бой небольшие силы Молчанова, которые потеряли в этих боях и от морозов до 40 % своего состава, но выполнили приказ командующего. Сергей Николаевич запретил эсеровским агитаторам посещать войска, опасаясь из разложения, отказался признать давление чехов и словаков, требовавших от него действий против распоряжений из Омска, и, не получая никаких указаний от главкома чехословацких войск Сырового, перешел в декабре 1918-го года на службу к Колчаку, который подтвердил все полученные им за истекший год награды и чины, сложив с себя полномочия офицера Чехословацкой армии. Успешно сражаясь в рядах армии Колчака, Войцеховский временно покинул её в знак протеста против назначения Главнокомандующим генерала Сахарова. Участвуя в Тобольской наступательной операции в сентябре – октябре 1919-го года, Сергей Николаевич перешел в наступление при тяжелом положении своего правого фланга войск, полностью выполнив задачу ударом во фланг 27-й стрелковой дивизии красных, после чего повернул свои силы почти на север во время сражения и сбил врага на фронте Сибирской армии, чем позволил ей двинуться вперед, хотя раньше ей это в ходе данного контрнаступления не удавалось. За это Войцеховский был награжден Георгиевским крестом 3-й степени и в чине генерал-лейтенанта стал командующим 2-й Сибирской армией. В Ново-Николаевске часть Сибирской армии во главе с полковником Ивакиным подняла против него мятеж, им подавленный. В середине декабря 1919-го года Сергею Николаевичу был предложен пост Главнокомандующего, но он категорически отказался. Подобно генералу Каппелю, Войцеховскй за потворство чехов и словаков в Сибири большевикам во время Великого Сибирского Ледового Похода вызвал их командующего Сырового на дуэль, на которую чешский генерал не явился. По командованием Войцеховского «каппелевцы» дошли Забайкалья, попутно дав несколько боёв красных, в ходе которых последние были разбиты. В Забайкалье Сергей Николаевич не сумел найти общего языка с атаманом Семёновым и его приближенными, как не смогли «каппелевцы» и «семёновцы» образовать единое монолитное войско. Не желая усиливать раскол, в Чите в мае 1920-го года Войцеховский передал командование Дальневосточной белой армией генералу Лохвицкому и уехал во Владивосток, присоединившись к войскам чехов и словаков. В эмиграции Сергей Николаевич стал руководителем РОВС на Дальнем Востоке в Мукдене. В 1929-м году он перебрался в Прагу, где занимал ответственные должности в армии Чехословакии. Здесь генерал стал отличным летчиком и автомобилистом, слыл знатоком Польши, Кавказа, Сибири, Подкарпатской Руси. Осенью 1938-го года генерал Войцеховский был командующим 1-й армией Чехословакии с 25 сентября по 14 октября 1938-го года. Один из высших чехословацких генералов Л. Крейчи характеризовал его в те дни: «Командующий армией очень хороший. Во время политического кризиса проявил неровный характер и личные амбиции. Для высшего командования непригоден». Войцеховский выступал за оказание сопротивления немцам, что не было поддержано руководством Чехословакии. С приходом советских войск в 1945-м году Сергей Николаевич, как и многие русские эмигранты, которыми в ту пору оказались переполнены советские тюрьмы, был арестован СМЕРШем, репрессирован и умер в лагере около Тайшета…
Но в 1920-м году, когда обескровленное русское войско двигалось к Байкалу, о столь далёком будущем не думалось, поскольку никто не знал, будет ли жив завтра. Любопытно, что на протяжении Ледяного похода русские крестьяне, за редким исключением, оказывали армии содействие (надо заметить, что сама армия старалась платить за то, что брала у них), сочувствуя измождённым людям, тогда как колонисты-латыши, которым русский Государь отвёл, как безземельным, большие наделы в Сибири, обогатившие их, организовали банды, чтобы вести партизанскую войну против белых… Такова была благодарность.
А генерал Каппель и после смерти не оставил свою армию. В деревянном гробу он продолжал свой путь, и как на самую большую ценность, как на символ неутихающей ни на миг борьбы, смотрели полузамерзшие люди на этот гроб, и не хотели, не могли верить совершившемуся, и среди войска ходил слух, будто Каппель жив, и увезён одним из эшелонов «союзников»… Вместе с армией мёртвый Главнокомандующий пересёк едва покрывшийся льдом Байкал. Бушевавшие ветры сметали с ног людей и лошадей, волоком несли их по ледяной поверхности едва спевшего замёрзнуть озера-моря, и мало кто поднимался после этого… Генерал Каппель исполнил свой долг до конца. Он сумел спасти доверенную ему армию и вывести её из смертельного капкана, но заплатил за это своей жизнью.
Чита встретила тело Каппеля почетным караулом, рыдающими траурными маршами, и сам глава Забайкалья, атаман Семенов, преклонил перед гробом колени. Полковник Вырыпаев вспоминал: "В день похорон в Чите творилось что-то невероятное. Не только храм, но и все прилегающие к нему улицы были заполнены самым разнообразным по своему виду народом, не говоря уже о прекрасных забайкальских частях, стройно шедших во главе с оркестром, игравшим похоронный марш. Такого скопления народа на похоронах я, проживший долгую жизнь, никогда не видел".
Осенью 1920-го года гроб с телом генерала Каппеля был перевезен в Харбин и там погребен около алтаря бывшей военной Иверской церкви. Черный гранитный крест, у своего подножья охваченный терновым венком, и надпись на белой мраморной доске - "Генерального штаба генерал-лейтенант Владимир Оскарович Каппель" - тридцать пять лет сторожили последний покой волжского героя. Каждый год 28-го июля, в день его ангела, во время литургии многие священнослужители зарубежной церкви читали записки об упокоении раба Божия воина Владимира.
В 1945-м году в Харбин вошли советские части. Советские солдаты внимательно осматривали памятник и качали головами.
- Так вот он где, - задумчиво говорили они.
Будучи в городе, они ни разу не посмели оскорбить памятника и того, кто под ним лежал и когда-то боролся с ними. Может быть, им, как военным, импонировала военная слава и легенды, крепко связанные с именем спящего под гранитным крестом. Когда же военные ушли, уже в середине 50-х годов вместо них появилась группа одетых в штатское платье людей. Они громко смеялись, тыкали в надпись на доске палками. Уходя, один из них бросил:
- Завтра же!
 На утро ломы, топоры и кайлы рабочих-китайцев раскололи на куски гранитный памятник, и китаец пинком ноги отбросил далеко бронзовую доску с надписью "Генерального штаба генерал-лейтенант Владимир Оскарович Каппель".
Сегодня России сделаны первые шаги по увековечению памяти героя белой борьбы. В июне 2001-го года в районе станции Утай в Иркутской области, на месте гибели В.О. Каппеля, по инициативе Иркутского казачьего войска и его атамана Николая Меринова, был установлен памятный крест, освященный настоятелем Тулунской церкви отцом Валерием. Деревянный крест, воздвигнутый на предполагаемом месте гибели генерала, изготовленный в Братске, весит около 400 килограммов и достигает в высоту более четырех метров. По счастью, бережливая людская память сохранила место захоронения Владимира Оскаровича, и прах его недавно обрёл покой на Донском кладбище Москвы, над могилой героя была установлена копия разрушенного в 50-х годах надгробного памятника.
Таким образом, генерал Каппель был погребён трижды. Когда тело генерала впервые предавали земле в Чите, вставший на возвышение поэт Александр Котомкин-Савинский призвал всех к молчанию и при гробовой тишине с большим чувством прочел свое стихотворение:
Тише!.. С молитвой склоните колени:
Пред нами героя родимого прах.
С безмолвной улыбкой на мертвых устах
Он полон нездешних святых сновидений...
Ты умер... Нет, верю я верой поэта -
Ты жив!.. Пусть застывшие смолкли уста
И нам не ответят улыбкой привета,
И пусть неподвижна могучая грудь,
Но подвигов славных жива красота,
Нам символ бессмертный - твой жизненный путь.
За Родину! В бой! - ты не кликнешь призыва,
Орлов-добровольцев к себе не сзовешь...
Но эхом ответят Уральские горы,
Откликнется Волга... Тайга загудит...
И песню про Каппеля сложит народ,
И Каппеля имя, и подвиг без меры
Средь славных героев вовек не умрет...
Склони же колени пред Символом веры
И встань за Отчизну, родимый народ!

Елена Семёнова